Свадьба

 
  О СВАДЬБЕ поговаривали давно, правда, только дома: молодёжь- то нынче какая.
Сегодня женятся – завтра разводятся. Но втайне готовились.
  Елена Петровна, женщина не старая, даже не пожилая, а для своих сорока пяти лет свежая и статная, мечтательно улыбнулась, закрыла глаза и выдохнула:
  -- Эх, свадьбу Любке справим!
  Младшенькая Надя радостно завизжала:
  -- А то тётка Анна говорит, что Андрюха от любви высох.
  --Ну-ка, спать! Спать иди! Знаешь много, - не зло проговорила Елена Петровна.
  Надя убежала в свою комнату, завозилась в постели и скоро затихла.
  Все спали. Через раскрытые двери в залу доносилось тяжёлое, вперемежку с храпом, дыхание мужа. Было жарко натоплено.
 Елена Петровна не находила себе места. Села на диван, встала, закрыла экран телевизора, выглянула в окно, вздохнула:
  -- Нет, и сегодня не приедет. Автобус уже прошёл.
  Недоброе предчувствие овладело ею. Не передумала бы Любка. Вдруг позарится на большие деньги, рестораны, побрякушки всякие. Время какое-то смутное, непонятное. Андрей вчера опять приходил, и сегодня, с вечера, видела его на автобусной остановке. Она хотела за него отдать свою дочь. Хлопец спокойный, непьющий. Никто слова плохого про него не скажет. И армию отслужил. Как Евдокия, мать его, убивалась, ночами рыдала, Бога молила  спасти и сохранить сына её единственного! Услышал, видно, Бог молитвы материнские. Вернулся Андрюша, цел и невредим.
  А Любка ждала. Хоть и вертихвостка, но себя блюла. Бывали, правда, мимолётные встречи, но чтоб серьёзно, нет! Не потому что дочь. Елене Петровне перед собой лукавить не к чему. Что ждала Любка жениха, так уж ждала по-настоящему.
  А уходил! Боже мой! Лицо Елены Петровны зарделось, аж горячо стало. Не хотела подслушивать – так получилось.
  Она хлопнула дверью, чтобы прикрыть её, и сразу услышала голос дочери:
  -- Мамка на работу пошла.
  И для страховки Любка громко крикнула:
  -- Ма!
  Елена Петровна не отозвалась и притаилась.
  Молодые так сочно целовались,  и, когда опустились на кровать, она прошла вот сюда, в эту комнату, где сидела сейчас.
  Воспоминания так захватили Елену Петровну, что она прильнула к той же стене: слышались редкие Надины вздохи, всхлипы, посучивания ногами.
   А тогда, два года назад, сердце её стучало так гулко, что удары его, казалось, слышны в их комнате.
   Андрей совсем потерял голову, ощутив телом своим юное девичье тело:
   -- Люба! Любушка-голубушка, всё одно женой будешь. Люба-А-А! – стонал он.
   Любка металась.
   Елена Петровна не знала, что делать. Мысли, как кузнечики, прыгали в беспорядке: « Может, уронить чашку, дверью хлопнуть?»
  Она уже неосознанно решилась на какое-нибудь действо, как вдруг услышала сначала неуверенный, потом потвердевший Любкин голос:
  --Андрюша! Андрюша! Подожди. Успокойся. Я люблю тебя, но послушай скажу что.
  На миг они затихли, Елена Петровна остановила дыхание. Любка продолжила:
 -- Андрюша, ты придёшь с армии, как я тебе докажу, что никого не было. Андрюша, я вся твоя. Я буду ждать тебя. Но тогда ты  не сможешь упрекнуть меня, как отец упрекает мою мать. Ты меня понял, Андрюша? Я люблю тебя!
   Любкины слова звучали так убедительно и так искренне, ощущение, что она навеки его, успокоило Андрея, и они затихли, обнявшись.
