Часть седьмая. Мои равнополые отношения. Окончание

Часть седьмая. Окончание. Мои равнополые отношения…

Стояла на Главной Площади города. И не могла с ним помириться. После недолгой поездки в Ригу, невыносимо обаятельную, чуть мрачноватую и готическую красавицу Ригу...

Обычно, прилетаешь из Риги в свой город поздней ночью. Из аэропорта добираешься на такси. С утра отдаешь подарки и сувениры. И первый раз после поездки и полета садишься в трамвай. И удивляешься, насколько хороши местные девчата, после вежливых и обаятельных, но бледных и бесцветных, угловатых лошадиной статью фигуры, латышек.

До тех пор, пока местная красавица, вдруг не решает громко заговорить. Тогда хочется сразу закрыть уши и зашипеть:

- Заткнись, пожалуйста! Корова…

Не потому, что терзают слух простонародные выражения или деревенский выговор "чавой – та" или "чиво ища"… Это наоборот слушается, как певучий колдовской наговор, что добавляет прелести к женской привлекательности.

Нет, по сравнению с отстраненной вежливостью и постоянной доброжелательностью латышек коробит слух местные грубые слова, что так привычно употребляют в своей речи местные красавицы и молодые женщины…

Стояла на Площади города. А ветры шуршали и гнали оранжевую и красную осеннюю листву. Дул ветер с Волги. И понемногу успокаивал. И примирял с возвратом в Россию, с обыкновенным купеческим поволжским городком, который ни в чем не мог бы сравниться с угрюмой красавицей Ригой, но все – таки был хорош своей просторностью площадей, пузатостью крепких и невысоких домов и особнячков, что сгрудились вокруг площади и обступили ее.

И можно было примиряться с судьбой и жить дальше, переживать и пережидать грубость наполняющих город обычных людей.

Как все – таки хорошо вернуться и попробовать войти во Дворец книги, не очень - то отвлекаясь на действия вахтеров и охраны.

И очень редко я бывала виновата сама. Н – ну, может быть, только самый первый раз, когда, совсем молодой экономисткой Планового отдела, отозвалась на желание начальника отдела достать ему недавно вышедшую из печати, но уже нашумевшую книгу.

Сама ее прочитала в читальном зале Дворца Книги. В отделе экономистов по зарплате похвасталась, что достала книгу, что прочитать смогла.

На заданный вопрос и вызов:

- Сможешь достать для меня? – Пожала плечами и стала разрабатывать ПЛАН. Начальник отдела принципиально не любил женщин. И не был женат. Он млел, когда в отдел заходил чуть грязноватый, но очень фактурный юноша из конструкторского отдела нашего завода. Был ласков с ним. На подчиненных женщин рычал.

Любил уединяться с толстеньким мужичком: зам - зав и пом. заведующим столовой. Беседовал. Потом тяжелые сумки с продуктами выносил.

Предложенный начальником вызов я приняла. То есть, будится что – то в женском воображении от открытого наплевательства на всех женщин сразу, этих вездесущих мужчин. И хочется вдруг доказать:

- Я тоже что – то могу. Хотя бы даже выполнить Ваше невысказанное желание…

И подменяла на вахте читального зала листок – пропуск выдачи. А книгу для начальника с собой в дамской сумочке унесла.

Наказание последовало, примерно, через день. Нашли и позвонили на работу. И предложили книгу вернуть.

Вернула. Получила запрет на посещение Дворца Книги.

А зам начальника отдела мою попытку подвигом не засчитал… Надолго перестала вмешиваться в дела мужские, таинственные, непостижимые…

Была отлучена от посещения Дворца Книги, оказывается, всего сроком на год. А я не показывалась туда долгие пять лет…

Второй раз изгоняли из Дворца, когда глубоко беременная, сдавала книги на иностранном языке в английский отдел книговыдачи. Нагрянула пожарная охрана и что – то там запретила. Я ждать не могла, ложилась на сохранение по беременности.

