Славик

    Звонок для Славика был неожиданным и очень желанным. Он вернулся из Германии от своего школьного товарища Кристина, где перебивался случайными заработками, а когда гостевая виза кончилась, приехал назад, в Воронеж.
    С женой полный разлад вышел. У неё одеть, обуть нечего, ребёнок растёт без отцовской заботы и внимания, и он, Славик, совсем никакой муж и отец. Жена плакала, Славик обильно потел. Не возражал и не огрызался.
    А звонил Олег, тоже одноклассник. Олег работал в Москве. Работа тяжкая, неблагодарная, опасная, но платили неплохо, особенно в последнее время. Следователь по особо важным  делам.
    Так вот, Олег вычислил по интернетовской паутине Славика и позвонил ему. Просто так.
    Славик сразу захныкал о своём бедственном положении, безденежьи, разладе в семейной жизни, и друг детства пригласил его в Москву. Славик прикатил на другой день. Друзья встретились.
   - Знаешь, я хотел в Германии зацепиться. Там клёво.
   Славик потянулся. Короткая майка приподнялась, живот, белый молодой жирный живот, полез из штанов. Складка чуть пониже пупка нависла над ремнём. Он одернул майку, опустил руки.
-Меня Кристин вызвал. Ты помнишь Кристина?
-Что ты мелешь? Я с ним с первого класса за одной партой. Это ты прыгал, как вошь на гребешке.
   А мы все годы – на предпоследней, у окна.
   Славик будто не слышал слов Олега, на вошь не обиделся. Он ни на кого не обижался. За это Славика в классе любили. Он не понимал шуток и всяких там намёков. Для него всегда всё было ясно и просто. Ему говорили: «Славик, мы хотим пельменей». Никаких проблем. Он подпрягал маму, совхозную повариху, младшую сестрёнку, суетился сам, и в назначенный срок вся классная компания собиралась у него дома. Водку тогда не пили. Винцо по малости. И пельмени уплетали. А те лоснятся выпуклыми мордашками от домашнего коровьего масла, улыбаются в круглой огромной чашке, в рот просятся. А мать Славика, тётя Маня, чашку, как бывалый баскетболист мяч, обхватит руками, дрогнет всем своим упитанным телом, и полетят пельмени, всхлипывая, вверх и веером плюхнутся на дно посудины. А тётя Маня очередную порцию из кастрюли выгружает. Опять вздрогнет телом, чтоб, значит, холодные и горячие перемешались – и на стол. Мама Славика готовила очень вкусно. Славик ел много, поэтому всегда был толстым. А теперь, к тридцати годам,  стал ещё и лысым. Только по бокам, за ушами, торчали редкие спутанные космы. Лицо у Славика круглое. Щёки лоснятся, как те пельмени. Нос начинался не от лба между глазами, как у всех людей, а как-то сразу вырастал над верхней губой. Кожи на лице будто не хватало, уголки рта тянулись за уши, отчего Славик постоянно улыбался.
   -Я с женой развёлся. Не, не развёлся – просто ушёл и сейчас нигде не живу, - и заулыбался во всю свою круглую рожу.
   Олег взбесился. Он знал, что его друг детства нигде не работал, о жене и ребёнке забыл. В Германию ему захотелось! В гости! Не вкалывать же он туда ездил, а пиво дуть. Об этом он и сказал ему и ещё добавил:
   -Славик, на тебе надо воду возить постоянно. Ты таким же ослом и остался. Тебя стегать надо.
   -Какую воду. Ты чо? Когда это?
   -Это иносказание, Славик, тебе не понять. Есть такая поговорка: «На дураках воду возят».
   Славик пообмяк, но всё же попробовал защититься:
-Вы всегда надо мной смеялись. Но то детство было. Ладно. А теперь-то чего? Жизнь-то взрослая идёт. Чо вы все взъелись?
-А ставки растут, Славик.  Знаешь, что я думаю? У всякого человека нет никаких периодов. Всё это Лев Николаевич выдумал: «Детство, Отрочество. Юность». Есть у человека просто жизнь. И подлец в семь лет будет подлецом и в семнадцать, и в семьдесят. Только подлость с возрастом подлее становится. А ты как думаешь?
