Русы Часть вторая, глава первая

Часть вторая
Русич

                «Пеленай меня, матушка,
                В крепки латы булатные,
                А на буйну голову клади злат шелом,
                По праву руку палицу.»


                Былина «Волх Всеславьевич»


Глава первая
Поход

I

К 854-му году Хазарское ханство паутиной опутало весь юг славянских племен, разрослось до Днепра и железным обручем обхватило со всех сторон русское царство. Этот обруч, как ошейник, давил так, что невозможно уже было ни торговать, ни жить, ни дышать. Хрупкий мир, как последний вздох, держался лишь на непроходимых топях вокруг русских островов, которые хазары не могли преодолеть. Хазарский наместник в Тмутаракани, как стервятник, почуявший скорую гибель жертвы, сделался дерзок и высокомерен. Он ныне не кланялся и не приходил в палаты к русскому царю, как ранее повелось, а вызывал к себе его посланца. Обычно на поклон к нему шел Любомир, и, худо ли, бедно ли, возникающие разногласия улаживались. Так всё и держалось до поры до времени – на волоске.

Царь сильно сдал за последние десять лет, постарел, растерял былую силу. И сразу, будто шакалы, завыли, зашевелились, заголосили его враги. Словно стаей собрались вокруг и ждали, когда можно накинуться сворой и растерзать на куски русское царство. Византия забыла о своем договоре с Русью и, хоть и не выступала войной, но втайне помогала хазарам. Помощи ждать было неоткуда. Царь помнил, как шестнадцать лет назад посылал он посольство в Византию и Франкию и наказывал сыну своему дойти до северных русов и призвать их на помощь. Не дошел, видно, тогда Борислав до Варяжского моря, где-то сгинул бесследно. А ведь только они, соплеменники, сородичи могли бы помочь. И уже не надо идти кружным путем, а можно от русского города Олешья подняться вверх по Днепру до русских земель на Варяжском море. Царь не сомневался, что они придут. Придут и выгонят хазар со славянских земель. Придут и соединятся навек с южными русами. Есть нынче кого послать на север с дружиной: внука, сына Бориславого, Аскольда.

И царь повелел позвать к нему своих любимцев, своих воспитанников – Аскольда и Дира.

_________________________________


За десять лет жизни в царском дворце юные витязи овладели многими премудростями. Лучшие бойцы и сам Белогор, начальник царской стражи, учили биться на мечах и секирах, ходить с рогатиной на медведя и попадать в цель из лука на триста шагов. Боярин Данияр учил водить дружину, разбивать лагерь и вести сражение. Ярополк, что командовал флотом, показывал, как управлять ладьей на реке и на море. Старый купец Переслав рассказывал, какие на свете есть царства и города, и что за народы их населяют. Царский писарь Авдей учил грамоте, а Феофан, беглый писарь из Константинополя, преподал азы греческого языка.

Выросли оба статными, крепкими, а как оденутся в княжеские одежды: кожаную куртку с меховым отворотом, да соболью шапку, да атласную рубаху, да меч приторочат к поясу, - загляденье, а не витязи, молодцы удалые.

Любомир был ровен с обоими, но втайне гордился Диром и имел на него большие планы. Жена его Марья сына видела редко, а при встрече млела от счастья, глядя на него.

Аскольд же привык со временем, что растет без родителей. Разговорам о том, что отец его умер на чужбине, он не верил, и детские мечты о том, что найдет он своего отца и освободит его из вражеской неволи, тлели в памяти, как угли, и не забывались. Об этом он никогда никому не говорил, даже Диру, который стал ему больше, чем другом, - братом названным. Не верил он и слухам о том, что мать его стала колдуньей и забыла о нем. Когда он о ней думал, она сразу появлялась перед глазами: не перед ним, а в голове его, но он ее видел, - и от этого становилось спокойнее и легче. Аскольд был повыше ростом, светловолосый, со взглядом твердым и упрямым. Дир – волосом темнее, характером помягче, в мать, а глаза дерзкие и смешливые. Царь любил своих воспитанников, одаривал подарками, а Аскольда мыслил уже своим наследником.


--------------------------------------------------------


- Готовы ли к трудам ратным?
Такими словами встретил их царь. Принимал он их на этот раз в тронном зале, и юноши уже понимали, что учеба закончена, нынче же объявит им царь свою волю, и будущее их будет определено. Владыка взирал на них ласково, и вид у него был довольный, словно сам он из неотесанных чурбанов смастерил добрых воинов и теперь радовался результатам своих трудов.

