Сказка о Волшебном Камне и Короле Фантомов

Сказка о Волшебном Камне и Короле Фантомов

Начало пути

Стояло то самое весеннее утро, когда мир, казалось, только что вылупился из скорлупы зимы — свежий, чуть влажный и трепетный.

Воздух в деревушке на опушке леса был густым от запаха оттаявшей земли, почек на вербах и далёкого дымка из трубы. Самые смелые травинки уже пробивали свой зелёный штык сквозь прошлогодний войлок листвы.

На крылечке небольшого, но уютного домика с резными наличниками сидела Мышка Дашка.

 Она не просто сидела — она проветривала уши. Это был её особый ритуал перед большими делами.

Закрыв глаза, она поворачивала голову, ловя тёплый ветерок, который шептал о далёких полях и тайнах спящего ещё леса.

В мыслях её проносились картины прошлых приключений: ледяное дыхание Хозяина Дальнего Леса, мерцание чужих звёзд, когда они случайно улетели с космодрома, и ликующие крики двух народов с планеты Ариэлия, которых они помирили.

Сердце её стучало чаще — не от страха, а от предвкушения. Она знала, что тихое утро — лишь затишье перед бурей нового чуда.

Рядом, аккуратно подметая лапкой последнюю песчинку с порога, пристроился её верный товарищ, тень и самый надёжный друг — Мышонок Тишка.

—Уши проветриваешь? — спросил он, и в его тёмных, как спелые бузины, глазах мелькнула понимающая искорка. — Значит, ноги сегодня сами понесут нас куда-то подальше. Чует моё сердце, прогулка обещает быть... интересной.

Он произнёс последнее слово с лёгкой усмешкой,ведь их «интересные» прогулки редко обходились без того, чтобы не пришлось кого-нибудь спасать или от кого-нибудь удирать.

На солнечном зайчике, игравшем на ступеньках, свернулся калачиком хомяк Хома. Его щёки, и без того напоминавшие осенние закрома, едва заметно шевелились.
—М-м-м, интересно — это хорошо, — промурлыкал он сквозь сон и воображаемую булку. — Но «интересно» бывает разное. Вот, к примеру, интересно найти поляну с земляничными облаками... или пещеру, где растут мармеладные сталактиты... Главное, чтобы был вкусный завтрак. А то желудок у меня, как пустой колодец — скрипит и требует наполнения.

Под старой яблоней, в кружевной тени от её ещё голых ветвей, восседал крот Прохор.

На его носу крепко сидели толстенные, как донышки от бутылок, очки, а в лапах он бережно держал потрёпанный том «Русских Народных Сказок и Их Топографические Особенности».

—Согласно картографии волшебства и народным повериям, — заявил он, не отрывая взгляда от страницы, но обращаясь ко всем, — каждое сколь-либо значимое путешествие начинается не с шага, а с выбора правильного вектора. Солнце встаёт во-о-он там, значит, и тропа навстречу чуду должна уходить на восток. Или, быть может, на северо-восток. Нужно свериться с мхом на старом дубе...

А из-за угла домика, лишь на пол мордочки высунувшись, выглядывал суслик Федя. Его большие уши ловили каждый шорох, а глаза, круглые от природной тревоги, обшаривали каждый куст.

—А может, вектор выбрать... домой? — прошептал он так тихо, что его почти не было слышно. — Там и печеньки есть, и молочко тёплое, и никакие дальние леса с кос... космо... с этими вашими стартами. Я тут, на дворе, побуду. Сторожем. Вдруг воробьи что стянут?

В этот момент скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Бабушка Даши. В её руках был старый-престарый медный чайник, а на лице — морщинки, сложившиеся в узор, похожий на мудрую карту. Она окинула компанию взглядом, в котором смешались любовь и тысячелетний бабушкин опыт, который передается только прожитыми годами.

—Эх, племя младое, незнакомое... — вздохнула она, ставя чайник на перила. — Уши-то проветрили, векторы проверили, желудки вспомнили... А голову включить не догадались? Лес-то весенний — он как пустая книга. Страницы-листья ещё не распустились, и кто знает, что в ней на первой странице написано. Полон он невидимых глаз, тихих шагов. Невидимых опасностей, — подчеркнула она, глядя особенно строго на Дашку. — Сегодня гуляем тут, на опушке, под солнышком. И чтоб к вечеру все лапки были целы и на месте.

Наступила тишина. Слово «невидимый» повисло в воздухе, став самым вкусным, самым загадочным и самым запретным на свете.

