Банки, оставленные не мной

Я просто сидел и что-то писал, иногда уходя закурить на балкон. Был вечер, достаточно теплый для здешних мест. Только начинала проявляться луна, пока солнце медленно уходило за горизонт. Тусклый свет настольной лампы. Свечение экрана монитора и щелчки механической клавиатуры. Пар от дешёвого кофе в не менее дешёвой кружке. Всё это вводило в определённый транс: пальцы сами вытонцовывали над клавишами какой-то рассказ, ноги возвышались над полом, а сенсорика поровну с мозгом начинали засыпать, медленно умирая, входили в нирвану.Параллельно, тихо умирало и время. Без точки отсчета и субъекта, ощущаемого его, время в моей комнате полностью растворилось. И о его былом величии напоминал только ржавый гвоздь вбитый в стену, на котором когда-то висели часы от прошлого владельца. Очнулся я только после того, как почувствовал чей-то увлечённый моим сном взгляд из-за спины. Время вновь пробилось с улицы сквозь щели деревянных оконных рам, позволив мне обернутся, но за спиной никого не было. Продолжить писать я уже не мог.

Встал. Почувствовал легкий холодок по ногам. Зашёл на кухню. Поставил чайник. Зашёл в ванную, чтобы умыться. Увидел кем-то разбросанные в ней кисти, окруженные хаотичными мазками красного акрила, которые не стирались под кончиками пальцев, но оставляли на них слабый багровый цвет. Заглянув под ванну, я увидел банки. Обычные литровые банки со стертыми этикетками, наполненные мутной красной водой. От них доносился странный запах с привкусом железа и огуречного рассола. Кроме этого, все было как прежде. Прежде... А ведь прежде эта ванная комната была совсем другой. Россыпь флаконов с средствами гигиены на стиральной машине, под туалетом "Туалетный утенок" и белизна в ведре с тряпками, губками и мочалками. На зеркале старые одноразовые бритвы. На крючках полотенца и грязная одежда. Только сейчас я начал осознавать, что всё это куда-то исчезло. Остались только банки с странным раствором и изуродованная ванна. Изуродованная не мной. Банки оставленные не мной. Все флаконы убраные не мной. Не было даже зубной щетки и трехслойной туалетной бумаги. И только тогда я понял, что эта комната, больше похожая на демонстрационный стенд мебельного магазина, уже не была моей.

Вышел в коридор. Подергал ручку входной двери- закрыто. Зашёл на кухню. Проверил форточку-закрыто. Обернулся. Большой обеденный стол, новая техника, светильники с мягким белым светом, пустая раковина и небольшая бежевая кастрюлька с чем-то теплым- всего этого не было, когда я заходил. Только обгоревшая турка, моя чашка и хрустальная сахарница напоминали о кухне в моем съемном жилье. Наверное, были ещё мелкие детали, которые я не смог заметить из-за отвлекающих меня теней, суетливо плавающих по белой напольной плитке, и тихих радостных возгласов с нежными переругиваниями, которые исходили толи от самих теней, толи доносились откуда-то из стен, а может всё сразу. Стало невыносимо тошно. Вышел в коридор, ставший спасением от кухонной суеты, на первое время. После снова охватила паника. На первый взгляд мне показалось, что ничего в нем не изменилось, но обои, ширина прохода, трещинки в углах, дверные косяки, а самое главное странная дверь, которая оказалась позади меня- дали понять, что и коридор уже не был моим.

От страха, шатаясь, ударяясь об стены, я вышел в свою комнату. Комната была моей. Даже после точечных взглядов я не заметил ничего нового, кроме неё. На моем диване сидела девушка с длинными черными волосами, уставившись в пол и делая вид, что не заметила моего присутствия. Выглядела она уставшей, измученной, мокрой и попросту жалкой, но на удивление притягательной и женственной. Подойдя ближе, я провёл рукой по её спине. Под тонким черным свитером выступали бугорки её позвоночника, как калки на барабане музыкальной шкатулки. Будь я в том состоянии, в коротком находился ещё пять минут назад, я мог бы услышать эту мелодию. Наклонившись, я смог увидеть её глаза, скрываемые до этого длинной неопрятной челкой. В этих голубых глазах, с тусклой радужкой и глубоко темными зрачками, окруженными покрасневшим белком и покрытыми стеклянной роговицей, я видел только ей понятную грусть с горечью сожаления. Хотя я точно знал, она бы сказала, что это всего лишь тоска с примесей скуки. Смотря в эти два глаза, представляющие собой две галактики, поскольку они будто вбирали в себя все атомы моей комнаты, особенно узоры с пыльного советского ковра, чувствуя, что под ними моя слезная пленка начинает высыхать, я попросил её уйти. А она также молча и отстаренно внимала узорам моего ковра, наверное, в невозможни внемлить моей просьбе. С осторожностью и всей возможной нежностью я обхватил её вечно холодные ладони. Только тогда я понял, что она тоже находилась в состоянии нирваны. Машинально, своими неестественно кривыми и худыми, от того и красивыми, пальцами, она робко обхативала мои. И также податливо начала вставать, когда я поднимал свою ладонь. Шли до коридора мы медленно, накинув на неё шарф, босую, выставил за дверь.

