Кошка-Пончик сказка

                ЖЕНЩИНА - КОШКА ПО ИМЕНИ «ПОНЧИК»
       
                (черноморская сказка для взрослых)
 
             Всем, кто родился в Одессе и живет сейчас в Крыму посвящается!

                **********************

«Рыжая-бесстыжая» – кажется, так говорили про одну пушистую кошку, что жила на берегу тёплого Черного моря в вольном портовом городе Одесса.
Город - порт основали ещё античные греки, а потом по многу раз заселяли разные народы. При Османах местные татары возвели крепость и назвали это место Хаджибей. После завоевания причерноморских земель Светлейшим князем Потемкиным в эпоху правления Екатерины Второй, некий француз де Рибас, бывший на русской службе под началом самого генералиссимуса Суворова, что непосредственно брал эту крепость у турок, войдя в доверие к Государыне, предложил прожект морского порта.
Он было и начал его отстраивать, да потом так проворовался, что загремел в тюрьму, что даже сам Александр Васильевич Суворов разорвал с ним всяческие отношения, перестав считать казнокрада своим близким другом. Можно сказать, что город, который мы все теперь хорошо знаем, начинался с криминала. Но он стоит и порт работает, а памятники Французу, Екатерине и прочим важным историческим личностям и значимым событиям его украшают.
Вот именно возле этих бронзово-зеленых монументов, разбросанных по всей красавице Одессе, более всего и любила сидеть, в теплое время года, большая кошка ярко-рыжей окраски, умевшая чудодейственным образом превращаться, в миловидную рыжеволосую женщину с глубокими, зеленого цвета глазами, как два бездонных таинственных кристалла из далёкого космоса.
Эти превращения - из сытой кошки в веселую пухляшку и наоборот, - происходили, по нескольким причинам. Когда ей это было выгодно, когда требовали обстоятельства непреодолимой силы, по причине очередной влюбленности или огромного любопытства, или же просто забавы для - «по приколу», так сказать.
Следует особо отметить – если кошка решала сменить свой облик на человеческий, - то приобретала вид беззаботной рыжей веселушки с аппетитными женскими формами, копной густых вьющихся ярко-каштановых волос и большими широко расставленными зелеными глазами на румяном, круглом лице, где алели щеки, пухлый рот и маленький носик, за который нестерпимо хотелось потеребить
Всем своим видом она напоминала свежий, румяный пончик, обсыпанный пудрой и поданный в чисто-белой, как первый снег, рифленой бумажной салфетке. Её раскатистый женский смех, по любому поводу, был столь заразителен, что окружающие обязательно включались в эти звонкие энергии и смеялись вместе с ней.
Когда по городу, где традиционно полно всяческих групп приезжих туристов, кто-то смеялся хором – наверняка в центре стояла рыжая красотка и словно дирижировала человеческими радостями и страстями. Всем она представлялась, как Полина и вроде бы даже работала частным экскурсоводом.
Некоторые считали её еврейкой, другие татаркой или полькой, а были те - кто видел в ней угро-финку или прямого потомка беженцев с далёких британских островов.  Но она была просто рыжей женщиной – кошкой.
Следует заметить, что местные звали эту кошку, обитающую возле памятников прославленным людям, просто кошка «Пончик».
Кстати, один местный писатель даже решил присвоить Одессе звание - «Город рыжих»! Видимо поэтому Полина – «Пончик» всегда ходила на все подобные фестивали, что неизменно заполоняли одну из главных площадей исторического центра ярким солнечным светом, цветом рыжих волос и оранжевыми одеждами всех оттенков.
Находясь среди людей в женском обличии, она не только любила задорно смеяться, но ещё играла на гитаре и укулеле, писала смешные и грустные стихи, а также сочиняла песни с чисто одесской морской или криминальной романтикой, выдавая свое творчество за народное. А уж романы, а уж мужчины, словно рой вырвавшийся из улья, окружали и лепились со всех сторон на эту огненно-сливочную красотку с Одессы.
Конечно, надменные жители Москвы или особо культурные питерцы скажут, что мол говорить «с Одессы» неправильно, мол это местечковая норма, мол надо произносить «из Одессы» или того грамотнее «из города Одессы», но Полина – «Пончик» знала, - она и есть та самая местечковая, коренная одесситка и сильно этим гордилась!
Когда возле одного из памятников звучала гитара и уютный женский голос выводил немудрящую мелодию чисто одесской песни собственного сочинения, например, об жизни торговки контрабандным спиртом - пани Яны Варфоло – Мейцер, то соломенная шляпа для мелочи и мятых бумажных купюр неизменно наполнялась деньгами. У уличных музыкантов это называлось – «работать на шляпу».
Полина – «Пончик», обхватив пухлыми ручками гитару и чуть прикрыв глаза, вела с чисто одесским колоритом драматическое повествование с немудрящим, но полным страстей сюжетом. Иногда чуть грассируя, привнося еврейский акцент, который все мы знаем, как неповторимую одесскую мелодику речи.
Песни с трагической и криминальной историей были понятным каждому простому человеку, поэтому неизменно пользовались спросом, как черноморский бычок на Привозе.
Полина пела:
«С Привоза хулиганы
Искали "ключ" до Яны...
Маман отшила хлопцев слегонца…
Обиделись жиганы!
Каштаны вдоль лимана
Давай пинать ногами… «оп-ца-ца».

