Поэма о генерале Ефремове

Эпиграф:

Уныли цветы от жалости,
и дерево с тоской к земле
приклонилось.

"Слово о полку Игореве"


***

Страна велика, да автобусов мало.
В иные края без машины – никак.
Однажды я с сыном голосовала,
где сельская трасса впадает в большак. 

Дорога не слишком была оживлённой.
Проедет ряд фур – и опять тишина.
Водитель, в свою иномарку влюблённый,
проносится, гордо взглянув из окна.

Но вот тормозит рядом с нами «девятка»,
видавшая виды. Мужчина шофёр.
И женщина рядом. – С меня пятихатка.
Подкиньте до К.? – О чём разговор!

Подкинем, конечно, но только не сразу:
заехать хотим ещё по пути.
Чуть далее съезд должен быть по рассказу,
где генерал легендарный погиб.

– Да, есть на дороге такой указатель,
но я никогда не бывала, увы.
А посетить интересно бы, кстати.
Мы тоже поедем, раз едете вы.

Хозяева с задних сидений убрали
армейскую куртку, фуражку, и вот,
мелькают деревья и тянутся дали,
в салоне беседа течёт.

– Я сам из военных, историю знаю,
когда выпадает в поездках бывать,
стараюсь разведать и посещаю
места, о каких доводилось читать.

Места героических подвигов то есть.
Я много, где был, а здесь в первый раз.
И он рассказал о Ефремове повесть,
за душу берущий рассказ.

***

– Когда в декабре сорок первого года
отбросили немцев назад от Москвы,
была эйфория известного рода,
и шапки ползли набекрень с головы.

Казалось, вот-вот разобьём супостата,
Враг дрогнул, и скоро захватчиков мы
прогоним, как гнали французов когда-то,
вот также в начале зимы.

Из контрнаступленья, пошли в наступленье.
Летели приказы: быстрее, вперёд!
Без передышки, без пополненья.
И многое не принималось в расчёт.

А враг был не сломлен, скорей ошарашен:
«Блицкриг» не удался, «Тайфун» отражён,
по странам Европы пройдя лёгким маршем,
впервые с соперником встретился он.

И выплюнув зубы, ощерясь кроваво,
в чужое вцепился, как будто в своё,
грозил «стоп-приказ» отступавшим расправой,
и свежие части вставали в ружьё.

Всерьёз опасаясь судьбы Бонапарта,
крепил рубежи интервент,
под Ржевом и Вязьмой склонялись над картой
штабы группы армий «Центр».

Зеркально ход действий теперь поменялся:
вела наступление РККА,
а вермахт упорно оборонялся,
стремясь обескровливать наши войска.
 
Так начался сорок второй календарный
и первый военный продолжился год,
Ефремов ещё с октября командармом
назначен на Западный фронт.

Его 33-я армия верно,
вперёд продвигалась. С огромным трудом,
в упорных сраженьях она планомерно
теснила врага день за днём.

Едва отгремело сраженье под Нарой,
где люди его на переднем краю
прорыв отразили, и встречным ударом
очистили Боровск, затем Верею.

Как вдруг директива: приказано срочно
начать выдвижение вверенных сил
ускоренным маршем до юго-восточных
окрестностей Вязьмы, во вражеский тыл.

У немцев наметилась брешь в обороне –
они оттянули на Юхнов войска,
и в полосе слабо занятой зоны
сложилась возможность броска.

Конечная цель – овладение Вязьмой.
Но как завладеть этим важным узлом
без свежих резервов, и можно ли разве
без танков, «Катюш», ПВО?.. 

Ефремов был опытен, риск окружения
он понимал, но приказ – есть приказ.
Он выставил части и начал движенье
в назначенный Жуковым час.

Надежда была на совместность усилий,
на слаженность действий фронтов,
под Вязьму и Ржев перебросили силы
12 армий и 3 корпусов.

С задачей широким охватом ударить,
в огромные клещи зажав,
и Юхнов, и Вязьму, и Ржев, и Гагарин,
тогда именуемый Гжатск.

