***

И вот вновь керосиновая лампа освещает мою комнату, в которой я доедаю свой скудный ужин. Сумеречная синева вот-вот обратится в ночную чернь, а это значит, что мне пора. Я откусываю в последний раз хлеб и то, что осталось, кидаю в угол. На стук упавшего куска тут же появляется Мирабель и, схватив его за край, тащит в своё убежище. Она потолстела, явно питается лучше, чем я. Хотя крысам понятие хорошей кухни незнакомо: для них всё еда.
Я допиваю чай и подхожу к окну, чтобы выкурить трубочку. Я всегда делаю это у окна – привычка. Я смотрю на город, бордовый от заката, и думаю. Думаю о том, что к этой красоте, уютной и тёплой, как одеяло, причастен и я. Нет, я не создаю её (кому из людей такое под силу), но я и не просто сторонний наблюдатель. Я поддерживаю её, поддерживаю город, в котором она торжествует. Я делаю это уже двенадцать лет, с тех пор, как умер отец, который делал это до меня. Да, это наш семейный секрет. Дело в том, что мы одни из немногих коренных жителей этого города. Большинство горожан появились со временем, привлечённые красотой и сказочной атмосферой нашего «города чудес». Его так все и называют, и есть за что. Взять хотя бы великана, он каждую ночь идёт по городу и рассыпает чудесный порошок, от которого людям снятся волшебные сны. Конечно, большинство считает это местной сказкой или метафорой, но это те, кто спит, мы же, птицы ночные, и мы знаем, что это правда. Я, например, видел его дважды, а ночной сторож так, поди, раз тысячу. Но я отвлёкся, я так и не рассказал о нашем семейном секрете, а очень хочется (хоть это и секрет), ведь это гордость нашего рода, его, так сказать, герб и слава. Так вот, я, к сожалению, не в курсе всей истории, но главное я знаю. Давным-давно, кажется, лет так сто назад, когда наш город был ещё совсем молодым, в него пришёл злой волшебник (никогда не любил этот народ, потому-что плохо понимаю мотивацию их поступков) и что-то там не поделил с горожанами. Подробностей я не знаю, но история вышла не красивая: кто-то кого-то отравил, какого-то паренька, чуть ли не принца, заколдовали, и, похоже, с концами, потом вообще мор начался. Короче говоря, всем досталось - и по полной. Волшебник тот (ну, который злой, доброго почти сразу в этой заварухе прикончили) понатащил в город всякой нечисти (на целый фестиваль бы хватило), говорят, даже дракон был, правда я не представляю, где он тут мог разместиться. Жители сами справиться не могли и обратились за помощью к феям (опять же не ясно, откуда нарисовались феи), те согласились помочь и сказали, чтобы жители пометили все свои дома красной краской, дабы не вышло путаницы. Те так и сделали. Ночью же в город явились горгульи, видимо. Как-то связанные с феями, и прошлись по всем неотмеченным домам. Жуткое было месиво. И к утру в городе никого из пришлых злодеев не осталось. Одна горгулья осталась сторожить, а остальные ушли восвояси. И вот с тех пор, как и в ту ночь, когда мой прадед помечал краской дома, члены нашей семьи еженощно выходят и ставят отметины, чтобы сторожевая горгулья не подумала, будто бы в город вернулась нечисть и не пострадали невинные люди. Вот такой он наш маленький подвиг, но об этом, естественно, никто не знает. Большинство даже не верит в существование этой охраны, хотя хранителя нашего ежедневно видит на городской ратуше. Но все они думают, что это скульптура, а ведь он просто спит. Ну а то, что кожа у него похожа на камень, так что ж, природа у него такая, тут уж, как говорится, ничего не попишешь.
Но вот трубка даёт всё меньше и меньше дыма. Вытряхнул и пора уже. За окном совсем стемнело. Моё время пришло.