   Славик выкатил глаза. Лысина от напряга мысли покраснела и покрылась, как солью, потом. Он хотел что-то сказать, но слова не шли, таких в его лексиконе просто не было. Наконец он выговорил:
-Вот это да! Я такого ещё не слышал. Ну, ты набрался! А я думаю: вот тридцать стукнет – за ум возьмусь.
-Я, Славик, тоже когда-то так думал. И вся жизнь до этого думанья прожита впустую. Надо думать и начинать делать сейчас, вот прямо здесь. Когда тебе говорят: «Вот докурю эту пачку – и курить брошу», - знай – это ложь. Курить бросит тот, кто сию минуту пачку дорогих сигарет бросит на землю и затопчет собственными ботинками. Пьянство то самое же. Пьющий раскупорит бутылку и скажет: «Всё. Последняя. Больше не пью». Не верь. Ложь. Если водку в песок выльет, пустую бутылку бомжу отдаст, тогда поверить можно. Так-то, Славик. «Теперь или никогда». Обломова помнишь?
-Вот это да! – прошептал Славик. – Я до такого не докатил. Ты где ж этого всего набрался?
    -Жизнь заставила.
    Они замолчали надолго. Славик боялся, что Олег может потребовать от него выбросить сигареты и сказать: «Всё, не курю больше». А сигареты дорогущие. Друг прямо сейчас купил. Славик только одну выкурил. Аромат чудный. Он так возвышался над всеми, когда раскрывал пачку, и очень удивлялся, что люди шли мимо, совсем не замечая его и не завидуя ему. Нет, затоптать собственными ботинками…это не в его силах, и Славик поспешил поменять тему:
   -Знаешь, Кристин там, в Германии, к соседке своей ходит и трахает её. Ты понял? А мне говорит: «Стой здесь и смотри, чтоб Таня не нагрянула». У него жена и соседка, а я на шухаре и без никого. Ты понял? Во как! А я Кристину кричу. Слушай, Кристин, скажи бабе своей, что любовница. Мол, Славик, ну, я то есть. Усёк? Уже три месяца без фрау. Скажи ей: ох русский тебя отгладит! Не пожалеешь.
Олег хохотал громко. Люди оглядывались. Успокоившись, сказал:
    -Кристин тебе ответил: «Ты что, дурак?».
    -Точно. Откуда ты знаешь?
    -Я Кристина знаю. Да и любой нормальный так ответит.
    Славик таращил белесые глаза свои и переминал ногами.
    На другой день Олег вывез Славика на биржу труда. Передал его какому-то Махмуду, и скоро друг с животом, похожим на только что испечённый пончик, оказался на загородной стройке. Дом был трёхэтажный, с подвалом, гаражом, баней, бильярдным залом. Славик забыл об обиде на Олега, что так быстро определил его в рабство, таращил на все прибамбасы глаза, цокал языком и думал: «Это ж надо две уборщицы держать, чтоб чистота и порядок в доме царили». Он так забылся, что долго не мог понять, кого зовёт бригадир Махмуд: «Эй, орыс, ты где?». Славик вспомнил, что «орыс» и по-казахски значит «русский». Это ж его, Славика, кличут. Надо было таскать носилки с песком на самый верх. Там был стеклянный купол. Работа тяжёлая. Пот потёк по лицу уже на третьих носилках. Напарник, сухой и жилистый, ходил, как заведённый, и от работы, кажется, высыхал ещё больше и становился ещё чернее. Песок становился тяжелее и тяжелее. А надо его – целую пропасть. Когда, наконец, подушка была заложена, понадобился щебень. Чёрный от природы и от загара таджик был похож на сухую выгоревшую ветлу. В Казахстане из неё, ветлы, черенки на вилы делали. Вырезали длинную тонкую жердину, пусть и гнутую, загоняли её в металлическую трубу до полного высыхания. Черенок получался ровным, крепким, лёгким. Потом его долго обрабатывали наждачной бумагой, стекольным осколком, пока он не становился гладким, как кость, обглоданная Шариком. А до обеда, ох как далеко! Солнце застыло будто. Зависло над лесом в дымке, смеётся над миром. Солнце высоко. Кружит себе по небу, взирает на суету человеческую. Недаром ему Маяковский крикнул: «Ну-ка, слазь!». Славик никак не мог вспомнить, что ещё кричал Маяковский, он знал только, что «слазь» там точно есть. Его размышления прервал Махмуд: «Эй, курим!» - и застрекотал по-своему. Все кивали головами, и бригадир укатил. Минут через десять все зашевелились, и снова пошла работа. Таскали мешки с цементом, делали раствор, штукатурили стены, обкладывали цоколь красным камнем, а Славик со своим таджиком продолжали таскать щебень на самый верх. Он только сейчас понял, что там, наверху, будет обсерватория. Телескоп установит хозяин и будет любоваться небом. «От, сволочь,- размышлял Славик,- он будет стресс от ворованных денег снимать, а ты тут карачишься до изнеможения». Мысли клубились под его лысым черепом, удивляли своим обилием, небывалым объёмом и разнообразием. И таджик этот, чёрт черномазый, хитрый, шельма. Впереди шагает, а когда они идут по лестнице, большая тяжесть щебёночная на его, Славика, руки падает. Он хотел было перехватить верхнее место, но таджик ни в какую. По-русски ни бэ ни мэ, только руками машет, то наверх, то на кучу с щебнем показывает. Пришлось согласиться.
