глава Неприобщённый

   Покинутый обеими прелестницами Дыркин порылся в кошёлках жены на предмет чего-нибудь вкусненького, попутно раскинув мозгами по свежему следу Люськиного замечания. И помимо Люсьен, думал Фред, многие находили их с Пахомом похожими. Оба будто впритирку сошли со страниц альманаха «Буду вечно молодым!» с той лишь разницей, что ровесники по духу различно представляли существование: Фред считал, что познания должны приносить отборные плоды в мытом виде, тогда как старик Кардиналов был убеждён, что любые знания должны конвертироваться для их держателя в денежные средства, прямо эквивалентные объёму этих знаний. Возможно потому, что  дивиденды энциклопедиста были всегда или ничтожно мизерны, или не поступали вовсе, весь современный мир находился в глубокой дисгармонии со взглядми Пахома, и не светило миру из этой пропасти ни малейшего выхода. Пламенный пессимист, старик не ждал от будущего ничего хорошего, а его утверждения «всё лучшее уже создано», «старых мастеров не превзойти» и «дальше только хуже будет» были крылатыми. В противоположность ему Фред являлся хладнокровным оптимистом и уверял, что терпение и труд всё перетрут, и что ещё в его век грядущее разгрузит фуру сгущёнки.
   Ещё одним их отличием было то, что Дыркин застрял в учениках у житья-бытья, жась щекой к профпригодности соседей по жизненным путям: того же Менделеича, Хорошилина, маленького Саньки. От жизни старика, напротив, веяло ароматом каникул. Он как добравшийся до Барбадоса мореход, преодолевший вброд море житейское, загорал теперь на песке, разложив на просушку пенсионные банкноты в помесячные кучки, потягивал через соломинку пляжный коктейль и, глядя на столпотворение барахтавшихся на рейде других мореплавателей, веселил их с того берега анекдотами про Вовочек с учителями и Петек с Василь Иванычами.
  За вычетом этих маленьких погрешностей, в остальном сторонники их с Менделеичем сродства не так уж далеки от истины, размышлял Фред, раскопав в сумках среди прочей снеди два эскимо с реквизитами акционерного общества Мясомолторг.
   Вкушение питательного продукта поспособствовало лирическим размышлениям. Пошарив под сводом черепа, волшебный луч гиперболоида нащупал в умственной мгле Тоню. Фреду открылось, что эта птичка как будто чрезвычайно и диковинно женоспособна и на фоне остальных современниц подобна гостье из будущего. Опираясь на затравку, мыслитель попытался далее извлечь веру в то, что женщина ныне пока существо с тысячью лиц, прекрасного пола коллективное создание, являющее в каждом из ликов по представительнице некоторых своих черт, некоторых сторон и граней, всегда кое-чего, но никогда себя всю. Одним словом, спящая красавица.
   Здесь мысли споткнулись. Фреду показалось, что о женщине с тысячью лиц и о «всегда кое-чего» он уже у кого-то читал. Однако вспомнить источники суждено не было, в раздумья бешено ворвался автомобиль Микулич-412. Он взмыл с горбатого мостка прямо ввысь. Затем его бросило о земь сначала мордой, потом задком, как в плохом кино мотануло, чуть не перевернуло, закрутило и, развернув, нещадно швырнуло боком на дом. До последнего казалось, полоумная машина расшибётся, но как в добротном кино она, накренившись в критическом дециметре от стены, упала на все четыре колеса, подняв пыль, и успокоилась. Последним с грохотом захлопнулся распахнувшийся от приземления капот.
   Остановка настигла машину под окнами Дыркиных. Изнутри, как в сказках заповедано трижды, ударили плечом в водительску дверцу, и наружу выбрался парняга Субариков.
   В Рябиновом доме Субариков взялся из ниоткуда, появившись в один прекрасный вторник с Тоней под руку. О росте таких людей бытует миф, что из-за высоких показателей до них долго доходит. Он занимал должность главного инженера в верхушке какой-то промбазы, спекулировавшей башенными кранами, и ему полагалось имя-отчество, но Дыркин прозвал его по-домашнему, Длинный. Субариков был по призванию Вечным Костей, и обращение к дитяте по отчеству шло вразрез с его наружностью юности в последней стадии.