Сидевши на стакане,
Подруги к пани Яне,
Зашли на огонек поесть – попить…
Обливши сарафаны,
Рыдали: «Все мужланы
Не можуть тонко девушек любить!»

С Заставы к пани Яне
Повадились цыгане -
Давай её гаданьем изводить…
Она ж в одном духане,
Зависнув на кальяне,
Теряла вышесказанного нить.

Об этой пани Яне
Есть байка на майдане -
Она мол на понтах… «едрить-кудрить»
В заезжем капитане -
Заморском Дон Жуане
Она нашла за шо поговорить.

Бельгийские наганы
Достали уркаганы...
И ну, давай по зеркалам палить…
Шоб только пани Яна
Курортные романы
Имела место нэ обзаводить!»

«Трам-пам-пам!» - уже закачивала гитара и тут же раздавался всплеск аплодисментов, долго не смолкавших, как морской прибой в порту.
Безусловно все её авторские песни были лишь ироничной стилизацией на трех или пяти блатных аккордах. Но слушатели считали репертуар миловидной исполнительницы – городским аутентичным фольклором и щедро бросали мятые бумажки, за что исполнительница, находясь в образе, благосклонно кивала рыжей копной вьющихся волос, а те, словно дрожащие веточки акации на черноморском ветру, особо умиляли слушателей.
На такие выступления, которые Полина – «Пончик» устраивала не ради денег, а ради  - «время провести», ради «блеснуть собственным творчеством» - собирались не только туристы, но и стаи окрестных котов и кошек всех размеров, цветов и пород. Они ждали, когда это прилюдное концертное безобразие, наконец, закончится и их начнут обильно кормить. У Полининых собратьев гитара и пение заранее вызывали звериный аппетит с ускоренным выделением нужного количества пищеварительных ферментов.  Закон физиолога Павлова работал не только на собаках, но и на южных, вечно несытых, кошках.
Именно во время такой очередной кормежки к ней, однажды, подошел спокойный и уверенный в себе мужчина и завел неторопливый, заинтересованный разговор о песнях, творчестве, о предназначении человека в жизни.
Случилось это важное событие ранней осенью, когда жара в Одесе уже спала. Они сели вдвоем на пустующую скамейку среди кошачьего пиршества плоти, всего «на минутку, «за поховорить». И Полина – «Пончик», неожиданно для себя, влюбилась в этого странного мужчину, впервые в жизни и до беспамятства со всеми вытекающими для любой женщины последствиями. Через два дня она переехала жить к нему.
Хозяином её трепетного сердца и избранником оказался романтик, харизматичная и сильная личность или просто крепкий мужик с несгибаемым внутренним стержнем - Семён Ковшик по кличке «Донбасс» или «Сёма - Шахтёр» со шрамом на правой стороне лица, полученной после катастрофы в забое.  Он был, когда-то инженером, а ныне бандитом и по характеру, и по призванию.
Но ведь сердцу не прикажешь, да и сама Полина - «Пончик» была отчаянной и охочей до новых впечатлений. Ведь у неё было целых девять жизней, как у любой женщины –кошки.
Получив от тяжкого шахтерского труда инвалидность Семён подался из родной Горловки в Одессу и, потеревшись годик среди местного контингента, сколотил бригаду из лихих людей по преимуществу земляков. Банду звали в народе или «УглИ», или просто «Донецкие.»  Все они в разговоре «шокали» и «хэкали», многие были с высшим образованием и ничего не боялись, потому что знали – смерти нет! Все они уже бывали не раз под землей в самом горячем аду забоя.
Остальные группировки, из числа местного криминала, «Донецких» уважали и, говоря откровенно, побаивались, за полную безбашенность. 
Чуть что, Семен ревел раскатистым басом: «Закопаю!». Этого было достаточно. Любой вопрос решался быстро и просто, по-военному. Раскапывать и добывать породу его научили по месту рождения, а закапывать - на лимане при море.
Жили «Донецкие» с того, что, обложив данью частников: крупные шиномонтажки, автосервисы и транспортные компании по доставке грузов – то есть суровый «дальнобой», собирали ежемесячную дань, а «бабки» вкладывали в «контрабас» - иначе говоря в контрабанду, идущую через одесский морской порт. Иногда «УглИ» брали на «гоп-стоп» уже сворованные, однажды, у государства материальные ценности, «ошкуривая» башковитых экономистов, бухгалтеров и прочих «решал».
Везде у Шахтера были свои люди. Это были в основном донецкие, луганские, горловские и прочие «земели», что водились среди ментов, и чиновников, банкиров, и начальников в органах, а также среди нужных коммерсов - иначе говоря, торгашей.  Сёма Ковшик был парень рисковый, но фартовый!
Он любил тяжелые внедорожные японские тачки 4 х 4, строго, но хорошо одевался, жил скромно, золотых цепей и прочих атрибутов бандитской культуры сам не носил и среди своих не поддерживал.
Поговаривали, что дома на Донбассе у него осталась парализованная мать и сын инвалид детства, ради которых он и завяз в криминалитете. Никакого беспредела, оргий, «мокрухи», насилия над женским полом или разгульных пьяных показных застолий в дорогих кабаках за донецкими «УглЯми» не водилось.
Пока Полина делила постель, искренне любя этого «немытого засранца», как она называла Сёму за чёрные, въевшиеся угольные точки по всем телу, включая область лица, которые уже не отмывались, то превращалась в сытую кошку «Пончик» крайне редко и неохотно.
Так иногда, от скуки могла ещё погулять в темноте среди городских дворов и парков или же влезть на крышу в лунную ночь, пока Шахтер глубоко спал, отдав дань её неуёмной страсти, помноженной на постоянное желание принимать энергию именно от этого странного человека.
Сёме, которого рано или поздно мечтала вытащить из криминального болота, она написала и посвятила вот такую «чёткую», жизнеутверждающую песню, что любила исполнять в присутствии его банды благородных разбойников:
«Девушки любили хулигана.
Рассыпая мелочь из кармана,
Под окном одесского кичмана
Он с улыбкой дерзкой проходил...
И одна приезжая Татьяна,
Что с утра брала бутыль нарзана,
Покорила Сёму-уркагана,
Он её катал в машине ЗИЛ.