***

Доктор Эйзенбург задержал дыхание и склонился над телом. Последний штрих: добавить его творению левую руку. Он выпрямился и взял топор. Как следует размахнулся, зажмурился и рубанул. Ну и, конечно, не попал. Даже хуже, попал по голове, от чего череп естественно треснул, и хлынули мозги. Эйзенбург заткнул рот ладонью и опрометью кинулся вон из лаборатории. В, бог знает, какой раз он забрызгал умывальник рвотой и, утирая губы, плюхнулся около него на пол. Да, слабость для доктора губительная. Поэтому-то он и не стал врачом, покойник подождёт, а вот живой сначала станет покойником, а уж потом подождёт. Но это не беда. Он сделает то, что ни одному «настоящему врачу» даже и не снилось.
Ладно, надо взять себя в руки и продолжать. Хорошо, хоть рука осталась цела. Не так-то просто найти двух разных людей с абсолютно схожими руками. Особенно, если искать исключительно среди трупов бродяг.
Эйзенбург поднялся, подошёл к столу и налил себе полный стакан спирта. Выпил залпом и отправился назад в лабораторию.
Со второй попытки вышло удачнее. И вот доктор Эйзенбург, выпускник медицинского факультета (ну пусть будет выпускник, что вам жалко что ли, остался-то один курс) берлинского университета, насаживает руку на тонкий стержень, торчащий из предплечья другого тела. Тела, собранного Эйзенбургом из здоровых (то есть не поражённых болезнью) частей разных трупов.
Это был долгий, кропотливый труд. С внутренностями еще куда ни шло, кто их увидит, бери любые, но к внешней стороне Эйзенбург относился очень щепетильно. Ведь именно это должно было сделать его эксперимент величайшим открытием, а не ужасной ошибкой, как у Франкенштейна. Ведь в чём была проблема того незадачливого парня, кончившего жизнь во льдах? Проблема была в том, что он создал чудовище. Он подарил жизнь, которая хуже смерти. Но Эйзенбург не повторит этой ошибки, его детище не будет уродом. И пусть все смеются, что дипломированный (мы же договорились?) хирург занимается тем, что наводит мертвецам марафет. Пусть смеются, но именно он знает, что надо сделать, чтобы создание не ненавидело создателя. Вы скажете пустяки? А вот и нет, вы никогда не замечали, что главные богохульники, попирающие догмы и высмеивающие Бога, как правило, если и не уроды, то с весьма заметными изъянами? Но Эйзенбург учёл это, заметил то, на что остальные в запале и волнении перед великим открытием закрывали глаза. Они (как и вы) считали это пустяками. Что ж, один поплатился за это жизнью.

***

Кондитер Красс, отдуваясь, допил чай и посмотрел на часы. Полночь. Ну, стало быть, пора. Это только некоторые думают, что у преуспевающего кондитера не жизнь, а малина. А чего ему стоит, этот успех, они знают? Конечно же, не знают. То есть, наверняка догадываются, что у него есть секрет, но какой? Они думают, это нечто простое и невинное. Ха! Как бы не так. То есть, не то, чтобы он в полночь в подвале резал детей, упаси Боже, но и совсем простым и невинным этот секрет назвать нельзя.
Секрет этот ему открыл один разорившийся кондитер. Вы, конечно, засмеётесь, вы скажете: «Ха-ха-ха. Секрет успеха от разорившегося кондитера», и снова добавите «ха-ха-ха». Но это вы зря так хохочите, вы ж ничего не знаете. Разорился он вовсе не от этого, а от того, что его молодая жена сбежала с любовником, прихватив все его сбережения. Он так расстроился, что заболел сифилисом и умер. Но перед смертью открыл свою тайну Крассу, у которого дела тогда не ладились (ещё бы, с таким конкурентом). Секрет был такой: надо было добавлять в изделия немного кладбищенской крапивы. Причём не просто нарвать и добавить. Нет. Тут особую роль играл сам сбор. Надо было каждую вторую пятницу месяца (кроме летних, на лето надо было запасаться) выходить на кладбище и ровно в час ночи (Красс всегда приходил пораньше, чтоб не опоздать), раздевшись догола, войти в самую гущу зарослей и нарвать из середины (та, что по краям не годилась) побольше крапивы и вынести её (ОБЯЗАТЕЛЬНО!), зажав между бёдрами. Вы скажете «бред» и опять возьмётесь за своё «ха-ха-ха», но, исполнив этот ритуал, Красс начал богатеть не по дням, а по часам. Да, бывший конкурент его просто одарил, облагодетельствовал, о… даже не знаю, как ещё сказать. И ведь представьте, насколько благородный человек: открыл свою великую тайну именно Крассу, несмотря на то, что жена его сбежала с братом Красса. Вот это подвиг прощения! Святой был человек, просто святой.
И вот сегодня была как раз вторая пятница октября. На улице было холодно, но это даже лучше. Старик так и сказал, чем холодней, тем лучше.
Выйдя на улицу и, закрывая за собой дверь, Красс, как и обычно, полюбовался на гордую золотую вывеску: «Кондитерская Красса». Да, друзья мои, часто ли вы встречали Крассов? Вот то-то же. Конечно, некоторые завистники продолжали как-бы невзначай называть его Крафтом. Крафт. Много ли вы знаете Крафтов, которые кого-то победили. То есть, не так победили, чтобы там, в кости или в судебной тяжбе, а по благородному, исторически, так сказать.
Но на часах уже четверть первого, надо торопиться. Красс поднял голову и увидел, как с холмов спускается великан. Вот тоже ещё один пример народного невежества. Все считают, что его нет, а он - вот он. Идёт спокойно, торжественно, как-будто это не великан идёт, а плывёт конь Александра Мирмидонского. Вот так-то. Нет его. А кому же мы обязаны нашими чудесными снами, ведь в этом городке никогда и ни у кого не было кошмаров, но все так привыкли, что и не замечают. А вот Красс знает, кому обязан вчерашним, прекрасным сном о том, как он на общенациональной ярмарке, в честном соревновании одолел столичного кондитера Спартака. А вот идёт Марк. И опять же, никто в городе не знает, откуда на домах красные метки, а Красс знает. Это Марк их ставит. Но пора бежать.