Дашка перевела взгляд с бабушки на тёмную полосу леса на горизонте, где сосны стояли, как частокол неведомого царства.

Потом на своих друзей: на верного Тишку, на мечтательного Хому, на учёного Прохора, на дрожащего Федю. Детская фантазия, та самая, что сильнее всех запретов на свете, уже нарисовала в той темноте и мерцающий огонёк, и таинственный зов, и приключение, которое ждёт только их.

Она спрыгнула с крыльца, и её хвостик задорно взметнулся трубой.
—Ну что, — сказала она, и в её голосе зазвенела сталь решимости, — идём проверять, насколько правильный вектор выбрал Прохор? Только... на совсем чуть-чуть.

И команда, вопреки тихому зову здравого смысла и строгому бабушкиному наказу, двинулась в сторону леса.

Навстречу утру, тайне и явлению, которое они ещё не могли себе представить.

 Волшебный камень

Лес встретил их не глухой стеной, а гостеприимным сумраком, где солнечные лучи пробивались сквозь молодую листву, рисуя на земле золотые пятачки и трепещущие пятна. Воздух здесь был другим: прохладным, смолистым, полным шепота — то ли ветра в вершинах сосен, то ли самих деревьев, помнивших ещё дедов их дедов.

— Вектор, считаю, выбран верно! — объявил Прохор, сверяясь с компасом, нарисованным у него на обложке книги. — Мы движемся строго на восток, в сторону Утренних Таинств. Согласно фольклору, именно здесь чаще всего находят говорящие ручьи и деревья-советчики.

— Я бы не отказался от булки-советчицы, — мечтательно вздохнул Хома, облизываясь. — Или от пирога, который сам прыгает в рот. Вы как думаете, если гриб-боровик может вырасти, почему бы и пряничному домику не вырасти?

Федя же не находил себе места. Он шёл последним, постоянно оглядываясь, и каждому шороху — упавшей шишке или пробежавшей ящерице — он готов был приписать зловещий смысл.

—Кажется, за нами идут! Нет, это слева дышит! Ой, я говорил, что надо было остаться! Там, в кустах, точно кто-то есть! — его голосок дрожал, как струна на ветру.

— Успокойся, Феденька, — сказала Дашка, но и её собственный нос тревожно вздрагивал, улавливая потоки незнакомых запахов. — Это же мы с тобой, помнишь? Которые Хозяина Леса победили и целую планету помирили. С нами ничего не случится.

Они вышли на небольшую поляну, которую весеннее солнце заливало особенно щедро. Посреди неё, у самого подножия старого, полузасохшего дуба, будто упавшая с неба звезда, лежал Камень.

Он был невелик, размером с кулачок Хомы, но от него было невозможно отвести взгляд. Это был не просто булыжник. Он был словно выточен из цельного куска радуги, пойманной и застывшей.

Его поверхность переливалась всеми цветами: от глубокого фиолетового, как ночное небо, до нежно-персикового, как утренняя заря. Где-то в глубине мерцали искорки, похожие на далёкие звёзды.

От него исходило тихое, едва уловимое тепло и лёгкое гудение, похожее на песню забытого лета.

Все замерли.

— Ой! — первым выдохнул Хома. — Это ж... это ж похоже на карамельное яблочко в глазури! Или на мармеладный агат! Можно попробовать?

Он уже сделал шаг вперёdt,но Прохор резко вытянул лапку, преграждая ему путь.

— Стой! — прошептал крот, и его очки, поймав отблеск камня, вспыхнули двумя маленькими солнцами.

Он судорожно начал листать свою книгу, бормоча: — «Мерцающие самоцветы... иллюзионные артефакты... Ага! Вот!»

Он выпрямился, и голос его зазвучал торжественно и тревожно: — «В глухих чащобах, у корней Древа-Свидетеля, порой находят Радужный Осколок, он же Камень Грёз. Легенды гласят, что он — око мира сновидений, упавшее на землю. Способен являть взору прошлые обиды и будущие радости, но страшно манит, ибо питается любопытством и...»

Прохор не успел дочитать. Камень, словно услышав о себе, вспыхнул втрое сильнее. Радужный свет заплясал по стволам деревьев, по широко открытым глазам зверят. Он был не просто ярким — он был гипнотическим. В его переливах мерещились знакомые лица, отрывки песен, запах бабушкиных пирогов и зов неизведанных дорог.

И тогда случилось самое пугающее: кончики лапок у Дашки, у Тишки стали казаться прозрачными, будто их стирали мягким ластиком. Они не исчезали, но стали призрачными, ненастоящими.