Оставила книги вахтеру. Расписку взяла. И долгие три года не приходила. Срок исковой давности по гражданским делам давно истек.

Потом для ребенка поискать английский словарь решила. Словарь и самоучитель языка мне в Иностранном оделе Дворца Книги выдали. А в следующий раз отобрали мой новый читательский билет за многолетнюю прошлую книжную задолженность.

Напрасно доказывала, что была невиновна. И книги сдала. И расписку о сдаче хранила положенное число лет. Я же не знала, что расписка вахтера имеет невидимый глазу штамп: хранить вечно.

Оглядывалась. Уходила. И понимала, что перемены в стране, происходят постепенно: хорошее учреждение приходит к хаосу и раздраю, в котором даже примерному читателю уже ничего руководству библиотеки объяснить нельзя.

Но оставался еще краеведческий отдел. Он был подлинный, старинный. Он находился в старом крыле настоящего Дворца Дворянского Собрания.

Он был тесноват, краеведческий отдел, но вполне уютен. Там можно было разные материалы по истории города и края для рефератов ребенка подобрать.

В тот год переживала последствия второго выигрыша, как двойного лауреатства в областном конкурсе писательского мастерства: «Первая капля».

Хотелось бы сказать, что после победы в конкурсе, на нас, литераторов – победителей образовался литературный спрос. Но врать не хочу, спроса не было.

Муж так ценил теперь меня, своего собственного, семейно – карманного писателя, что получая выходной на работе, меня постоянно куда – нибудь в редакцию сопровождал.

И правильно делал! Сама бы я струсила и никогда никуда не пошла.

О, как цвели олеандры местами и цветами розовыми и пышными. Цветы свисали ядовитыми гроздьями из кадок в здании Центра, где располагалась редакция журнала «Ахлобок» или «Охлобок». Журнал был толстым, известным, литературно – краеведческим.

Заместитель главного редактора берет почитать рассказ. На следующую встречу предлагает его переделывать.

- Мы начинаем с названия, - объясняет она. – Думаю, «Кризис благотворительности» не подойдет. Но можно изменить и поставить, м – м – м: Спиной к ветру… Рассказ назовем так. И с этого места начнем переделывать…



Выходим за порог редакции. Муж хмыкает:

- Спиной к ветру… Что? Обо-саться и забрызгаться?... И больше меня сюда не приводит.

Зато приходим в редакцию местной литературной газеты «Дыхание села». Ну чем там может пахнуть село? Навозом?...

Муж стаскивает у меня с головы шапку, одергивает на мне дубленку и выправляет прическу, над которой еще дома поколдовал. Увидевши себя в зеркале, спотыкаюсь, потому что верю: Да, муж художник! Меня, сплошное деревенское непотребство, на время в стильного литератора преобразовал!

Мои рассказы берут в редакции! Их обещаются напечатать. И отдают «под художку», то поллиста, то газетный разворот.

Походы в редакцию и в бухгалтерию редакции, становятся еженедельными. Там отсыпают гонораров, кулечек мелочи, туго закрученный, увесистый, в оберточную бумагу завернутый сверточек.

Идем сразу тратиться. И продавщицы в продуктовых магазинах ворчат:

- Откуда столько рублевых монет насобирала? На паперти у церкви постояла? - И хочется им отвечать:

- Подали добрые люди. - Но имидж литературы поддерживая, отвечаешь:

- Такими монетами выдали за статью гонорар.

В один из дней редактор газеты, он же и корректор газеты, паренек молодой, крепко сбитый, семейный и симпатичный, мне предложил:

- Вы принесите все свои черновики. Думаю, что мы понемногу все Ваши вещи в нашей газете напечатаем.

Подумала, посоветовалась, принесла. И больше в газете не напечатали ни строчки, совсем ничего. Потом как – то из разговоров услышала, что у владелицы газеты, дамы солидной и приятной во всех отношениях, сын учится в Москве, в литературном институте.

