Гранатовые косточки. Глава 7. Точка невозврата

Ким считал, что он прошёл уже все этапы унижения собственной гордости, однако утро следующего дня стало отрезвляющей пощёчиной. Зоя согласовала дополнительные препараты к уже существующим и теперь к списку процедур добавились противосудорожные и антикоагулянты. Ни намёка на вчерашнюю грубость с его стороны. Интересно, как долго ещё она будет терпеть его выходки?

Отдых от первого курса терапии продолжался, а легче почему-то не становилось. Новые препараты вызывали упадок сил и сонливость. Стоило ли продолжать эти жалкие попытки играть в перегонки? Может сосредоточиться на решении более важных проблем? Товар опять застрял на таможне. Союзники, внезапно находили отговорки, чтобы не влезать в конфликт на границе.

Вопросы сверлили его мозг, пока Зоя делала очередной укол в живот. Эноксапарин. Жгучая боль разливалась под кожей, и ему казалось, что это не лекарство, а чистая ненависть, которую она в него впрыскивает. Её пальцы были холодными, лицо — отрешённым. Она была здорова. Чёрт возьми, она была так здорова, что от неё исходила физическая аура жизненной силы, и это бесило его больше всего. Она могла уйти, выйти на улицу, исчезнуть в толпе, жить. А он был прикован к этому дому, к этому телу, предательски тяжелеющему от противосудорожных таблеток день ото дня, к её милости.

Власть утекала, как песок сквозь пальцы. Утром Ли Джон сообщил, что двое из старых партнёров вежливо отказались от продления контрактов, сославшись на изменившиеся рыночные условия. Он знал, что это значит. Слухи о его болезни уже поползли наверх. Они чуют кровь, как акулы. Его хватка ослабела.

Он сидел на кушетке, впиваясь взглядом в её спину, а она привычно, с раздражающим спокойствием, убирала шприцы, протирала столик спиртом, ставила флаконы в стройные ряды. Каждое её движение было отлажено. В это время в нём вдруг вскипело желание. Не столько к ней, сколько к тому, что она олицетворяла — жизнь. Разбить бы эту стерильную стену её профессионализма, доказать, что он ещё может что-то контролировать.

— Зоя, подойди.

Она не обернулась, слегка склонила голову, продолжая вытирать столешницу.

— Чем вам помочь, мистер Ким?

Ярость, тлеющая весь день, вспыхнула ярким огнём. Он не просил помощи. Он отдавал приказ, а она не подчинялась, и это было хуже прямого оскорбления.

— Я не просил помощи. Я сказал: подойди.

Зоя замерла. Плечи её на мгновение напряглись, затем так же медленно расслабились. Она положила использованную салфетку в контейнер для опасных отходов, и только тогда повернулась к нему. Но не сделала ни шага. Её тёмные глаза встретились с его взглядом без страха, с вызовом.

Она стояла в трёх шагах, и эта дистанция ощущалась непреодолимой пропастью. Он был хозяином империи, который не мог заставить свою же медсестру подойти к нему. Всё, что у него оставалось — это смотреть, как она держит паузу, давая ему понять, что её приближение — это не выполнение приказа, а её собственный, добровольный выбор. И сегодня она этого выбора делать не собиралась.

— Вам стоит прилечь. Противосудорожные вызывают сонливость. Идите в спальню, отдохните.

Она отвернулась к холодильнику с препаратами, демонстративно разрывая зрительный контакт. Спина прямая и неуступчивая, была очередным вызовом. Щелчок открывающейся дверцы, лёгкий звон стеклянных ампул. Она сверилась с планшетом, погружаясь в свой стерильный, упорядоченный мир, из которого он был изгнан.

И это стало последней каплей.

Ким вскочил с кушетки. Его тело, отяжелевшее от лекарств, на мгновение подвело, закружилась голова, но ярость высвободила адреналин, что выжигал слабость. Два шага его длинных ног — и он оказался за её спиной.

Он обхватил её сзади, грубо и резко, прижал к себе так сильно, что у неё вырвался короткий, сдавленный вздох. Его руки сомкнулись на её талии, ладони уперлись в мягкость живота. Там, где она вгоняла ему под кожу жгучую иглу, теперь саднило и ныло, смешиваясь с ощущением её тепла сквозь тонкую ткань униформы.

