Брахман 33

– Как как. Как всегда. Когда ты, Лёша, пить бросил?

– Когда старики ухода требовали. И то не сразу и не совсем.

– У тебя же сестра есть, вот и ухаживала бы.

– Отец ни в какую в Москву ехать не хотел, а мать его не оставляла. Уехали бы к сеструхе лет бы пятнадцать ещё прожили.
 
– За тебя переживали?

– Из-за меня раньше ушли.

– Вот тебе и ответ, Лёша, - семья, если она настоящая, сплачивает. Один как перст никому не нужен, ни ему никто не нужен, зачем тогда жить, стремиться, страдать? Завёл себе Мухтара не хватило завел Вась Вася – того вообще кормить не нужно. Живи и радуйся. Зачем народ, зачем страна? Только за пенсию и переживать. А так свой мир, свои правила. Как в коконе живешь, а для чего живёшь знаешь?

– Из-за Мухтара, – вздохнул Брахман.

– А не кажется ли тебе, Лёша, что жить из-за кота как-то мелковато для человека?
– Но суицид – смертный грех, Виктор.

– Слушай, Лёш, как я этого не замечал: суицид – смертный грех!

– И что?

– О какай смерти после суицида может идти речь?

– О смерти души.

– Правильно, Лёша, правильно! И остальные смертные грехи не о теле, а о душе. А твоя душа загнивает в твоём мирке, потому что воздух в нём затхлый: из него в мир только рыжая форточка, да и та пару раз в неделю приоткрывается! Ты, Алексей, Вась Васем отдушину сделать да не получилось, да и не могло получиться: не связал он тебя с миром, потому как сам с ним не связан, только вони тебе добавил.
 
– Вить, – Брахман держал в руках полные стопки. – Давай выпьем, Вить! Помянем Вась Вася…

– И, правда, что это я разошёлся…

– Да всё верно ты сказал. Забурился я, как гнида, в свой мирок. Герой Отечества! А деды после войны медалями не брякали, а страну восстанавливали. Ну не было в Афгане «Всё для фронта, всё для победы». Может потому Союз и рухнул, что этого гвоздя не было? Фронт одно, тыл – другое, а по середине дырка от бублика. Помянем?

Хлопнули не закусывая.

– Кого поминали-то? – спросил Виктор.

– Всех православных христиан. И всех тех, кто ушёл из-за того, что кончилась страна.

– Знаешь, Лёша, батя, как только я что-то понимать начал, уже был антикоммунистом. Как начнут во «времени» рассказывать, «как космические корабли бороздят просторы Большого театра» он всё время смеялся, что опять хвастаются, а через полгода сказал, что теперь он стал коммунистом. Не сказал, что дураком был, а потом, когда приспичило, поумнел.

– Виктор, ни один начальник подчинённому, ни один отец сыну не скажет, что дураком был. Даже про поумнел не скажет.

– Про начальника твоя правда, а отец с сыном должен быть более искренен, поскольку знания свои передаёт.

– Ага, знание про незнание. Ты, Виктор, думаешь, что всё так просто? Было бы просто, на земле бы царил рай и благоухание. Ты совершенно прав, говоря, что я забился в свой мирок. Да, забился, но мимо недвижимого мирка идут движение времени.

–  И через три десятка лет в твой мирок открылась дверь, в которую вошёл я и сказал: «Здравствуйте!».