Расскажу вам, как всё дело было,
Как красава парня зацепила,
Хоть с блатными дружбы не водила -
Таня честной барышней слыла!
Танцевал Сэмэн "Хава Нагила",
Вся Одесса ходуном ходила,
ГубЧЕКа налётчиков винтила,
Ложки исчезали со стола...

Снятая с добычей на притоне,
Банда уходила от погони,
Только встали вдруг стальные кони,
Так, что завизжали тормоза!
Наш Сэмэн увидел на  балконе
Девушку с косой, как на иконе,
Прочертили стрелку на Семёне
Карие глубокие глаза!

Таня чуть головку наклонила...
Таня разводила в шайке мыло,
Постирав, отжала, что есть силы,
На балконе вывесив бельё...
А Сэмэн, по прозвищу Могила,
Хоть и был чуть краше крокодила
Прошептал: "Пропал я, братцы! Вилы!
Что за киса? Как зовут её?"

Барышня нахалов не любила.
Размахнулась тем, что в шайке было,
И одним движением отмыла
Воровское прошлое! БравО!
И Одесса с той поры забыла
Урку по прозванию Могила,
Только фары новенького ЗИЛа,
Помигав, напомнят про него.

Поняв глубину дарования «в рамках пения, стихосложения и аккомпанемента», Сёма Ковшик купил для Поэтессы, как шутя сам её называл, дорогую и правильную классическую гитару ручной работы, от одного известного испанского мастера. Гитара стоила немалых денег, но на «даму сердца» Шахтер денег не жалел. Порой вечерами он просил задумчиво: «Детка, спой за жизнь!», а сам выходил курить на балкон, где подолгу стоял, повернувшись спиной, слушая её блатные или жалостливые «бабские» песни.
Полина сначала недоумевала от того, что приходится петь одной в пустой комнате, но затем освоилась и привыкла. Просто увидев случайно его размазанную по щеке слезу, поняла, что в душе этого переломанного, стрелянного и «меченного разбойника», каким считала своего любовника, неуютно ворочается живая душа страдающего человека.
Голос её в пустой комнате звучал чисто и уверенно, как на настоящем концерте. Так могло продолжаться около часа. Затем Шахтер - разбойник возвращался и, идя прямиком в душ, кричал оттуда: «Поэтесса! Спинку потри! Во, тепленькая пошла…» Сам он радовался, как ребенок своим плоским шуткам.
Ещё он любил умчать Поэтессу далеко-далеко на пустынный закрытый пляж, вынести на собственных крепких руках из машины и, бережно поставив у кромки воды, сказать: «Детка! Иди поплавай!».
Семёну нравилось наблюдать как она не спеша освобождает свое полненькое, ладно скроенное, сметанное, молодое тело от лишних одежд, что падали, раз за разом, на горячий песок и прибрежные камни, словно оторванные с хрустом капустные листья от упругого сочного вилка.
Иногда Разбойник строго говорил: «Я сам!», а затем деликатно со вкусом раздев, на руках заносил её смеющееся и голую в тёплую морскую воду.
Он любил вокруг всё фотографировать. Свой дорогой японский фотоаппарат, всегда самой последней модели, он постоянно таскал с собой. Но для себя оставлял только снимки природы и архитектуры, остальное интимное и взрослое стирал или передавал тем или иным способом Поэтессе. Та вначале обижалась, но потом услышав: «Если меня заметут – следов к тебе быть не должно! Живи спокойно, кошка!» Она поняла, что возлюбленный «Робин Гуд» думает о ней. Хотя от слова «кошка» - её знатно тряхануло, словно ток за секунду прошёл по всему телу.
«Неужели он, что понял или о чём –то догадался? Не… Может просто показалось?» - размышляла Полина, но быстро успокоилась.
Фотографировать Семён и любил, и умел. Он мог бы стать настоящим фотохудожником, если бы не работал в этой жизни бандитом.
Однажды они сильно повздорили, когда ехали по трассе из города на базу. Это было в присутствии молодого очкатого парня из шахтерской бригады «донецких» по кличке «Ботан» или «Эконом», что тихо сидел на заднем сиденье огромного чёрного «Ниссана». Этот парень был не с Донбасса, а из Закарпатья, венгр по национальности и звали его Йозеф Ковач. Он отлично владел несколькими языками, включая родной венгерский, а также был предан кропотливой работе хакера и программиста - поэтому звался «Ботан». Закончив недавно престижный институт, дополнительно освоил законы экономики. Отсюда родилось и второе его «погоняло» - «Эконом». Ему поручались самые ответственные исследовательские и аналитические работы отъема средств у богачей - «жиробесов», как их называли все «УглИ», включая самого шефа.
Спор вышел у Сэмэна и Полины из-за церкви. Она предлагала ежемесячно помогать деньгами одному православному приходу, на что Шахтер возражал. Он считал, что попы и церковь -это те же буржуи и Бог, если он действительно существует, не позволял бы творить столько горя и зла на земле.
Умный «Эконом», он же Йозеф, сидел на кожаном сиденье и склонив голову внимательно слушал аргументы каждой из спорящих сторон.
Он явно склонялся к женской точки зрения, потому-то в Бога точно верил и тайно был влюблен в женщину шефа. Об этом знали все участники криминального сообщества, включая и Полину, и самого Шахтера.
Когда Йозеф, поправив на носу очки, попытался вставить свои «пять копеек» за Бога, веру и церковь, шеф гаркнул: «Цыц! Закопаю! Понял!» и остановив машину, что есть силы хлопнул дверью, выйдя на воздух с формулировкой «покурить и оправиться».
Когда он вернулся - все трое ехали до места уже в глубоком молчании, лишь радио играло счастливые песни советских лет.
Но Полина в этот вечер впервые по достоинству оценила «Ботана». И всякий раз, при случае, стала украдкой посматривать на него с женским любопытством и от части с интересом. Однажды поговорив по душам с «Ёжиком» – так, она стала его называть - Полина узнала, что «Ботан» имеет давнюю мечту и святую цель - заработать большие деньги и уехать навсегда жить в Венгрию, в один небольшой город с виноградниками, термальными источниками и старинной архитектурой, откуда родом были все его предки. Ведь какая разница, где сидеть перед монитором компьютерному хакеру - гению, лишь бы было спокойно на душе и всегда «качал интернет».
В один из вечером на «Базе» состоялся важный «сходняк» бригады. Пока у мужчин шли свои тёрки-разборки и разговоры за тяжкую «работу», Полина ходила по ночному саду и вдруг ей нестерпимо захотелось превратиться в кошку немедленно - здесь и сейчас. Что она с удовольствием и сделала, пока её не хватились и не начали искать. Но возвращаться к этим людям отчего-то не было особого интереса. С усилием она заставила себя это сделать.
Отряхнув платье и поправив волосы, она впорхнула, как ни в чем не бывало, обратно в накуренную гостиную и всем своим женско-кошачьим нутром остро почувствовала, что начинается какой -то другой период её незамысловатой, но в целом беззаботной жизни. Это и злило, и тревожило, но интуицию, как говорят, не обманешь.
Её возлюбленный «Соловей - Разбойник» давно был мысленного где-то не рядом, а далек-далеко и от нее, и от своих подельников - товарищей «по борьбе за урожай».
«Поэтесса пусть споет!?» - тихо предложил «Эконом», он же «Ботан» - Ёжик Варга.
«Мысль в тему! Шо, мы как на похоронах!» -  отрезал «Шахтер» – «Спой за пацанов, Поэтесса!»
Братва захлопала. Полина взяла со стойки дорогостоящую гитару и, озираясь словно за ней следили, присела на край свободного стула.
«Новая песня!» - сухо представила она – «Шансон под граммофон из нэпманских времен!»
На трёх аккордах зазвучала из её, пересохших от табачного дыма, уст бравурная песня:
«В трактир зашла красотка...
Там водка под селёдку,
Там цены чуть за сотку,
И никаких понтов...
Там не нальют какао,
Блатные средь легавых,
Ей говорят: «Красава!
Сымай живей пальто!»