Прозвище быстро перекочевало на уста остальных домочадцев и даже Тони, один Санька добавлял к нему приставку "дядя". Подстать хозяину был автомобиль. У обитателей дома оба заслужили самое ироничное отношение, за состояние непреходящей предаварийности Фред называл машину Длинного исключительно чахоткой и задрыгой.
   Человек из ниоткуда был несколько возбуждён.
   — Что сидишь, здорово! - озабоченно накинулся он, подсев к мыслителю. - Не знаешь, моя милая уже дома? Давно? Да-ты-что... это рикокос. Я к ней на свидание опоздал.
   — Что ж ты пустой тогда, - учтиво ужаснулся Фред. - Надо было хоть яблок купить.
   — Да я только из гаража, - оправдывался Длинный. - Что получилось: возился с мотором и гайку в картер уронил. Мужиков там наших позвал, стали думать — головку снимать или может магнитик как-нибудь на верёвочке опустить...
   — Стоп-стоп-стоп, только настройки мне сбивать не надо, гуд? Антонине вон свои истории чеши. Лучше на вот, эскимо ей дашь. Она расценит это как "виноват, дорогая, так получилось" и всё простит.
   — Да? - сказал Субариков тоном младшего товарища, принимая фольгированное мороженое.
   — Стопудово, как говорит Джузеппе Капетильо. Наш слабый пол, когда они любят, термоконструкции несимметричные. Живой пример — моя Люся Петровна. Заряжаешь ей маленький килоджоуль любого прощения, в нашем случае это эскимо, а на выходе получаешь...
   Фред не успел договорить "мегатонну теплоотдачи", выглянувший в своё окно дед Пахом с ножовкой в одной руке и вином в другой его перебил.
   — Твоя Тонька, - объявил он Субарикову, - с тайным любовником за границу сбежала. Так что давай ко мне, дёрнем по стопарю.
   И, сделав приглашение ножовкой, старик маня покачал вином.
   — Отец, трезвость норма жизни! - отозвался Субариков, незаметно опутываясь стариковским обаянием. - Я за рулём.
   Воскликнув изобретательское "О!", дед с готовностью пропал и показался с другим флаконом:
   — У меня такая есть, смотри! Так и называется "За рулём", спецом для шоферОв. Супербезалкогольная. Сколько тут... щас... хи-и, сорок процентов всего. Обрати внимание, не градусов, а процентов, меньше половины. Одна вода, новорожденных поить можно. Так что давай.
   Субариков заёрзал, посматривая на Дыркина. Противоречивые желания сдушили его. Пахом поднажал:
   — Костян, я плохого не посоветую. Накати капельку и слеза прошибёт, серьёзно. Мы по маленькой. Под яблочко. Иди.
   Затерроризированный Субариков забился в сетях пропаганды. Трезвость как норма жизни дала течь.
   — Иду! - беспомощно мечась бросил жертва Пахома, впадая в чудачливую невменяемость.
   — Стой! - капризно остановил совратитель, усугубляя и без того суматошное безволие главного инженера. - Ну почему всегда обязательно в дверь, зайди хоть раз через окно! Ради меня.
   Уже нацелившийся в подъезд Длинный послушно сбежал с крыльца. По-пиратски зажав ножку эскимо в зубах, он взялся за нижний край окна, поприседал, перед прыжком зачем-то радостно обернувшись на Фреда, и его туловише взмыло над подоконником.
   С его уходом вокруг Фреда снова опустело, внутренние горизонты вновь очистились и в котелке опять стало очень думно. Отмотав назад, Дыркин потянул за оборванный кончик, одну за одной выудив на свет "диковинную Тоню", "женщину с тысячью лиц" и "спящую красавицу", и стал прясть дальше. Образ этой редкостной особы навёл Дыркина на мысль о столь же феноменальном женихе для такой девицы, когда придёт пора ей проснуться. Сделав безумные глаза, Фред ткнул вверх пальцем и дико подёргал бровями — сногсшибательное соображение. Оставалось представить себе этого добра молодца.