— Ребята... я... я таю? — испуганно пискнул Федя, разглядывая свою собственную, чуть размытую лапку.

А в воздухе перед камнем, сотканные из того же радужного света, возникли слова. Они не горели, а скорее, струились, как дым:

«КТО ЖЕЛАЕТ ОТПРАВИТЬСЯ В СТРАНУ ГРЁЗ?»

Суслик Федя в ужасе отпрыгнул за спину крота  Прохора.

—Не-е-ет! — закричал он, зажмурившись. — Никуда я не желаю! Я желаю домой, к печке! Это ловушка! Нас сейчас всосёт, как компот через соломинку!

Но любопытство — великая сила. Оно уже опутало их своими невидимыми нитями.

Мышка Дашка смотрела на мерцающий камень, и в её груди бушевало противоречие: страх холодной змейкой скользил по спине, но жажда узнать, что же там, за этой радужной дверью, была горячее и сильнее.

— А если... — тихо начала она. — Если это и правда Страна Грёз? Там же может быть... всё, что угодно.

— Всё, что угодно, включая горы из тертого сыра? — с надеждой прошептал хомячок Хома, и его страх перед неведомым явно проигрывал гастрономическим фантазиям.

— Это чрезвычайно рискованно с точки зрения теории неизвестности, — сказал крот  Прохор, но в его голосе слышалось не только предостережение, но и жгучий интерес исследователя. — Однако... зафиксировать firsthand наблюдения за онтологией иллюзорного мира... Это же шанс века!

Мышонок Тишка молча взял Дашку за лапку. Его твёрдый, тёплый взгляд говорил: «Я с тобой. Куда угодно».

Дашка глубоко вдохнула воздух, пахнущий хвоей и магией. Она посмотрела на призрачные контуры своих лапок, на завораживающий камень, на испуганного Федю и решительных друзей.

— Мы уже столько всего прошли вместе, — сказала она твёрдо. — И всегда выручали друг друга. Попробуем? Осторожно. Один только шаг... испытать удачу.

И, не дожидаясь большего согласия, она протянула свободную лапку к струящимся буквам вопроса...

 Мир иллюзий.

Прикосновение Дашки к светящимся буквам было похоже на падение в глубокий колодец, выстланный изнутри бархатом.

Мир вокруг дрогнул, запрыгал яркими пятнами и растворился. Не было ни толчка, ни звука — лишь плавное, словно таяние, исчезновение реальности.

Они очнулись не на поляне, а внутри грёзы.

Первым ощущением был запредельный восторг. Воздух был густым и сладким, как зефир, и пах ванилью, корицей и чем-то неуловимо праздничным.

Вместо неба над ними сияла огромная, переливающаяся всеми цветами радуги купольная пелена. Под ногами (вернее, под лапками) была не земля, а что-то упругое и тёплое, похожее на гигантский ковёр из карамельной помадки.

— У-у-ух! — только и смог выдохнуть Хома, и его глаза стали круглыми, как блюдца.

Они стояли на берегу. Но это был не обычный берег.

Прямо перед ними море колыхалось густыми, молочно-белыми волнами, от которых исходил нежный запах парного молока.

 Чуть дальше, через поляну, усыпанную леденцовыми ромашками, петляла река цвета светлого мёда, и её течение было ленивым и сиропо-густым.

 А на горизонте высились горы. Но не каменные — нет. Одна сверкала тёмно-коричневым глянцем, и Дашка сразу поняла — это была гора из чистого шоколада.

Другая отливала золотистым сырным оттенком, и Хома, облизнувшись, безошибочно определил: «Пармезан! Или чеддер... О, Святые Усищи!»

— Невероятно... — прошептал Прохор, сняв очки и протирая их, будто не веря своим глазам. — Онтология этого пространства полностью подчинена принципу сиюминутного желания.

Смотрите!

И правда, мир вокруг них стал меняться, подстраиваясь под мысли каждого.

Для хомячка Хомы, вечно голодного,  рядом с сырной горой вырос целый луг, усеянный хрустящими булочками с колбаской, а с неба, словно спелые фрукты, стали падать пончики в сахарной пудре. Хома с визгом бросился их ловить.

Для суслика  Феди из-за ближайшего куста из сахарной ваты вдруг показалась тень огромного, косматого существа с горящими глазами. Федя вскрикнул и пустился наутек — но куда бы он ни бежал, из-за каждого нового лакомого предмета тут же появлялся новый, ещё более страшный (но странно не двигающийся с места) монстр.

