Владимир Ширяев

Я через город по прямой бежал,
в тоске ломая пальцы.
И встречные передо мной
интуитивно расступались.

А вот и дом ее.
Проверь все ли с собою?
 Деловито
я раскрываю свой портфель,
как будто ящик с динамитом.

От страха даже ветер стих.
Я поднимаю очи к небу,
и я стихи читаю гневно.
Ее испепелит мой стих!

Она прошепчет тихо: «Да!
Ты звал меня в иные выси.
Прости меня!» —
 ;; ; и, зарыдав,
на шее на моей повиснет.

(Владимир Ширяев)

Зарезался кухонным ножом в состоянии аффекта.
Сделал себе харакири.

"Когда в помещение, где он работал, входила женщина, Володя Ширяев вставал, как будто приветствовал старшего офицера.
Например, генерала. Он был крепкий, широкостный, явно физически сильный. Правда, белёсый. Светло-русые волосы, будто выгоревшие на солнце брови, незаметность ресниц, лицом круглый, смесь угрофинна с русским. На мой взгляд, некрасивый. А бабы его обожали. Потому что к ним он относился с почтением и робостью.

В большом и крепко скроенном теле таилась нежная душа поэта. Во всех встреченных конопатых «марусях» он готов был видеть Беатриче. Впрочем, он был готов опоэтизировать всё на свете:

И чтобы вечность одурачить.
Я вмиг увековечить рад
пушистую, как одуванчик,
дворняжечку по кличке Франт.

Его было слышно издали. Смех-гогот. Ржание. В интернетах это выражают сейчас буквосочетанием «бггг».

Однажды мы с ним едва не подрались. Из-за политики. Он был убеждённым коммунистом и не терпел шуток над идеями и вождями. Но когда уже начали трещать пиджаки, вспомнили, что мы из одной «альма-матер», из Томского универа, из его университетской рощи, которую все томские студенты-«универсалы» любили больше всякой политики, там проходила юность, под песенный и стиховой аккомпанемент, там мы рождались, как личности. Там и Ширяев стал поэтом:

Телеграмма.
Сердце моё ропщет:
нас прервали на полслове, Роща!

Дальше не помню, только последнюю строчку, где цветущая и развеваемая всеми ветрами Роща - «наперсница наших сложно шелестящих душ».

Не понимаю, почему он ушёл из жизни. Полноценный и полнокровный. Умевший добиваться всего, что хочет.

Сдох местный альманах. Негде высказаться. Он затеял свой собственный журнал - «Горицвет». Сам стал печататься. И друзей публиковать.

Деньги на издание зарабатывал крестьянским трудом — купив деревенскую усадьбу, он не приспособил её под пустопорожние дачные мечтания. Он в притомской деревне затеял выращивать тыквы. И продавал их кемеровским магазинам.

Все остряки сказали разом: «У поэта Ширяева вот такая тыква!».
Имея в виду голову, как тыкву.

Он не обиделся. В этой голове идей и планов было больше, чем семечек в любой из самых семечковых тыкв.

Возможно, в момент ухода из жизни на мгновенье Ирония не возобладала на Отчаянием. Володя тяжело переживал события    1990-х. По-настоящему переживал. Ушёл из жизни, как последний самурай «красной империи».

Но стихи Ширяева никогда не были компартийной пропагандой. Они были поэзией. Причём, не всегда улавливаемой коллегами по писательскому цеху. От первой публикации до первой книжки он прошёл двадцатилетний путь. Уже и в московских журналах печатался, а дома его не шибко понимали.

Думаю, из-за иронии. Ведь него хотели сатиры. Чтоб бичевал пороки сардоническим смехом. На чьей-нибудь стороне. Требовали выбирать кого бичевать. А он просто лицезрел мир и грустно улыбался:

...В воздухе лета, тёплом и чистом,
что наплывает душистой волной,
пахнет ромашками, неофашизмом,
хлебом, землёю, гражданской войной.
Быстро темнеют края небосвода...
Тихо...
Но вестью о близкой грозе
горечь озона — запах свободы -
перебивает запахи все.

