Что остаётся...

   Едва восстав ото сна, умывшись росой, паук принялся беззвучно наигрывать гаммы. На весу непросто, без завтрака - легче, ничего не мешает единению с музыкой. И - да, гаммы - тоже мелодия!

   Бегло перебирая нотный стан паутины, что тянулся от одной ветки винограда до другой, паук держал себя с достоинством, не тряс кистью, каждую из лап, ровно пальчик, поднимал повыше, чтобы затем прикоснуться им, извлечь неслышный уху трепет вселенной, в чьей партитуре из-за многоголосья чудились звуки стоячих гуслей или арфы,  той самой, на которой играют ангелы, прославляя Творца.

   Струна паутины не из железа, не из кишок, а из того чудного материала, что делает шаг паука беззвучным, но прочее, чуждое всё, кому выходит ступить на натянутый ветром ея подол, обнаруживает себя, сколь ни было б в том украдкости, скромности, либо случая, в ком неосторожность играет свою злую шутку.

   Лоза, что и сама сродни паутине, благосклонна к поползновениям паука изловить в свои сети всякое, видимое и невидимое. Тут и рассвет, что повсегда богат, расточителен от того, - раздаёт налево-направо золотую пряжу лучей; не остаётся в стороне и брилиантщик дождь, что сыплет искони драгоценными каменьями, только подставляй горсти...
   Да пауку-то сподручнее сетью, - наберёт полные авоськи, и ну, давай играть ими, питая сердце их прелестью. Встанет на край ковра паутины, наклонит и глядит, как катятся те каменья ему навстречу, обгоняя друг дружку. Чуть до упасть уж недалёко, спешит паук перевесить прежний край, и точно также ждёт, дабы полюбоваться.

   Сосна, украшенная извечным символом Вселенной - залитою зелёной эмалью единственной шишкой, как медалью, и та не гонит паука, ежели тот просится приберечь для него немного прозрачной воды самоцветов.
Пусть его, ей не в тягость, как необременительно и пауку взывать к миру, не надеясь когда-либо расслышать ответ.
- И-и-и-а-а-а-о-о-о-у-у-у-ы-ы-ы... - подпевает пауку душа.

   Ну, а что ей ещё остаётся?  Только петь.