    Махмуд обед привёз. Сыр, хлеб и чай в термосе. Все забормотали, казалось, хором. Славик только вертел головой. Сначала не понимал ничего, но потом стал выделять слова, которые он часто слышал в Казахстане и определять их смысл. Так он выделил слово «ет». Неожиданно понял: «Ет керек», - означает: «Надо мяса». Значит, все требуют мяса. Он тоже сыр и хлеб жевать после носилок с песком и щебнем не намерен. Махмуд лопотал по-своему, а Славик опять понял, потому как вычленил слово «акша». Он знал – это деньги и понял, что хозяин будет давать на еду деньги. А пока, значит, сыр, хлеб и чай. Когда и сколько будет денег, понять было невозможно. Слова сливались в сплошной поток, да и язык был не казахский, а более тягучий, в нём было больше звуков не произносимых по-русски. Ели быстро. Сосредоточенно жевали ломти сыра, запивали его сладким чаем.
   -Вы таджики? – ни с того ни с сего вдруг спросил Славик.
   -Киргизы мы, - за всех ответил Махмуд и добавил, - они не говорят по-русски.
   -Во попал, - вслух бормотал Славик. –  От друг удружил, так удружил. Во, попал! Киргизы. Ну, я русский, ладно, меня с Казахстана погнали. А вы, за каким хреном сюда подались. Мне, вроде, бежать некуда, Так сказать «Россия - Родина моя», - фразу из песни он пропел громко и повалился на кучу с песком, и вспомнил, как всё начиналось тогда в Казахстане .
    Мать в тот день не попала в баню. А какая была баня! С сухим и водяным паром, с выходом в бассейн. Комната отдыха и бильярдный зал. Хорошо было. Это только сейчас ощущаешь, когда всё потеряно. И не для отдельных каких-то новых русских, а для всех людей. Пиво и шашлыки копейки стоили. Во, жили! Тогда мать пришла и долго плакала. Началась травля русских. Русские оказались виноваты в том, что и среди казахов появились алкоголики, что и женщины-казашки стали вступать в половую связь до свадьбы – во всех бедах оказались виноваты русские. Потом стали закрывать русские школы. Всё делопроизводство перевели на казахский язык.
   -Эй, орыс! – тощий киргиз стоял над ним и носком своих сандалет толкал подошву немецкого ботинка.
    Славик застонал. Ему стало невыносимо тоскливо оттого, что были прерваны его размышления, что опять надо таскать тяжеленные носилки и что противно ныли от перенапряжения все мышцы и косточки. Но вставать надо. Он еле – еле дотянул до вечера. На ужин был опять хлеб, сыр и чай, но такая усталость сковала тело, что для возмущения уже сил не осталось, и Славик бухнулся на матрац в углу самой дальней на первом этаже комнаты.
    И киргизы сюда же, таджики сюда, молдаване, украинцы – все в Москву двинули. Да разве простые казахи виноваты…, дальше размышления не шли, сон навалился сразу, и снились Славику бескрайние казахские степи, разливы его родного Ишима, самой лучшей и самой чистой на свете реки. А весенние  разливы! Море, настоящее море воды. А рыба! Такой рыбы нигде не сыщешь, ни в какой там Амударье. Где та Киргизия, где тот Таджикистан.  Он думал, что они работать не умеют, а только  торгуют. На рынках они все были на одно лицо. А теперь они, черномазые, развили такой темп, что он не выдерживает такого сильного физического напряжения.