В его стихах Ирония и Логика делали вид, что боролись между собой. Но:

Нет, совсем не зря стихотворенье
так рифмуется с «сердцебиенье».
И фамилия у герра Герца
переводится недаром - «сердце».
Я пишу — сигналы шлю окрест
частотою в миллионы герц.

Люблю и жалею Владимира Ширяева. И нежно вспоминаю. Вместе с его любимыми женщинами — супругой Раисой и книжным редактором Людмилой Глебовой. Они собрали и издали большой том, настоящий фолиант сочинений Владимира Ширяева, А я эту книгу временами беру в руки, читаю и будто беседую с другом.

В кемеровском ИПП «Кузбасс» тиражом в 500 экземпляров  к            60-летию со дня рождения трагически ушедшего из жизни в 2002 году Владимира Ширяева вышла громадного размера книга «Расскажу без прикрас…» Этот том держал меня и не отпускал много дольше, чем всё прочее чтение.

Мы были хорошо знакомы с поэтом (его художественной прозы я в те годы не знал, отдельные газетные материалы не в счёт). Встречаясь, он никогда не проходил мимо, обязательно бросит хотя бы несколько слов, часто разговор затягивался, почти всегда обсуждали литературные темы.

Помню своё какое-то весеннее ощущение от публикации Чистяковой в красноярском журнале «День и ночь» и свою публикацию по этому поводу, в которой я отнёс написанное ею к канувшему в веках житийному жанру. Наверное, мой печатный отклик был первым, потом пошел целый журналистский поток: произведение нашей землячки выдвинули на Букеровскую премию, затем случилось вхождение в шорт-лист из шести претендентов, что автоматически принесло автору тысячу американских долларов. Но соавтором (и каким!) был Володя: это он обработал-отредактировал незатейливые записи-сырьё так, что они литературно «зазвенели». После совместного обсуждения кузбасского букеровского феномена он подписал мне свою стихотворную книжечку «Времечко желанное», в тёплом автографе, в частности, сказано: «…от… товарища по убеждениям».

Побывал я и на его юбилейной встрече в областной библиотеке, когда кемеровский поэт Валентин Махалов сказал очень хорошие слова «о непохожести» поэта Ширяева на товарищей по цеху. Володя действительно выбивался из поэтического ряда «лица не общим выражением». У него есть, как и у любого стихотворца, неудачные строчки: я критиковал поэта в глаза, было это и печатно, за газетное стихотворение, начинавшееся (цитирую по памяти) следующим образом: «Мы дети общежитий, / Вы с нас уж не взыщите, за наш нелегкий быт…»

Я нападал: «С чего бы ещё и взыскивать за бедность?» Володя, не обижался, слушал внимательно, и, как следует из опубликованного позднее стихотворения в книжке (оно приведено в «Расскажу без прикрас…»), переработал первоначальный вариант. Там в подборке было ещё одно стихотворение, из которого мне запал в память образ, что по утрам «народ орёт» в трамваях. Всё-таки, в основном, народ перед работой как-то грозно молчит – так я утверждал. В этом автор не соглашался со мной, наверное, ему запали какие-то утренние словесные разборки на повышенных тонах пассажиров городского транспорта, что и отлилось в поэтические строки.

Ширяев обладал удивительным юмором, который отражался в написанном им. Это многих сбивало с толку, слишком простецкими выглядели его стихи, неказистыми какими-то. Вот, например:"

Помню, в юные года

очень часто я впадал

то в печаль, то в бешенство.

И – хотел повешаться."

Вот   ещё вопрос-утверждение-наблюдение с философией: «…Мы всего лишь – пузырьки в стакане?!.» Или жуткая картина, это у юмориста-то,  в стихотворении «В доме престарелых», которое имело продолжение с неприятностями для Ширяева, о чем он мне рассказывал. А вот он посмеивается над собой:

 

"Малоизвестный был поэт,

стал – знаменитый тыквовед."

Об этом его увлечении-страсти по выращиванию тыкв написали многие, его широко знали, как огородника, бережно обхаживающего свою тыквенную плантацию, которую он лелеял, ублажал и одновременно думал, писал, любил, никак не мог достроить баню, сверх всего ещё и вышивал.