Уставившись на дверь, которая также уже не была моей, я это понял по чуть отличающемуся оттенку краски и несколько отличному звуку замка, стал ощущать на своих губах ранее неизвестный вкус, хоть он и почему-то казался знакомым. Водя языком по губам я задумался о том, что увидел в тех глазах, и о музыке, которую не смог почувствовать. Если представить, что она тоже находилась в состоянии полусмертия, то он должен был напоминать мой, наверное, она его переняла при попытке провести пальцем по колкам моей мелодии, что я спутал с изучающий взглядом. Либо именно под её взглядом распалось время, из-за чего я и умер в ещё тогдашней своей квартире. Либо же... Как только я стал входить в еле ощутимое состояние транса от этих мыслей, мои челюсти схлопнулись, прикусив язык- вернули меня в реальность. Отрезрев, понял, что собственное былое состояние я вряд ли смогу когда либо осознать, что уж говорить о ней? Эта мысль теплом прошлась по всему телу, дав понять, что не зря выставил за дверь незванную гостью. А после и дверь, и коридор и кухня с ванной наконец стали моими, после чего я окончательно успокоился.

С мыслью что наконец все кончилось, одухотворённый, решил продолжить написание рассказа. Но наконец обернувшись, не увидел своей комнаты. Теплый вечер с увядающим солнцем отступил: из пластикого окна виднелись только яркие лучи знойного летнего утра, неприятно обжигающие и колющие. Более того, подойдя к порогу, солнце стало прятать все преображения комнаты, кроме моего старого дивана, оставшийся в тени, будто предумавший из себя пьедестал, воцарил на себя фигуру, потерявшую подаренный мною шарф. Уже без свойственной для меня нежности, силой обхватил запястье девушки, но её рука не пульсировала теплыми тонкими венами, кожа потеряла своей мягкости, а пальцы не подвинули ни одной мышцой. А когда я взглянул в её глаза, теперь будто фарфоровые, лишенные преждней маняшей силы, они тупо пялилась на экран моего монитора, тоже спавшегося от силы солнца, но излучавший не менее яркий свет. Опустив руки и подойдя к монитору, я застыл в окамении. На нём был напечатан рассказ, о девушке. Девушке, с длинными черными волосами, которая никак не хотела покидать мою комнату.

Примерно так всё и было. Многие детали я конечно же забыл или добавил сам, приукрасил, что свойственно всем рассказам о снах. Вообще, сны вызывают разные эмоции и отношение к ним. Наверное, за это я их и люблю. Могу подолгу рассуждать о природе сновидений со своими близкими друзьями, прерываясь на рассказы о тех, которые посчастливилось запомнить из-за оставленных чувств в первые секунды пробуждения. Но очнувшись от этого сна, ощущая палитру неописумых чувств, вызженных горечью на языке, я точно знал, что никому о нем не расскажу. Наверное из-за того, что это был полуденный сон. Обычно, именно дневные сны самые сюрреалистичные, сложно описуемые и легко ускользающие, хотя последнее к увиденному слабо относиться.

Уже наступал вечер. На удивление, достаточно теплый, несмотря на дождь. Закурив сигарету, я смотрел на единственное пятнышко света- уличный фонарь, об который бились мотыльки с мошками. Затушив бычок, прошёл на кухню, заварил кофе и сел за рабочий стол. Нужно было поработать... Тусклый свет настольной лампы. Свечение экрана монитора и щелчки механической клавиатуры. Пар от дешёвого кофе в не менее дешёвой кружке. Всё это вводило в определённый транс: пальцы стали сами вытонцовать рассказ, но о чем он был, я уже не вспомню...