Когда стихи...

 Телевизор что-то говорил, что-то показывал. Прохладный ветерок бодро трепал лёгкую оконную занавеску. В комнате настойчиво ярко горела люстра. Всё было напрасно. Он сидел оцепенело и прямо, подобно манекену. Он умер. Он умер в муках, в досаде и боли, но лицо его не было искажено смертной гримасой и матово-стеклянный взор его, как будто бы ещё жил на цветных бликах телевизора.
    Всё произошло так.
    Середина мая. Утро. Тепло. Он вышел из дома и присел прямо на порог. Птички поют. Солнышко светит. Выпил бы рюмашку, закурил бы сладко, но бросил. Он с чувством вдыхал свежий, утренний воздух, который наполнял именно эти шесть соток его дачного участка. Нет, ему ничего не хочется говорить, ни о чём не хочется думать, а просто жить. Но просто жить у него не всегда выходило.
Ещё с юных лет  каждому пионеру Советский Союз не уставал повторять, что «жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». И всё время он искал эту свою цель в жизни. Сначала он хотел стать космонавтом, потом хоккеистом, потом понял, что не сможет и понимал почему. Не дорабатывал. Тогда он захотел стать писателем, вернее поэтом. Даже школьные сочинения писал в стихах, хотя и здесь ничего не вышло. В итоге после армии он стал токарем. Да, стал простым рабочим на большом заводе и стал просто жить. Жить без цели. Конечно, нельзя считать женитьбу целью, нельзя считать целью и рождение детей. Это он считал вполне естественным течением жизни, которое приходит, само собой. А так всё и произошло. Пришёл срок - женился, пришёл срок - народились дети. Однако, бесцельное житие неожиданно привело к пьянству. К стати сказать, кажется, стопка и рюмашка больше понимают в жизни, чем близкие... Да-да. Ой Что я говорю? Какая стопка? Какая рюмашка? В рабочей среде тогда всё начинало жить с пол-стаканчика, правда, это когда одна бутылка на всех, народу много и денег в обрез, а при хорошем раскладе, например после получки, то и со стакана, а там уже как пойдёт! Как бы там ни было, я думаю, не стоит привлекать к повествованию запойные ужасы, а стоит сказать, что в те светлые и трезвые дни, когда удавалось одолеть похмельный синдром, он вновь возвращался к своей цели в жизни.
    Знаете, благородное дело — сеять «разумное, доброе, вечное», а ещё круче творить это самое «разумное, доброе, вечное». Тем более это можно делать в любом возрасте. В любом возрасте можно вдруг оказаться поэтом. Если в футбол, хоккей играют обычно лет до сорока, то для стихов не обязательно быть физически сильным. Тут важно быть сильным талантом, правда, с этим у жизни сложнее. Талант либо он есть, либо его нет, но что интересно, его можно приобрести. Нет, не купить, а как раз приобрести. Только и надо что заниматься своим талантом. Говорят, если человек любит что-то делать, значит там у него и талант, значит над этим делом необходимо поработать. Что-то не получается сегодня?  Начинаем всё сначала завтра до тех пор, пока результат нас не устроит. Это как пошив одежды: и руки исколоты иглой, и раскроили не так, и шов неровный, но вновь и вновь принимаемся шить. И о - чудо! Мы уже становимся мастером, причём сами понимаем, что получается. Сшили великолепный костюм, рубаху, галстук и даже кепку! А что?  Кепка и есть тот самый талант, который мы развивали. Мы теперь носим свою кепку и не замечаем её присутствие. Так и с талантом. Он стал естественным атрибутом нашей жизни, и мы уже привыкли к нему.  Привыкли на столько, что можем носить кепку козырьком вперёд, можем нахлобучить на лоб, можем сдвинуть на затылок или набекрень, или вообще развернуть кепку козырьком назад и всё равно будет красиво, ново, свежо! Так-то! Талант на грани гениальности.
    Нет, мы не забыли нашего героя. Он, к стати говоря, поступал именно так как мы и говорили.
    Если не считать школьные годы, то ещё раза три он безуспешно прицеливался к стихам и всё, как говорится, мимо цели. Правда, и внутреннее чутьё благоразумно подсказывало ему, что стихи его ещё слабоваты. Особенно это виделось почему-то на третий день после вдохновенного сочинения, когда буря чувств уже улеглась. Душа оказывалась в покое и тогда весь горбыль его стихотворения резко бил в глаза и ужасал слух. Бесспорно, надо иметь огромную силу духа, чтобы понимать всю свою беспомощность и с этой беспомощностью потом продолжать жить. Нашему герою как-то сие удавалось.
    Однажды, в очередной просветлённый месяц, уже в сорокалетнем возрасте, он снова приступил к стихам и вдруг ему показалось: что-то получается. Он сам не мог оценить, но он чувствовал, он понимал стихи. Что-то выходит!
