Памяти о. Александра Любимова

С Александром Любимовым я познакомился в сентябре 1974. Мы учились на филологическом факультете Московского государственного педагогического института (МГПИ, в настоящее время университет). Литература для нас стала естественной и повседневной темой. Любимовские литературные оценки и характеристики были кратки и емки; многое сказанное им в студенческие годы до сих пор представляется мне актуальным.

Он был очень увлекающимся человеком. Помню, мы чуть ли не весь день проговорили о Достоевском. Объяснялись мы горячо, перебивая друг друга. К чести своей скажу: Достоевского мы понимали одинаково. Представляю, как косились на нас отъезжающие – это было на Савеловском вокзале, он ехал в Дубну, где жил. Он пропускал и пропускал свои электрички, а мы все разговаривали и разговаривали. Уехал на последней.

Говоря о Федоре Михайловиче, невозможно было не упомянуть Льва Николаевича (тогда было в порядке вещей называть великих по имени-отчеству). В Толстом он ценил, конечно же, не толстовские идеи. Однако именно антицерковник Толстой повлиял на то, что Саша пришел в церковь.

Попробую объяснить это с помощью Дж. Ст. Милля: «Даже ошибки людей, которые дерзали мыслить по-своему, сделали больше пользы, чем великие истины, повторяемые бездарными устами». «Читать Толстого – означает познавать и изучать жизнь», - считал Леонтьев (цити-рую по памяти).

Неустойчивость религиозного анархизма Толстого была понятна лучше всего как раз из его текстов. «Другая щека», вегетарианство и т.п. оказались слишком ничтожными.

Тургенев старался быть в тренде современных ему социальных течений, и это ему мешало. Он оставался на задворках споров и использовался нами как манекен для пинаний:
- Скучная Елена с деревянным Инсаровым?
- Да кому они нужны?

Тут был перегиб: неприемлемая идейность – одно, художественность текстов – другое. Однако молодость не обходится без крайностей.

Гончаров обрисовал в «Обыкновенной истории» эти крайности карикатурно. Здравый смысл старшего Адуева казался восхитительным.

Но что-то стало не так, когда «крайности» исчезли вместе с молодостью. Саша любил Хемингуэя за достоверную и правдивую прозу. В последнюю нашу встречу он сказал, что теперь ему уже трудно читать Хемингуэя. Мне кажется, потому, что он тогда понимал больше, чем папа Хэм.

Сашино материальное положение было не из лучших. Учебу в институте он оставил, но не оставил самообразования. Он был одним из самых интеллигентных людей, каких я знал.

Он уехал в Ленинград и написал книгу. Он хотел, чтоб в его книге «отразился век, и современный человек» был бы «отображен довольно верно». Это у него получилось. Ясность, отчетливость и достоверность были его главными писательскими инструментами.

Как сказал Сережа Колендо: «В книге все описано так, как есть на самом деле». Любимов считал этот отзыв самым лучшим из всех возможных.

Он долго продолжал работать над книгой, он переписывал ее много раз. И в нашу последнюю встречу он говорил, что не оставляет мечты ее доработать и даже делился соображениями, каким образом он бы сделал это.

Уверен, что у него получилась бы очень умная и интересная книга. Он думал, что, может быть, доработает ее, когда со временем будет получше. Но получше со временем у него так и не стало.

Для Любимова просто знать правду о жизни было недостаточно. Он стремился жить не по лжи. Отсюда возникла идея издавать свободный журнал. Первый номер вышел под названием «Общая тетрадь». Хотелось, чтобы все желающие могли принять в нем участие, даже специально вставлялись чистые странички, на которых читатели могли бы оставить свои комментарии и соображения. Кстати, заметки читателей были.

Последующие номера журнала вышли под названием «Негатив». Название не подразумевало, что центром внимания журнала будут негативные явления советской жизни. Имелось в виду, что журнальные материалы должны быть безупречно точными, как фотоотпечатки с негатива.

В опубликованных материалах не было чего-то слишком взрывоопасного, в нем печатались статьи, допустим, о проблемах выезда из СССР, а еще стихи и рассказы, вовсе не имеющие политической подоплеки. Однако компетентные органы «Не-гативом» заинтересовались. Впрочем, весь их «интерес» ограничился только изъятием у Саши писчей машинки.

После этого вопреки всем «наставлениям» был подготовлен и выпущен еще один номер журнала. Но в выпуске последнего номера было больше символизма, чем необходимости, так как к этому времени стало ясно, что настоящие интересы Любимова лежат совсем в другой области, не в политической, а в духовной. Журнал можно было продолжать издавать наперекор системе, но заниматься деятельностью, не соответствующей собственным устремлениям, уже не казалось приемлемым. Можно сказать, что журнал закрылся по естественному ходу вещей.

Любимов стал православным священником. Он был рукоположен 16 мая 1993 г. митрополитом Ювеналием. Служение стало главным и самым трудным для него делом.

Сейчас даже удивительно, как долог был его путь к этому. Но, видно, это тоже было необходимо. Его не стало 13 января 2011 года.

Для меня Любимов значил все. Он был другом, нравственным ориентиром, надеж-ной опорой. Думаю, что для многих жизнь без общения с ним не имела бы устойчивости. Я вспоминаю о нашей дружбе как о самом значительном, что было в моей жизни.