Красотка улыбнулась
Улыбкой Вельзевула
И повернула дуло
Дерзнувшему в лицо:
«Хоть я тебе не пара -
Зовут меня Тамара!
Возьми из портсигара
Цигарку за кольцо.»

Пацанчик чуть опешив,
Все ж закурил поспешно,
Сказав: «Попутал леший,
Мол, сразу не признал!»
«Кажись опять запара?» -
Ответила Тамара…
Тут чай из самовара
Ей хтой-то заказал.

«Закрой своё хлебало!» -
Тамара пировала…
Под водку - шпик и сало
А под полой - наган...
Одесские чекисты
В авто примчались быстро.
Свинец лилсЯ со свистом
Средь фраеров и дам.

Тамару повязали
В трактире на вокзале...
Меж урок в дальнем зале
Она делила куш.
Все помнят взгляд и брови,
Красотки южной крови
Что не было суровей
Средь криминальных душ.»

Все было придумано и спето складно для пацанов и по-пацански, но с каким-то особо щемящим, минорным, трагическим оттенком.         
В финале Полина, несколько раз с силой ударила по струнам на последнем аккорде, как это обычно делали Розенбаум или Высоцкий, которых она уважала и часто черпала у обоих идеи для собственного творчества особо блатной тематики.
Братва дружно зааплодировала.
«Молоток, Поэтесса!» - подытожил Шахтер.
«А может и про настоящую, чистую любовь?» - тихо попросил Ёжик.
«Венграм слово не давали» - отрезал Сэмэн.
Полина поставила гитару в стойку, давая понять, что продолжения концерта не будет.
Мужики, довольные услышанной историей, выпили ещё и ещё раз «по рюмке коньяку за дам, за фарт, за лохов» и за другие важные жизненные поводы и обстоятельства.
Полина, понимая, что спетая песня была её самой «поперёк борозды» - не в настроение, как побитая собака, незаметно отошла в угол. За ней пристально наблюдали, каждый из своего угла, Ёжик и Сэмэн.
Когда соратники разъехались и они, оставшись с Робин Гудом одни, уже лежали на спине, посреди огромной белой кровати, расслабленно отдыхая после бурной близости, она, вдруг, ни с того ни с сего тихо, но уверено сказала: «А ведь мы скоро расстанемся, Сёма! Я своим кошачьим нутром это чую!»
«С чего ты взяла?» - отшутился тот, не поняв её спонтанного предсказания.
«Вот увидишь. Мир меняется и энергия вокруг тоже! Давай спать… Я устала!» - и женщина - кошка отвернулась к стене.
Всю эту ночь, сама не своя, она бродила одна уже в кошачьем облике по спящему городу и только перед самым пробуждением Шахтёра вернулась под крыло возлюбленного.
«Может я его разлюбила?» - задавала она себе каверзные вопросы – «Нет тут что-то другое?!
Вскоре события вокруг завертелись, как цветные стекла в калейдоскопе. И от скрежета колес истории было никуда «не спрятаться, не скрыться». В Столице произошел очередной государственный переворот и власть жёстко сменилась. Абсолютно новые силовики, и чинуши заняли кабинеты по всей стране, включая регионы.
В Одессу хлынули понаехавшие. Это было множество незнакомых хищных людей с Запада Окраины. Их речь, язык, манера общения и наконец цели, а также все жизненные устремления на сто восемьдесят градусов расходилась с бытом и привычками расслабленных и веселый жителей южного города-порта.
Разбойник куда-то всё время пропадал. Иногда по несколько дней они не виделись.
На её прямые вопросы - он молчал или отшучивался. Наконец, однажды, в начале весны просто исчез и все телефоны его оказались заблокированными.
Поэтесса позвонила Ёжику и попросила встретиться. Тот приехал взволнованный и осторожно, явно чего-то не договаривая, медленно подбирая слова, отвечал на её эмоциональный допрос:
«Шахтер жив… Он в загранке…  Сюда больше он не вернется… В бегах…Большего сказать не могу.»
Поэтесса напоила хакера - осведомителя свежесваренным, крепким турецким кофе с пирожными из дорогой кондитерской «Эстерхази», что «творили» на Приморском бульваре и мягко вытолкала за дверь.
Только сейчас она поняла, что опасность апрельской капелью стучит в окно её жизни и неведомая беда настойчиво кружит солёными ветрами неминуемых перемен над её родной Одессой - мамой. Пришло время ей или прятаться, или вернуться к прежней кошачьей жизни.
Собрав все свои вещи, гитару и прочие ценности она, вызвав такси, в этот же вечер переехала на другой конец, в дальний пригород, подальше от Базы, которую скорее всего в самое ближайшее время, по её разумению должны захватить новые хозяева.
Приближались веселые майские праздники. Полина–«Пончик» решила, дабы унять душевную тоску и гудящую сердечную тревогу, снова, как в лучшие, беззаботные времена, выйти на свежий весенний воздух и попеть под гитару или укулеле, свои песни - «на шляпу». Что она и сделала возле одного из многочисленных памятников отцам-основателям города.
Нежданно, не по своей воле, расставшись с Робин Гудом без разговоров и объяснений, что всегда так важно каждой брошенной женщине, в независимости от причин и обстоятельств, она написала очередной жалостливый «блатняк. И ей нестерпимо хотелось поскорее исполнить это прощальное послание Семэну – этому «немытому засранцу» перед наверняка уже забывшей её уличной публикой.
Она села с гитарой среди нарядного майского города, среди гуляющей публики и торжественно объявила:
«Трагическая одесская баллада об Сэмэне и об красотке Бэлле на измене! Песня в стиле шансон!»
Голос её легкой свободной ласточкой полетел в сторону парка к вольному Чёрному морю:
«Дымились пахитоски на Пересах
Семэн линял на ботике с Одессы...
На море качка! А кому легко?
Ложились пули-дуры в молоко!