   Елена Петровна встрепенулась: иш-ты, дочка-то умнее оказалась! Парня успокоила, себя сдержала и мать уколола.
   Однако чувство гордости за любимую дочку довольной улыбкой отразилось на лице её.
   А она, Елена Петровна, Ивану своему верила безраздельно. И он не обманул её. Он ни в чём не виноват. Нет. Любка его дочь. Такая же тёмноволосая, смуглая, рассудительная и в себе уверенная.
   Тогда! Боже мой! Как давно это было! Иван поступил в политехнический. Его каникулы – один день, один вздох. К последнему курсу стал приезжать реже. Подруги понимающе разводили руками: всё ясно, мол, другую встретил, А он ударился в науку. В один из приездов шептал ей:
   -Лена! Моя прекрасная Елена, подожди один годок. В аспирантуру поступлю и поженимся.
   Мать его тогда корову продала, деньги ему, чтоб учился.
   Петька Устинов /Елена Петровна прикрыла дверь в спальню, чтоб не слышать храпа/ стал преследовать её беспрерывно.
   Бывало, выйдет она из клуба, прошмыгнёт через шеренги парней  и – домой. Он едет на машине рядом. Уговаривает напрямую, без подкатов и переходов:
   -Замуж,- говорит,- тебя хочу. Дом у меня пуст. Заходи. Будь хозяйкой.
Домой, не таясь, идёт. Матери слегка кланяется:
   -Я, - говорит, - с добром пришёл. Елену замуж хочу. Это правда, я не учёный какой-нибудь. Но хозяин крепкий: и дом у меня, и машина, и что захочу – добуду. Тётка Мария, знай, Ленку не обижу. Отдайте. Худо не будет.
   Говорил как-то нескладно, но без останову. Его упорство, прямота сначала не нравились, но потом она втайне даже загордилась оттого, что такой основательный и неженатый мужик по-хозяйски ведёт себя просто и добивается её. Она и в машину к нему в первый раз села просто так, из любопытства. И в дом зашла…
   Стукнула калитка. Мысли упорхнули. Она прильнула к окну, но передумала и вышла на крыльцо. Андрей выжидающе смотрел в глаза.
  - Нету, Андрюша, нету. Третий день ждём. Небось, приедет, - успокоила парня Елена Петровна, - ты заходи.
   Воспоминания были так сладостно-горьки, что приход Любкиного жениха не прервал их.
   Иван тогда, будто почуяв беду, приехал всего на один день. Нет, на одну ночь. Рассказывал ей о своём проекте. Говорил про институт стали то ли в Москве, то ли в Киеве, где ему придётся защищать какую-то диссертацию. Она ничего не запомнила.
   -К тебе приехал, любимая.
   Но она уже была сломлена Петькой Устиновым, своими тётками, молчаливым согласием матери. Тётки гнусавили беззубыми ртами:
   -Иванка-та умнай, гарацкой таперича. Ты ня нужна яму будешь.
   -Ежели увезёть - там кине. Ишо хужа.
 А тут-де дом новый, усадьба хорошая, пруд рядом.
   -А что Пятро старше – ничаго, - продолжали шипеть, - Не па душе – перемелица. Завертисся в хозяйстве. Дети пайдуть. Усё забудешь
Мать – покойница, царство ей небесное, согласно кивала головой.
   В ту их последнюю ночь Пётр был в рейсе. Судьба будто подарила ей последний шанс, а она не воспользовалась им.
   Елена Петровна бессильно упала на диван и тяжело вздохнула.
 Тогда полностью потеряла себя. Жила, будто последнюю ночь. Беременной стала. Иван ничего не почувствовал. Не судьба, видно.
   Потом была свадьба. Родные написали Ивану. Раньше молчали, жалели его. А когда уже ничего нельзя было исправить, сообщили. Он бросил всё и приехал, и пришёл, и пригласил её, невесту, на танец. Гости замерли.