Славик проснулся, а сон, кажется, был таким скоротечным, что раннее утро показалось ему поздним вечером.
     Вагон как-то странно дрожал. Дрожали решётки на окнах, пол, мелко стучала от дрожи задвижка, перекрытая замком-цепью. Стучали зубы от холода и общей тряски. Стучали вагонные пары колёс. За окном редкими звёздами трепетала ночь.
В купе было сыро, душно, воняло потом, грязными носками, давно немытым человеческим телом.
-Во попал! – подумал Славик и вытянул ноги.
Работа на стройке развила в нём ранее невиданную склонность к размышлению. Он был всё время один среди людей. Мысли часто заводили его в такие дебри, что он тряс головой, отгонял их и начинал вспоминать дом, маму, речку, табуны, бураны зимой и нестерпимый зной летом. Это его всегда успокаивало, потому что было очень приятно. Улетучивалась усталость, хотелось вернуться домой к жене, бросить ей в ноги пачку денег. И работал, как заведённый.
Есть хотелось всегда. Он проводил руками по своим впалым щекам, опускал руки на дряблый живот и тихо грустил.
   -Зачем я поджёг эту баню? Лучше б дом.
Пары колёс дробно стучали по рельсам. Поезд катил его назад, в Москву. В зарешёченном окне дрожали редкие звёзды.
   -Сволочь, он мочился на меня сонного. Моча даже в рот попадала.
Он ощутил противный горько-солёный вкус её. Вскочил, ничего не понимая, и услышал хохот в дальней комнате. На столе лоснились белые куски жирной рыбы, сверкали красные помидоры, паром исходило только что сваренное мясо.
  -Орыс маклук.- Он тогда вычленил эти слова. Орыс – значит русский. Ему  было известно. Маклук – по - казахски и киргизски – значит дурак, по нашему теперь – лох. Он, Славик, перевести  не мог, но дурной смысл слова понял. А ещё он понял, что все они собирались вечером, когда он падал от усталости, и сытно жрали.
  -На дураках воду возят, - вспомнил он слова Олега.
И правда, он целый месяц делал самую тяжёлую работу. Бетон таскать – Славик. Песок грузить – Славик. «Славики, чито ты спишь многа. Карьера ехать нада». – Вот, суки. И он ехал. Грузил щебень, ворочал камни, долбил землю. А в тот день, к вечеру, Махмуд зарплату привёз. Деньги раздавал просто так, без ведомости. Все брали долю, определённую Махмудом, и отходили. Ему Махмуд дал меньше всех.
   -Орыс маклук, - вспомнилось ему. И смех, и рыба, и варёное мясо. Славик пошёл на Махмуда. Удар в переносицу повалил его на кучу песка. Его били. Били ногами. Он тогда перевернулся на живот и обхватил руками голову.
Очнулся ночью. Звёзды вот также мерцали, как теперь в окне вагон-зака.
   -Зачем я поджёг баню? Надо было дом поджечь со стороны веранды.
Его тошнило. Болел низ живота. Будто что-то оторвалось внутри и упало на таз.
   - За что били?- стучало в висках. – За то, что он русский, за то, что он гражданин этой страны. А они – нелегалы. Им надо прятаться, откупаться от толстозадых ментов взятками. Они – рабы здесь. А дома ждёт их разруха. –  Сам отвечал на свои же вопросы.
    Он почти бессознательно взял канистру с растворителем и обильно облил баню. Это был начерно собранный из брусьев, ещё не обложенный кирпичом сруб. Махмуд часто в жаркий день закрывался в нём. На скобе висел незакрытый висячий замок с ключом. Не задумываясь, Славик закрыл дверь и бросил ключ в кусты.
    Когда он переваливался через забор, пламя охватило уже крышу бани. Через низину за усадьбой он, пригибаясь, поковылял к лесу. На деревьях отсвечивали блики пожара. Лето жаркое, дерево сухое. Огонь бушевал так сильно, что человеческий вопль слился с гулом пламени. Славик только сейчас понял: то был последний мгновенный вскрик Махмуда.