***

Герус проснулся. Он сладко потянулся и начал озираться вокруг. Кажется, днём прошёл дождь, теперь ясно, почему ему снилось, что он упал в лесное озеро и не может выбраться. Что за люди живут в этом городе, не могут сделать нормальный навес, хотя зачем статуе навес. А попробуй, покажи, что ты не статуя, тут такое начнётся! Герус поморщился и громко чихнул. Ну вот, простыл. А скоро ведь зима, правда, в прошлые зимы кто-то приносил ему одеяло, под которым он и просыпался. Как он убеждал горожан в необходимости укрывать статую, неизвестно, да и не важно. Хоть не так холодно. Мир не без добрых людей.
Герус ещё раз осмотрелся, но теперь уже не бесцельно. Ага, голубь. Хвать и в пасть. Правильно, не спи на карнизах, глупая птица.
Ну, пора бы полетать, а то при такой жизни совсем разучишься. И, посильнее оттолкнувшись, понёсся. Сначала он облетел весь город над крышами, развернулся, облетел в обратном направлении. Всё ничего, только туман откуда-то взялся, ну да это не беда. Такому мастеру полётов туман не страшен. Теперь самое интересное, полёт по городу, лавирование между домами. Он давно собирался это сделать, да всё как-то по привычке летал к лесу, на простор. Но сегодня, наконец-то он покажет (правда, сам себе), на что способен. И…
Дома проносились один за другим со всё нарастающей скоростью. Влево, вправо, влево, вправо. Через площадь, провернувшись в полёте, как штопор, влево, вправо, что за…
Удар во что-то мягкое. Какой-то глубокий то ли вздох, то ли стон. Грохот. Мостовая. Больно.

***

Эйзенбург стоял прямо (только чуть-чуть шатался) и смотрел торжественно на плод своего труда. Тот сидел (ну, почти сидел, на самом деле он только чудом ещё не сполз на пол) на специальном кресле, к которому была подведена куча проводов. Эйзенбург взялся за рубильник, отчётливо произнёс: «Да свершится!» и пустил ток. Тело запрыгало, затряслось и Эйзенбург весь в напряжении подался вперёд. «Он оживает, оживает», - бормотал про себя почти дипломированный, почти доктор. Но вместо того, чтобы встать и пойти (как это представлял себе Эйзенбург), «плод его труда» окончательно сполз на пол, обрывая провода, дымясь и подёргиваясь. Эйзенбург вырубил ток и кинулся к телу, оно было мертво, как и после первых двух попыток, только на этот раз окончательно почернело. Продолжать было бессмысленно. Эйзенбург сел в обесточенное кресло и зарыдал.
Он просидел так около получаса. Потом встал, утёр слёзы и пошёл за спиртом. Оставалось только одно. Похоронить это тело вместе с безруким.