Его раздумья, высекают неоднозначные образы, как в следующем примере:

"…Зачем же так упорно мы

к земле стремились с неба? –

Мы думали, что зерна мы,

а оказались – снегом…"

***
Владимир Ширяев был не простым человеком. Об этом вспоминают в книге «Расскажу без прикрас…» многие из его друзей. И до сих пор, чем-то обиженные им, вспоминают Ширяева не очень лестно: дескать, присочинил о друзьях-товарищах… Я склонен думать, что действительность легко трансформировалась в сознании писателя, автоматически преобразовывалась, чтобы явиться более художественной, чем в реальной жизни. Вот и эпизоды о попытке перекрытия Транссиба в целях поддержки Верховного Совета РФ, которое якобы предотвратили войска МВД (так он пишет), это аберрация памяти (перекрытие состоялось совсем в другое время). Я, конечно, мог чего-то не знать, но вообще-то находился в те дни в гуще событий, так как служил пресс-секретарем Кемеровского предоблсовета. Он фантазирует в прозе и поэзии чуть смещая акценты произошедшего в реальности, а, когда касается политики – придумки буквально бьют ключом. Хотя, могли и таким причудливым образом  восприниматься события со стороны. И ещё: эти веселые выдумки говорят, насколько же мы отравились все политикой в последние годы, эта гидра многоголовая загипнотизировала многих и многих.

Несмотря на увлекающийся ум, рискну заявить, что Ширяев по большому счёту был человеком философическим.

Проза, которую я читал впервые в таком большом объёме, какой она явлена в «Расскажу без прикрас», достойна самых высоких похвал. Как и суровой критики по отдельным поводам. У него идиллическая картина может быстро перелицеваться в трагическую, чтобы затем перейти в ироническую, и так по многу раз переливается разными цветами бытие под ширяевским пытливым взором.

В юношеской повести «Праздник большой-большой…» главный герой Слава Букреев (альтер эго автора), от имени которого ведется повествование, сильно напоминает персонажа из «Приключений Кроша» Рыбакова. Но и оригинальности хоть отбавляй. Ведь вот по-настоящему добрый паренёк ищет бессмертия для людей – утопия, конечно, но как сочувствуешь, читая.

Примеров, когда прозаические строки ярко показывают, что поэт всегда поэт, даже в прозе, у Ширяева предостаточно. Вот только один: «Лето разгоралось. По вечерам стаи белых рубах с засученными рукавами плыли к городскому парку…» – разве не интересный образ, будящий ностальгию по прошлому.

Автор часто и охотно анализирует денежные проблемы, ранние заработки мальчишки. Цену труду Володя знал неплохо, он активно искал заработки, и прибыль всегда считал. 

Несмотря ни на что, Владимир Ширяев был светлым человеком. Хотя и неудобным, когда дело доходило до отстаивания принципов. А ещё он почему-то не любил начальников, обвинял их в самых страшных преступлениях.

Как и положено писателю в России задавался главными вопросами бытия. О смерти, конечно, размышлял. В миниатюре «Бой быков» почти точно описал свою собственную смерть, когда случайно вонзил в ногу недалеко от паха отцовский кинжал. Это как предуведомление от судьбы.  А в «Смертельной забаве» рассказывает о самоудушении, с блаженством и эйфорией, потерей сознания. «Всё соизмеряется смертью. Она – мера жизни», – записал Ширяев незадолго до ухода из жизни. Кстати, его переход в инобытие был таким, каким, по-моему, ни один российский поэт не отметился. А ведь Володя обсуждал уход из жизни поэта Рубцова, загадочный и неожиданный, записав: «Приношу людям несчастье…» Кого он имел в виду?

Его окончание жизненного пути, безусловно, трагедия. Но, помните, как один из известных киногероев говорил, что и «там» дрыгнет ногой». Может, Ширяев, нечто подобное придумал, когда он записывал спорные мысли о самоубийстве и депрессии…

Вдова поэта сделала замечательное дело: собрала публикации, дневниковые записи, воспоминания о муже, критику и нашла возможность, а, самое главное, финансирование для издания книги «Расскажу без прикрас…» – самого настоящего литературного памятника Владимиру Ширяеву.

Он писал, обращаясь напрямую к читателю: 

"Так хочу обрести я в читателе друга!

Умоляю, прочти!

Без тебя я погибну!"