Для крота Прохора с небесной куполообразной полки плавно опустился огромный, кожаный том. На его обложке светилось: «Вселенная Фантазий. Полное руководство. Том I». Прохор, бормоча: «Эмпирический материал! Феноменально!», уткнулся в него носом.

А для мышки Дашки...?

 Перед ней расступился молочный туман, и она увидела себя — но не маленькой мышкой, а Великой Воительницей в сверкающих доспехах!

 В руках у неё был меч из льдистого света, а у ног лежал поверженный дракон, сложенный из тёмного марципана. Она чувствовала прилив силы и славы, от которого кружилась голова.

Тишка, верный и практичный, первым опомнился от всеобщего восторга.

Он потрогал лапкой медовую реку — пальчики стали липкими, но ощущения настоящей воды, прохлады, не было.
 Он отломил кусочек от леденцовой ромашки — она была сладкой, но безвкусной, как пустая конфетная обёртка.

— Даш, — тихо, но тревожно сказал он. — Здесь что-то... не так. Всё красиво, но... пусто. Как картинка.

Вдруг мир вздрогнул. Краски на миг померкли, стали водянистыми и блёклыми, словно кто-то вылил на них ведро серой воды.

Сладкие запахи сменились запахом пыли и старых страниц. Все иллюзии — и сырная гора, и воительница, и книга — на секунду размылись, превратившись в скучные, бесформенные тени.

Через мгновение всё вернулось на свои места, стало ещё ярче и соблазнительнее. Но тревога уже упала в их сердца, как холодная капля.

И тогда высоко в радужном «небе» появились огромные часы.

 У них не было циферблата с цифрами. Вместо этого по кругу бежали две стрелки: одна, короткая, с надписью «Сон», и другая, длинная и стремительная, — «Жизнь». И они двигались с пугающей, неровной скоростью. За один тихий шаг стрелки «Сна» стрелка «Жизни» делала три, пять, десять резких скачков!

Прохор, оторвавшись от книги, с ужасом посмотрел на часы, потом на свои записи. Его учёный ум мгновенно всё просчитал.

—Тревога! Критическая аномалия! — закричал он, и голос его сорвался. — Временной диссонанс! Здесь, в этой иллюзии, время течёт иначе! Смотрите! Три оборота стрелки «Сна»... — он следил за стрелками, бледнея, — равны... равны почти трём годам в реальном мире!

Тишина, наступившая после его слов, была страшнее любого рыка марципанового дракона.

— Три... года? — пискнул Федя, и его иллюзорные монстры тут же растаяли, потому что настоящий, леденящий страх был теперь сильнее любых выдумок.

— Значит... — медленно начала Дашка, глядя на свои исчезающие доспехи, — если мы задержимся здесь, играя в эти красивые игрушки... то, когда вернёмся, нас уже... никто не будет ждать?

Мысль была настолько ужасной, что даже сырная гора Хоме вдруг показалась ядовитой. Их веселье испарилось, сменившись холодной, цепкой паникой.

— Надо бежать! Сейчас же! — завопил Федя. — Где выход?! Где тот камень?!

Но выхода не было видно. Только бесконечный, соблазнительный, пожирающий время мир грёз. Они оказались в золотой клетке, и дверца бесшумно захлопнулась у них за спиной.

 Приключение в королевстве фантомов

Паника, холодная и липкая, уже начала сковывать их лапки, когда мир снова вздрогнул.

На этот раз не в сторону серости, а, наоборот, вспыхнул ослепительным блеском.

 Сырные горы и молочные моря поплыли, как акварель под струёй воды, и смешались в вихре красок. Когда всё устоялось, друзья обнаружили, что стоят не на карамельном берегу, а на широкой аллее, вымощенной перламутровыми плитками, которые отливали внутренним светом.

Аллея вела к дворцу. И какому!

Это было не здание, а воплощение самой изощрённой мечты.

 Стены казались выточенными из розового мрамора и прозрачного хрусталя одновременно. Башни вздымались в радужное небо, закручиваясь, как сахарная глазурь на праздничном торте. С золотых балконов свисали гирлянды из светящихся, невесомых цветов, чей аромат кружил голову слаще любого вина.
 Тихая, обволакивающая музыка лилась отовсюду и ниоткуда — мелодия без начала и конца, убаюкивающая и обещающая вечный покой.

— Ого-го... — прошептал Хома, но уже без прежнего восторга. Теперь его взгляд был настороженным. Даже он почувствовал подвох в этой беспредельной красоте.

— Архитектура явно навеяна смесью барокко и кондитерского китча, — машинально заметил Прохор, но его голос дрожал.