Не стала выяснять или защищать права авторские. Поблагодарила себя за привычку размножать черновики и хранить дома несколько копий…



А жизнь потихоньку вперед текла. Узнала, что умер, скоропостижно погиб, попал под машину или случилось что - то еще, устроитель литконкурсов, парень энергичный, совсем молодой. Его проект по выпуску многосерийного сценария, остался прожектом или мечтою, потому что сразу после перевыборов – назначения нового губернатора уехал, вернулся в Москву заместитель губернатора и его советник по культуре, под чьим патронажем и оживлялясь литературная жизнь в провинции.

И только краеведческий отдел дворца книги предлагал покой, отгороженность за книгами, уют и уединение.

Только сменились ориентиры. Не создавала статьи об истории города, писала рефераты за дочь.

...Двенадцатый кегль шрифта Таймс Роман, полужирный, убористый текст, через одинарный, не полуторный интервал. И двадцать пять страниц текста. Один реферат по физкультуре. Их надо было за семестр пять штук написать.

Итак, когда все спокойно спали, прокрадывалась к ноутбуку и писала, писала, писала… Не обращая никакого внимания на боли головные, глазные, спинные, усталость рук или ломоту в пояснице.

Потом рефераты защищались. И отпускать дочь одну с рефератом было опасно. Она приходила задерганная и без зачета. Рыдала, истерила…

Шли дружной компанией: старшая дочь, младший ребенок, я, гимнастическая палка, созданная срочно мужем и груда свежеотпечатанных рефератов, бережно прижатая к моей груди.

Готовилась, вспоминая слова мужа:

- Не теряйся и не тушуйся. Себя уверенно держи!

Входили стройной гурьбою в гимнастический зал. Палка постукивала равномерно посохом шаолиньских боевых монахов. Была готова к демонстрации любого искусства, так же, как из детишек и рефератов могла любую акробатическую группу создать.

Не пригодилось новое умение. Преподаватель в глаза мне посмотрела, сломалась первой.

Зачетку попросила, взяла, зачет выставила. Дочь перешла на следующий курс.

Вернулась домой и сказала мужу:

- Муж, ты гигант! Если бы не фотографии, что ты внутрь текста втюхал, убилась бы я эти рефераты создавать…

Какое счастье, что в ихнем ВУЗе никто никогда рефератов не читает, не хранит и содержание не помнит. Я в двадцать пятый реферат по физкультуре переводным кубком, как собственным награждением, вставляю по десять фотографий на всю страницу. И экономлю время своей работы хотя бы на пятнадцать страниц…

И сглазила...

Мне третий раз разворачивали реферат по литературоведению. Читающая дама была нашим ребенком и своим студентом недовольна. Все время заставляла переделывать и дополнять.

Мне эти аллегории, метафоры и олицетворения, уже начинали зловеще сниться по ночам.

Не вылезала из Дворца Книги. Искала литературу.

Там я и встретила ЕГО. Знаменитый местный краевед отзывался на простую русскую фамилию: Иванов, Петров или Сидоров. Был скромен и прост, светлел аккуратной седой прической. И был принят везде. Его статьи появлялись в журналах. Он был заслуженным!

А я теряла квалификацию. Мне олицетворялись уже демоны синекдохии. В попытке их разглядеть получше, заглядывала в открытый провал канализационного колодца, что призывно чернел, открывающийся вдруг на тротуаре рядом с Дворцом Книги.

Остатками рационального мышления понимала: Опять чугунную крышку с колодца сперли и в металлолом сдавать унесли.

Но Стивен Кинг уже пел в моей душе: Иногда они возвращаются…

Чем иным, кроме как демоническими проделками, было бы можно объяснить внезапный развал большого кинотеатра в центре города, рядом с набережной?...

То место не пригодилось, как место для застройки. Разрушенный кинотеатр пятый год в руинах и в свалке лежал.

Туда я приходила вдохновением подпитываться, когда мастерила сценарий для нового фильма по заказу из местной приближенной к администрации полуформальной писательской организации.

Но выдающийся местный фильм не снялся и не состоялся. Сценарий мне не вернули и даже не заплатили за труды.

