05 05. Глава пятая. Идиот

       В приемном покое госпиталя Виталю я обнаружил на рабочем месте. Неторопливо и с расстановкой рассказал ему о том, какой винегрет я умудрился нагородить. Возвращаться в палату я не собирался, однозначно там уже организована «засада» на меня, едва я войду, какой-нибудь «молодой» метнётся на доклад к Старшине. Но если разобраться по-уму, кто такой старшина? Что такое «дневальный»? Где табель по постам, где инструктаж, где приказ, где развод? Формальности не соблюдены, значит идут они все в задницу, зря я вообще попёрся в эту дурацкую лабораторию, столько «подвигов» наворотил за один день. Майор меня прибьёт! Точно отправит в наряд в выгребную яму по пояс.
       Поэтому Витале я излагал свои «достижения» неспешно и подробно, а затем сказал о намерении свинтить в Руху. Вылечили меня давно, но документы Майор теперь разве что в очко мне засунет, но в руки не отдаст, пока не сгноит в туалете. Подобная перспектива меня не устраивала, и я принял волюнтаристское решение удрать из госпиталя в Руху.
 - В полшестого утра приходи. – Спокойно сказал Виталя. - Помогу тебе с формой.
 - Отлично.
       Очередной день я шарился по территории госпиталя без всяких мыслей в голове, дождался наступления ночи и темноты в окнах, пришел к своей козырной койке «когда весь город спит», потихоньку улёгся. Утром поднялся до наступления подъёма, прибыл в приёмный покой в полшестого утра. Виталя открыл деревянное окошко у двери, ведущей в склад обмундирования пациентов госпиталя. Дверь была заперта, а окошко Виталя как-то открыл. Через это небольшое отверстие я занырнул «рыбкой» внутрь. Форма висела на рядах вешалок, как в гардеробе театра, я нашел свою, начал её напяливать и обнаружил в кармане хэбчика задубевший от пара ремень, смотанный в клубок. Попробовал его развернуть, тот переломился, будто был сделан из фанеры. Боже, почему я такой тупой? Говорили же мне – положи в полусапожек!
 - Виталя, я ремень угробил, он в кармане хэбчика задубел. – Сказал я через окошко.
 - Ну возьми, поменяй на любой другой. – Виталя был спокоен, как Бронепоезд и невозмутим, как будто не существовало учета комплектов обмундирования.
Побыструхе я нашел ремень, очень похожий на мой, забрал, на его место сунул свой, поломанный, и полез обратно через окошко в двери.
 - Спасибо, Виталя.
 - Будь здоров, Димыч.
       То, что Виталя сделал для меня, было полной противоположностью всех тех поступков, которые люди (и я в том числе) совершали по отношению друг к другу в течении моего пребывания в госпитале, я не знал, как выразить Виталику благодарность.
       Далее начиналось самое интересное, мне надо было каким-то образом добраться до Рухи и лучше бы живым. С этими мыслями я подошел к забору госпиталя, быстро перемахнул через него. Всё, теперь я оказался вне закона, теперь для меня врагами стали все, кто может повстречаться на моём пути. Для душманов я «шурави», для «шурави» - дезертир. Никто не поверит, будто я по своей воле иду в Руху, во всяком случае до тех пор, пока я туда не дойду. А раз так, то мне надо очень сильно задуматься о том, как этого достичь, как поступать прямо сейчас.
Во-первых, не надо бежать, правильней идти уверенной походкой. Именно так я и сделал, вышел на дорогу и спокойно потопал в сторону аэродрома.
