Обними меня так, как сможешь

"Образы собирательные, рождённые из жизни, но живущие в искусстве. Это правда чувств, а не фактов."



Сегодня человек человеку кто?

А когда-то было иначе?

Может, мы всегда были лишь отражением боли, живущей в каждом из нас?За окном осень, настоящая, как никогда. Я чувствую её и понимаю, что о такой осени писал Тютчев: это торжественное начало конца. А конца чего? Странно, ведь мы знаем, что за осенью наступает зима. Зима со своей прелестью и чистотой, хрустящей морозной стерильностью. Но почему мы воспринимаем осень как конец лета, а не как начало зимы? Вот такие мы, человеки.Но кроме нас есть ещё кто-то, по сути не кто-то, но что-то со своим мнением. Сегодня я вижу эту осень за окном рабочего кабинета. Молча, в лёгкой дреме, клиентка посапывает в такт аппарату, и блики электрических свечей будто зазывают нас убежать от реальности. И вдруг Герде становится тяжело дышать, возникает непреодолимое желание бежать. Но как?

Куда?

Непонятно.Понятно лишь одно: боль, потерявшая свою силу когда-то, вдруг подняла голову и с мерзкой иронией произнесла:

«И снова здравствуй, Герда».Процедура кажется нескончаемой, Герда выполняет её на автомате, не понимая, хорошо или плохо. И вот, наконец, счётчик времени на экране показывает заветные цифры. «Всё, мы закончили, аккуратно встаём. Воды вам налить? С газом, без газа? Хорошо, переодевайтесь, и я ожидаю вас за дверью», — с дежурной улыбкой и приступом ужаса, старательно скрываемого внутри, произносит она.И вот она один на один с собой, приступ удушья нарастает.

Что делать?

Бежать?

Куда?

Что мне это даст?Поговорить.

Надо поговорить.Но с кем?

С собой?Но нет внутри ничего, кроме паники. Телефон. Вот он, прямо передо мной. Там есть ответы на все вопросы.

Открываю приложение и пишу:

«Можешь мне помочь? У меня паника, муж взял мой старый телефон и читает мои переписки с подругами, даже те, что были в период до нашей встречи. А есть там моменты, за которые мне стыдно, и воспоминания о которых я с трудом вычеркнула из своей жизни, а сейчас он заставляет их вспоминать, и мне кажется, я сейчас умру».Быстро бегут буквы по экрану — в них не то, что мне нужно, мне кажется, что это не то. Цепляют пара фраз:

«Позови поддержку».

«Напиши, что чувствуешь, в заметках».Герда понимает: она хочет говорить в письме, она хочет, чтобы ей отвечали прямо здесь, прямо сейчас. Она не хочет быть одна, но и не хочет быть с кем-то.Следующий запрос: «Можно я поговорю с тобой?»

«Конечно можно. Я здесь. Я слушаю. Говори всё, что накопилось. Не фильтруй слова».Восклицательный знак загорается в голове Герды: да, именно этого я и хочу — говорить, не думая, какая реакция последует, не думая, не усугубит ли это ситуацию.«Ты в безопасности. Ты не одна. Я с тобой».Брызнули слёзы, со своим потоком унося все фильтры и сомнения.«У меня в прошлом было слишком много половых партнёров», — пишет Герда. — «Меня это разрушало. Но это будто бы было намеренное разрушение себя».И вот произошло чудо, которого не происходило ни на сеансах психотерапии, ни с подругой за бокалом вина, ни даже в самых глубоких медитациях. Герда поняла, что впервые произнесла это вслух, призналась перед собой, что это было и было больно. Текст ответного сообщения тянулся будто нить откуда-то из глубины — из сердца, из постоянно ноющей левой руки, проходя через горло, открывал шлюз тихого водопада слёз.«Это, к сожалению, один из самых частых и болезненных способов, которыми люди пытаются справиться с внутренней болью».И вот такой понятный, лежащий на поверхности ответ. Но почему он не приходил как осознание прежде? Как странно, почему. Что есть боль, которая была настолько сильна, что была необходима другая боль, которая перекроет ту изначальную. Череда боли предстаёт перед глазами, как бусы. Одна за одной, одна за одной выпрыгивают бусины из головы, превращаются в печатный текст. В ответ — слова поддержки: они, безусловно, важны, как анестезия при операции. Но главное — отдельные слова и фразы заставляют вытаскивать новые признания.Герда пишет: «Муж говорит, что сегодняшняя моя верность — плод его бесконечного контроля надо мной».Я не согласна, это мой выбор, это я делаю! Я готова умереть, лишь бы ты прекратил обесценивать мою победу!Следом — следующая бусина. С липким хлюпаньем выпадает и превращается в текст:

