Глава седьмая. Бунт

Роман Бочаров.
Глава седьмая.Бунт.

 Голова болела так, как никогда ранее.
 Обретя цель, Уинстон никак не мог подобрать инструмент. У него была армия, но это была гип. Как их организовать? У них нет структуры, лидеров, ячеек. Они — тот человеческий материал, который требует колоссального давления, чтобы превратиться во что-то плотное, крепкое, в тот инструмент, которым можно будет попытаться нанести удар по Системе. отетическая армия, которая об этом еще не знала. Как донести до неё Идею, которую Смит тоже пока не мог сформулировать? Армия из людей, которые не объединены ни общей целью, ни общим руководством.
 История не знала примеров.
 Сознание пролов было словно вязкое болото, и, попав туда, пытаться его расшевелить было безнадежно. На это требовались целые столетия проповедей, каждая из которых закончилась бы на второй минуте, когда те несколько слушателей, которые были бы невольными её свидетелями, не успели бы даже понять, о чем речь, по пути в полицейский автобус.
 Как их организовать? У них нет структуры, лидеров, ячеек. Они — тот человеческий материал, который требует колоссального давления, чтобы превратиться во что-то плотное, крепкое, в тот инструмент, которым можно будет попытаться нанести удар по Системе.
 Листовки… Да, листовки — это уже интереснее. Их можно тиражировать.
 Личный контакт необязателен. Но их распространение — главная опасность.
 Каждый контакт — риск.
 Каждый человек — потенциальный доносчик. 
 Партия выявит источник за дни, максимум недели.
 А нужно нечто иное. Уинстон смог сформулировать:
 Мгновенное оповещение.
 Мгновенная вовлечённость.
 Мгновенное превращение в сообщника.
 Он ворочал эту задачу в голове, как свой безвкусный ежедневный завтрак.
 Внезапно Уинстон вспомнил, как в свое время в их районе были уничтожены все крысы. Практика по отлову или уничтожению каждой отдельной крысы не давала результата. Нужно было как раз решить задачу вовлеченности самих крыс в собственное уничтожение, которое должно было быть мгновенным и неотвратимым, и чтобы при этом процесс не прерывался и постоянно самовоспроизводился. Эта, на первый взгляд, невыполнимая задача, как оказалось, имела простое решение, которое предложил местный крысолов. Парень, как считалось, невеликого ума. Он просто заразил одну крысу смертельным ядом, который мог заражать ее сородичей и вызывал у них агрессию по отношению к носителю. В итоге крыса благополучно была растерзана сородичами в подземельях Лондона, в результате чего каждая особь, которая в этом участвовала, просто повторила цикл.
 Просто и гениально.
 Уинстон понял, как применить этот способ для решения своей задачи.
 Отчеты о «социальной стабильности». Графа «потенциальные точки напряжения». И там, среди данных о нормах выдачи джина и качества похлёбки, был один, постоянно повторяющийся вывод: «Наиболее эффективным отвлекающим и мотивирующим фактором для низших слоёв остаётся государственная лотерея».
 Лотерея.
 Дурацкая, бессмысленная лотерея с призами в виде пайка или пары носков.
 И, конечно, главный приз. Это была ярчайшая, единственная искра в их сером существовании.
 Мечта о случайной милости Системы.
 Идеальный носитель.
 Яд.
 План оформился с пугающей, математической чёткостью. Он не будет печатать листовки. Он напечатает лотерейные билеты. Достаточно похожие, чтобы их схватили, не глядя. А на обратной стороне, там, где обычно пишутся правила мелким шрифтом, будет напечатана правда.
 Цифры. Констатация. Процент выигрыша.
 И короткая, ёмкая фраза, которая должна была сработать как запал в динамитной шашке: «Забери свое обратно. Сегодня. Нас миллионы. Их — единицы».
 Билет не нужно было прятать — его можно было жадно рассматривать, показывать соседу, обсуждать «выигрыш». Информация распространялась бы со скоростью слуха на распродаже. И каждый, кто держал билет в руках, уже был соучастником.
 Он уже владел запретным знанием, а значит, совершил мыслепреступление.
  Следующий месяц превратился в однообразный, изматывающий конвейер. Уинстон использовал всё: старые копировальные листы, выцветшую бумагу подходящего серо-голубого оттенка, самодельные чернила. Он работал по ночам, в полной тишине, его пальцы покрылись краской, что могло его выдать, потому он тщательно отмывал ее, если ему нужно было выйти из дома.
 Впрочем, он делал это только чтобы не вызывать подозрений, четко по графику.
Он не создавал подделки. Он создавал имитацию. Сходство, которое прол, чей взгляд затуманен усталостью и смутной надеждой, не отличит от настоящего. Он нарисовал простой штамп, имитирующий официальную печать. Добавил притягательные цифры. И на обороте каждого — свой приговор к системе, отлитый в сухие строчки.