***

Это была обычная ночь, и всё было, как обычно. Я шёл и ставил отметены, почти никого не встречая. Правда, мне попался Красс, который, как и обычно, во вторую пятницу месяца шёл куда-то по своим делам. Красс – это наш кондитер. У него весьма не плохие торты, правда, зачастую они отдают чем-то кислым, но приходиться мириться: другого - то кондитера у нас нет. Да и привыкли уже, так что и не замечаем этой маленькой гадости.
В общем, всё было как всегда, пока я не пересёк площадь у ратуши. А вот уже за площадью началось то, что обычным ну никак не назовёшь.
Первое, что я увидел, был гигантский сапог. Великан, отметил я про себя. В этом не было бы ничего странного (я уже говорил, что видел его дважды, хотя и не так близко), но сапог лежал, и лежал он, судя по всему вместе со всем великаном, а вот это было уже странно.
Пройдя вдоль тела (оно было ещё больше, чем я думал) и, подходя уже к голове, я заметил, что около неё стоят двое. Причём, оба достаточно колоритные, так что вопросов типа «кто это?» не возникало. Ночной сторож в его неизменном старом пальто, которое он никогда, по-видимому, не снимал, тряс головой (своей, конечно,) и сокрушался в свою знаменитую бороду:
- Ох-ох-о, что ж ты наделал, чудище крылатое?
Горгулья, маша руками и чуть не плача, оправдывался:
- Я ж не специально. Я не заметил.
- И как же это ты, его не заметил? - сказал старик, кивая на великана.
Ну, всё, разревелся. Вы когда-нибудь видели плачущую горгулью? Зрелище забавное и жалостливое одновременно. А какие он при этом звуки издаёт, Боже мой!
- Здорово, Леонард. – сказал я, подходя к ним.
- Здорово, Марк, - ответил сторож. – Полюбуйся, что этот душегуб наделал.
Горгулья ещё громче запричитал.
- А что стряслось - то?
- Да вот, врезался этот летун в нашего великана, а тот возьми да грохнись. Вот башку - то себе и расшиб.
- И что, насмерть?
- Угу.
Я посмотрел на великана. На широком лице гримаса удивления, глаза и рот широко открыты, но крови нигде нет.
- Это он не голову разбил, - констатировал я.
- А что? – поинтересовался Леонард.
- Это он с перепугу помер.
- Да какая разница, помер ведь, - не восхитился моей сообразительностью старик. – А от чего не важно, я ж не поталканадом.
- И то верно.
Мы помолчали глядя на лоб великана. Лоб был высокий, без единой морщинки.
- Молодой ещё был – сказал я, и получил в ответ очередное завывание.
- Да уймись ты – приказал Леонард.
Горгулья попытался совладать с собой и не без успеха. Размазывая слёзы по клыкастой морде он уставился на нас. Он явно хотел что-то сказать, но не успел, откуда-то сзади донеслось кряхтение как-будто кто-то, тащил нечто тяжёлое.
Мы обернулись и увидели человека, толкающего перед собой тележку. То, что было в ней, скрывал наброшенный сверху старый ковёр, но наблюдательный человек мог угадать характер поклажи, а я был наблюдательным.
- Эй, доктор, куда это вы трупы тащите?
Он остановился как вкопанный.
- Как вы угадали что я… и что я…
Его округлённые до предела глаза, смотрели на меня с искренним изумлением, но вредный Леонард не дал мне насладиться славой провидца.
- Во-первых, ты в лекарском халате, а во-вторых, у тебя из-под ковра нога торчит.
Эйзенбург удилённо осмотрел сначала себя, потом повозку, а потом уж и нас.
- А вы кто?
Вот ведь человек науки, ничего вокруг себя не видит, сколько раз таща очередного усопшего бродягу в лабораторию, он проходил мимо меня и вот здрасьте, кто вы? Я хотел было ответить, но Эйзенбург уже явно забыл о своем вопросе он увидел великана. Что стало с его лицом не описать. Однако Леонард был человек обстоятельный и на вопросы привык отвечать:
- Я милок сторож, звать Леонард, это Марк…
- А я Герус.
Тут уж доктор просто заорал. Оказывается Герус (так вот как его звали) пытался, в слепой надежде, пробудить великана присев возле него и тормоша за ухо, когда же Леонард начал нас представлять он выскочил как горгулья из-за великана, и жизнерадостно назвался.