   Но тут дворик огласили знакомые фа-фа, и с мостка как жар горя мягко скатился чёрно-золотой "Васса Менихов" с Хорошилиным на борту. Стук колёс о выбоины поглощался передовой технологией красных покрышек.
   Недовольный мыслитель издал львиный рык. Современный город играл размышляющим человеком, город мешал и толкался, городу не хотелось, чтобы Фёдор уходил в себя, городу было надо, чтобы тот участвовал в общественной жизни. Встреча, однако, Дыркина радовала.
   Эластично клюнув носом, дорожный крейсер высокомерно остановился у пятнистой букашки Субарикова.
   — Менделеич дома? - осведомился Валентин, не выпуская руля.
   Фред утвердительно ткнул большим пальцем в сторону соседского окна:
   — Пилит.
   — В смысле?
   — В прямом! Валёк, ты б заезжал почаще, а то совсем позабудешь утехи простых людей.
   Хорошилин мальчишески хохотнул, поправя на переносице очки. Хлопнула дверца. Огибая мустанга чистых бензинов, Валентин тепло похлопал его по раззолочёной морде:
   — А? Чёрный принц. А это? - миллионер насмешливо кивнул на "микулича". - Что за выпь голубая?
   — Да Длинный приехал.
   — Какой "длинный"?
   — Тонин жёних. Новый.
   Магнат удалился, сверкая окованными носами хищных ботинок. А фред залюбовался его болидом.
   Палехский лак ярился на солнце. Цельнодубовый кузов сплошь покрывали соцветия ручной златоросписи. Литые гайки из золота, стопари из рубиновых плашек, а ветровое стекло сварено из небьющихся хрустальных сортов. В радиаторной решети, плетёной древне-русской вязью из золотых полос, запутались десятки сияющих бликов. Дыркин видел автомобиль неоднократно, но эстетическая отрада штучного кабриолета не пресыщала созерцателя. Сквозная резьба, харалужные бампера, оправленые кабошоны дубликаторов поворотов, скульптурки мухинских Рабочего и Колхозницы, застывших на капоте в бессмертном выпаде вперёд, номерные знаки в форме уменьшенных жостовских подносов. Прекрасное не утомляет.
   Вернулся Хорошилин.
   — Валёк, забываю спросить, ну что, подписал бумаги? Отдают тебе Утёс.
   — Ну привет, там уж ремонт давно кипит.
   — Значит всё, прощай Утёс? Не смотреть нам больше вдаль с твоего полукруглого балкона?
   — По договору обязуюсь не чинить препятствий десять лет, с 9 до 22.
   — С недоверчивым прищуром я вопрошаю высокого гостя, что, за спасибо? И получаю ответ... - тут Дыркин сделал риторический реверанс рукой, предполагавший, что окончание фразы за собеседником.
   — ..."спасибо" что за валюта. Рубль вход, на техобслуживание. Но всем вам, естественно, бесплатно.
   Заклеймив на прощанье Голубую Выпь чахоткой, бывший сосед уехал.
   У Пахома возобновилась грызня ножовки. На свой балкон обиженно вышла Тоня, преследуемая извинявшимся Субариковым, и быстро ушла, не желая ничего слушать. На санькином балконе болтались маленькие кеды, подвешенные прищепками к бельевым верёвкам. По деревьям соснового бора вёртко носились городские соболи, отличавшиеся от лесных чумазыми вордами и облезлыми хвостами. Не чая в обстановке непрерывной дерготни разработать прообраз жениха для сверхжён грядущего, мыслитель снова покопался в сумках.
   Бутылка пива выглянула оттуда нежданно-негаданно.
   Фред распрямился от неожиданности, взглянув на неё невозмутимо. Пиво в упор смотрело на Дыркина. В товарной эмблеме "Амур-пиво" на оранжевой шляпке заключался молчаливый вызов трезвеннику Челубею на поединок с пивзаводчиком Пересветом. Шкодная мысль осенила люсиного мужа, и на его лице взыграла коварственная улыбка.