    Славика взяли утром на Ярославском шоссе. Он хотел добраться до Олега, но его в наручниках доставили обратно на стройку.
    На месте будущей бани была куча пепла. Человека опознать нельзя. Это были только контуры тела. Киргизы кучкой ютились на веранде, показывали на Славика, быстро лопотали по-своему.
    Ни следователю, ни на суде он вразумительно не мог объяснить, почему, за что заживо сжёг Махмуда. Все его обиды вдруг стали ничтожными и мелкими. Киргизы ели мясо, а ему не давали – смешно. Денег мало получил? Но он не знает, сколько получили другие, поэтому твердил одно и то же:
   -Я не знал, что он в бане. Не знал я этого.
А следователь задавал вопросы:
    -Замок висел открытым и с ключом?
    -Ну…- пучил глаза Славик и повторял, - я не знал, я не знал.
    -А раньше дверь в бане бывала закрытой? – снова спросил следователь.
    -Ну, - промычал Славик.
    -Не «ну», а я спрашиваю: дверь бывала раньше всегда закрытой? – при этом он особенно выделил слово «всегда».
    -Ну, закрытой.
    -А теперь, среди ночи, оказалась открытой?
    -Ну, - промычал Славик.
    -Не «ну», а я спрашиваю: среди ночи оказалась открытой? – теперь он выделил «среди ночи».
   -Ну, открытой.
   -Значит, кто-то открыл дверь и вошёл внутрь. Так?
   -Да, вроде, так, - только теперь он понял, к чему клонил следователь.
   -Я тогда до этого не докатил.
Он долго молчал и вдруг выпалил:
   -Побили меня сильно, ничего не соображал.
Послышались звуки маневренных тепловозов, залязгали колёсные пары.  Воспоминания прервались. Славик вернулся в действительность. Вскрылись дополнительные улики, дело вернули на доследование. Его везут в Москву. В зоне бывалые сказали: «Добавят. Если на доследование, обязательно добавят».
   При этой мысли Славик содрогнулся. Опять в сизо. Там оказалось куда хуже, чем в книгах детективщики описывают или в кино показывают. «Это ж надо, в еду плевать!» В первый же день подскочил юродивый с проволокой между зубами, наклонился к нему низко: такая вонь изо рта (по-ихнему фан) обдала лицо, и сразу плюнул в кашу. Бросить бы кашу в наглую морду. Славик отставил чашку и отстранился. А эта сволочь, как свинья, стала жрать его, Славика, кашу.
   Его прямо с вокзала привезли в прокуратуру. Он так сильно был удручён поворотом дела не в его пользу, что совсем не обратил внимания на табличку «Следователь по особо важным делам». И только в кабинете очнулся, когда услышал голос Олега: «Снимите с него наручники».
Славик поднял глаза:  справа от него, у стены, сидел Махмуд. Олег подписал какие-то бумаги и отпустил конвоиров. Славик вертел головой, хлопал белесыми ресницами и ничего не понимал. Наступила длинная пауза.
Махмуд встал, подошёл вплотную, достал из кармана деньги: «Славики, это твоя зарплата», - и сунул в немытые руки с грязными ногтями пачку денег. Олег подал знак – Махмуд ушёл. Школьные друзья остались одни.
    -Ну, как школа жизни, Славик? – спросил Олег.
    -Ты объясни по делу.
    -А дело, Славики, закрыто. Киргизы пепел увезли на родину, документов никаких нет, претензий, стало быть, - тоже. Получается: нет бумажки – нет и человека. Так сказать «сгорел на работе».
    -А я, что ж теперь, меня-то куда?
    -Куда хочешь. Ты теперь свободен, как ветер.
    - Дак.., это ж ты..,как же теперь, -  Славик захлёбывался.
    -Поезжай к жене и сыну, заведи корову, кур и кроликов. У тебя это лучше получится. Я Елене твоей позвонил, она знает, поймёт и простит. Кстати, она переехала в село. «Трудолюбовка» называется. Название-то какое! Чуешь! Это по Тамбовской трассе. Найдёшь.
    Жену с сыном на руках Славик увидел из окна вагона. Он рванул к выходу. Поезд ещё не остановился.
    Сын Ванька обхватил мамкину шею и крепко держался. Елена бежала к Славику вдоль вагона. Славик  плакал.