   -Ты же не любишь его, Лена. Я знаю, я вижу, я чувствую! Как ты в постель с ним ляжешь?
   Он говорил ей на ухо. Тело трепетало. Слова его будто и слышны были, но до сознания, до существа её не доходили. Она не помнит всего, и толь «я умру без тебя, Лена» было им сказано, то ли ей так показалось, то ли передалось от сердца к сердцу.
   Пары кружились, беспорядочно двигались. Все глядели на них. Пётр, теперь уже её муж, стоял около баяниста, снисходительно улыбался: пусть-де голубки поворкуют в последний раз. Боже мой! Это было совсем недавно! Где он, Иван, сейчас?
   Елена Петровна закинула руки за голову и мечтательно закрыла глаза.
   Приезжал всего один раз, и то на похороны матери. С нею не встретился. Она как раз Надю родила, теперь уже Петрову дочь: и белобрысая, и вертлявая, и в словах, как отец, неразборчивая.
   Ивана она больше не видела. От сестры его слышала: живёт в Новосибирске, женат, есть дети. Академик!
   По окнам резанули фары. Машина загудела и уехала. Стукнула калитка. Елена Петровна выскочила на крыльцо.
  По тропинке к дому шли двое. Свет от раскрытой двери падал на них. Рядом с Любкой, чуть позади, шёл высокий сутуловатый парень, в рыжей лохматой шапке и роговых очках. Длинное, наглухо застёгнутое пальто делало его неприступным, даже чужим.
   -Мам, здравствуй! – Любка сильно волновалась и замолчала, но молчания никто не нарушил, и она продолжила. – Видишь, я не одна. Это Славик, муж мой. Мы подали заявление. Уже скоро месяц. Вот приехали.
   -Здравствуйте! – вежливо проговорил Славик и почему-то снял шапку. Волосы его были коротко стрижены и торчали ёжиком. Это понравилось Елене Петровне, потому что она всех городских считала и называла «волосатыми».
  - Только что…- Елена Петровна поперхнулась. Она хотела сказать, что приходил Андрей, но опомнилась. Любка взмахнула ресницами: всё поняла. Славик затоптался на месте, давая понять, что гостей-де в дом приглашать надо. Любка опомнилась первой:
   -Мам! Ну, что ж мы стоим? Давай в дом.
Елена Петровна, не ответив на приветствие, засуетилась и стала накрывать на стол. Всё было готово: и картошка, тушённая с мясом, и огурчики малосольные, и пирожки с капустой для любимой дочери, и домашнее вино из вишен.
   -Вы ешьте. Люба, хозяйничай. Я отца разбужу, - и скрылась в спальне.
Храп смолк, и оттуда послышались возгласы:
   -Да ну? Ух, ты!..
   Скоро Пётр, натянув штаны и причёсывая волосы, вышел.
   Славик встал. Они стояли друг против друга, оба высокие, костлявые, нескладные: один от ушедшей молодости и надвигающейся старости; другой от затянувшейся юности и запоздавшей зрелости.
   -Ну, здорово! – Пётр первым протянул руку и ощутил цепкое рукопожатие.
   Сели.
   -Мать! – скомандовал Пётр. – Ты давай чего-нибудь покрепче.
   -Славик не пьёт, - быстро вставила Любка.
   Славик ласково перебил её:
   -Люба, ты за меня не отвечай, - и, повернувшись к Елене Петровне, добавил.- Я могу выпить, но не хочу и не люблю. А вино у вас хорошее. Можно ещё стаканчик?
-Да как же! Как же!- закудахтала Елена Петровна. – Люба, наливай.
   Налили вино. Пётр почувствовал себя лишним и, чтобы ненужность ещё больше не усугублялась, с ходу начал:
   -Дак вы надолго? Насовсем? Или как?
   Любка быстро затараторила:
   Я уже почти три месяца живу у Славика. У нас будет ребёнок. Славик рад, - почувствовав сильное облегчение, подняла глаза и по-хозяйски расположилась за столом.