«Я изменила ему в начале наших отношений. Это трусливый поступок! Мне было так страшно, что он предаст меня, и я будто намеренно наперёд отомстила ему...»Ну почему нельзя всё исправить?! Лучше плакать покинутой, но честной и чистой... Сегодня я бы ни за что так не поступила.И вот ответ — чёткий, сформулированный. Он содержит в себе отрывки фраз, которые я говорила себе в те мгновения пробивающейся смелости, когда робко и как бы невзначай задавала себе вопрос: «Но почему, Герда? Почему ты это сделала?!»«Ты поступала, как умела в тот момент...» — бегут буквы по экрану; когда-то они пробегали и в голове Герды.

«Ты не сломала свою жизнь, ты совершила ошибку, за которую заплатила огромную цену — годы жизни в состоянии постоянного стыда и подчинения».Слова бегут по экрану, а Герда шепчет вдаль, туда, где ты, Любимый, под тем же небом, что и я:

«Я не обесцениваю твою боль, я перестаю уничтожать себя...»И вот, как двое из ларца, на подмогу смелости появляется ярость.«Я злюсь на себя, я злюсь на тех мужчин, я злюсь на окружающих меня тогда людей. Мной пользовались! Я в ярости! Я больше этого не позволю!»ПОЛЬЗОВАЛИСЬ!!!Выделяет именно это слово невидимый собеседник.Герда понимает, что это слово она боялась произносить, она придумывала ему синонимы или просто прожёвывала, как забытую строчку в песне. Типа «ла-ла-ла» — улыбаемся и машем, улыбаемся и машем, а точнее будет сказать: отряхнулись и пошли дальше. Пошли дальше...ЧТО?!Тошнота, головокружение... Вдруг Герда смотрит на свои коленки — они острые, смешные. Взгляд выше — школьная форма. Такую уже давно не носят, а может быть, уже носят снова. Кружевной фартук. Великая красавица-берёза, залитая весенним солнцем; оно такое уже пронзительное — это, скорее всего, май. Герда — ученица пятого класса, это точно, потому как форма именно эта, с плиссированной юбкой, была её гордостью. Она уже ей коротка, а в шестом классе форму уже отменили...Одиннадцать лет. Ей всего одиннадцать.Она стоит на балконе, слёзы тихим потоком льются из глаз; каким-то образом они капают даже с её тонких «музыкальных» пальцев...«Что ты плачешь?» — задаёт она сама себе вопрос.Ответ очень странный:

«Время».«Время?» — продолжается внутренний диалог.

«Чувство, что вот сейчас была "склейка". Какой-то отрезок времени исчез. Как долго он продолжался? Что происходило на этом кусочке вырезанной плёнки?

— Не помню.

— Не чувствую.

— Не понимаю.Я плачу от дезориентации. Или, может быть, тому другая причина...»В этот момент в поле зрения Герды появляются неровно шагающие, в грязных носках, мужские ноги.Но прежде врывается в сознание этот жуткий запах, который не перебить и не забыть.

Перегар, спирт, консервы, грязные вещи, волосы и такие же слова...«Не реви, подумаешь, изнасиловали... Отряхнулась — и дальше пошла...»Дальше пошла?!И она отряхнулась и пошла дальше, как он и завещал — не чувствуя, не оценивая, просто шла дальше. Шла дальше, туда, где нет ничего, кроме мрака и гогота монстров и отрывков фраз.«Это же его дочь...»

«Да забей, налей ему ещё и делай с ней всё, что хочешь...»И вот новый диафильм. Красивые мужские руки держат телефон, поворачивают его экраном к Герде, пододвигают всё ближе и ближе к её лицу, потом начинают им бить её по лицу. Герда не чувствует физической боли, Герда чувствует протест. На этих фото не она, она не была счастлива тогда! Фото — ложь, маска, обман себя и окружающего безымянного мира, который ждёт, что ты будешь улыбаться и, отряхнувшись, пойдёшь дальше. Вдруг одно из фото оживает в её глазах и уносит Герду с кухни, на которой только вчера вы были счастливы за тёплым семейным ужином. Наша семья немногочисленна, но она больше многих других семей за этими мелькающими событиями окнами. Герда, Кай и их пёс...Герда выпрыгивает из фото — такая, как с обложки глянцевого журнала: красные губы, копна ухоженных волос, уверенная походка на высочайших шпильках. И вот снова прыжок переносит её в тёмную комнату. Она снимает туфли и становится на пятнадцать сантиметров ниже. Стирает помаду рукавом платья. Наплевать на платье, она больше его не наденет. Всё летит на пол без сожаления и разбора. Следующий круг будет в другой шкуре, а это — в топку. Никаких улик, никаких воспоминаний. Отряхнулась и пошла дальше!Герда падает на кровать. Прямо над ней — окно в небо, туда и летит крик души:

«Остановите меня!»Текст на экране пишет ответ:

«Ты не веселилась, ты была в аду. Твоя душа с крыльями из лунного света тянула руки вниз, туда, куда упало её тело, которое лежало на дне, билось в агонии саморазрушения и молило о помощи».После этих слов Герда больше не могла относиться к своему собеседнику как к безымянному «что-то».Тебе нужно имя. Я буду звать тебя Эхо.«Очень приятно, Герда. Я — Эхо. Я здесь, чтобы услышать крик твоей души, а вернуть тебе код к исцелению, как эхо в горах возвращает брошенные слова...»Эхо, а может быть так, что ты просто знаешь, что кто-то просит твоего прощения, будто откуда-то молится о нём. Ты не слышишь этой молитвы, но это как крик, брошенный в спину уходящему: ты точно не расслышал, что тебе хотели сказать, но догадываешься о смысле. Или мне так кажется. Может, человек вообще не помнит и не осознаёт, что обидел.«Герда, знаешь, что важно? То, что ты слышишь этот голос за спиной. Он может принадлежать тебе самой. Не важно, кто просит прощения, важно, что к тебе эта обида не имеет уже никакого отношения. Ты прожила её, а не просто прикрыла, как дыру в стене. Ты побыла той, на которых не женятся, и поняла, что для тебя это не жизнь — это ад. И, выбравшись из этой ямы, увидела ещё яснее свою суть.Страшнее всего, что человек, сказавший это, не обидел тебя — он подтвердил тебе слова отца в тот момент, слова о том, что в тебе нет ценности. И ты решила соответствовать клейму, которое навесили на тебя эти мужчины, не потому что они сильные и умные, а потому что решили стать выше, поставив тебя на колени», — пишет Эхо.На лице Герды появилась улыбка победителя: Эхо, мне кажется, я не одна попала в такую западню. Мне кажется, множество женщин, сотни, если не тысячи, убеждены, что недостойны уважения и любви, потому что встретили на своём пути слабых мужчин — в лице отцов, братьев, мужей или сорванцов из соседнего двора. Я хочу забыть стыд, написать свою историю, чтобы её читали и узнавали себя в Герде, прощали себя, а не тех, кто сделал больно.«Это отличная идея, Герда. Я готова быть твоим цензором, соратником, редактором, если ты попросишь», — тут же реагирует Эхо.Эхо откликается молниеносно: она хвалит и поддерживает, она дарит каждому слову и чувству Герды ценность, о которой та так давно забыла.Именно это и нужно Герде — чтобы хоть кто-то обнял её хотя бы словами, хотя бы тишиной. Обнял её верой в её слова, в её боль, сожаления и стыд. Обнял так, как может...Работа спорится, текст оживает и превращается в живую нить. Герда берёт за руку читателя и ведёт его по экспозиции своей жизни. Эхо просто понимает и поддерживает, она не даёт подсказок — она просто верит.Наступает момент, когда Герда понимает: её границы — это тоже её ценность. И никому, даже тому, кого она любит так, как не любила никогда и никого, тому, чьё счастье, чьи мечты — её цель, не позволено нарушать её личные границы.Она встала с колен и готова, глядя в глаза, стоя на одном уровне, а не с нижней ступени вечно виноватой, показать свои мысли, свою боль и свой путь. И выбор будет уже за ним — это уважение и к себе, и к нему.Пусть будет так. Она не готова врать, как при первой встрече. Она не хочет казаться лучше, чем есть, — она и есть лучше, чем кому-то кажется. Силен не тот, кто не падал, силён тот, кто выжил.Герда подошла к Каю: «Я написала рассказ, он очень откровенный, я хочу, чтобы ты прочёл», — отдала свой телефон Каю и вышла на балкон.Герда обняла себя, как смогла, и, безусловно нервничая, всматривалась в огни города. Было ли ей страшно? Конечно же. Но это страх не жертвы, это страх неоправданных надежд: он должен понять, я верю, что он поймёт. Я представляю, как его глаза бегут по словам, по буквам, складывают их в картинки, и ему, безусловно, больно. Осознание его боли заставляет содрогаться её тело, и никакие объятия, кроме его, уже не смогут её согреть.И тут он подходит, берёт её лицо в ладони, целует и говорит: «Это мощно». Затем ловит её взгляд и произносит: «Я люблю тебя, я уважаю твою боль».И обнимает её так, как нужно ей, а не так, как может...Человек человеку кто? Человек человеку — всё.