Аскольд и Дир поклонились низко и приготовились слушать.
- Даю я под твое начало, Аскольд, дружину в пятьсот воинов и пятнадцать ладей. Дир будет тебе правой рукой. Людей выбирайте опытных, бывалых, в этом вам Белогор поможет. Сроку на набор дружины месяц, не более. Как погрузитесь на корабли, отправляйтесь сначала в крепость Олешье, а оттуда вверх по Днепру на Варяжское море. Хазары, говорят, уже к Днепру вышли в середине его. Если нападут, отбейтесь, а сами битвы не ищите: у вас иное дело – дойти до русов северных на Варяжском море. Отца твоего посылал я, не дошел, видать, теперь твой черед, Аскольд, звать в подмогу сородичей наших.

Когда царь упомянул отца, глаза Аскольдовы загорелись, будто вспыхнули в памяти почерневшие угли и полыхнули изнутри яростным пламенем.
- Скажет князь варяжский служить ему, служите, а будет возможность у него дать подмогу, берите войска и ладьи и поспешайте назад – биться с хазарами.
Государь помолчал, подумал.
- Дам я вам хороших лоцманов, да и в Олешье боярин Ратибор с проводниками поможет, они укажут путь к варяжским берегам. Князю передайте от меня послание, а сами в битвах покажите свою доблесть воинскую. Помните: русичи вы. Берегите имя это и гордитесь им.
Юноши поклонились царю в пояс и отправились в лагерь, неподалеку от города – готовить дружину к походу.


-----------------------------------------------------


Всё уже было подготовлено и собрано. Накануне отплытия, словно толкнуло его что-то, решил Аскольд зайти попрощаться с родным домом. На пороге стояла женщина средних лет.






II

Ко всему человек привыкает. Привыкла и Любава к своей лесной жизни. Да не сразу.
 
На третий день разжег старик на поляне большой костер. Он был в белых одеждах, белые длинные волосы и седая, покоившаяся на груди борода, оттеняли темное лицо, острый нос и глаза, похожие на горящие угли. Он сидел на своем обычном месте, выпрямив спину, неподвижно, и в самой его позе, и в одежде, и во взгляде ощущалась некая торжественность, словно восседал он на троне, а не на каменном валуне. Любава села по правую руку от него на покрытый звериной шкурой камень. Трифон, будто и впрямь сделался ее тенью, присел на землю за ее спиной. Вечерние сумерки уже рисовали зыбкую границу между потемневшим лесом и алеющим, светло-бирюзовым закатным небом. Потом, словно задернулась плотная темная занавесь на окне, небо почернело и высыпало звездами. Искры костра летели в черное брюхо неба и, казалось, тоже становились звездами, крохотными и недолговечными. Тихо было на поляне, но не оставляло Любаву ощущение, что тишина эта обманчива, как бывает, когда трава и деревья замирают в ожидании перед бурей.

- Зови меня Баян, Любава, - заговорил старец, снова угадав ее мысли. – Тебе предстоит долго жить в этом заповедном лесу, и сегодня я познакомлю тебя с теми, кто населяет этот лес, хотя зачастую невидимы они для людей.
Старик помолчал, потом продолжил:
- И я, и все лесные жители служим Велесу и Яриле, и хозяину всех лесов, рек и озер – Святибору. Будешь и ты служить нашим богам.

Костер сделался меньше ростом, небо стало ярче от звезд, выглянула полная луна. По другую сторону костра темнело поваленное дерево. Оно было толстым, разлапистым и казалось трухлявым. Любава могла бы покляться, что еще днем его здесь не было. Отблески огня высвечивали сухую кору, наросты мха и лишайника, комок засохших переплетенных корней.
Баян вдруг сказал громким голосом:
- Вставай, лесной дед. Хватит притворяться. Покажись княгине.

Дерево зашевелилось, в земле, перемешанной с корой и сучьями вспыхнули два красных уголька, ветки затрещали, ствол, кряхтя и скрипя, начал подниматься. На глазах он стал превращаться в подобие человека. Там, где торчали обрывки сгнивших корней, ствол разделился на две половины, одна чуть короче, другая длиннее, и неуклюже поднялся на них, как на ноги, потоптался, будто отряхиваясь и примеряясь к ним. Длинные разлапистые ветви приобрели форму рук с растопыренными пальцами, а крона, лохматой шапкой торчащая во все стороны, превратилась в спутанные длинные волосы, в которых застряли сучья, листья и ягоды. Он всё больше походил на человека, и в то же время было в нем что-то козлиное. Любава присмотрелась получше и увидала, что на ногах его, толстых, как колоды, выросли копыта, а из гривы нечесаных волос торчали рога. Кожа его была зеленоватого цвета, весь он был покрыт не то мхом, не то медвежьей шкурой, яркие глаза тлели жаркими углями. Был он коренаст, невысок, с длинной бородой из лесного мха. Он кряхтел, кашлял, шевелил лапами, похрустывал, как сухое дерево. Лба было не видно под густой копной волос, взгляд, испытующий, пристальный, жгучий, шел будто из глубины. Лицо было корявым, как расщелина в старом пне. Вдруг он стал вытягиваться, туловище покрылось шершавой корой, руки-лапы растопырились, стали похожи на дубовые ветви без листвы, и сам он сделался ростом с самые высокие деревья в лесу, и долго так стоял, раскачиваясь, поворачиваясь на разные стороны, словно оглядывал свои владения.