Легавые по ботику палили,
Ручьями лили слезы крокодильи -
Их катер глох, ревел назло козлом…
Семэну несказанно повезло.

ОторвалИсь! Ушли! Какие танцы,
Когда вдали забрезжила Констанца...
Там Бэллочка на пристани ждала,
Для свадьбы накрывали три стола…

Но не спала в Румынах «Сигуранца»
Семэна повязали на Констанце…
Ша! Беглеца домой в штыки везут…
В Одессе состоялся скорый суд…

Шо было… Повернулось круто дело!
Сперва та Бэлла сутками ревела…
Под бюст обняв бесценный саквояж,
Взяла Марсельский порт на абордаж.

Какие можуть охи быть и вздохи?
На саквояже брюлики- горохи
Насыпаны до самых до верхов…
В Марселе Бэлла чистила лохов!

Семэна посадили за решетку,
Но он убёг, нашел свою красотку…
Теперь они белье сымають с крыш,
Но оба размышляют за Париж!

Не надо слез! Какие сантименты?
Пришли в Одессу френчи – интервенты!
Семэн, вернувшись в город налегке,
Взял банк, хоть ночевал на чердаке…

На море шторм, в Одессе крики чаек…
История закончилась печалью
Не может парус жить без моряка…
Семэна расстреляла ГубЧеКа!

А Бэллочка - красотка налитая
За барышом подалась до Китая...
Там вышла за британского судью,
Забыв Семэна… Баста! Ай лав ю!

Дымились пахитоски на Пересах,
Семэн линял на ботике с Одессы...
На море качка! А кому легко?
Хде Беллочка? А хде "Мадам Клико"?!»