    Был у него знакомый старый поэт, который писал стихи не один десяток лет, причём это был настоящий поэт, без всякой иронии, известный и в районе, и в городе, и в области, и признанный всеми! Ему и принёс он свои творения с одним вопросом: «Это стихи или нет»? «Да.» - сказал знакомый поэт. - «Это стихи.» - и слукавил, а может и не слукавил. Рифмованные строки можно признать стихами, но вот поэзией не всегда, а старый поэт знал о его страстной привязанности к алкоголю, жалел его и хотел помочь. И наш-то принял всё за чистую монету и окрылённый побежал домой и давай строчить, напрочь забыв свои стопки и рюмашки. Теперь ему нужна была ясная голова каждый день! А по одному из законов диалектики Гегеля, выходит, что количество, в данном случае стихов, неизбежно переходит в качество этих самых стихов. Так и произошло. Стихи нашего поэта крепли, обретали поэзию, находили новые смыслы и приоткрывали некоторые тайны человеческого бытия. Его начали печатать. Приняли в Союз писателей! В принципе, он достиг цели, но всё равно ему казалось, что он ещё не поэт, что сделано мало, пишет редко, иногда неудачно, поэтому если вдруг приходила хорошая строчка он цеплялся за неё и не отпускал пока она не превращалась в достойное стихотворение.
    В это майское утро он предвкушал, что вот-вот поймает необходимое слово, вот-вот завяжется что-то ценное. Ещё чуть-чуть и хаотичный, душевный подъём будет развит интересной интонацией, идеей, первой строкой. Он сидел и пробовал слова на вкус, на звук, на соответствие моменту и ничего! Только вновь и вновь прилипали к языку почти банальные слова: «Когда стихи...» Ну и что «когда стихи»? Всем всё понятно, когда птички поют и солнышко светит, а тут что? Вопрос, как тупик возникал на пути. Не обойти, не объехать, не сговориться! Надо идти назад. Он возвращался назад и опять начинал всё сначала. Эти два слова уже набили оскомину, однако, и бросить их жалко. Он тяжело вздохнул и вдруг шепнул.
- Когда стихи ложатся тихо... -  Он оживился, да, вроде неплохо. Ещё несколько раз повторил про себя, как бы доказывая самому себе, что попадает в то состояние в котором находится, что начало положено, и эта небольшая радость отразилась улыбкой на его лице. Он понял, что может, что должен, вот сейчас, ещё немного и всё сложится!
- Степан, завтракать будешь? – послышался голос жены. На даче они жили вдвоём. Люди пенсионного возраста, неработающие, ничем никому не обязанные, совершенно свободные люди. Дети выросли, активно работали и родителям своим особо не докучали. «Хороший дом, хорошая жена! Что ещё нужно чтобы встретить старость!» - помнится говорил Абдула.
- Ну, да! - отозвался Степан, надеясь выиграть время. «Какой завтрак, когда тут всё так закручивается!?» - с досадой мелькнуло в голове.
- Степан, а ты что будешь омлет, кашу или просто сосиски?
- Про-сто со-си-ски! – по слогам проскрипел он, однако, жена услышала.
- Да? Тогда свари и мне. Я полежу пока. Что-то не встать никак…
Во как! Интересная ловушка, а если выбрал бы кашу, тогда чего? Будто поэту бросить стихи  — дело плёвое. Раз-два и пошёл! Горько дверь ударилась об косяк и звякнув, отсекла от Степана и птичек, и солнышко. Он принялся готовить завтрак. Порезал хлеб, достал горчицу, кетчуп. Сосиски в ковшике мигом поставлены на плиту. Они начинали закипать. Сел за стол. «Когда стихи...» - вдруг снова шелохнулось было...
-Степан, готово? – На кухне появилась жена во всей округлой прелести – Я вовремя?
-А, как же? Ты всегда вовремя. – Кажется пошутил он.
    Антонина Петровна — это уже не мечта поэта, это жена поэта, что гораздо серьёзней. От мечты можно отмахнуться, типа сейчас не время. А вот от жены отмахнуться не получится. Помнится, она была худенькой, симпатичной, восторженной девочкой с голубыми глазами и весёлыми кудряшками. Звали её тогда Тонечкой. За годы совместной жизни Тонечка заметно увеличилась в размерах и в весе, особенно в делах семейных, хотя кудряшки и голубые глаза остались в прежнем виде. Выходила она замуж за Стёпчика, а не за стихотворца и знать не знала, и ведать не ведала, что Стёпчик когда-то станет Степаном Степановичем Лопатовым. Уважаемым человеком. Она этих изменений и не заметила, хотя в Стёпчике она признавала Степана, а так себя сразу признала Антониной Петровной Лопатовой ещё с молодых лет, когда начинала работала учителем русского языка и литературы. Антонина в прошлом, по долгу службы много читала, но немного понимала в литературе. Однако, Степан Степанович, за неимением никого лучшего, читал ей первой свои новые стихи, чтобы уловить непосредственную реакцию читателя. Читатель этот, как правило, реагировал просто: «Очень мило. Чудесно» - или - «Очень жизненно», что напрочь отбивало желание ещё когда-нибудь читать ей свои стихи, но за неимением лучшего...
    Для разнообразия в жизни Антонине Петровне достаточно было иметь телефон и чат «Огород», к стати, там и фотки, и видео, и новости разные тоже есть, и стихи огородные печатают, к тому же и телевизор никто не отменял, да и подружки в гости захаживают.
-Я так и подумала! – обрадовалась жена. Сосиски лежали на тарелке, по бокам вилки, на разделочной доске хлеб ломтиками. Над столом витал лёгкий мясной аромат.
-Садись. – сказал Степан. Завтрак начался молчаливо. Вилки поочерёдно втыкались в сосиски. Сосиски окунались в кетчуп иногда в горчицу. Вприкуску с хлебом они исчезали с тарелки.