Он смотрел не на дворец, а на свои лапки, которые с каждым мгновением казались ему чуть более прозрачными, чуть менее настоящими.

Через огромные, резные ворота из какого-то светящегося дерева к ним вышла торжественная процессия.

Существа, похожие на изящных оленей с фарфоровой шкуркой и глазами-сапфирами, склонили головы.

—Их величество, Король Фантомов, ждёт гостей, — прозвучали их голоса, сливаясь в один сладкозвучный хор. — Пожалуйте на пир.

Их почти на руках внесли внутрь. Тронный зал был ещё великолепнее. Сводчатый потолок был расписан фресками, изображавшими вечно длящийся праздник.

И на златокованном троне, усыпанном самоцветами, которые мерцали, но не давали бликов, восседал Король.

Он был прекрасен. Высокий, статный, в одеждах цвета утренней зари и ночного неба.

Его лицо казалось одновременно молодым и мудрым, а улыбка была широкой, гостеприимной и совершенно одинаковой.

Волосы его струились, словно жидкое серебро.

—Дорогие странники! — возгласил он, и его голос был подобен звучанию струн и шёпоту ветра. — Добро пожаловать в моё вечное царство, где нет ни печали, ни забот, ни времени! Здесь только радость, покой и исполнение любого желания! Садитесь! Пируйте!

Слуги-фантомы (теперь друзья понимали, кого они напоминают) засуетились.

 Перед ними на столе, казавшемся вырезанным из цельного аметиста, появились яства. Изумительные на вид: пироги с румяной корочкой, фрукты, искрящиеся росой, кубки с искромётным напитком.

Хома, не выдержав, схватил ближайший эклер.

 Но в тот же миг его лицо исказилось от разочарования. Он откусил — и во рту не было ничего. Ни вкуса, ни запаха, ни даже ощущения текстуры.

Просто... пустота. Как будто он укусил воздух, лишь по форме напоминающий пирожное.

—Фу! — выплюнул он. — Это же обман! Воска больше вкуса!

Дашка потянулась к кувшину — в ладоши ей налилась жидкость, похожая на яблочный сок. Но она не была ни холодной, ни тёплой, не утоляла жажды. Это была просто цветная иллюзия влаги.

— Видите? — тихо, но чётко сказала Дашка, обводя взглядом подавляющую роскошь зала. — Всё здесь — фальшивка. Красивая упаковка, а внутри — ничего. Ни вкуса, ни чувств, ни жизни.

Вокруг них в зале толпились другие гости.

 Люди, звери, сказочные существа — все с блаженными, пустыми улыбками на лицах.

Они «ели» эту бесплотную пищу, «разговаривали» тихим, бессмысленным бормотанием, двигались плавно и бесцельно.
Их глаза были стеклянными, лишёнными искры. Они были не жителями, а декорациями, вечными статистами в пьесе Короля.

— Он питается, — с ужасом осознал Прохор, глядя на то, как прозрачность на кончиках его пальцев медленно поползла выше. — Но не пищей. Он питается их... присутствием. Их мечтами, которые здесь застыли. Их жизненной силой, пока они пребывают в этой грёзе. Мы для него — свежий обед.

Король Фантомов, казалось, услышал его мысли.

 Его прекрасная, неизменная улыбка ничуть не дрогнула, но в глазах, глубоких и пустых, как колодцы, мелькнула холодная искорка.


—О, вы ещё не распробовали главного блюда, — сказал он сладким голосом.

 — Вечность. Здесь вы останетесь навсегда молодыми, весёлыми, беззаботными. Забудете о дожде, о холоде, о том, что когда-нибудь всё кончается. Разве это не прекрасно?

«НЕТ!»

Крик вырвался у них всех одновременно.

Дашка вскочила, опрокинув свой бесплотный кубок.

—Нам не нужна твоя вечность-пустышка! — закричала она. — Нам нужна наша жизнь! Настоящая! Где пироги пахнут корицей, где от дождя можно спрятаться, а от радости — распахнуть окно! Где время идёт, и от этого каждое мгновение — драгоценно!

Вдруг её взгляд упал на пол, где лежал осколок разбитого кубка.

Но это был не просто осколок хрусталя. В его гладкой поверхности, как в зеркале, отражалась не красивая ложь зала, а иная картина.

Мелькнуло лицо бабушки, полное настоящей, живой тревоги.

Промелькнул их домик с тёплым светом в окне. И в самом центре осколка, глубоко внутри, светилось одно простое, честное слово: «ПРАВДА».