Во-вторых, я слышал по рассказам о существовании трёх колец оцепления вокруг Баграмского аэродрома. Первым установлено наше кольцо оцепления, потом афганской армии, потом снова наше. При пересечении каждого кольца у меня, скорее всего, кто-нибудь будет требовать пропуск, или, как минимум, пароль. Как надо действовать при отсутствии пропуска и пароля? Хороший вопрос. Ответ понятен. Пересекать каждое кольцо следует только по центральной дороге, любые попытки перелезть через забор или поползать по задворкам, приведут на минное поле, либо под пули. Поэтому двигаться надо только через центральный вход. Ходит же в дуканы деятель из дизентерийной лаборатории? Конечно ходит. Значит я должен вести себя так, как здесь вёл бы себя он. Надо держаться уверенно и нагло, будто выполняю поручение Толстого Майора, например, иду в дукан с целью купить ему пачку сигарет «Кэмел», - подумал я и пошагал вперёд.
       Достаточно быстро на моём пути возник закрытый шлагбаум и боец афганской армии, вооруженный автоматом АК-47. Где расположено первое кольцо нашего оцепления я не заметил. Может быть госпиталь находился внутри него, я так и не понял.
       Афганский часовой окликнул меня метров с двадцати, конечно же, я не понял его слов.
 - Пошел на ***! – Громко и внятно крикнул я автоматчику и продолжил топать ровно так, как топал, как будто, я здесь хозяин.
       Солдат смерил меня взглядом, скривил гримасу, но пропустил. Он был уверен, что он здесь хозяин, но я прошел, для меня это было главное.
       Следующее препятствие возникло в виде нашего шлагбаума, возле него топтались уже двое вооруженных мужиков.
 - Стой кто идёт, пароль два! – Окликнул меня один из них.
 - Да здравствует Апрельская Революция! – Проорал им я во всё горло.
 - Ы-ы-ы-гы-гы! – Заржали постовые в ответ на мой пароль.
 - А-а-а-а-га-га! – Заржал вместе с ними я и продолжил шагать к шлагбауму.
 - Ну заебись, ну повеселил! – Один из бойцов схватился руками за живот.
 - А-ха-ха-ха! – Я тоже взялся за свой живот руками, шел, качался от смеха. Смех — это бацилла заразная, если её поддерживать, она, как инфекция, будет перескакивать с одного персонажа на другой.
 - А-а-а-а-ха-ха! Я такого пароля за всю службу не слышал! – покатывался со смеху второй боец.
       Может они были обкуренные, а может просто веселились от скуки. Как бы там ни было, но я прошел и через это препятствие.
За вторым шлагбаумом дорога немного вильнула за какой-то ангар, я вильнул по ней туда же. За ангаром моим глазам открылся вид на вертолётку. Там стоял военно-транспортный МИ-8, возле него копошились два мужика в лётном обмундировании. Вразвалочку я подошел к ним, обратился как в деревне обращаются к трактористам:
 - До Рухи подбросите?
Один из летунов разогнулся от каких-то коробок, повернулся ко мне, посмотрел, как на Чудо-Юдо:
 - А посадочный у тебя есть?
 - Это из Рухи посадочный надо. А на войну зачем посадочный?
 - И куда ты в Руху собрался? Из какого ты подразделенья?
 - Из Седьмой роты. Солдат.
 - Вижу, что солдат.
 - Володя, отстань от него. Видишь, пацан на войну едет. – Подал голос второй летун. Затем обратился ко мне:
 - Сейчас борта на Руху нет, может в обед или после обеда будет. Иди, в ангаре присядь, подожди в теньке. Если рейс будет, мы объявим.
 - Спасибо. - Козырнул я летунам и потопал в ангар.
       В ангаре мне предстояло провести несколько часов. Сколько времени у меня было на это приключение, я не знал, ведь в госпитале должны заметить моё отсутствие, поднять шум, сообщить в комендатуру, у них же боец исчез. Куда комендачи поедут искать пропавшего солдата? На их месте, я поехал бы сюда, или на вокзал. Вокзала в Баграме не бывает, значит прямым ходом надо ехать сюда.