-Степан. – Первой заговорила жена. -  Вот посмотри: какие милые кошечки. - она протянула ему свой телефон. - Правда милые? Эти фотки Нюра с третьей дорожки в чат «Огород» выложила. Милые правда?
- Да, милые. - Кивнул Степан, но тишина продержалась недолго.
- А, вот посмотри какие милые собачки! Это Светкины с пятой дорожки! Правда милые?
- Правда милые. - Угрюмо подтвердил Степан.
- Степан, что-то случилось? – заподозрила Антонина.
- Ничего, Тоня. Чай будешь? – Он взял чайник с плиты. Разлил по кружкам чай. Разрезал плюшку. Конечно, как примерная жена это могла бы сделать и Антонина, но она давно привыкла к беззаботной жизни. Забыла молодые годы, когда и за детьми надо приглядеть и мужа приласкать, всех одеть, обстирать, накормить, встретить, проводить, выслушать, ободрить, ещё и тетради проверить и к уроку приготовиться!
- Степан. - Продолжила Антонина Петровна. - Вода для питья закончилась. Сходи на родник за водой.
- Конечно. - Ответил поэт. Всё-таки это был выход из положения. Дело в том, что родник находился в другом садоводстве в километрах трёх от участка. Туда и обратно пешком часа  полтора, если там нет очереди. А если там очередь и на все два часа потянет. Значит, можно без всяких внешних воздействий совершенно свободно побеседовать со своими стихами о птичках и солнышке, образно выражаясь, и погасить скорбь, которая образовалась на месте творческого порыва. Степан немного приободрился. Он в пошёл в сарай. Взял тележку, пятилитровые бутыли. Для них при тележки был устроен короб из фанеры. Поставил бутыли в короб.
- Я поехал! - крикнул и не дожидаясь ответа пошёл. Путь для пенсионера неблизкий и пока вдохновение отставало от пенсионера он вновь и вновь рассматривал уже знакомые придорожные участки, которые сопутствовали его маршруту. Но и это занятие вызывало трудности. Большинство участков были огорожены железными заборами, да так что с дороги ничего и не увидишь, ни красоты дома, ни цветочной клумбы, ни новаторской идеи. Степана Степановича всегда интересовало: что можно скрывать от людских глаз, если всё сделано по-честному. Зачем садоводства теперь разделены электронными шлагбаумами. Вот зачем ему просто так заехать на машине в незнакомое садоводство? Зачем эти преграды? От воров? Так ворам шлагбаум не преграда, им и забор не преграда! Тут недавно Лувр обокрали средь бела дня! Во как! Ну, это так, к слову.
    Тележка прыгала по гравию насыпной дороги, иногда поскрипывая, иногда постукивая. Колёса немного болтались, а подремонтировать недосуг. Пенсионер шёл неспешным, суховатым шагом. Мысли то рассыпались, то перескакивали с одной на другую совершенно не обращая внимания на хозяина. Кроме всего прочего досада, как заноза ныла в сердце, он уже и не помнил отчего так нехорошо. Забыл он и свою утреннюю строку, которая придавала некоторую радость жизни. Она где-то затонула и всплывать в таких условиях не решалась. Но монотонная ходьба совсем не лишена чудодейственной силы. Она успокаивает нервы, приводит в порядок мысли и возвращает прежде утерянные переживания. В чём непременно соучаствует хорошая погода. Те же птички и солнышко легко оживляют в душе человека, пропавшее без вести удачное утро. И мало-помалу пенсионер Степан Степанович стал оживать. Сначала более ритмичным шагом, потом обузданием мыслительного процесса, затем вдохновенным настроением. Наконец, выйдя на широкую пожарную дорогу всей грудью вдохнул: «Когда стихи ложатся тихо…», и даже приостановился. И что? Стихи бывает попадают в самое сердце, но чаще на бумагу, реже на музыку. Значит самое простое положить стихи на лист бумаги. Немного банально, однако, логично, а если подкрасить такую не новую мысль: «На белый лист...», то уже и ничего. Степан Степанович продолжил движение. Итак, «на белом листе» стихи всегда оказываются в виде строки. Тут не поспоришь. Тогда, чтобы поразить сердце читающего, строка должна быть живая! Тележка подпрыгнула и радостно скрипнула. Степан Степанович даже не оглянулся. Пока всё шло удачно:

  «Когда стихи ложатся тихо
  На белый лист строкой живой…».

 Да, простенько, а неплохо. Успокоил себя поэт.
    Тем временем он уже свернул на лесную дорогу, которая вела к речке и к роднику. Подходя, было заметно что народ есть - очередь человек из пяти. Родник был облагорожен резиновым шлангом, постаментом для шланга и деревянным настилом для удобной установки различных плошек. Народ у нас по большей части прагматичный и приносит с собой столько бутылей сколько может унести или увезти если кто приехал на велосипеде. Напор воды, идущий от родника, не отличался ретивостью и по это причине очередь тоже особо никуда не спешила. Но раздумывая над последующим ходом стихотворения, Степан Степанович легко утерял чувство времени, которое неприметным образом помогло ему одолеть долгое ожидание и с полными плошками отправиться в обратный путь. И прямо-таки с первых шагов вдруг к соображениям поэтического порядка пристало слово «неразбериха» неплохо подходящее для рифмы слову «тихо»! Это событие следовало как-то обыграть. Сразу было понятно, что строка примет вид: «И тра-та-та неразбериха…», где «тра-та-та» предстояло опознать, переопределить и приладить к стиху. Тут же началось опознание: «И суеты неразбериха…» В размер попадает, но чутьё подсказывало, что этого недостаточно. «И жития неразбериха…» тоже не проходит по тем же соображениям. А вот «И бытия неразбериха…» как раз! Оно вмещает и житие, и суету каждодневную. Степан Степанович уже не останавливался. Окончание строфы пришло само собой, так сказать, с опытом стихосложения: «Едва очерчена строфой». Вместо «едва» можно и «чуть-чуть», но эти слова всё равно выглядели как подпорки, а хорошо бы добавить смысла. О!