 

У поэта есть четверостишие, в котором он развивает мысль одного из предвоенных поэтов. Первые две строки использованы в заголовке. А вот окончание:

"Я с детства не любил диктант,

А только – сочинение!"

Валерий Плющев)

Моя деревня»

Сказать, чья нация добрей,
Нельзя.
Хвалится – грех.
Я – русский.
Мой сосед – еврей.
Другой сосед мой – грек.
 Народ различных наций
Живет в деревне нашей.
И утверждаю я:
Мы все – одна семья.
 Людей с глазами грустными
Ты не увидишь тут.
Сооружаем дружно мы
Свой деревенский пруд.
Кто воровать пытался, -
Тот перевоспитался.
Кто водочку хлестал, -
Тот перестал.
Здесь про соседа каждый
Не выскажется дурно. -
Хорошее лишь скажет…
В том, что живем культурно,
Огромную, конечно,
Сыграла тыква роль.
(Она – здесь королева,
А кабачок – король).
Китайцы есть, и негры есть,
Татары и мордва.
И каждый, не впадая в спесь,
Идет путем добра.

 

Баня

Сосед мой, Саша Алексанин,
Сегодня от работы взмок:
Мою достраивает баню.
Я с этим справиться – не мог.               

Хоть я бетон месил упрямо
И не употреблял вина, -
На баню не хватило тямы
У стихоплета, у меня.
 Все получалось криво, косо –
Уж так устроены мозги.
… Пришел сосед за папиросой,
И я взмолился: «Помоги!»

Спросил: «Не клеится работа?
Ну что ж, могу слегка помочь…
Но ты – не подходи, Володя…»
И – ладит баню день и ночь!

Да, он сказал: «Не подходи» мне…
И, на предшественника зол,
Разрушил все, как в красном гимне,
А после – заново возвел!

Добавлю, Саше в оправданье,:
В отличье от большевиков,
Возвел отличное он зданье.
Ему я гимны петь готов!

…Блестят узорчатые двери
И в баню новую манят.
А я уже  совсем не верил,
Что будет баня у меня.

Сегодня, улыбнувшись, Саня
Сказал, прогнав мою тоску:
«Сосед, отпробуем мы баню
Примерно … к  первому снежку!»

Я рад едва ли не по-детски.
Да, Саша, - чародей и маг!
А он в сиянии и треске:
Для бани сварит бак.

…Он электрод последний сжег,
Сворачивает цигарку.
И с неба сыплется снежок,
Слепящий как электросварка!..

 

***

Ах,какая стояла жара!..
Мы картошечку тяпали
И смотрели по вечерам,
Как богатые плакали.
 Желтизною подернулся лист,
Грозы в августе ахали.
Марианна, Альберто Луис,
Мама Чолли – все плакали.
 Палисадник увял и поник,
А богатые плакали.
Мы часами глядели на них,
И у нас слезы капали.
 Было б в фильме хоть триста частей, -
Все глядели бы дальше мы
На родных, на своих богачей –
Добрых, но неудачливых.
 Все суровее делался быт.
Стали локти залатаны.
Даже хлебушка вдоволь купить
Не могли на зарплату мы.
 Все чаще под нашим окном
Ночью взрывы бабахали.
Волновало нас только одно, -
Как богатые плакали.

 

ххх

Вновь кровавой заварухой
Вся охвачена страна.
Садоводы же – друг другу
Посылают семена.
 Мир как будто обезумел,
Все у нас идет вразнос,
…Получил я из Сухуми
Семена гвоздик и роз.
 Шлю сибирскую левзею
В город, где идут бои,
И, конечно, вместе с нею
Шлю инструкции свои.
 Я пишу, что дружит с тенью
Этот самый корешок.
«Прихотливое растенье,
Поливайте хорошо!»
 Тихо реки катят воды,
Проплывают облака.
И Держава Садоводов
Неделимая пока!

***

Кот, по имени Дымок,
Мне прийти в себя помог.
Симпатичный, юный,
Он такой уютный!
 Сразу сделалась изба
Светлою, красивою.
И представилась судьба
Мне моя – счастливою.
  Выполняет кот сполна
Функции служебные:
Отгоняет от меня
Сущности враждебные.
  Мирно песенки поет
У печи горящей.
(Как положено, мой кот –
Малость говорящий).