   В большом городе поголовье взрослых для разнообразия всегда содержит немного людей, которые водку не пьют, к репчатому луку нетерпимы и под угрозой быть им накормленными, могут выдать военную тайну. Основной пищей таким долгое время служат пирожные, мороженое, всевозможные конфеты и ситро. Основное занятие у них без забот резвиться на лужайке затяжного детства. И кувыркаются они вперёд по жизни в наивном неведении, что за каждым шагом давно наблюдает цепкохвостая зрелость в ушанке-невидимке с кокардой "Только для взрослых", и караулит, и ждёт случая подскочить с наживкой, взъерошив перед носом толстую пачку денег, или подсунуть в их жизнь детскую кроватку, озадачив недавнего мотылька продлением рода, и незаметно упаковать его в кокон, который тот покинет уже гусиницей. Заранее никогда неизвестно, кто из детишек таким вырастет. В Амурграде одним из них случайно оказался Федя Дыркин. Он пить не пил, не пристрастился. А потому, став позднее естествоиспытателем себя самого, расценил это как досадное упущение в общем развитии и постарался приобщиться к пагубе штурмом.
   Да не тут-то было. Первые же контрольные пробы показали, что пиво отвратительный настой, вино тошнотворня микстура со вкусом даваемого в детстве с ложечки средства от кашля, а водка горчайшая субстанция. Хотя в сравнении с остальным её употребление было наиболее терпимо, ибо нужно по чуть-чуть и с большими интервалами, следовало лишь сконцентрировать выдержку во время короткого глотка или двух и тут же закусить солёной помидоркой. В результате Фред остался за штрафной линией, отделявшей его от сородичей-гиперорейцев и даже от Люськи, которая, вычитав о пользе пивка в журнале "Работница", дула каждый вечер по бутылочке.
   Однако неудачи не сломили решимости трезвенника коленопреклонить алкогольную зависимость. Штурмовик зашёл на неё окольным путём и стал постепенно сужать круги. Он факультативно посещал вечеринки, помногу консультировался с участниками, расспрашивал чем выпивка притягательна и чем чревата, выведывал такие тонкости этого ремесла, в которых сами интервьюируемые по причине очевидности никак не находили предмета для исследования. Наконец понемногу, но пришло время, когда Дыркин постиг сущность опьянения со всей теоретической полнотой. Оставалось отхлебнуть итога подготовительных занятий из увитой фармакологическим змием братины. И вот он удобный случай.
   Ослеплённый исследовательским азартом Фред протянул руку за стеклянным пузырём.
   Немного погодя в голове как-то чудесно зарумянилось, начала шевелиться и гудеть думающая машина, а в груди подняла голову любовь к ближним. О подобных эффектах Дыркин был заочно осведомлён на факультативе, его поразил другой феномен: непривлекательная прежде горчинка ячменного напитка вероломно трансформировалась в его гастрономическую изюминку. "Что такое? - заморгало сбитое с толку внутреннее око. - Как же так?" И тут над районом прокатился бурлацкий вздох. Фёдор сообразил, что влип, зрелость подсекла его как несмышлёного пескаря. Шторки раздвинулись на широком экране, и в кинематограф его, Федькиной, жизни всё ж таки зарядили плёнку с фильмом для взрослых.
   Пустая бутылка снова запрокинулась над головой, на розовый язык мыслителя сбежали последние капли жигулёвского. Дегустаторски подвигав губами, Фред прислушался к ощущениям. Да, горчинка без сомнения исчезла. Вот засада. Как он ни упирался, а всё-таки начал взрослеть.
   Расставаться с детством грустно, в особенности если расставание замечено. Наступила минута молчания.
   Но судьбоносность жизненого перелома ждала от начинающего гиперборейца торжественного слова. И оно прозвучало.
   — Да и пофиг! - убеждённо было заявлено в нём.
   И 20 июня, в 16.15 дня, за несколько мгновений до возвращения Люсьен, розовощёкое и златокудрое детство Дыркина Феди, махнув карамельным крылом с молочным отливом, отлетело от бесплодного мыслителя и естествоипытателя себя самого.