Она была мягкой. Горячей. Живой. И в этом был весь ужас и вся порочность момента. Он злился на её спокойствие, на её здоровье, на её власть над ним. Но под слоями гнева трепетал какой-то ошалевший, затравленный зверёк, который дрожал от этой близости, от этого краха всех барьеров. Он ненавидел её в этот миг за то, что она заставляла его чувствовать и это желание, и это унизительное бессилие.

— Ким, — тихо обратилась она.

Он не отвечал. Его ладони, шершавые и горячие, скользили по ткани её униформы, сжимая её так, будто пытались впитать в себя это тепло, эту жизнь, которая так спокойно и равномерно билась под его пальцами. Он чувствовал каждое её дыхание, каждый напряжённый мускул. Она была здесь, в его руках, но бесконечно далеко.

— Чен Су... — снова позвала она.

— Замолкни! — его голос прорвался хриплым, надломленным шёпотом прямо у её уха.

Он прижался лицом к её шее, вдохнул этот сводящий с ума запах детского шампуня — ромашки и какой-то ещё хрени, простой и чистой. Этот запах стал для него символом всего, чего он был лишён. Простоты. Здоровья. Нормальности.

Его руки сжались ещё сильнее, причиняя боль. Это была не ласка. Это была попытка уцепиться за ускользающую реальность, последний оплот. Власть утекала сквозь пальцы, сделки рушились, тело предавало, и только она, упрямая девица, пока оставалась единственной константой в его рушащемся мире.

И он ненавидел её за это. Ненавидел за то, что она видела его раздавленным. Ненавидел за то, что желал её с животной силой, в которой смешались и злоба, и отчаяние, и жалкая, унизительная надежда. Он хотел доказать ей и себе, что он ещё мужчина, что он ещё может брать то, что хочет. Но, прижимая её к себе, он понимал всю тщетность этого жеста. Он не брал. Он цеплялся.

Он был королём, чьё королевство обращалось в прах. И его последний приказ, адресованный единственному оставшемуся подданному в этой комнате, был жалким и бессильным.

— Отпусти меня, — чётко проговорила она, упираясь ладонями в его руки.

— Заткнись, Зоя.

Пальцы впивались в её тело. Он потянул вверх ненавистную чёрную рубашку. Зоя сопротивлялась, но недолго, будто для вида. Мысль о том, что сейчас она поддастся из жалость, залила его из без того одурманенный мозг ещё большей яростью. И вот он толкнул её к кушетке, она вяло попыталась оттолкнуть его, не так чтобы это было похоже на реальный отказ. Слова отказа также не сорвались с её губ. Мягкая резинка на её форменных штанах лопнула от того, как резко он стянул их, его рука жадно ухватилась за её задницу. Грубо, без обожания или похоти, как то было с девочками в клубе с его любимицей. Нет, сейчас ему нужно совершенно не то.

Вдавливая Зою в кушетку, он вымещал на ней всю злость и накопившееся раздражение, оскверняя её своей грязью. Пусть будет такой же. А она не сопротивлялась. Кажется, даже стонала. Тихо.

Ослабленное тело, быстро разрядилось и выдохлось. Даже этот акт доминирования получился лишь жалкой пародией. Он отстранился от неё так резко, будто прикоснулся к прокажённой. Откатился на край кушетки, спина напряжена, взгляд устремлён в пустоту.

Зоя тоже поднялась. Её движения были медленными, но не от стыда, а от сдерживаемой дрожи. Она молча подняла с пола свою одежду. Потом собрала волосы в небрежный пучок, с силой стянув их с лица, будто пытаясь стереть и налипшие на кожу ощущения. И только тогда, приведя себя в порядок, она подняла на него взгляд.

Ким встретился с ним и ему почудилось, что он видит в её глазах всё самое страшное: холодную злость, бездонное презрение и — хуже всего — ту самую токсичную жалость, которую он ненавидел больше всего на свете.

— Ну что? — его голос прозвучал хрипло, он злобно усмехнулся, пытаясь скрыть одышку. Сердце колотилось в грудной клетке с такой силой, что отдавалось болью в висках. — Сбежишь теперь? Или продолжишь играть в святошу?