Враг сделал из них стратегический выступ,
Москве угрожавший плацдарм,
одну из 12 армий на приступ
в глубокий прорыв и повёл командарм.

Дороги заснежены, мины повсюду,
боями измотанный личный состав,
налеты Luftwaffe, нехватка орудий,
огонь пулемётных застав.

И всё же они продвигались: с боями,
с манёврами шли на прорыв,
ударная группа на лыжах, с санями,
и штарм углублялись в отрыв.

Попутно Ефремов наверх обращался:
просил подкрепленье, защиту тылов,
но каждый запрос без ответа спускался
во мрак канцелярских столов.

И вот уже Вязьма на горизонте.
Осталось – всего ничего,
как вдруг передали соседям по фронту
одну из дивизий его.

И это сыграло на руку Берлину,
там рвётся, где тонко, где есть слабина.
ударили с флангов два танковых клина  –
и группа дивизий отсечена.

Хорошая армия и в окруженьи
врагу причиняет урон.
Ефремовцы, не допуская суженья,
удерживать стали обширный район.

Не растерялись и духом не пали,
прорыли окопы в снегу,
оборонялись, атаковали,
вздохнуть не давали врагу.

Два месяца с лишним агония длилась,
приказ об отходе не поступал,
подмога сквозь сомкнутый фронт не пробилась,
Ефремов сражался и помощи ждал.

Бойцов ободрял, отправлял донесенья:
мы бьёмся, но нужен скорее десант –
очистить от немца дороги снабженья:
снаряды нужны, провиант.

Весною: мы бьёмся, большие потери
несут ежедневно враги,
но холодно в валенках мокрых в апреле –
солдатам нужны сапоги…

Снег таял, леса превращая в болота,
состав боевой иссякал,
где был батальон, там осталась лишь рота,
где полк – батальон от полка.

А с той стороны им писали листовки:
«Сдавайтесь, и будете жить!»
В ответ в русский штаб отсылались шифровки:
«Такой-то квадрат – разбомбить».

Об этом теперь уже сказано много,
как я убедилась потом.
Тогда же в спонтанной поездке, дорогой,
меня поразило, как гром:

Когда положенье признали критичным,               
за командармом отправили борт,
но он отказался, счёл неэтичным,
знамёна отправил в обратный полёт.

Знамёна и раненых, самых тяжёлых,
а в штаб приказал доложить:
«Сюда я с солдатами вместе пришёл и
с солдатами мне выходить».

Две тысячи раненных, обмороженья,
ко прочим невзгодам добавился тиф.
И вот, наконец-то, пришло разрешенье
на выход, обратный прорыв.

Но вырваться шансов осталось немного: 
противник кольцо окруженья сжимал,
заслоны расставил на каждой дороге,
снарядов и пуль не жалел, не считал.   

Уже не колонны, а малые группы 
ночами сочились в обход 
немецких порядков. И вышло их вкупе
к своим человек восемьсот.

А было четыре дивизии. Было…
Как жертвы войны велики!
Ефремовцы сделали всё, что в их силах.
Наперекор, вопреки.

Война повернула в обратную сторону
благодаря таким, как они.
А Вязьма была через год отвоёвана,
и памятник в ней им стоял через три.

Ефремов не вышел, его опергруппу
преследовал враг по пятам.
Он ранен был в ногу, и ранен был в руку,
не мог больше двигаться сам.

И принял решенье: в здоровую руку
взял личный «ТК » наградной,
чтоб в плен не попасть на позор и на муку,
приставил к виску и покончил с собой. 

Дань мужеству даже враги отдавали:
у церкви в Слободке - ближайшем селе,
могилу глубокую рыть приказали,
с почётом предали весенней земле.

И кто-то из них офицерского звания,
короткое слово держал:
«Вот также сражайтесь за нашу Германию,
как он за Россию свою воевал»…

Водитель умолк, стало тихо в машине,
но перед глазами стоял, как живой,
тот, чьё недавно мы знали лишь имя –
непокорённый герой.