  «Когда стихи ложатся тихо
  На белый лист строкой живой
  И бытия неразбериха,
  И смысл очерчены строфой…»
   
    Так-так, но это ещё не конец, хотя Лопатов уже открывал калитку и входил на свой тоже огороженный участок. Но его-то забор из редкого штакетника и согласно пенсионному доходу сделан по-честному. Всё открыто, всё на виду!
- Во! Ты уже пришёл? - воскликнула жена, выходя из дома ему навстречу. - Слушай, Стёпа, надо бы пропылесосить, хотя бы в комнате. Давно не прибирались. Пылью, грязью зарастаем... - Это Антонина Петровна чуть преувеличила.
- Завтра! - отрезал Стёпа.
- Завтра, так завтра. - Согласилась она.
    Степан Степанович выставил бадейки, отвёз тележку в сарай. Вроде пока всё сделал.
- Степан, скоро обед. Салат будешь? - спросила жена.
- Да.
- Тогда нарви в парнике укропа с луком... Да-а, и огурчик тоже надо и перчик...
 Пошёл в парник. Набрал что просили, принёс.
- Степан, только хотела прилечь. Ты идёшь. Устала. - Продолжала жена уже на кухне.
- А, что ты делала?
- Ковшик из-под сосисок помыла, вилки, кружки. Со стола стёрла, да много чего всего не упомнишь!
- А что не пропылесосила?
- Так за делами забыла. Память плохая.
- Нет, память у тебя что надо! Я пришёл она про пылесос вспомнила, а то в забытьи маялась.
- Степан, ну что ты уже? Ой! Телефон звонит. Порежь салат тут немного. - И скрылась в комнате. У Степана телефон не звонит. К семидесяти годам друзья разъехались, просто ушли. Новых не нажил. Брат в городе с женой — это один звонок в неделю: «Как дела?» И редкие контакты с коллегами: у кого-то  вдруг презентация книги, у кого-то вдруг юбилей, кого-то надо проводить в последний путь и всё! Ещё реже зовут почитать свои стихи.
    Степан Степанович не только приготовил салат, он всё приготовил к обеду:  хлеб, тарелки, ложки, вилки, поставил суп греться. Сел за стол и полная апатия тоже сидела с ним. О стихах не могло быть и речи, но Антонина опять появилась на кухне вовремя.
- Готово? - Спросила она и безответно продолжила. - Это Вика Свиридовна звонила.
Степан понимающе кивнул, мол, объяснять не надо, знаем бывшая твоя коллега, учитель физики. Вика Свиридовна - одинокая женщина. Как многие учителя  мужественно отдала всю себя школе. Семью завести не выпало и что остаётся делать одинокому человеку в годах? Только поболтать с сослуживцами, попенять на жизнь, осудить нынешнее распутное время.
- Что хотела?
- Говорит, что в городе дождь с утра. Странно у нас нет...
- Вы об этом говорили двадцать минут?
- Степан, ну что ты уже? Вчера её в магазине обманули. Ценник на гречку стоял один, а денег заплатила на 10 рублей больше! Дома только увидела. Обратно не пошла, а вот осадок неприятный остался. Помнишь? Нас по весне тоже так обманули?     - Степан Степанович снова кивнул. Обед был в разгаре. Салат съеден. Антонина Петровна наливала суп, потом наливала компот. Доставала булку. Солнечный день стрекотал, жужжал и пел прямо в открытое окно, но всё равно было тоскливо в доме. Надо сказать, что семья Лопатовых, при любых обстоятельствах, легко укладывала дачные будни в строгие рамки распорядка дня. В девять — завтрак, в тринадцать тридцать — обед и тихий час, в пятнадцать ноль-ноль — полдник, в девятнадцать - ужин, в двадцать три — отход ко сну. Такой уклад нарабатывался годами, притирался между супругами и в итоге получил приведённую выше отлаженную стройность.
- Степан, я тут на полдник Шунькиных пригласила. А что? Посидим, попьём кофейку с пряниками, с конфетками, поболтаем. Свои ведь. Давно гостей у нас не было.
- Хорошо.
    Шунькины Иван и Мария действительно приходились родственниками Антонине Петровне. Если быть совсем точным, то сам Иван был ей двоюродным братом, а Мария жена его. Супруги Шунькины — тоже пенсионеры, но года на три постарше четы Лопатовых, хотя после семидесяти лет все ровесники. Участок Шунькиных находился недалеко всего через одну дорожку от Лопатовых.
    По завершении обеда, согласно утверждённому распорядку дня, наши дачники улеглись на тихий час. Жилая комната  делилась на две части печкой и книжным шкафом, которые находились по правую руки от входа. Между ними получался проход  в спальную половину. Там за этой условной перегородкой находилась кровать, комод и телевизор. По левую руку от входа в комнату компьютерный стол, не разборный диван  и бельевой шкаф, а чуть далее напротив окна овальный стол для чтения и прочего удобства.