Зоя не шелохнулась. Её лицо было бледным и острым.

— Сядь, — теперь указывала она, жестко и профессионально. — И заткнись. Сейчас. Пока у тебя не начался приступ. Ты же не хочешь откинуться здесь, сразу после того, как попытался доказать, что ещё жив?

— А тебе не всё равно? — выдохнул он, но тело его, предательски, уже опускалось на кушетку. Слабость накатывала волной. — Твоя работа — не дать мне сдохнуть. Исполняешь её спустя рукава.

— Да, похоже херовая из меня медсестра, — она резко шагнула к нему, и в её глазах вспыхнул настоящий, дикий огонь. Впервые за всё время. — Хочешь пожурить меня за нарушение всех мыслимых протоколов? Давай, набросься на меня опять со своими гребанными претензиями! Покажи, как ты важен! Продемонстрируй ещё раз твоё жалкое “посмотрите на меня, я ещё могу!”. Нет, Ким! Не можешь! Ни хрена ты больше не можешь! Ты можешь только ломать и гадить вокруг себя, как испуганный ребёнок!

Он попытался вскочить, но сил уже не было. Они тяжело дышали, глядя друг на друга — два израненных зверя в стерильной клетке медицинского кабинета. Гнев Зои был оголённым нервом, зеркалом его собственной ярости.

— А ты... — прошипел он, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Ты зачем тогда...?

— Я не знаю! — крикнула она в отчаянии, и это был первый по-настоящему искренний её крик. — Может быть, мне жаль тебя! Может быть, я тоже свихнулась в этих чёртовых стенах!

Она отшатнулась от него, провела рукой по лицу. Дрожь наконец прорвалась наружу.

— Уйдёшь? — спросил он после долгих секунд молчания.

— А ты выгоняешь? — также тихо спросила она.

— Нет. Доведи дело до конца.

Зоя резко встряхнула головой, сбрасывая с себя тугой кокон накативших чувств. Её лицо вновь стало профессиональной маской. Она молча, с отточенными движениями, измерила давление, проверила сатурацию, осмотрела порт-систему, ввела очередную дозу препаратов. Ким, внезапно обессилевший и опустошённый, принимал всё без единого слова, без привычного ропота. Он был сломлен не столько физически, сколько эмоционально, и это было страшнее любой ярости.

Она дождалась, пока Ким, пошатываясь, не вышел из кабинета. И только когда дверь за ним закрылась, Зоя прислонилась к холодной стене, закрыла лицо руками и позволила себе несколько глубоких, сбивчивых вздохов. Её плечи слегка тряслись. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пока боль не вернула ей контроль. Быстро вытерла лицо, сделала глоток воды и принялась за уборку с удвоенной энергией, сметая следы их совместного падения.

Утро следующего дня началось как обычно. Зоя вошла в спальню с тем же невозмутимым выражением лица, тем же ровным голосом. Время измерить давление. Она была стерильна и профессиональна, как будто ничего не произошло. И это её спокойствие, эта способность стирать прошлое, снова начали раскалять Кима изнутри. Его пальцы непроизвольно сжали край простыни. Он ждал намёка, взгляда, чего угодно, но получил лишь идеально отлаженный медицинский ритуал.

— Будешь игнорировать и дальше?

— Я ничего не игнорирую. Я делаю свою работу.

— Ну, конечно.

И когда дверь открылась и на пороге появился Рио, Ким впервые не почувствовал привычного раздражения от его грубоватой эффективности. Напротив, он ощутил непривычное облегчение. Смена декораций. Выход из этой давящей, наэлектризованной тишины, что установилась между ним и Зоей.

Он уже направлялся к выходу, когда его взгляд скользнул по Рио. Тот стоял, сложив руки на груди, и его обычно насмешливый или отстранённый взгляд был теперь пристальным и тёмным. Он смотрел не на Кима, а на Зою. Точнее, на участок кожи на её шее, где под воротом форменной майки виднелся синеватый след. Потом его глаза, холодные и оценивающие, медленно поднялись и встретились с взглядом Кима. Это был не вопрос.