Лучший друг

Лучший друг
© Eli Alexandre Finberg

1 сентября 1983 года к нам в класс пришёл новенький мальчик. Стоя у чёрной, ещё блестящей после нового покрытия доски, наша классная руководительница Татьяна Сергеевна скупо представила его классу. Это был и её первый день с нами — она вернулась из декретного отпуска и немного стеснялась. Кроме московской школьной формы с шевроном, сразу ставшей предметом нашей зависти, в его внешности не было ничего особенного. Обычный советский ребёнок, среднего роста, немного лопоухий. Только взгляд выдавал характер. Когда классная закончила, он прошёл на единственное свободное место — возле непопулярной девочки. Двоечники с задних рядов сразу стали жать ему руки.

Семья нового мальчика переехала из Бреста в Минск. Его папа, Эдуард Ханок — уже заслуженный артист республики, знаменитый на весь СССР автор таких хитов, как «Я у бабушки живу», «Журавлик», «Завируха» и т. д. — получил свою первую минскую квартиру на Юго-Западе, куда летом, накануне учебного года, переехал с женой и тремя детьми — Русланой, Светланой и нашим новым одноклассником Алёшей.

Подружились мы не сразу. К нему в друзья сразу выстроилась очередь. Дело было не только в его фамилии. От него исходила какая-то уверенность и спокойствие. К этому хотелось быть причастным. Сначала мы вместе начали ездить из школы и в школу. Это было удобно, потому что автобус из центра на Юго-Запад проходил через наш район. Зимой мы играли в хоккей у нас на Уманской. Я стал бывать у него, а он — у меня. Примерно в одно и то же время, весной 1984 года, мы переехали в сталинский дом на Захарова, а Ханки — в престижный микрорайон на проспекте Машерова. В это же время мы очень сблизились с ещё одним важным в моей жизни человеком — нашим одноклассником Лёшей Калугиным. Умницей и светлой души человеком. Лёша Ханок, как и я, учился в 10-й музыкальной школе. Он играл на фортепиано.

Это был непростой для меня год. Некоторые мои одноклассники увидели во мне лёгкую добычу, мальчика для битья. Мне пришлось защищать свою честь, в том числе и в драках. Я думаю, что началось это с урока политической географии, на котором учительница рассказала классу об иммиграции еврейской интеллигенции в Израиль. Из-за моей спины сразу прошипели: «Финберг, может, и ты свалишь в свой Израиль?» После этого произошло много чего неприятного, например — вылезла наружу подлость моей классной, которая однажды сделала вид, что не слышит, как меня называют жидом прямо в ее присутствии. Этот мрак продолжался недолго. Мои друзья Калугин и Ханок поддержали меня. Я знаю точно, что они разговаривали — и в итоге приструнили тех, кто особенно «отличился». Их обоих уважали, и их однозначное позиционирование на моей стороне разрешило ситуацию. Можно было наконец нормально жить и учиться.

В течение почти целого года мы втроём, Ханок, Калугин и я, играли в стратегическую игру, в фокусе которой находилось отсоединение Белоруссии от СССР. Новообразованные области были распределены между участниками игры. Мы строили дома, памятники, издавали газеты, назначали директоров предприятий, переименовывали улицы и города (иногда — в свою честь). Только когда мы выросли, мы осознали, насколько рисковали. Если бы об этой игре узнали учителя — нас могли бы как минимум исключить из школы, а может и хуже. Но среди тех, кто был в курсе, стукачей не оказалось.

У Лёши Ханка была феноменальная память. Он помнил наизусть маршруты всех автобусов, троллейбусов и маршрутных такси Минска. Он свободно ориентировался в моделях и модификациях всех советских автомобилей — и вообще очень много знал о мировом автопроме. Я очень любил приходить в квартиру Ханков на Машерова (сегодня проспект Победителей). Мне нравилась её современная планировка, комфортный запах. Там я познакомился с Лешиными родителями. Иногда мы там обедали (чаще мы обедали у нас, на Захарова).

В пятом классе мы с Лешей влюбились в одну и ту же девочку — яркую, длиннокосую Юлю Федотову. Нас обоих настолько испугала эта ситуация соперничества, что мы подписали составленный Лешей договор, в котором обязались ни при каких обстоятельствах не ссориться из-за Юли. Возможность того, что наши отношения испортятся, пугала нас больше, чем ожидаемый отказ этой яркой отличницы. Подписание договора состоялось ноябрьским вечером 1984 года у меня дома. Мы с Ханком любили друг друга в самом невинном понимании этого слова. Юля Федотова сегодня — большая шишка в белорусской академии наук.