Дашка подняла осколок. Он был холодным и тяжёлым — единственной по-настоящему весомой вещью во всём этом царстве.

—Смотрите, — прошептала она. — Это... это же осколок Зеркала Правды! Оно и здесь есть, даже если разбито!

В этот момент лицо Короля Фантомов исказилось.

Прекрасные черты поплыли, как рисунок на воде. На миг показалось что-то другое — пустое, ненасытное, вечно голодное.

Он встал с трона, и его фигура отбросила на стены неясную, зловещую тень.

—Глупцы! — его голос потерял сладость, в нём зазвенел металлический скрежет. — Вы отказываетесь от рая? Тогда оставайтесь здесь силой! Стражи!

Из стен, из воздуха материализовались те самые гуманоидные стражи с горящими красными лампочками на груди. Их было много. Они двинулись к друзьям, беззвучно скользя по перламутровому полу.

У ребят не было оружия. Но у них было зеркало. Вернее, его осколок. И внезапное, ясное знание, пришедшее к Дашке откуда-то из самой глубины сердца.

—Он боится не силы! — крикнула она, зажимая осколок в лапке. — Он боится имени! Того, что описывает его суть! Имя его — его конец!

— Но какое?! — в отчаянии спросил Тишка, прикрывая её собой от приближающихся стражей.

Прохор лихорадочно соображал, глядя на пустые улыбки гостей, на бесплотную еду, на этого короля, который был лишь красивой обёрткой для пустоты.

—Призрак... Мираж... Симулякр... — бормотал он. — Нечто, лишь кажущееся существующим... ФАНТОМ!

Слово, произнесённое вслух, прогремело в зале, как удар гонга.

 Оно было простым, ясным и невероятно сильным.

Король замер.

Вся его прекрасная личина на мгновение осыпалась, и все увидели то, что скрывалось за ней: бледную, бесформенную тень, жадно вбирающую в себя цветные сны.

Стражи остановились, их красные огни замигали в нерешительности.

— Да! — воскликнула Дашка, высоко поднимая осколок Зеркала. — Ты — ФАНТОМ! Ты — обман, пустота, красивая ложь! И мы называем тебя по имени!

Осколок в её руке вспыхнул ослепительным, чистым, белым светом. Светом реальности. И этот свет пошёл трещинами по всему сказочному дворцу.

Пробуждение и побег

Белый свет из осколка «Зеркала Правды» ударил не в глаза, а в самую суть иллюзорного мира. Он был холодным, резким и неумолимым, как окрик взрослого, прерывающий детскую игру в «понарошку».

И мир затрещал.

Прекрасный перламутровый пол под ногами друзей покрылся паутиной чёрных трещин.

 Стены из розового мрамора и хрусталя помутнели, будто их покрыл густой иней, а под ним проступила серая, безликая каменная кладка.

Сводчатые потолки с фресками вечного праздника стали осыпаться цветной пылью, которая таяла в воздухе, не долетев до пола.

 Исчезла и та убаюкивающая музыка — её сменила зловещая, нарастающая тишина, в которой слышалось лишь шипение лопающихся пузырей грёз.

— Нет! — закричал Король, но его голос уже не был ни прекрасным, ни грозным. Он стал пронзительным, визгливым, как скрежет пенопласта по стеклу. Его совершенная фигура заколебалась, как мираж в знойный день. — Вы не смеете! Это моё царство! Я дарую вечный покой!

— Ты даруешь вечное забытьё! — парировала Дашка, и её голос, звонкий и ясный, резал эту тишину, как нож. — А мы выбираем жизнь! Со всеми её дождями, грозами  и солнцем!

Осколок в её лапке пылал, становясь почти невесомым и обжигающе-холодным.

И вдруг Дашка поняла — он тянет. Не просто светит, а указывает направление, словно стрелка самого верного в мире компаса.

Она посмотрела сквозь пляшущие тени разваливающегося дворца и увидела: в самой дальней стене, где мгновение назад висел гобелен с изображением ещё одного пира, теперь зияла неправильная, дрожащая дыра.

 Сквозь неё был виден не другой зал, а смутные очертания чего-то знакомого — тёмных стволов, зелёной листвы, настоящего неба, уходящего в вечерние сумерки.

— Вон там! — крикнула она. — Выход! Бежим!

Они бросились вперёду, сбивая с ног ставших вдруг вялыми и беспомощными стражей-фантомов.

 Теперь те были похожи на заводные игрушки с севшими батарейками. Красные огоньки на их груди мигали всё медленнее и вскоре погасли.