Куплетов было много. Одни она пела с задорной иронией, а самые важные, в её понимании строфы, просто проговаривала, как модный рэп, постукивая себе по деке гитары. Она словно этой песней прощалась со свои прошлым, с любовью к Робин Гуду, с сытой и беспечной жизнью в его покровительственной орбите.
Голос Полины легкой свободной ласточкой пролетев в сторону парка к вольному Чёрному морю, вернулся полным равнодушием. Успеха не было! Это было молчаливое непонимание самой сути одесского юмора пришлыми людьми с каменными лицами, показушно одетых в навязчивые вышиванки. Именно так выглядит равнодушное неприятие оккупантами энергий и культуры захваченного города!
«Ой у лузі, у лузі червона калина… Пісню чула? Співай українською мовой!» - почти приказал один из грузных амбалов, стоящий подле гуцульской бабенции с паляницей - косой скрученной бубликом на башке, разодетой, как селючка на Святой праздник.
Женщина – кошка, молча, снизу-вверх, посмотрела на Чужих, собрала свои пожитки и тихо ушла не оглядываясь.
На следующий день в Одессе заживо сожгли людей, не согласных с новой властью. Специально присланные и обученные убивать спецы устроили в огромном сером Государственном Сером Здании показательное жертвоприношение языческому Богу Ссудного процента, Алчности и Наживы в назидание для веселого города, страны и всего цивилизованного мира.
И женщина- кошка поняла, что прежней жизни больше нет и Одессы, которую она так любила больше всего на свете, теперь не существует. Пора валить и как можно скорее!
Но чтобы сбежать, нужно было понять куда и как. На востоке страны новые власти развязали войну. Всюду появились, как носители неизлечимой душевной травмы -болезни, беженцы. От них новые чиновники, присланные из Центра, отмахивались, как от прокаженных.
Она заметалась. Выручил Ботан - Ёжик. Он договорился через корешей Шахтёра, с капитаном пассажирского парома, отчаливающего ночным рейсом в Стамбул, куда не требовалась заранее выданная виза, что Полину разместят в капитанской каюте. Деньги тому были оплачены прямо в карман и вещи, включая гитару и укулеле, занесены в капитанскую каюту. Билетов в кассе давно не было в продаже. Предстояло попасть на корабль «зайцем». Конечно капитан клялся, что всё устроит и разрулит. Пассажиру он велел прийти за два часа до отплытия.
Ровно за два часа до выхода в море, когда закат над морем скрылся за рябью горизонта, Полина в неприметном платке и в лёгком летнем платье серого цвета, появилась возле Морского Вокзала в сопровождении всё того же преданного Ёжика.
Но их ждало неприятное событие рушащее замысел побега! 
Все окрестности и вход на посадку были оцеплены группами вооруженных автоматами военных в чёрных масках - «балаклавах», напрочь скрывающих лица. Патрули были одеты в зелёный камуфляж… некоторые были даже с немецкими овчарками.
Между суровыми автоматчиками какие-то неприметные люди, видимо доверенные спецслужбисты в штатском, проверяли, у всех пассажиров и их сопровождающих, документы и посадочные билеты, светя фонариками в лицо каждому. Общая картина напоминала черно-белые фильмы из советского детства с темой немецкой оккупации.
 Вдалеке было видно, как у трапа, вглядываясь в толпу и явно нервничая, стоял сам капитан судна. Хорошие деньги возвращать ему явно не хотелось, а вступать в конфликт с донбасскими «УглЯми» тем более.
«Скорее всего ловят кого-то…» - процедил Ботан. – «Без билета к трапу не подойти. У меня хоть охранная «ксива» есть. Хакеры, таксисты и артисты при всех властях нужны!» - угрюмо пошутил он – «А тебе никак… Может отменим? Я ща позвоню Михалычу, мол ты в другой раз по морю-океану…»
Полина давно поняла, что попасть на посадку через кордон «нема шанцу». Для этого у неё не имелось никаких законных оснований.
Но раз весь мир стронулся с привычных орбит, то она была готова прорываться к своей цели, чтобы исчезнуть из захваченного города как можно скорее.
«Пакет с ручками с собой есть?» - обратилась она к Ботану.