Если комендачи завалят в этот ангар раньше, чем я успею улететь в Руху, как мне следует себя вести? Рассказать им насколько сильно я не хочу мыть госпитальный туалет? Это будет признание личным пятаком - меня поставили в наряд, поэтому я дезертировал из армии. Нельзя такого говорить.
       Какие ещё варианты? Поведать всю правду-матку про Гаўно-Чтимкента и «бои гладиаторов»? Ну, допустим, должностное лицо, которое будет меня слушать, допустим, этот офицер поверит каждому моему слову и будет считать меня самым честным человеком на планете. Какие сведения он почерпнёт из моих рассказов? Гаўно-Чтимкент никого не бил, а я бил. Гаўно-Чтимкент чарз не курил, а я курил. Конечно же, он курил, не может чувак из Чимкента не курить чарз, но он это делал втихаря и его мало кто видел, а меня видели все. Он курил, как умный, а я курил, как идиот, а дальше вообще получится очень некрасиво. Если попросят Майора, начальника инфекционки, дать мне характеристику, а ведь и попросят, то характеристика будет такая:
не соблюдал госпитальный режим,
не выполнял возложенные обязанности,
безобразно относился к форме,
хулиганил в лаборатории: разбил несколько коробок лабораторной посуды, избил аккуратного, исполнительного, приятного в общении лаборанта.
       То есть, перед офицером комендатуры предстанет недисциплинированный, неуправляемый беспредельщик. Именно так меня охарактеризует Майор, а Гаўно-Чимкента охарактеризует, как несчастную жертву, мол, дрищет бедный солдатик третий месяц подряд и никак не могут унять эту проблему, каждое утро у пацана свежий понос на бумажке. За три месяца в госпитале он высрал два собственных веса – Майор своими глазами, видел. Надо скорее отправить бедолагу на дембель, пусть бы он от истощения помер не в их госпитале а в гражданской больничке.
С «палаткой гладиаторов» тоже нехорошо получается. Если бы Гаўно-Чтимкент заломал мне руку и насильно затащил туда, это было бы одно кино. Однако, кино у нас произошло совсем другое - я сам в ту палатку притопал, своими собственными ногами и со своим огромным энтузиазмом. Получается, я ворвался в палатку выздоравливающих, избил молодого бойца, «дедам» грозил расстрелом, кичился, что воюю в Рухе. Знаете, бывают такие деятели: по их словам, все вокруг – крысы тыловые, один только он герой. Как говорилось в песне: - «Все теперь пидарасы, тока я Дартаньян». «Дедульки» всё выставят именно так, скажут: ворвался, «молодых» строил, Д’Артаньяна из себя корчил, «беспределил» и т.д.
       Блин. Ну идиот же! Какое мнение себе составит прокурор, если я начну ему всё это рассказывать? Очевидно, какое, он уже сто пятьдесят раз видел, как бандит и негодяй глумиться над слабыми жертвами по принципу «молодец среди овец». А «среди молодца», перед силой закона, сам блеет как овца и начинает выкручиваться, юлить, спихивать свою вину на кого-то другого. Вся карьера Прокурора состоит из таких событий, поэтому он не поверит ни мне, ни Мише, ни Грише. Он поверит только Майору. А Майор ему сообщит, как я колол в лаборатории мензурки, глумился над госпитальными каличами и ложил хер на свои обязанности. Вот и сложится у Прокурора пазл, а нём мой портрет в полосатой робе.