    Антонина Петровна пока ещё тыкала пальцем в телефон. Степан Степанович  отвернулся к стене, пристроил правую руку под голову, закрыл глаза и вспомнил недавно сложенные строки. Теперь надо было склонить к содействию, если не вдохновение, то хотя бы радость творчества, оставленную им в растерянности на улице ради обыкновенного обеда и мира в семье. Ну, это так, к слову. А если здесь постигнет неудача, тогда можно мобилизовать упорный труд. В любом случае, уже ничто не могло учинить препятствия стихосложению. Степан Степанович мысленно вернулся к новорождённым строчкам. Он припоминал, что там уже сказано о «бытие» вообще и «смысле» некотором и не доставало ещё чего-нибудь. Чего-нибудь не материального, как «бытие» и не такого строго, как «смысл». Должна быть, по его мнению, какая-то определённо-неопределённая явность. Допустим, «любовь», «душа»? но с такими словами следует обращаться крайне осторожно, ввиду непомерной их изношенности множеством поэтов совершенно различной квалификации. И если слова не дряхлеют, то вполне истираются, приедаются, набивают оскомину и становятся трудно применимыми для серьёзных авторов. К тому же предполагаемое слово должно было продолжить линию «бытия и смысла». Округлить и дополнить, а значит проектируемая строка будет начинаться с союза «и»! Тогда, согласно ямбу, который твёрдо фиксирует в первой строфе размерное звучание стихотворения, «любовь» и «душа» отстраняются окончательно от дальнейшей работы, по случаю не попадания в размер. Необходимо слово с ударением на первом слоге и со всеми ранее указанными качествами. «Есть такое!» - просиял с закрытыми глазами Степан Степанович. «И чувство... Именно «чувство», а не «чувства». - он успокоился, расслабился и... заснул. Через час он проснулся, Антонина Петровна не смыкала глаз и продолжала тыкать пальцем в телефон и всё равно она учуяла, что муж проснулся.
- Степан, встаём. Уже три часа. Скоро Шунькины придут. - И правда только они успели ополоснуть залежавшиеся лица и приготовить стол, как в дверь постучали.
- Хозяева дома? Гости пришли! - Почти в один голос весело защебетали Шунькины.
- Входите! - Отозвалась Антонина. Родственная компания уселась за стол. Кофе уже был сварен. Шунькины ещё принесли пирожки с рисом собственного приготовления. Зашумела бессодержательная беседа, но с юмором, с общим понимаем и участием всех кто присутствует. Странно люди живущие рядом, имеющие родственные связи, имеющие, по сути, общие взгляды на жизнь, а встречаются раз в сто лет. Ну, это я малость преувеличил, но хорошо, что встречаются! Но в компании потихоньку новости и шутки начали заканчиваться, что про себя и подметил Степан Степанович. Он взял слово, и ссылаясь на редкие встречи, обязал гостей слушать его новые стихи. Они были итак не против. Лопатов старался читать стихи с выражением, но получалось не очень, Шунькины по-родственному тепло встречали его поэзию, даже иногда аплодировали. Конечно, поэту очень важна живая реакция читателя, слушателя, чтобы понимать, где он промахнулся, где он сфальшивил, а если удалось стихотворение и принято по-доброму публикой, тогда это вдохновляет автора и способствует новым прекрасным порывам души!
- Степан, тебе обязательно надо писать! У тебя талант! Надо печататься! Степан, надо писать! Ты настоящий поэт! - Восклицала по окончании чтения Мария, Иван по-мужски сдержанно поддакивал. Степан Степанович согласно кивал и пребывал в приподнятом настроении, супруга его, как человек тоже причастный каким-то боком, к этому скромному успеху, просто улыбалась, но кофе уже выпито, пирожки и пряники съедены, культурная программа исчерпана. Шунькины стали собираться домой. Антонина Петровна взялась убирать со стола, Лопатов пошёл провожать гостей. Потом вернулся к дому. Гости, конечно, оттяпали часть особо важного рабочего времени, но зато пополнили дух свежей уверенностью, радостными надеждами и самое главное подтвердили некую востребованность его труда.
    Жена сидела на веранде и копалась в телефоне.
- Тоня, я нужен? - спросил Степан Степанович.
- Ты всегда нужен. А, что?
- Ну, у меня дело... Я пойду за компьютер. - Антонина Петровна, женщина иногда понятливая, кивнула: «Иди.» Больше всего он любил работать за компьютером. Включал настольную лампу, запускал текстовый редактор и уплывал во вновь создаваемое стихотворение. Время было около четырёх, пожалуй самое лучшее время для работы. Свежесть мышления после дневного сна и чашечки кофе, а сегодня ещё и после задушевной по-домашнему тёплой посиделки непременно должно приводить к успеху. Степан Степанович не забыл своего начинания и следуя за словом, за логикой слова стал двигать процесс мышления и сочинения далее. Итак, первые четыре строки уверяли, что всё очерчено строфой. «Вот бы и «чувство» как-нибудь очертить, заключить в какие-то рамки, придать форму.» - размышлял Степан Степанович. - «Да, «чувство» в форме что-то новенькое и похоже на кулич в детской песочнице. Вот-вот развалится... Но если допустить, что не развалится, что оно имеет свою невидимую, внутреннюю структуру, тогда надо отыскать эту структуру. Где её искать? Вообще внутреннее строение есть у самого ямба. Это строение определено как стихотворный размер. У него он двустопный... Но размер и есть форма... Получается «чувство» в двустопной форме.. Гм,. Неплохо. Надо встроить сие логическое заключение в тот самый ямб.»