«Зачем?» - недоуменно спросил он – «Ну есть…» и он полез в заплечный рюкзак, с которым, кажется, никогда не расставался.
«Давай!» - приказала безбилетница.
Взяв в руку большой мятый, но крепкий пакет из супермаркета, она решительно пошла от Морского Вокзала в темноту – туда, где обычно деклассированные и маргинальные элементы распивали чекушки, догоняясь для верности дешёвым кислым местным пивом.
Ёжик покорно плёлся за ней.
В темноте, за каким-то служебным зданием, возле пожарной металлической лестницы ведущий наверх, она вдруг остановилась и дождавшись, когда Ёжик встанет, как истукан, напротив, отдала тому раскрытый пакет со словами: «На! Держи вот так!»
Ботан, ничего не понимая, раскрыл пакет, как просила «Королева его снов», на максимально возможную ширину, словно кто-то собирался загрузить внутрь большой арбуз.
Еще раз оглядевшись по сторонам, безбилетная Королева решительно сняла мокасины и бросила их на дно шуршащего пакета. Туда же полетел телефон, платок, дамская сумочка, где лежали паспорт, деньги, кредитные карты и прочие нужные человеческие документы. Быстро и решительно, буквально одним движением, она сдёрнула с себя летнее неброское, но очень дорогое дизайнерское платье – подарок Сёмы –Робин Гуда.
Ежик, ахнув от неожиданности, только и смог прошептать: «Какая же ты красивая! Мама дорогая…»
Перед ним стола аппетитная молодая женщина в одном нижнем, спортивного стиля, белье телесного цвета, которое так сливалось с оттенком человеческой кожи, что даже рядом казалось - эта женщина абсолютно голая.
«Нравлюсь?» - дерзко, но по-доброму спросила Полина и игриво щелкнула резинками бретелек. В ответ, безнадежно влюбленный в неё очкарик Эконом -Ботан- Ёжик, смог только закрыв глаза, помотать головой и глубоко на раз–два вдохнуть и выдохнуть, чтобы успокоить внезапно накатившее возбуждение.
«А теперь слушай сюда! Пройдешь с вещами по своей «ксиве» до капитана, отдашь ему пакет. Скажи ему, мол надо скоренько положить моё барахло в личную каюту, но дверь на ключ не запирать. Дверь должна быть открытой. Усёк? Я там буду переодеваться минут через двадцать. Всё понял? А теперь - топай!» - и она, развернув соучастника своего дерзкого плана, напутственно хлопнула по сутулой худой, почти мальчишеской спине. «Да! Сам не уходи - помаши даме ручкой, когда отчалим…»
Ёжик быстрым шагом направился выполнять задание. Капитан, взяв пакет, ничего не понял, но, не задавая лишних вопросов, сделал всё как велел человек Сёмы –Шахтёра. (Авторитет бригады ещё долго безотказно работал в Одессе.) Дверь он оставил приоткрытой. Пакет лежал на самом видном месте внутри каюты, что уютно пахла дорогим коньяком, сигарами и приятным мужским парфюмом.
На чёрно-белых мониторах службы безопасности порта было видно, как большая пушистая кошка, огибая по длинной эллипсоиде, всех агрессивных служебных собак, сидящих на коротких поводках возле ног суровых автоматчиков, решительно устремляется к готовящемся для отплытия судну. Кто-то из случайных провожающих и технических работников Морского Вокзала с причала тоже наблюдал, как некая рыжая кошка, грациозно подпрыгнув и уцепившись за огромную косу каната, легко перебирая лапами и балансируя пушистым хвостом, бежит по скрученной натянутой швартовой дорожке на корабль, как заправская артиста цирка.
Но никто не придал этому ровно никакого значения. Все ещё со школы знали морские истории про крыс и кошек на борту триер, пароходов и парусников.
Когда паром, дав протяжный сигнал, без всякой торжественной музыки, которую новая власть «как бы на время» отменила, медленно и осторожно отчалил, освещенный огнями кают и причальных фонарей, то с борта уходящего судна, всем провожающим, весело махала рыжеволосая полненькая красотка в сером строгом платье, держа в руке головной платок. С причала ей в ответ счастливо улыбался очкастый сутулый парень с большим рюкзаком за спиной, в котором всегда лежал планшет или ноутбук.
Корабль взял курс на Стамбул и вскоре скрылся в ночном море, которое начинало штормить.