   Наступило тягостное молчание, больше напоминавшее оцепенение. Первой из него вышла Елена Петровна:
   -Да что это вы, Вячеслав, извините – отчество не знаем – в городе себе невесту не могли выбрать: на нашу Любу позарились?
Любка спохватилась:
   -Славик и его друзья только на сельских…
 -А ты не дрындычи, - перебила её Елена Петровна, - не тебя спрашивают, кажется, - и опять повернулась к Славику.
Он поправил очки, качнулся на стуле так, что на шее обнажилась крупная золотая цепь. Видно было, что разговор для него неприятный, но деться от него некуда:
  Я, Елена Петровна, уже был женат. Мне скоро 27 лет. Жена с иностранцем уехала. Развод оформили. Детей нет, - он замолчал, сглотнул слюну и продолжил,- Люба чистой девочкой мне досталась. Она одна лучше…Короче, я люблю вашу дочь.
Он, кажется, уловил недоверие, царившее в доме, и решительно добавил:
   Она будет моей женой. Хотите вы этого или нет.
Всё в разговоре его было просто и понятно. Говорил он спокойно, уверенно, что для Елены Петровны и мужа её в такой обстановке было странным и непривычным.
 -Дак ты, слухай сюда, согласия нашего, вроде, и не спрашиваешь? – Пётр наклонился через стол так, что выделились вены на шее. – А может мы с матерью несогласные? Тогда как?
   -Согласия не спрашиваю, - в тон ему ответил Славик, - но я уважаю родителей моей жены, - он ласково посмотрел на Любу и добавил, - будущей. И давайте без лишних дебатов договоримся о свадьбе. Даже не о свадьбе. Свадьба состоится в ресторане. А вот дату обговорим.
  Длившееся несколько минут молчание прервал Пётр:
   _Ну, что, мать? Выходит, без меня меня женили. Смиримся. Так тому быть, видно, - и, повернувшись к дочери, продолжил тоном хозяина дома. – Любка, слухай сюда. Свою жизню строй сама. Никого не слухай. Жизня твоя. На первое время денег дадим.
    Елена Петровна хотела что-то сказать, но Славик успел раньше:
   -Нам денег не надо. У нас есть. У нас есть всё.
   Он намеренно выделил слова «нам», «у нас», чтобы ещё сильнее укрепить союз с их дочерью.
   Поведение Славика совершенно сбило с толку Елену Петровну. Она не знала, что сказать, хотя чувствовала, что говорить необходимо именно ей и надо сказать какие-то важные слова, но не находила их. Наконец, после длинной паузы нашлась:
   Ну, что ж. Утро вечера мудренее. А сейчас спать.
Любка сама приготовила постель на двоих.
   Пообещав зайти, Андрей пошёл прочь по широкой деревенской улице. Скрипел снег. Лаяли редкие собаки. Было светло и чисто.
-Говорил же ей: давай поженимся. Так нет, учиться посылают. А я против, что ли? Да и заочно можно. Учатся же люди. Он тоже мог бы учиться, но не хочется, не тянет. Вон они, учёные, семечками торгуют да с плакатами ходят. Срам один. А он шофёр. У него руль в руках, и этим всё сказано. На работе не заплатят – так клиентов хоть отбавляй.
   Так размышляя, Андрей подошёл к своему дому. Заглянул к голубям. Сизари от холода нахохлились и стали похожи на мячики. От них отодвинулся /благородный!/ похожий на ястребка с длинным клювом почтарь, закинули хвосты на головы павлины. На сердце потеплело. Погасил свет и зашёл в дом.
Мать, умаявшись за день, спала. Есть не хотелось. Разделся и лёг.
   В темноте, прямо перед ним, забегали карие широко поставленные глаза. Он уснул. Глаза не отступали, бегали и счастливо блестели. Любка танцует. Вроде, держит он её за талию, а глаза уходят по кругу, теряются, скрываясь за пары.