    Степан Степанович почесал затылок. К стати, великое дело почесать затылок вовремя, когда мысль ещё кружит облаком и не даётся, то почесать затылок или хотя бы потереть виски, особенно некурящему, просто необходимо! Такая нехитрая манипуляция частенько приводит мысли к общему знаменателю. Степан Степанович, конечно, ни о чём таком не думал и действовал исключительно рефлекторно, может быть интуитивно, однако, всё было сделано правильно и слова сами собою, как по волшебству улеглись в размер. «И чувство вдруг в двустопной форме...» Однако, оригинально» - быстро похвалил себя, вбил в компьютер и продолжил. - «Чувству надо теперь придумать дело.» Но до дела не дошло.
- Степан, вода в умывальнике закончилась. Иди посмотри. - Раздался голос жены. «Господи! Да, когда же это закончится?» - взмолился сочинитель. Хмуро, молча, показательно прихлопнув дверью, потащился на улицу. С тыльной стороны дома прямо напротив метрах в десяти стоял сарай. Справа у сарая были пристроены леса, на этих лесах стояли две столитровые бочки. В одной из них закончилась вода. Надо  переключить краник на другую бочку, а пустую наполнить. Скважина с электрическим насосом тоже находились рядом. Лопатов запустил насос, убедился, что вода пошла через фильтр и в нужную бочку. Эта вода супругами не использовалась как питьевая. Эта вода предназначалась, так сказать, для текущих нужд: помыть руки, помыть посуду, постирать бельё и для душа, конечно. Ну и так по необходимости.
    Набор воды в бочку занимал чуть больше пятнадцати минут. Но было необходимо наблюдать за процессом, чтобы не допустить перелива, чтобы вода лишний раз на попала на сарай. Бочки приобретены специально из белого пластика, потому было видно сколько воды уже набрано.
    К сожалению, трепетное стрекотание насоса не могло вернуть утерянную поэтическую одушевлённость и загубленную точность мышления, но зато могло вместе погоревать со Степаном Степановичем и посетовать на судьбу. Он, высокий, ещё статный мужчина, напоминающий телосложением входную дверь, крепко сжимал  губы, чтобы силой удержать не цензурный слог. На каменном лице его едва не пробивались слёзы, но голова  всё равно держалась гордо и непоколебимо. Деваться некуда. Эти пятнадцать минут безвозвратно исчезнут в пучине времени и никаким добрым словом не будут помянуты. Сколько таких пустых пятнадцать минут уже сгинуло в бездну и счёту не поддаётся. А если вспомнить, что Степан Степанович на седьмом десятке и у него каждая минутка на вес золота, тогда становится ещё тяжелее  переносить отлучение от любимого дела. Но кануло в лету бесконечное время набора воды. Парадокс! Прямо сейчас эти пятнадцать минут вдруг показались ему бесконечными. Ну, да ладно. Он вернулся в дом. За компьютер идти уже не мог, не хватало сил. Надо опять всё наработанное поднимать, восстанавливать, перебирать,
складывать для чего необходим огонёк вдохновения. А где ж теперь его взять? Лопатов Степан Степанович сидел на кухне, подперев руками голову.
- Сидишь? - Вышла из комнаты Антонина.
- Да.
- Воду сделал?
- Да.
- Случилось что-то?
Нет. - Для Антонины Петровны вправду ничего не случилось.
- Но я же вижу. Что-то случилось...
- Тоня. - Степан Степанович пристально посмотрел на жену. - Я нахожусь не здесь. Я на другой планете. - Эти слова читались, как: «Я пишу, не мешай.»
- Хорошо. Хорошо. - Покорно согласилась супруга и через паузу продолжила. - На ужин что будешь есть?
- А что есть?
- Котлеты. Что варить гречу, рис, макароны?
- Гречу.
- Хорошо.
    Степан Степанович от греха подальше ушёл в комнату. Всё-таки сел за компьютер. Перечитал готовые строки, что не принесло облегчения. Перечитал ещё раз. Чем там всё закончилось? Вскоре вспомнил, что чувству надо придумать дело, то есть связать его с глаголом, но не громким. Как связать с глаголом, когда чувство суть нематериальная. Что, вообще, оно может кроме того, что задать встряску мозгам и телу какой-нибудь мечтой, надеждой, любовью? Боже упаси, вожделением! Нет, не то... А, когда тишина в душе, спокойствие ведь тоже чувство. А, если фантазия затевается, то зарождается предвкушение, потом разгорается желание. Стоп-стоп! Сейчас опять придём к потрясениям, встряскам и прочим бедам! Надо отъехать назад. Разгорается желание, оно только разгорается никого не трогает, потом горит желание, тоже никого не трогает, раз горит значит светится. Ага. Ну пускай чувство горит и что ещё? Светится? распространяет свет? иными словами сеет свет... Кажется, складывается... Лопатов  уверенно зашлёпал двумя обученными пальцами по клавиатуре и шёпотом повторил:

  «И чувство вдруг в двустопной форме
  Горит и сеет лунный свет.»
