Излишество и праздность. Глава восьмая

Глава восьмая.
События 50-х.
Самоволка.

Утром мы вставали по сигналу «Подъём!», выходили на зарядку, завтракали, и тайком от командиров играли в «дурака». Правда, иногда нас выгоняли чистить двор от снега , естественно, если он выпадал ночью, но это случалось крайне редко, один или два раза в неделю.

После обеда наша рота устраивала так называемый «тихий час»: не разбирая постель и не снимая с себя формы, мы ложились поверх одеял и спокойно кемарили до самого вечера. Наш мирный сон чутко охранял дневальный в дежурке: если он видел через окно, что к нам направляется Седых или кто-либо из штаба, ему было достаточно крикнуть: «Пацаны, атас!», и через десять секунд мы уже сидели за тумбочками, на которых лежали развёрнутыми замызганные экземпляры Устава Вооружённых сил СССР.

Почти каждый день на станцию приходили составы с кирпичом, так как на весну было запланировано интенсивное строительства в Байконуре многоэтажных зданий. Мы должны были выгрузить кирпич с платформ и доставить его на строительные площадки, но это было для нас скорее развлечением, чем работой. Еще в те времена научились перевозить кирпич сложенным на деревянных поддонах и прихваченным с боков стальными тросами, и нам оставалось лишь зацепить крюк автокрана за узел этих тросов и скомандовать «Вира!» Машинист автокрана нежно поднимал вверх поддон с кирпичом и майнал его в кузов грузовика ЗИС – 150.А  на строительной площадке кирпич таким же способом выгружал другой взвод нашей третьей роты, которую с лёгкой руки мэтра Володи прозвали «вольными каменщиками».

Начальник станции Тюратам, пожилой казах с весёлыми глазами, во время перекура садился рядом с нами и восторженно говорил:
- Мой станция стал самый лучший станция на весь Ташкентский железный дорога. Такой вагонооборот нет ни у кого, клянусь аллахом! Премия получу, вам ящик пива поставлю!
На что Боря Шубин скромно отвечал:
- Нам бы сподручней по бутылке водки на одного рядового.
- Водка нету, - печально говорил начальник станции. – Сам товарищ партийный секретарь из Алма-Ата запретил продавать водка в нашем магазине.
- Оно и понятно, - вздыхал Боря. – Высокие гости Байконура должны убедиться, что здесь проживают сплошные трезвенники.
Но мы не расстраивались, ибо только у нашей четверки была подруга, которая заведовала всеми запасами медицинского спирта в округе.

Приближалась зима, тревожное время солдатской любви и самоволок.
Я до сих пор не пойму, почему мы почти каждый день тайком уходили из расположения части, если капитан Седых запросто мог выписать нам легальную увольнительную на нужное нам время. Видимо, слово «самоволка» имеет какой-то магический смысл: я волен сам поступать так, как мне хочется.
Но мы сами не знали, чего нам хочется, ведь нам даже не было куда пойти, разве что выйти за поселок и запеть: «Ой ты степь широкая…» А мы всё равно сбегали из казармы, по грязной дороге добирались до станции и сидели там на перроне в ожидании пассажирского поездаОренбург – Ташкент, который проходил один раз в сутки, останавливаясь всего на две минуты.
Редко кто из пассажиров рисковал выскочить из вагона на столь короткое время, но нам было достаточно увидеть в окнах смутные лица женщин из далекого, и как мы считали, цивилизованного мира, убедиться, что он еще существует, и вновь плестись по щиколотку в грязи к себе в казарму. А вот по выходным….
(Извините, ошибся: выходной тогда был всего один, воскресенье)
А вот по воскресеньям всё обстоялоиначе,  потому в пристанционном клубе, называвшимся весьма претенциозно Домом Культуры железнодорожников, были танцы.

Перед самоволкой мы вчетвером шли в парикмахерскую, но не за тем, чтобы побриться или постричься. Просто мы вручали парикмахеру Жоре, родом из города Одессы, четвертинку спирта, чудом сохранившуюся у нас от даров медсестры Анюты, а взамен получали напрокат четыре гражданских костюма с галстуками. Нам было интересно, откуда у скромного парикмахера взялось такое богатство, и на наш нескромный вопрос, Жора отвечал, что его папа был в Одессе одним из лучших портных и заботился о том, чтобы его единственный сын выглядел достойно. Когда любопытный Вова – хохол поинтересовался, а где же сейчас Жорин папа, тот кратко и грустно ответил: «Сидит».
Когда мы вышли от Жоры, надев солдатские шинели поверх костюмов с галстуками, Боря Шубин восторженно воскликнул:
- Вот за что я уважаю одесских евреев, так это за их честность и прямоту! Даже нам, совершенно незнакомым ему людям, Жора признался, что его отец сидит в тюрьме.
- А за что может сидеть в тюрьме простой одесский портной? - спросил я.
- Сразу видно, Алёхин, что ты вырос в интеллигентной московской семье, - с укором ответил мне Боря.– Только одесские портные скупают по дешевке у воров дорогой шевиот, похищенный ими со складов «Горпромторга», а потом шьют из него дорогие костюмы.
Благодарно выслушав Борины откровения из жизни одесских евреев и не заходя в казарму, мы отправлялись на танцы в Дом культуры железнодорожников. Там мы сдавали шинели и шапки в гардероб и входили в зал с видом столичных покорителей девичьих сердец.  Если бы теперь в клуб заявился армейский патруль, чего, впрочем, до этого никогда не случалось, то он ни за что не смог бы распознать в этих городских фраерах при галстуках рядовых бойцов из третьей роты стройбата.
Но девушки - казашки, которых мы приглашали, были в курсе, кто мы и откуда, и относились к нам с насмешливым снисхождением. Однако, в перерыве между танцами они охотно выходили с нами в уличную полутьму и позволяли целовать их до посинения губ.
И только… Никакие уверения в истинной любви не могли заставить их пойти дальше.
Моя молоденькая пассия Дилара, которой только недавно исполнилось восемнадцать лет, работавшая уборщицей на вокзале, сказала мне прямо, не стыдясь;
- Когда распишемся в ЗАГСе, тогда я стану твоей женщиной. А пока не распускай руки…
«А чем чёрт не шутит, - подумал я. – Вернусь домой с женой - казашкой. То-то дед обрадуется, что я женился не на еврейке…».
Но Дилара, выслушав моё предложение руки и сердца, неожиданно спросила:
- А где мы жить будем?
- В Москве, конечно, - ответил я.
- Я в Москву не поеду, - решительно отказалась она.
- Почему?
- В Москве у вас тесно очень, домов много, и улицы узкие. А я привыкла в степи жить, где можно целый идти и никуда не придёшь. Оставайся у нас, тогда я выйду за тебя замуж.
Я пообещал ей подумать, хотя было ясно: остаться здесь я не смогу, даже ради такой красавицы, какой была Дилара.
Но роман наш продолжался всю зиму, пока не пришла весна.
А в марте 1956-го года произошли события, круто изменившие всю мою жизнь
И не только мою...
  (продолжение следует)