В восьмом классе, будучи человеком очень независимым, Лёша оставил музыкальную школу и сообщил родителям, что после окончания 8 класса пойдёт в машиностроительный техникум при Минском Автозаводе. Нашу 24-ю школу мы ненавидели всем сердцем, поэтому ничего удивительного в этом не было. Примерно в это же время я объявил о своём желании связать жизнь с музыкой, чем поверг родителей в шок. Уверен, что Лешины родители новости о техникуме обрадовались примерно точно так же. Год спустя, когда я уже учился в музучилище, а Лёша — в техникуме, мы серьёзно поругались, после чего не разговаривали целый год. Виноват в этой ссоре был я, и когда отношения наладились — не было человека счастливее меня. К сожалению, мы почти не общались с Калугиным. К тому времени он уже полностью жил в своём особом мире, вход в который был слишком опасен, хоть и безумно приятен. Но выпускной нашего класса не пропустили — только чтобы ещё раз убедиться, что наши дороги разошлись в нескольких разных направлениях.

Но по-настоящему Лёша Ханок вернулся в мою жизнь ещё через пару лет. С конца августа 1991 года и до середины января 1992 года мы виделись почти каждый день. Иногда проводили время вместе целыми сутками. Курили, встречались с интересными людьми, знакомились с девушками, таксовали. И всё это — вместе. У нас даже появился собственный гимн. Это была песня «Lovely Day» Билла Уизерса. Лёша знал про меня всё, и я знал всё про него. Он был со мной на исторической пьянке в Альтернативном театре 31 октября 1991 года, после которой он больше ни разу в жизни не пробовал алкоголь. Он был свидетелем и непосредственным участником событий, приведших к моей ссоре с отцом. Ссоре, круто изменившей мою жизнь — и из-за которой, не в последнюю очередь, я уехал в Израиль.

22 июля 1992 года на перроне Минского железнодорожного вокзала в дорогу в никуда меня провожали многие — и, конечно, мой любимый друг Лёша Ханок. Связь наша не прервалась и с моим отъездом. В мой первый приезд в октябре 1993-го в аэропорту меня встречали 15 человек, включая, конечно, и его. В ноябре 1994-го — приехали четверо. В июле 1995-го он приехал в аэропорт один. Это было очень многозначительно, тем более что лето 1995-го было одним из важнейших перекрёстков моей жизни — не менее чем осень 1991-го. И Лёша Ханок снова был рядом. На этот раз, правда, только как свидетель очередной серии моих фатальных ошибок.

Я вернулся в Минск только через 11 лет, в 2006 году. К тому времени Лёша уже шесть лет жил в Москве, занимался бизнесом. На встречу со мной он приехал на красивом чёрном BMW. Его российская мечта, похоже, начала сбываться. Мы очень тепло встретились. Он возил меня по нашим местам, мы без остановки делились новостями, слушали музыку. Мы были бесконечно счастливы. Конечно, зашли к Алешиным родителям. И наконец поехали встретиться с нашим Калугиным. Он, неузнаваемый, спустился с нами поговорить перед его подъездом в Курасовщине. Подняться наверх он нам не предложил. Поговорили в машине. Было неловко. К сожалению, это был последний раз, когда мы видели его живым. Самый талантливый, самый яркий, самый добрый мальчик из нашего класса трагически покинул этот мир в 2014 году.

Я продолжал ездить в Минск и в последующие годы. Лёша Ханок тоже старался приезжать. Мы встречались в похожем формате, много говорили о прошлом, меньше — о настоящем. Российская мечта моего друга сбылась. Он был богат, жил между Москвой и Дубаем. Жена, дети, дом под Москвой. Он выглядел счастливым.

К сожалению, проверку временем наша дружба не прошла. Отношения нелепо прервались к 2017 году, после чего мы не общались лет шесть или семь. Я сильно переживал сначала. Но исправить это было невозможно.

Лёша неожиданно появился около двух лет назад. Выглядело всё так, как будто крепость его благополучия дала серьёзную трещину. Он также жаловался на здоровье. Год спустя он уже не жил в Москве. Изредка писал. Делился своими переживаниями. Спрашивал о моих делах в Канаде.

Две недели назад мне позвонила Лешина старшая сестра и сообщила, что моего лучшего, любимого друга, человека, который был в моей жизни более сорока лет, больше нет. Лёша Ханок скоропостижно скончался в своей минской квартире в возрасте 52 лет. Да будет земля ему пухом. Никогда тебя не забуду!