Он, Андрей, её обнимает, а за глазами следит. Вдруг глаза останавливаются и грустно глядят, а Любку кто-то уводит. Он смотрит сквозь глаза, а её нет. Глаза стоят неподвижно, наполняются слезами, и вот уже перед ним крупные прозрачные капли и – никого.
   Спал плохо. Встал рано. Вышел во двор и выглянул на улицу: мимо дома проходила школьная сторожиха тётка Анна, по кличке Сова. Тётка Анна лучше всех знала ночную жизнь села. Кто что привёз под покровом ночи, кто кого провожал, кто у кого ночевал – всё она знала.
   -Андрюха, пади сюда,- она поддёрнула охапку дров из школьной поленницы и сама подошла к забору. – Не спица табе. Усё знаешь?
   Заколотилось сердце, мелко задрожали губы.
   -Вчерась, уже к одиннадцати, с гарацким к дому подкатила и прямо в хату повела. Нету ныне совести. Ты выбраси её из галавы: непутёвая. Мать така ж была.
   Тётка Анна тряхнула головой и засеменила через дорогу наискосок к своему дому.
   Сердце давно подсказывало неладное, потому волнение улеглось быстро. Он был уверен: проиграла Любка. Локти будет кусать, да поздно будет. Много девчат красивых и добрых, он выберет другую. Но тут-то как раз сжималось сердце, и стонала душа. Накатывалась волосато-чёрная волна невыносимой тоски, которая расходилась по всему телу физической болью, ударяла в голову и собиралась в груди. Кажется, и не красивее других, но всё в ней для него было лучше: и походка, мягкая и лёгкая, и улыбка, нежная и добрая, и руки, и волосы, и глаза – всё. Любит он её. Уехать бы куда-нибудь на большую стройку, сесть на сильный КАМАЗ! Не может он. Матери жаль. Болеет часто.
   Стало совсем светло. Из-за приземистого здания школы выглянуло холодно-красное солнце.
    В гараже Андрей сразу заметил: все всё знают. И рыжий краснощёкий Витька-молоковоз забасил на всю диспетчерскую:
   -Чо, Андрюха, от ворот поворот дала? Или дала другому? – и закатился смехом. Он хохотал, и каждое ха-ха отделялось друг от друга паузой, отчего хохот казался довольным и сытым.
    Андрей уважал Витьку за открытость, нежадность и беспардонность. Особенно дорог он был за страсть к голубям. Витька и его заразил.
   Как-то Андрей видел, как Тоня, жена Витьки, шумит мужу:
   -Витька! – ещё громче,- Витька!
    Тот, задрав голову, зачарованно смотрит в небо. Там голуби, а кажется, - вся Витькина жизнь.
   -Паразит, свинье пойло вынеси! – кричит Тоня.
   Витька поворачивается и тихо-тихо говорит:
   -Чо арёшь? Паставь.
   А ещё Витке ничего не стоит бросить всё и, захватив корзину с одним
голубем, мчаться на автобусе до Саратова, оттуда на другом автобусе ещё 150 километров до места. Всё это для того, чтобы поменять одного породистого голубя на другого. Возвращался через неделю худой, небритый, но с лучшим в мире вяхирем. Рассказывал о голубях так здорово, будто вся вселенная на них держится. Эту его страсть знали все. Витьке прощали прогулы. Тоня махнула рукой. Зато работал аккуратно и, самое главное, не пил: голуби не выносят.
   Андрей не обиделся на Витьку, а только сказал:
   -Ноздрёв. Настоящий Ноздрёв. Тебя и гримировать не надо.
   Витька, конечно же, не знал никакого Ноздрёва и хохотал ещё громче, довольный.
