30 сребренников

Он сидел в тесной комнате, даже не в комнате, а в каком-то углу мира, где стены словно нарочно давили на виски, сдавливая мысль. Лампа коптила. Пахло пылью, железом и чем-то сладковато-гнилым, как пахнет страх, когда он загнивает в человеке.

- Иуда… - прошептал он вдруг, вздрогнув, будто имя это было не словом, а ударом. - Да ведь это же я! Я… я сам!

Он вскочил, прошёлся, снова сел. Руки дрожали. Не от раскаяния, нет, раскаяние ещё не пришло, а от какой-то почти животной обиды на самого себя.

Это было просветлением и искуплением, но он этого еще не понял.

"Тридцать сребреников…" - думал он. - "Но ведь это же не деньги! Деньги - это только форма, только шум. А суть? Суть в том, что я согласился. Согласился променять на них свою душу, все то, что она хотела и к чему взывала."

И тут его охватила истерика, та самая, тихая, душная, когда человек ещё не кричит, но уже готов рвать на себе рубаху.

- Я не хотел! - почти вслух сказал он, оглядываясь, будто кто-то мог подслушать. - Я просто хотел жить… нормально. Чтобы без этого напряжения, без этого взгляда изнутри, который всё время требует, требует…

Он вдруг захохотал, резко, почти болезненно.

- Да ведь каждый так делает! - вскричал он, и голос его сорвался. - Каждый! Только не все вешаются потом!

И тут же осёкся. Потому что понял: Иуда не потому повесился, что предал. А потому что поверил, что предательство его спасет. Он сел, уронив голову в ладони.

- Значит, плоть победила… - пробормотал он. - Победила, да?

Но победа эта была странной: без радости, без торжества. Плоть сидела в нём тяжёлым, сытым зверем и смотрела мутными глазами. Она не радовалась. Она просто жила.

И вдруг, едва уловимо, он почувствовал, "нечто" не умерло, не исчезло, не закричало даже, а просто отстранилось, замолчало. Как обиженный ребёнок, которого вытолкнули из комнаты и закрыли дверь.

- Ты ещё здесь? - прошептал он, сам не понимая, кому.

Тишина... Но это была живая тишина.

Тогда он понял. Иуда - не о предательстве Иисуса. Бог не продаётся. Это история о том, как человек рано или поздно сдается Маммоне, падая к ее ногам.

И если Христос воскресает после смерти, то это значит лишь одно: даже после самой грязной сделки, после тридцати, сорока, тысячи и миллионов сребреников, за которые мы продаем свою душу, — дух не умирает.

Он ждёт.

А вот выдержит ли человек это ожидание - это уже другой суд.