Ф. М. Достоевский Цитаты Преступление и наказание

«Преступлеие и наказание» — один из наиболее известных романов Фёдора Михайловича Достоевского, впервые опубликованный в 1866 году. В отдельное издание следующего года внесены многочисленные стилистические исправления и сокращения, а через 10 лет — незначительные.

Цитаты
 
Да уж больше и нельзя себя выдать, батюшка, Родион Романыч. Ведь вы в исступление пришли. Не кричите, ведь я людей позову-с! — часть четвёртая, V

  — Порфирий Петрович
 
А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят! О, как ненавидел я эту конуру! <…> И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое… Я это всё теперь знаю… Пойми меня: может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею… — часть пятая, IV

  — Родион Раскольников
 
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен. — Эпилог, II

Часть первая
 
Ко всему-то подлец-человек привыкает! — II

  — Раскольников
 
Последний день, так нечаянно наступивший и всё разом порешивший, подействовал на [Раскольникова] почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в неё втягивать. — VI

Часть третья
 
С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! — V

  — Разумихин
 
Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово… Первый разряд всегда — господин настоящего, второй разряд — господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и — vive la guerre eternelle, — до Нового Иерусалима, разумеется! — V

  — Раскольников
 
— Позвольте вам заметить, <…> что Магометом иль Наполеоном я себя не считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
— Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? — с страшною фамильярностию произнёс вдруг Порфирий. Даже в интонации его голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
— Уж не Наполеон ли какой будущий и нашу Алёну Ивановну на прошлой неделе топором укокошил? — брякнул вдруг из угла Заметов. — V

Часть шестая
 
Станьте солнцем, вас все и увидят. — II

  — Порфирий Петрович
 
Редко где найдётся столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. — III

  — Свидригайлов
 
Изо ста кроликов никогда не составится лошадь, изо ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь вот как одна английская пословица говорит, да ведь это только благоразумие-с, а со страстями-то, со страстями попробуйте справиться, потому и следователь человек-с. Вспомнил тут я и вашу статейку, в журнальце-то, помните, ещё в первое-то ваше посещение в подробности о ней говорили. Я тогда поглумился, но это для того, чтобы вас на дальнейшее вызвать. Повторяю, нетерпеливы и больны вы очень, Родион Романыч. Что вы смелы, заносчивы, серьёзны и… чувствовали, много уж чувствовали, всё это я давно уж знал-с. Мне все эти ощущения знакомы, и статейку вашу я прочёл как знакомую. В бессонные ночи и в исступлении она замышлялась, с подыманием и стуканьем сердца, с энтузиазмом подавленным. А опасен этот подавленный, гордый энтузиазм в молодёжи! Я тогда поглумился, а теперь вам скажу, что ужасно люблю вообще, то есть как любитель, эту первую, юную, горячую пробу пера. Дым, туман, струна звенит в тумане. Статья ваша нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в ней гордость юная и неподкупная, в ней смелость отчаяния; она мрачная статья-с, да это хорошо-с. Статейку вашу я прочёл, да и отложил, и… как отложил её тогда, да и подумал: «Ну, с этим человеком так не пройдёт!» Ну, так как же, скажите теперь, после такого предыдущего не увлечься было последующим! <…> Я тогда только заметил. Чего тут, думаю? Тут ничего, то есть ровно ничего, и, может быть, в высшей степени ничего. — III

  — Порфирий Петрович
 
Умная женщина и ревнивая женщина — два предмета разные. — IV

  — Свидригайлов
 
Нет ничего в мире труднее прямодушия и нет ничего легче лести. — IV

  — Свидригайлов
 
Русские люди вообще широкие люди, <…> широкие, как их земля… — V

  — Свидригайлов
 
При неудаче всё кажется глупо! — VII

  — Раскольников