Прошло несколько лет.
Уже совсем в другой стране, по тёплой, шумной, до краев заполненной людьми набережной осенней Ялты, в компании «хэкающих» и «шокоющих» мужчин и женщин неторопливо шёл седой, коротко стриженный, подтянутый мужчина со шрамом на суровом лице.
Какой–то очень знакомый чистый голос, из почти забытого прошлого, пел в микрофон, под акустическую гитару, незнакомую, но такую понятную каждому черноморскому обитателю песню хулиганскую разлива:
«Здрастье, пани Зося,
Милости Вас просим -,
Заходите в гости
К нам на кофеёк!
Был за кровный рублик
Возле рынка куплен
С маком тёплый бублик…
Шо с душою Зяма нам испёк.

Здрастье, пани Зося,
Шо там в НарКомПросе?
Пусть на сердце осень
В Ялте - блеск и май…
Снова по бульварам
Ходють нежно пары,
Пацаны с гитарой…
Ну-ка, нам цыганочку сыграй!

С нами пани Зося!
Мужики, что лоси,
Как в морях лососи
На неё клюють…
Среди крымских сосен,
Среди зим и вёсен,
Знают пани Зосю…
Даже и не спросют,
Брют в бокал ей завсегда нальют.

На набережной, среди праздно гуляющей публики, уличные музыканты, имевшие разрешительную лицензию от городского отдела культуры, всё лето обыкновенно рассаживались петь или играть, развлекая отдыхающих туристов. Чтобы не мешать собратьям по профессии, каждый имел свое «прикормленное место» на почтительном расстоянии друг от друга.
 Мужчина остановился. Прислушался. Ну, конечно – это была она!
«Поэтесса? Поэтесса! Наконец я тебя нашёл!» - раздался низкий ликующий голос мужчины со шрамом.
Его сопровождающие недоуменно обернулись. Но тот, не обращая ни на кого ни малейшего внимания, лихорадочно расталкивая всех идущих навстречу прохожих или попадавшихся на пути организованных туристов, рванулся в ту сторону - откуда доносилась царапнувшая сердце песня.  Спутники, переглянувшись, смотрели вслед на убегающий силуэт мужчины.
Какого же было удивление, когда на месте, где только что звучала залихватская песня, никого не было. На картонке, обернутой прозрачным целлофаном, красовалась жирная надпись: «Обеденный перерыв». Знакомая, дорогая испанская гитара стояла на стойке рядом с раскладным стульчиком. Акулеле, аккуратно положенная в раскрытый гитарный кофр, прикрывала рублёвую мелочь и мятые цветные бумажки российских денег мелкого достоинства. 
Мужчина, озираясь вокруг, кого-то явно искал, всматриваясь в фигуры и лица снующих людей.
Постояв ещё какое-то время, он аккуратно положил под деревянный, лаковый корпус акулеле две свернутые в трубочку пятитысячные бумажки и, бросив в кофр личную визитку с номером телефона, обреченно побрёл в сторону ждущей его возвращения компании, постоянно останавливаясь и долго озираясь по сторонам
Напротив, картонки с сообщением «Обеденный перерыв», перед самым поворотом к городскому театру, под огромным старым платаном, который уже начал сбрасывать жёлтые листья, напоминающие приезжим кленовые, сидела насупившись пышная рыжая кошка. Лёгкий бриз трепал её густую шерсть. Она, полузакрыв глаза, толи вспоминала что-то, толи старалась забыть. Рядом под сухими упавшими с могучего, старого платана листьями прятался испуганный ёжик. Дети вокруг ели сладкую вату, мороженое и, обсыпанные сахарной пудрой, горячие пончики.               
                КОНЕЦ
/ Ялта/Алупка – декабрь 2025 г. /