   Получив разнарядку, все разошлись. На плечо положил руку Максимыч, прозванный степным шофёром за то, что тридцать лет колесил по полям только родного совхоза. Даже в райцентр ни разу не съездил. Зато – ни одной аварии. Максимыч уже пенсионер, но ещё работает.
   -Ты, Андрей, не горься больно. Сердце не утруждай. Так почти у всех бывает. Подожди. Перетерпи. Время, оно разберётся и всех по местам в этой жизни расставит.
   То ли простые и задушевные слова Максимыча, то ли ощущение себя среди машин и людей своих в доску успокоили Андрея. Стало легче. Подумал: вечером зайдёт, просто так, по старой дружбе. Всё узнает. Может, родственник, мало ли что.
   Зимние дни короткие. Работы мало. В рейс не послали. С утра подкрутил свой «газик», после обеда перевёз несколько машин зерна в складе с кучи на кучу – и все дела. Вспомнилась работа по семнадцать часов в сутки. Пыль, грохот моторов, лучи фар – и вороха хлеба. Тогда поработали! Он премию получил и зерном, и деньгами. Опять захотелось такой работы. Сейчас не работа – суета одна. Не успел за руль сесть – уже вечер.
   Стемнело. Андрей подошёл к калитке Устиновых. Маленькая Надя ковырялась в снегу.
   -Надя, позови Любку.
   Белокурая девчушка громко ойкнула и с недетским сожалением посмотрела на Андрея.
   -Ага, я сейчас. Только ничего не получится, Андрюха. Любка говорила мамке, что прошло много времени, ничего нельзя сделать. Поздно. А очкастого она не любит: я всё слышала, - протараторила Надя и убежала.
    Через минуту дверь отворилась, и в освещённом проёме обрисовалась фигура. Она показалась располневшей. Любка легко сошла с крыльца и по дорожке устремилась навстречу. Сердце колотилось в унисон шагам её.
    Елена Петровна суетилась. Она поняла, что Надя шептала сестре и куда пошла Любка, и не знала, что посоветовать ей, чем помочь дочери. Уже почти сутки душе не было покоя. Мысли опять запрыгали, закувыркались в беспорядке. Что она скажет Евдокии? Как людям объяснит поступок своей старшей? Тысячи как? Почему? За что? – не находили ответа. Ну, почему дочери не учатся на ошибках молодости матерей своих? Ведь Любка знала про неё всё. Знала, чья она дочь. Слышала упрёки Петра и ничему не вняла.
  Елена Петровна вышла из дома не на крыльцо, а по переходу в сарай. Прошла мимо тяжело вздохнувшей коровы и приоткрыла дверь к сеновалу. Она оказалась совсем близко от них.
  Они стояли у калитки близко друг к другу. Любка что-то быстро и тихо говорила Андрею. Прошло минут пять. Елена Петровна уже хотела позвать дочь, как вдруг та бросилась на шею любимого. Руки Андрея висели плетьми. Он стоял, откинувшись назад, и до слуха долетели слова его:
    -Нет, нет. Я не могу, Люба. Не для того берёг тебя. Нет! Я обойдусь. Я переживу.
    Любка, прижавшись к груди Андрея, сотрясалась от рыданий.
    Елена Петровна прислонилась к косяку. Слёзы ручьём хлынули сразу. То лилась боль за свою молодость и несостоявшуюся любовь. Лилась боль за повторную собственную ошибку. Опыт с виду благополучной, а по сути-то неудавшейся жизни двойным бременем теперь свалился на её плечи. Она рыдала беззвучно. Слёзы лились обильно. Облегчение не наступало.
   Сколько прошло времени, она не знала. Наверное, много, потому что замёрзла. За плечи её тормошила Надя:
   -Мам! Мам! Очкастый позвонил в Воронеж и вызвал машину. Через час будет. А Любку ударил и сказал:
  -Свяжу по рукам и ногам.
    Елена Петровна не дослушала и, на ходу отряхиваясь, побежала в дом. Она, кажется, знала теперь, что делать.