 

Любка

Опять у Любки взгляд невесел.
Что пригорюнилась, голубка?
Но только наступает вечер –
И расцветает наша Любка.
 Опять, создание ночное,
С тобой  бродить по роще будем.
Как уберечь тебя от зноя
И пыли беспощадных буден.
 Заканчивается прогулка.
И наступает утро. Жалко:
Ты снова увядаешь, Любка,
Моя полночная фиалка.

 

Таня Куликова 

По три нормы выдавала!
Не работник – клад!
На субботниках ломала
Черенки лопат.
 С кавалером не дружила
Таня в поздний час.
А с народною дружиной
Охраняла нас.
 Над тетрадкой в час полночный
Продолжала труд.
И закончила заочно
Таня институт.
  Очень Таню Куликову
Уважал  парторг.
Перед девушкой толковой
Выражал восторг!
 - Что же с Таней было дале?
На закате дней.
Самый главный орден дали
За работу ей!

***

Коллеги 

Нынешнею весною
Я познакомился с Петей,
Живет он один в лесочке,
Ему двадцать девять лет.
 Режет Петро вощину,
Сеет люцерну и клевер.
По вечерам же читает
Он «Апиакту» - журнал.
 Хлопоты эти и чтенье –
Все для того, чтоб скорее
Заполучить от природы
Благоуханный мед.
 Мы с пасечником – коллеги!
И я хлопочу неустанно,
Чтоб в своих строфах-сотах
Поэзии мед скопить.
 Но есть и большое различье! –
На Петю работают пчелы –
Их миллионы, снующих.
Я ж – пасечник и пчела.
 Чтоб написать хоть строчку –
Ту, что искрится правдой, -
С тысячи жизненных фактов
Я должен нектар собрать.
 В поэмах же – сотни строчек!
Вот и летаю по свету.
Отдыха – ни секунды.
Жалюсь, когда разозлят.
 …Мне кажется, если Петру я
Стихи прочитаю эти,
То он, хорошенько подумав,
Медом меня угостит.

***

Воспоминания рисуют Ширяева как личность изломанную и цельную одновременно. Внешне — крепкий, ширококостный мужчина с оглушительным смехом, внутренне — ранимый романтик с «нежной душой поэта». Он относился к женщинам с рыцарской, почти старомодной робостью, готовый в каждой «марусе» узреть Беатриче. Идеалист и убежденный коммунист, он воспринял крушение советской эпохи как личную катастрофу, что, вероятно, стало одной из глубочайших, не заживающих ран.

Поэтика: ирония поверх баррикад

Его творчество не вписывалось в ожидания эпохи. От поэта требовали сатиры, «бичующей пороки», но Ширяев предлагал не суд, а грустное, ироничное созерцание абсурда бытия. Его стихи — это территория, где сталкиваются Логика и Ирония, порождая уникальную интонацию, одновременно простоватую и философскую:

Пахнет ромашками, неофашизмом,
хлебом, землёю, гражданской войной...

Жизнестроительство: журнал, деревня, тыквы

Он не был поэтом-затворником. Чтобы быть услышанным, основал собственный журнал «Горицвет». Чтобы финансировать издание, с чисто мужицкой практичностью занялся сельским хозяйством — выращивал на продажу тыквы-гиганты. На неизбежные шутки о «голове-тыкве» и «поэте-тыквоведе» реагировал с достоинством, обыграв этот образ в самоироничных стихах.

Финал и памятник.

Мотив смерти, её физиологии и метафизики, проходит через многие его тексты. Однако реальный уход — жесткий, как удар ножа, — стал шоком. Он умер в 2002-м, словно «последний самурай красной империи».

Но его голос не ушел в забвение. Усилиями вдовы Раисы и редактора Людмилы Глебовой был издан большой том «Расскажу без прикрас…», ставший главным литературным памятником. В нем Ширяев предстает во всей своей сложности: лирик и бытописатель, иронист и философ, «неудобный» и светлый человек. Его сокровенное послание, обращенное к читателю, звучит как завет и мольба:

«Так хочу обрести я в читателе друга!
Умоляю, прочти!
Без тебя я погибну!»