   
    Собственно, что-то нормальное вышло, но удовольствия не доставило, потому что вышло без волшебства, без той воздушной лёгкости ради которой и творит человек. Эти строки были созданы одним тяжким трудом, который превозмогал житейские тяготы, но увеличивал  внутреннюю усталость поэта и лишал заслуженного отдохновения. Степан Степанович откинулся на спинку стула, вглядываясь в очертания строк, словно художник, который пытается оценить свою картину с расстояния. Он считал, что видимая графика стиха тайно влияет на восприятие стихотворения, потому рисунок строф тоже имел значение.
- Стёпа, иди газ закончился! Надо баллон поменять. - Голос жены вернул на землю Степана Степановича. Он побрёл в сарай, взял гаечный ключ, взял полный баллон с газом. Пошёл менять. Газовая плита с  двумя  конфорками находится на кухне, чуть правее от обеденного стола. Место баллона под этим правым столом, потому что баллон небольшой всего двенадцать литров. Удобно для дачи: места занимает мало и не тяжёлый для переноса. Замена - операция недолгая, но всё равно отнимает время, отвлекает, раздражает и не способствует скорому возвращению на покинутую планету.
    Пока Лопатов возился с баллоном, пришёл Мурзик.
- Стёпа, Мурзик пришёл! Слышишь мяукает на улице? - Мурзик — бездомный кот, небольшой, чёрный с белыми лапками. Вполне симпатичное существо. Почему-то выбрал это семейство и стабильно ходит сюда столоваться.
- Не слышу. - буркнул Стёпа!
- Я пойду его покормлю, а ты как закончишь поставь макароны вариться. Я недолго.
- Так вроде гречу... загадывал?...
- Значит не угадал, макароны доесть надо, а то что они валяются?
- Почему валяются? Они лежат...
- Стёпа! Ну, доесть надо! Я пошла.
    Лопатов подсоединил новый баллон. Старый понёс в сарай.
- Котик миленький, ай котик миленький, иди сюда. Корма вкусного дам. Паштету куриного тебе дам. - Приговаривала Антонина. Котик бежал за ней и ещё сильней мяукал, а когда она накладывала еду в миску так он от нетерпения и благодарности мордой тёрся о её ноги. - Кушай, сладкий, кушай мой красавец...
    Степан Степанович вернулся в дом. Включил газ, поставил ковшик с водой, присел между столами на табуретку в совершенно бессмысленном состоянии! Через несколько минут вода закипела. Воду посолил, засыпал макароны. Всё это время с улицы доносились обрывки милого разговора Антонины с Мурзиком, который отвечал на её любезности певуче-протяжным: «Мяу!»
    Антонина Петровна вернулась как раз вовремя, когда надо было сливать воду. Стол к ужину готов. Хлеб, тарелки, ложки на месте, котлеты в микроволновке. Антонина раскладывала макароны, добавляла масла, доставала котлеты, но было на кухне тихо. Так и поужинали. Антонина, то ли чувствуя некоторую вину, то ли задумавшись, помыла посуду. Степан Степанович вернулся за компьютер. Вскоре пришла в комнату и супруга. Вечер. Около семи. Согласно дачному распорядку, включила телевизор, легла на кровать.
- Тоня, пожалуйста, убавь звук. - Взмолился Лопатов. Убавила. Немного. Пусть так... Телевизор опять бойко рассказывал, что в России воруют, что плохие дороги и, как измученные всем этим, чиновники воюют с неразберихой бытия. Хочешь, не хочешь, но звук проникал в уши Степана Степановича, однако, он прилагал титанические усилия, чтобы дописать своё стихотворение. Опять и опять перечитывал строки прошедшие авторский досмотр, пытаясь продолжить начатое. Постепенно звук телевизора становился удалённым и что-то начинало проклёвываться инопланетное. Первое что надо было сделать — это придумать рифму к слову «форма». Выбор был небольшой. На память приходило только «но'рма» и «ко'рма» (спасибо Мурзику), но на них надежды было мало. Просто потому что сама поэзия достаточно капризная штука. В стихах необязательно, но очень важно чтобы рифмы принадлежали к разным частям речи, а значит, допустим, рифмы глагольные, как часто употребляемые и тем самым заезженные, алмазной ценности практически не имеют. Легко отметаются рифмы «реформа», «платформа» и подобные им, в виду того, что они однокоренные, напоминающие известную рифму «полковник-подполковник» которая только вызывает смех в творческом сообществе. Однако, надо придумать что-то. Очень часто от найденной рифмы зависит и поворот стихотворения, то есть часто рифма определяет о чём дальше будет говорится. Не всегда поэт может управлять движениями народившихся строк. Иногда ему приходится подстраиваться, следовать за словами, а не управлять словами. Сейчас, когда Лопатов ещё не знает чем закончится стихотворение именно это и происходит. Кроме всего прочего в начале было заявлено: «Когда стихи...» Это «когда» уже определяет будущее окончание. Особенно, если вспомнить Чеховское ружьё, повешенное на стену в первом акте и обязанное выстрелить в четвёртом. В таком случае после «когда» неизбежно приходит «тогда». Значит слово «тогда» обязательное слово для этого стихотворения. Степан Степанович не любил писать длинные стихи. Он считал, что достаточно всего две строфы, причём первая строфа — одно предложение, вторая строфа — второе предложение. Всё! Мысль высказана! Ну, это в идеале... Таким образом стихотворение уже должно заканчиваться. Легко сказать закачиваться. По сути, всё сказанное вначале итак известно, а по сему в последних строках надо палить огнём или хотя бы подсвечивать вишенку на торте. А что имеем(?): вишенки на торте нет, рифмы нет. Вперёд работать! Может быть надо попытаться намычать, набубнить рифму, как это делал Маяковский, то есть поискать что-нибудь просто созвучное слову «форма», точнее «форме». Скажем, «форме-кроме», нет плохо, «форме-корни» тоже нехорошо, «форме-ровни» - относительно, «форме-кровный», нет если только сравнительная степень «кровней», ну может быть... «полнокровней», «хладнокровней» - вот, вот оно слово! Итак, получается:

  « Когда стихи....................