Но демоническое гнездо, придуманное мною, существовало, жило и разрасталось! Росла в том месте свалка и очень впечатляющей была! А в ней существовали демоны. И пробивали новые переходы в другие миры! И захватывали под свой контроль наш город, и так уже еле –еле, с большим трудом существующий!

...Споткнулась, зашаталась на краю. Могла бы улететь в черную яму глубокого канализационного колодца. Но мужская уверенная рука поддержала. Знаменитый местный краевед не дал мне провалиться в колодец. А были ли там демоны или просто вредный газ, для тела падающего из определенной точки и с заданной высоты, не все ли было равно?

И, благодарная за спасение, приученная мужем за любой добрый поступок отдариваться, не только благодарить, я подарила Краеведу книгу с конкурса с распечатками рассказов финалистов.



Шли к остановке, краевед слушал, иногда, спрашивал. Рассказывала о конкурсе. Прощались, как знакомые, не совсем друзья.

Мы начинали встречаться в разных углах читального зала, укрытые, отгороженные от окружающих стопками древних газет.

И, если я садилась в левом углу, то краевед выбирал правый. Пересекались на книгосдаче – книговыдаче...

Я третий раз рассказывала о победе в конкурсе. Меня выслушивал знаменитый в городе краевед! Он принят был и регулярно печатался в том литературном журнале «Ахлобок» или «Охлобок», в который несколько раз пыталась просочиться и я. Но бывала всегда дружелюбно или безразлично отвергнута.

При расставании я всегда дарила книгу с конкурса.

Первым убыль книжек заметил мой муж. Со мной беседовал. Ему добросовестно рассказывала:

- Он знаменитый и местный. Он вхож во все редакции. Идем вместе из библиотеки до города. Рассказываю ему одну и ту же историю. Потом показываю книгу. Он каждый раз ее посмотреть берет. И никогда не возвращает. Потом история повторяется.

Муж хмурился. И мне осторожно объяснял:

- Я понимаю, что литератор – всегда публичный человек. И нет, я не путаю. И ты не путай, смотри, с публичной женщиной. Это совсем другое...

Писателю, как воздух нужны от людей интерес, поклонение, комплименты читателей, удача, успех. Без этого писатель пропадает, теряется, надолго замолкает…

Ты подарила три книжки. А местный знаменитый краевед даже не вспомнил о них, при следующей вашей библиотечной встрече. - Муж продолжал говорить. Я понимала…

…Развязки наступают неожиданно. Сначала, не просто появился, но развернулся, стал обыденным для всей семьи интернет. Он отменил все походы в библиотеку.

Потом закончила ВУЗ и научилась писать рефераты старшая дочь. Потом объявили Пандемию по вирусу. А вместе с ней пришли карантины и самоизоляции...

Он умер скоропостижно и вдруг, местный знаменитый краевед. В больнице, от вируса.

Нет, не могла бы я изменить те странные отношения, которые были заданы не мной. В которых у старшего и заслуженного, ко мне даже любопытства, и то, особенного не было…

Но сердце болело. И мучилась я от новостей интернет. Болезнь всколыхнула в интернет – новостях интерес. И он был не очень хороший, скорее, мутный.

Вот местный краевед, вполне еще здоров. Он возмущается и говорит, что новая команда нового губернатора его совсем не понимает. А вот, он же, совсем больной, почти старик, просит забрать его из больницы, надеется дома выздороветь.

А рядом некролог. Дежурные слова редактора толстого провинциального журнала, в котором краевед постоянно саоими статьями печатался...

- Не мучайся, - мне советовал муж, - ты изменить ничего не могла. Не те это были, ни литературные, ни жизненные отношения, в которых от тебя что - нибудь зависело...

...Я убегать стараюсь теперь от этих непонятных равнополых отношений, равно не дающих доброжелательности, товарищества, дружбы, даже обычного человеческого тепла, любому из участников равнополого человеческого общения. А они снова и снова гнусно лезут в мою личную жизнь. И появляются, и повторяются, размножаются…