 Эта армия не будет управляема ни идеей, ни присягой.
 Это будет просто спичка, брошенная в пороховую бочку.
 Он изготовил несколько тысяч билетов. Титаническая работа одинокого человека.
 Готовая продукция пахла дешёвой химией и свежей бумагой. Он упаковал её в потрёпанный рюкзак.
 Распространение было простым и гениальным.
Он отправился в самые глухие, самые густонаселённые кварталы пролов на рассвете, пока люди еще не плелись на смену, озлобленные и сонные.
 Он не разговаривал.
 Он не агитировал.
 Он просто шёл и ронял пачки билетов у входа в опиумные притоны, у колонок с водой, на грязных ступенях общежитий.
Первая пачка исчезла за секунды. Возникла короткая, молчаливая давка. Серые фигуры сгибались, хватая бумажки, засовывая их за пазуху, в карманы, сжимая в потных кулаках. Он видел, как кто-то развернул билет, его глаза пробежали по лицевой стороне, и губы беззвучно сложились в слово «паёк». Потом он перевернул билет. Уинстон не стал ждать, он уже шёл дальше, роняя следующую пачку в другом месте.
 Так он сеял ветер в надежде пожать бурю. И у него получилось.
 Эффект был не мгновенным, но лавинообразным. Сначала — недоумение. Потом — ропот. Потом — вспышки ярости в отдельных двориках. Билеты передавались из рук в руки, их читали вслух те, кто умел, пересказывали тем, кто не умел. Цифры работали безотказно. Они были простыми, понятными и оскорбительными до глубины души.
 Ложь о шансе на выигрыш была разоблачена. Последняя надежда была отнята.
 Бунт начался с бытовой ссоры у продовольственного распределителя. Какой-то прол, показывая свой билет, потребовал объяснений у клерка. Тот, бледный от его наглости и собственного страха, попытался отобрать «крамольную бумажку». Его вытащили из-за стола и избили.
 Прибывший патруль попытался навести порядок дубинками.
 В них полетели камни.
 Искра упала в бочку с порохом, который все считали давно отсыревшим. Но порох был сухим. Он был высушен годами голода, унижений и дешевого труда.
 И он рванул.
 Загорелись конторы учёта, ненавистные всем.
 Загорелись склады с тем скудным добром, которое им выдавали.
 Загорелись портреты Большого Брата, сорванные со стен.
 Это не был бунт ради захвата власти, это был бунт ради бунта, бунт ради разрушения.
  Уинстон наблюдал с окраины квартала. Он видел, как сначала тонкие струйки серого дыма, потом густые чёрные клубы поднялись над морем жестяных крыш трущоб пролов.
 Он слышал нарастающий рёв — низкий и звериный.
 Потом появились полицейские фургоны. Они въехали в узкие переулки, их сирены выли, стараясь нагнать страху. Он видел, как из них высыпали несколько чёрных фигурок. Они попытались построиться в линию, поднять щиты. И как на них накатилась серая волна. Щиты затрещали, фигурки исчезли в гуще тел. Через мгновение фургон закачался, потом лёг набок, и из него повалил дым. Остальные машины дали задний ход, потом развернулись и умчались, сминая зевак.
 Что что, а в уличных драках пролы были специалистами. Их кулаки были закалены в бесконечных потасовках в местных барах. Толпа почувствовала свою силу и крушила все заслоны, уже даже не зная почему, просто потому, что так делали все.
Система всегда полагалась на то, что пролы разобщены и апатичны. Она оказалась не готова к внезапному коллективному взрыву ненависти.
В глазах Уинстона отражалось багровое зарево.
 Он не чувствовал триумфа, лишь опустошение. Он точно знал, что сейчас система готовится к ответному удару, а у него все еще не было образа будущего, не было Идеи, которая была бы сильнее, чем Система.
 Он знал, что если бунт не будет эскалирован, то он будет подавлен. И это будет концом самого Уинстона, потому что с таким вызовом Система еще не сталкивалась и ответ ее будет ужасающим.
 Но в идеальной, отлаженной машине подавления появилась трещина. Не в идеологии, а в быту, в самой простой ее части. Её показали всем не словами, а огнём. И теперь, даже потушив этот пожар, Системе придётся что-то менять.
 Усиливать репрессии? Тратить ресурсы? Это создаст новые точки напряжения, куда он постарается нанести удар. 
 Но не это было сейчас главным. Уинстон помнил, что в этом мире лишь один человек наполнял его жизнь смыслом, один человек мог понять глубину его чувств, страха или ненависти к Системе.
 Именно этого человека предстояло найти, чтобы найти что-то в себе, что позволит бросить вызов Большому Брату, который уже шел за ним.
 Роман Бочаров.
 2025.