       Значит так, спокойно, если сюда завалит патруль, то ни про какого Гаўно-Чимкента, ни про какого Петровича, Алима, Мишу или ещё какого Гришу не надо говорить ни слова. Надо говорить, - «я еду в Руху», - а я реально туда еду, надо говорить, - «там мой пулемёт», - надо скалить зубы и говорить, - «завалю всех душманов, не могу на госпитальной койке валяться, когда они топчут рiдну Гванистаньщiну»! А ещё надо рычать при слове «душманы», - «пор-р-р-рву, сцука, всех душманов»! Надо корчить из себя идиота, поднимать скрюченные пальцы к глазам, а глаза сводить в переносицу, и тогда персонаж идиота полностью совпадёт с характеристикой из госпиталя от товарища Майора: неуправляемый, всё ему похрен, дубасит всех подряд. А что они сделают идиоту, который дубасит всех подряд? Отправят нафиг в Руху, скажут так, как Рогачев говорил Васе Спыну: - «А-а-а-а, разбойничек! Эт-хорошо. Мне боевые парни нужны. Получай ручной пулемёт, пойдёшь в мою личную охрану». Отправят меня, перекрестятся с облегчением и забудут эту историю на веки вечные, аминь.
       При этом Гаўно-Чтимкент, Миша и все остальные, не скажут первыми ни слова. Если я ничего не скажу, то и они ничего не скажут, их делишки останутся в режиме шито-крыто, никто не узнает про дедовщину в госпитале.
Через несколько часов моего пребывания в ангаре, один из вертолётчиков громко крикнул:
 - Кто на Руху?
       К его МИ-8 потянулись люди, и я тоже пошел туда, поднялся на борт. Когда вертолёт оторвался от металлического покрытия взлётки, задрал хвост и принялся набирать высоту, только тогда я понял, - удалось! Но с началом полёта ко всем моим «геройствам» добавилось ещё и воинское преступление – самовольное оставление части. Госпиталь – это военная часть, именно поэтому ссыкуны берут в руки чужое дерьмо, они мечтают уволиться в запас из госпиталя, как из любой другой действующей части. Именно на это они рассчитывают.
       В Рухе вертолёт приземлился штатно, я выскочил из его нутра, весело пошагал в расположение Седьмой роты.
 - Товарищ старший лейтенант, рядовой Касьянов прибыл из госпиталя после успешного прохождения лечения! – Чётко доложил я Замполиту, сидевшему в канцелярии за столом.
 - Ну, хорошо, давай документы, раз прибыл. – Замполит протянул ко мне руку.
 - Нет документов, товарищ старший лейтенант. – Так же чётко отдубасил я.
 - Как это «нет документов»? – Замполит опустил руку, растерянно посмотрел на меня снизу-вверх.
 - Нет и нет. – Спокойно ответил я.
 - Ла-а-адно... На операцию завтра пойдёшь? Людей не хватает, люди позарез нужны.
 - Так точно, пойду. Для этого прибыл.
 - Тогда иди собирайся, утром выходим. Старшина выдаст всё необходимое.
 - Есть! – Козырнул я, развернулся и пошагал в свой взвод.
       С огромным облегчением подошел к дощатой двери нашего ослятника, подумал – «Нифига себе сгонял за хлебушком! То есть, за фталазолом. Наконец-то оказался дома»!
       Дома, блин! В душманском ослятнике посреди заминированных гор, под обстрелами из ДШК и миномётов, я испытал ощущение родного дома. К этой мысли меня подтолкнула не мягкая кровать, не имелось в Рухе мягких кроватей. Также отсутствовали горячая вода и фаянсовый унитаз. Зато присутствовали нормальные отношения между людьми. Старослужащие солдаты нашей роты не устраивали «гладиаторские бои» между «молодыми», не прятались от войны за чужими спинами, не брали в руки бумажки с чужим дерьмом, они брали автоматы и шли в горы выполнять боевую задачу. Мне захотелось на радостях обнять Бахрама и Азамата, и Эргеша, я собирался распахнуть дверь в ослятник и ввалиться внутрь с распростертыми объятиями, но в этот момент за моей спиной раздался голос Женьки Филякина:
 - Димыч, Андрюхи Орлова с нами больше нет.
 - Как это «нет»? – Опешил я и обернулся на голос.
 - Погиб на горе Аманель. – Филя на мгновение отвернулся, смахнул с ресниц слезу. - И Володя Драндров с ним вместе, в одном бою.