Король Фантомов, а вернее, то, что от него осталось — бледная, размытая тень с двумя тлеющими точками на месте глаз — попытался преградить им путь.

Он раскинул несуществующие руки, и из них хлынул поток ослепительных, но пустых видений: снова заманчивые горы сладостей, снова образы их самых заветных, но уже понятных иллюзий.

—Останьтесь! Я дам вам всё! — силился он, но его голос был уже лишь шёпотом.

— Ты не можешь дать нам ничего, — сквозь зубы процедил Тишка, протаскивая за собой перепуганного Федю. — Потому что у тебя самого ничего нет. Ты — Фантом. Призрак.

Имя, произнесённое во второй раз, стало последним ударом.

Тень Короля с тихим вздохом, похожим на свист уходящего воздуха, рассыпалась на мириады серебристых пылинок, которые тут же растворились в наступающей реальности.

Друзья прыгнули в дрожащий портал.

Мир вокруг завертелся вихрем стирающихся красок и звуков. Их пронзило ощущение падения вверх. Им казалось, что они летят сквозь длинную, извилистую трубу, выстланную остатками собственных снов.

И вдруг — ТИШИНА. Настоящая. Не мёртвая тишина дворца, а живая, наполненная вечерними звуками леса.

ХРУСТ под лапками. Не карамель, а прошлогодняя листва и хвоя.

ЗАПАХ.Сырой земли, хвои, дыма из далёкой деревни — сложный, грубый и невероятно драгоценный.

ВОЗДУХ.Прохладный, свежий, щиплющий ноздри.

Они лежали на мягком мхе той самой поляны у старого дуба.

Над ними было уже не радужное небо-купол, а высокое, по-весеннему чистое небо, где зажигалась первая, робкая вечерняя звезда.

Сумерки мягко синели между стволами.

Рядом, неподвижный и теперь всего лишь слегка переливающийся в последних лучах солнца, лежал Радужный Камень.

Он больше не светился изнутри. Он выглядел просто красивым, но обычным булыжником.

Все молчали несколько секунд, вдыхая реальность и ощущая тяжесть собственных, непрозрачных, настоящих тел.

 Потом суслик Федя тихо заплакал, но это были слёзы облегчения. Хомячок Хома сжал и разжал свои лапки, радуясь тому, что они слушаются его, а не мираж. Крот Прохор, дрожа, нащупал свои очки на носу и крепко прижал к груди книгу — ту самую, настоящую, с шершавыми страницами.А мышонок Тишка смотрел восхищёнными глазами на свою смелую и подругу.

— Мы... дома? — шёпотом спросила мышка Дашка, всё ещё сжимая в лапке осколок. Но осколка не было. На его месте лежал обычный, гладкий камешек с реки.

— Дома, — твёрдо сказал Тишка, помогая ей подняться. Его лапка была тёплой и надёжной. — И уже почти ночь. Нам надо... Очень надо домой.

Они встали, пошатываясь, как после долгой болезни.

Один раз оглянулись на поляну.

Камень лежал там, немой и безобидный.

Но они теперь знали, какая бездна может скрываться под самой красивой оболочкой.

Не сговариваясь, они взялись за лапки и быстро-быстро, почти бегом, пустились по знакомой тропинке, ведущей к огоньку в окне, к теплу очага, к настоящей жизни, которая ждала их, тикающая секундами, пахнущая пирогами и полная настоящих чувств.


 Уроки у домашнего очага.

Они бежали по темнеющей тропе, и лес, ещё недавно казавшийся враждебным, теперь обнимал их знакомыми шорохами и тенями.

Каждый шорох был настоящим, каждая тень отбрасывалась настоящей елью под настоящей луной. Это было строго, даже сурово после той сладкой неги, и оттого — бесконечно дорого.

Когда из-за деревьев, как самая желанная на свете звезда, пробился тёплый жёлтый свет из окошка бабушкиного домика, у Феди снова вырвался всхлип, но теперь от счастья.

 Они ворвались во двор, запыхавшиеся, с прилипшими к лапкам травинками и хвоей, с глазами, в которых ещё плескались отблески радужного моря.

Дверь отворилась раньше, чем они до неё дотронулись.
На пороге, освещённая золотым светом из прихожей, стояла Бабушка.

В её руках было не вязание, а большой, грубый рушник. Лицо её не выражало ни гнева, ни испуга — только глубокую, всепонимающую усталость и облегчение.

—Заходите, путники, — сказала она тихо, и её голос прозвучал как самое сладкое в мире разрешение.

Тепло печки, пахнущей горящими берёзовыми поленьями, обволокло их, как одеяло.