Прооравшись, доктор предпринял попытку упасть в обморок, но, сознание его не покинуло, и он просто комично оступился.
И вновь крик, дикий, не человеческий, но уже откуда-то из-за города.
- Красс, - сказал Леонард и захихикал в бороду. Причину смеха я не понял, но зловредный старикан просмеявшись, так ничего и не объяснил.
Звездочёт. Какое глупое слово. Что общего у этого обозначения безумца, занимающегося самым бессмысленным делом, какое только может быть на свете, с благородным занятием астролога. Иероним был астрологом, а не звездочётом. Идиотка! Это же надо такое сказать. Да ещё этаким фривольным манером: «наш звездочёт». На свете есть два типа невежд, одни своё невежество осознают и стыдятся, вторые напротив чуть ли не кичатся им. Она определённо относиться ко второму типу. И как Иероним мог так заблуждаться.
Вообще-то, жаловаться на непонимание не приходилось. В городе многие пользовались гороскопами Иеронима (что, безусловно, свидетельствовало о наличии в городе прогрессивно мыслящих людей). Были, конечно, и насмешники вроде этого, как его, ну, который на соседней улице живёт, ну да что взять с психопатической личности мажущей еженощно дома краской. Такие как он скорее поверят в байку о великане (в байку? Ну да, конечно в байку, Иероним ведь твёрдо решил, что ему привиделось, и в гороскопе потом так и вышло: в этот день склонность к галлюцинациям, он два раза проверял, а это железно, последующая проверка всегда была точней первой), так вот они скорее будут верить в эти сказки чем в опробованный метод, используемый, заметьте, не одним поколением. Вот где ваш великан, где я вас спрашиваю? Вот то-то же. А звёзды…
Иероним взял телескоп и стал смотреть на небо. Вот он видит, что Венера сместилась в сферу Урана, по крайней мере, он решил, что это Венера, а там Уран, и смещение вроде как было. А вот крылатое создание летит куда-то с какими-то стропами или канатами. Подождите, это ещё что такое? Крылатое чудище с канатами. Иероним склонился над своим журналом и стал читать свой гороскоп на этот месяц. Точно как и в прошлый раз не заметил вот же влияние кентавра, склонность к видениям. Всё сходиться.
Я как раз докурил и вытряхивал трубку, когда услышал, как Леонард сказал:
- Ну, принёс, наконец.
Я обернулся и увидел Геруса, держащего в лапах канат.
Это была идея Леонарда, но я не разделял его энтузиазма. Во-первых, что руками, что канатом, мы великана не сдвинем, во-вторых…
- Мы всё равно его не сдвинем, нужны колёса, - сказал доктор.
- А где мы возьмём такие колёса? – поинтересовался Леонард.
- Сделаем,- сказал я. – Правда, это долго.
- Вот именно долго, а через два-три часа город начнёт просыпаться.
- Необязательно, - раздался голос Геруса. Мы обернулись и увидели, что он стоит над мешком, в котором едва заметным бирюзовым светом напоминал о своём существовании сонный порошок великана. Мы переглянулись.

***

Герус обещал что опылнние города займёт не больше часа, и мы решили потратить это время с умом. То есть каждый напрягал ум, выдовал свои соображения остальным и начинал яростно их отстаивать. Спор шёл жаркий. Во-первых доктор, этот индивидуалист никак не желал проникатся важностью момента и отказывался участвовать в общем деле. Мы допустили важную тактическую ошибку, точнее её допустил Леонард, отвесив горгулье подзатыльник, что лишило нас возможности запугать доктора чудовищем. Обрзованные люди не бояться чудовищ которых бьют старые сторожа.
Но там где нет помощи от существ сверхъестественных, на помощь спешат существа реальные. Леонард пригразил доктору разоблачением и тот тут же согласился. Мне даже показалось, что как-то уж слишком быстро. Он молча о чём-то думал и странно поглядывал на великана. Вот тут-то на мой взгляд и крылась проблема с доктором.