***

Тем временем мы поравнялись со знаком,
свернули с асфальта и двинулись вглубь
лесного массива. Он то подступал к нам,
то полем решал обогнуть.
 
Дорога не торная: ямы да кочки,
к тому же петляет, к тому ж колеи.
Мы ехали медленно, «как на носочках»,
местами так просто ползли.

Нигде указателей автомобильных,
и ни намёка на чьё-то жильё,
ни у кого не ловит мобильный,
есть лишь дорога и вера в неё.

Поехали прямо, уткнулись в речушку.
Журчала чуть слышно вода,
как будто хотела спросить легковушку:
«Уверены, что вам туда?»

Водитель пошёл осмотреть переправу,
как будто на пункт пропускной,
чтоб там доложить всё, как есть, по уставу:
мол, кто я, куда, кто со мной…

Вернулся, сказал, что мы можем проехать:
дно крепкое, с щебнем, воды полоса,
хотя и широкая, но не помеха –
не глубже, чем ось колеса. 

Проехали вброд – колеса омылись,
дохнуло прохладой речной.
речушка теперь от нас слева струилась,
а справа был лес вековой.

Огромные сосны стояли над нами,
подлесок с боков зеленел,
цикорий смотрел голубыми глазами,
и спрашивал: «Вы к нам зачем?»

Но вот буквой «Г» изогнулась дорога
и просекой вклинилась в лес.
Деревья стояли на вытяжку строго
с тенями наперевес.

Их строй поднимался в пологую горку
и будто бы сопровождал
наш транспорт, пока не возник на пригорке
искомый лесной мемориал.

Ограда и стела. На стеле – табличка.
Мы вышли поодаль. Кругом тишина.
Лишь ветра дыханье, лишь птиц перекличка,
да изредка скрипнет сосна.

Все вместе подходим, заходим в калитку.
За главной – ещё две плиты:
Владимиров, Камбург. Дорожки из плитки.
пробитые каски, цветы.

Ни мрамора нету там, ни позолоты –
бетонная с красной звездою плита.
Опрятно, ухожено, как-то добротно –
солдатская простота.

И мы постояли, и мы помолчали,
и молча глазами прочли
о тех, кто в кольце окружения пали,
о тех, кого здесь погребли.

Ефремова в Вязьме перехоронили,
а здесь без надгробий лежат
в пронумерованной братской могиле
две с половиною сотни солдат.

Две с половиною сотни несчастных,
которые впроголодь, в талом снегу,
с обозом из раненых, без боеприпасов,
шли, не сдаваясь врагу.

И это лишь те, кого отыскали,
в окрестных лесах и полях.
Здесь тысячи тою весной погибали
в тяжёлых неравных боях.

Из леса в ограду три ели шагнули
и встали с трёх разных сторон,
навеки в почётном застыв карауле,
над кладбищем без имён…

Всё те же нас сосны назад провожали
и рядом с оградою крест.
Сюда не приходит никто за грибами
и ягод отсюда не ест…

***

Когда мы из леса к реке повернули,
остатком апрельских снегов,
среди разогретой июльской лазури
клубился сугроб облаков.

Лишь миг – и уже не развидеть обратно:
вот грива, вот уши, глаза,
вот тянется шея до холки покато,
в проталинах глаз – бирюза.

Не та ли в тот раз мне привиделась лошадь
со снимка, что позже так тронул меня:
на нём Михаил, молодой и хороший,
как друга, приобнял коня.

Кто знал его, все, как один, говорили:
он очень животных любил,
они ему тем же сторицей платили,
как хвостик, ходили за ним.

Солдаты Ефремова батей прозвали
за человечность, надёжность его, 
за путь боевой, ордена и медали,
за крепкую веру в него.

В нём кровь трудового простого народа
и князя Андрея душа.
Участник трёх войн. Рабочий завода.
Гравёр по металлу. Левша.



Примечание:

Мемориал на месте гибели Михаила Григорьевича Ефремова описан таким, каким он был летом 2022 года.