Запах настоящего грибного супа, томящегося в чугунке, и настоящего ржаного хлеба ударил в ноздри, заставив Хому забыть обо всех марципановых драконах.

На столе уже стояли глиняные миски, и пар от них поднимался живыми, вьющимися клубочками.

Они молча сели, грея озябшие лапки.

Тишину нарушало только потрескивание поленьев да звон ложек.

 Они ели, и каждый глоток был откровением: суп был солёным и душистым, хлеб — грубым и сытным, а молоко в кружках — сладким от парного вечернего удоя.

Это был пир богаче любого королевского, потому что он был подлинным.

Когда последняя крошка была съедена, а в кружках осталось только молочное «донце», бабушка отложила свою ложку.

—Ну что, — сказала она, и её глаза, мудрые, как лесные озёра, переходили с одного испитого личика на другое. — Рассказывайте по порядку. Что видели, что чувствовали.

И они рассказали. Перебивая друг друга, добавляя детали, жестикулируя. О мерцающем камне, о молочных морях и сырных горах, о прекрасном и пустом дворце, о Короле, который был лишь тенью, и о маленьком осколке, в котором жила Правда.

Бабушка слушала, не перебивая. Кивала. Вздыхала. И когда рассказ дошёл до конца, до побега и возвращения в холодные весенние сумерки, она долго молчала, глядя в огонь.

— Эх, — наконец выдохнула она. — Не зря в старину говаривали: «Не всё то золото, что блестит». А я добавлю: и не всё то волшебство, что переливается. Вы сегодня, внучата, большой урок усвоили, ценой немалого страха.

Она обвела взглядом каждого, и её слова ложились тихо, но весомо, как камни в тихую воду:

— Первое, о друзьях. Вы шли вместе и выручали друг друга. Тишка был опорой, Прохор — умом, Дашка — смелостью, Хома, пусть и пугал себя сыром, — верным товарищем, а Федя своим страхом показывал, чего стоит бояться на самом деле. Без каждого из вас вы бы там остались. Вот что значит настоящая дружба: не когда вы одинаковые, а когда вы, такие разные, становитесь одним целым против любой напасти.

— Второе, о товариществе и предательстве. Король Фантомов предлагал вам товарищество — вечный, лёгкий праздник. Но это было предательством по отношению к вам самим, к вашей настоящей жизни. Настоящий товарищ не предлагает забыть всё ради пустого веселья. Он идёт с тобой через трудности, чтобы радость потом была честной и заслуженной.

— Третье, о раскаянии. Вы нарушили запрет, пошли на поводу у любопытства. И попали в беду. Но вы не стали там ныть и смиряться. Вы раскаялись в своём легкомыслии не словами, а действиями — вы боролись, думали, искали выход. И нашли. Раскаяние — это не просто сказать «жаль». Это — исправить ошибку, какой бы трудной это ни было.

— И, наконец, о самой главной любви. — Бабушка улыбнулась, и в улыбке этой была вся нежность мира.

 — О любви к настоящему. К этому супу, к этому дому, к этим рукам, которые могут устать, к этому дню, который кончается, к этим друзьям, которые могут поспорить. Фантомы предлагают любовь без тревог, без конца, без вкуса. А это — не любовь. Это подделка. Любите то, что можно потрогать, что пахнет, что болит иногда и что проходит. Только это — и есть жизнь. А жизнь — и есть самое большое волшебство.

В комнате воцарилась тихая, умиротворённая тишина.

Слова бабушки, как тёплый воск, запечатывали в их сердцах пережитый ужас и превращали его в мудрость.

Потом хомячок Хома робко спросил: «А пирожков можно? Настоящих?»

Все засмеялись— звонко, с облегчением, и этот смех был самым лучшим звуком на свете.

Перед сном, укладываясь под своими стёгаными одеялами, каждый думал своё.

Мышка Дашка — о том, что быть просто мышкой с быстрыми ножками лучше, чем воительницей в пустых доспехах.
Крот  Прохор — о том, что одна страница из книги жизни стоит целого тома фантазий.

Суслик Федя — о том, что его страх, оказывается, был верным компасом, указующим на настоящую опасность.

 А мышонок Тишка — о том, что самое важное приключение всегда ждёт тебя дома, в ладонях тех, кто тебя любит по-настоящему.

И заснули они глубоким, честным сном, без единой радужной грёзы.

Потому что их жизнь, со всеми её будущими запретами, проказами, настоящими опасностями и настоящей дружбой, была сказкой куда интереснее, которую они писали сами, вместе.

КОНЕЦ.