  Тогда (пусть будет) смелей и хладнокровней...»

    Надо записать! Надо успокоиться! Надо подумать! Степан Степанович давно признал, что стихи можно сочинять лишь в равновесном состоянии, когда тебе ни холодно, ни жарко. Тогда только можно работать со стихом, тогда только можно легко его резать, править, перекраивать без сожаления до полного повиновения автору! Но если ты написал стихотворение душой, а ещё хуже кровью и слова вырваны из сердца да как же их тогда можно тронуть? Нет, со словами надо быть строгим. Пусть они горят в «строке живой» и не мешают творить, потому и должен возвышаться поэт над объявленными им страстями сдержанным и решительным.
- Стёпа, а тут президент Польши слышь чего говорит? - Как-то вдруг, совершенно не вовремя и опрометчиво Антонина Петровна решила привлечь мужа к обсуждению политических речений.
- Стёпа, слышишь? Стёпа? - И даже ломиться стала в творческий процесс Лопатова.
- Тоня, я же говорил, что я на другой планете. Да, леший с ним, - он повысил голос. - с этим президентом Польши!
- Стёпа, я не могу знать когда ты на другой планете. Не в скафандре, не в ракете, значит здесь на белом свете! - Антонина неожиданно для себя самой вдруг брякнула в рифму. Это было бы может и ничего, но она ещё и хохотнула, а Степану Степановичу уже почудилось, что она загоготала. Он задымился... Сначала, молча, потом пошла речь.
- Я уже говорил тебе. Что я всегда на другой планете! Ем, сплю, за водой иду, телевизор смотрю — я всё равно на другой планете! Неужели это сложно понять и помнить! Ты не первый день замужем! Если я здесь, я сам заговорю! - Степан Степанович всё сильней и сильней распалялся. Он встал, шагнул к середине комнаты. Антонина Петровна осознав свою ошибку, молчала. - Я тебя всегда просил помочь мне!
- Как же я могу тебе помочь? - Удивилась Антонина Петровна.
- Как-как! Не вешать на меня всю эту бытовую мелочь! - Он взорвался. Взорвалась та ядерная смесь, которая копилась в нём весь день, и полетела по дому ударной волной. - Я не могу творить стихи, когда надо порезать салат, пропылесосить, убрать пыль, вынести мусор, погреть обед, полюбоваться на кошечек и собачек! Когда надо угадывать что на ужин и самому же  в итоге его сготовить! Это можно сделать самой? Мне плевать на всех соседских кошечек и собачек, когда я пишу! Мне плевать на всех президентов Польши, когда я пишу! Вон, Мария сказала: « Стёпа, тебе надо писать! У тебя талант!» - Это не мне она сказала. Это она тебе сказала, чтобы ты освободила меня от всякой мишуры! Чтобы ты ко мне относилась как к Мурзику! В конце-то концов чем я хуже Мурзика!  Я несу всю техническую часть дома! Всю ремонтную часть! Все постройки на мне! Газ, дрова, вода, заготовки на мне! Когда ты ходила последний раз в магазин?  - Он вдруг  поник угасая, и почти прошептал - Что ж не помочь-то мне?.. - И рухнул на стоящий сзади него, диван. Было видно, что он ещё раза два глотнул воздух, но всё равно замер. Телевизор что-то говорил, что-то показывал. Прохладный ветерок чуть задевал лёгкую оконную занавеску. В комнате настойчиво ярко горела люстра. Всё было напрасно. Он сидел оцепенело подобно манекену. Он умер. Он умер в муках, в досаде и боли. Умер поэт. В нём умер поэт. Тяжелый ком подкатил к горлу.  Теперь неделю, а то и больше он не сможет ничего! Ни одного слова не сможет привязать к смыслу и к рифме! В такие дни Лопатов ощущал себя совсем неполноценным, замшелым пенсионером! Антонина Петровна отвернулась и кажется тупо смотрела в телевизор. Он тоже тупо смотрел в тот же телевизор.
    Великий Антуан де Сент-Экзюпери говорил: «Любить значит вместе смотреть в одном направлении.»  Мм-да. Хотя с возрастом любовь меняется. Может быть эта ежедневная помощь друг другу в этих годах и есть любовь, сила которой ослабла, но сама-то невидимая душа любви  жива!...
    Ну, это так, к слову, а для полноты картины и ввиду личного сочувствия Степану Степановичу привожу полностью его последнее стихотворение. На сём и заканчиваю свой рассказ.

Когда стихи ложатся тихо
На белый лист строкой живой
И бытия неразбериха,
И смысл очерчены строфой,

И чувство вдруг в двустопной форме
Горит и сеет лунный свет,
Тогда смелей и хладнокровней
Я верю в то, что смерти нет.

(17.10.2025 — 07.12.2025)