Любава не поверила глазам своим, когда лесной дедушка так же неожиданно и быстро стал уменьшаться в размерах и исчез с глаз долой. А по руке ее стал ползать, будто расхаживая взад и вперед, крупный черный муравей. Она хотела стряхнуть его, и вдруг, может ей только почудилось, он задрал к ней маленькую свою головку и подмигнул, да так ловко, что Любава чуть ни рассмеялась. Муравей спрыгнул с руки, сгинул в траве, а за кострищем опять появился коренастый, бородатый, заросший мхом и мехом дед с жаркими глазами.

- Знакомься, Любава. Это и есть наш леший, хранитель леса, - сказал Баян. – А вон и подруга его, кикимора болотная с детьми-лесавками.
И не успел он это сказать, как заухало, заквакало, застонало дальнее болото, и на поляне возникло юркое, маленькое, вертлявое существо с длинным носом, явно женского пола, потому что наряжено было оно в меха из мхов разного оттенка, в зеленые волосы были вплетены лесные мелкие цветы и болотные лилии на длинных стеблях, и выступало это существо, жеманно покачивая бедрами на тоненьких ножках, будто любуясь собой.

За ней, подпрыгивая, смеясь и толкаясь, следовала на задних лапках стайка шумливых маленьких существ, похожих на ящерок с большими выпуклыми глазами. Они шалили, бегали друг за другом, сыпали на голову труху и опутывали паутиной друг друга.
- А это что за забавный зверек? – спросила Любава.
- Ты его видишь? Это Хух, самое доброе и безобидное существо в лесу. От людей он прячется, меняет окраску под цвет листвы или под цвет травы и показывается только детям и тем, в ком угадывает доброе сердце. Он и с Аскольдом твоим играл, а ты не знала.
Пушистый, маленький, с большими черными глазами, Хух был похож на вылупившегося из яйца цыпленка, только без крыльев.
От мыслей об Аскольде сжалось сердце. Стало грустно на душе, одиноко.

- Не печалься, Любава. Послушай, как поет птица Гамаюн.
Чудный женский голос словно соткался из ночного чистого воздуха, наполнил лес, поплыл над рекой, поднялся высоко к небу, будто слился с лунным светом, и всё замерло, заслушалось. В ветвях могучего дуба, что стоял у края поляны, пряталось странное существо. Это была полуженщина-полуптица. Лицо ее, неподвижное и словно окаменевшее, было прекрасно. Но красота эта была ледяной, неприступной. Глаза ее были, как море зимой: серые и холодные. Длинные черные волосы с лиловым отливом спускались на плечи и открывали маленькие груди, крепкие и сочные, как наливные яблоки. Руки ее были тонкими, почти прозрачными, а кожа белой, как снег. Ниже она вся была покрыта большими разноцветными перьями и напоминала крупную сову. Два огромных крыла были сложены вдоль туловища. Острые длинные когти обхватили сук, на котором она сидела, и от вида этих скрюченных хищных лап становилось ясно, что готова она растерзать любого, и пощады от нее не жди. Бархатный, сладкий голос жил как бы сам по себе. Он дурманил голову, завораживал и звал за собой.

Луна серебристой волной широко разлилась по опушке леса, по поляне и по реке. На берегу завели свои девичьи хороводы русалки. Их обнаженные бескровно-бледные тела светились в лунном свете и казались прозрачными и воздушными, движения их были плавны, грациозны и напоминали Любаве, как когда-то давно она тоже вместе с подружками пела и хороводилась у реки в ночь на Ивана Купала.

Три девушки в прозрачных белых рубашках, какие поддевают под сарафан невесты в день свадьбы, взявшись за руки, кружились немного в стороне.
- Это берегини, невесты, не дожившие до свадьбы.
- Бедные, - вздохнула Любава. Вспомнился Борислав и их сладкая жаркая ночь после свадьбы.

Из тени дуба вышла девушка, подошла к костру, присела на корточки и протянула руки к огню, словно озябла и решила погреться. Легкой одеждой ей служили длинные темно-зеленые волосы. Изумрудные локоны, как шаль, накрывали плечи и спину. Она была очень молода, свежа и настолько привлекательна, что невозможно было оторваться от нее взглядом. Глаза ее были глубокими, голубыми, как озера, и очень печальными.

- Почему она такая грустная?
- Мавка – древесная красавица. Эту зовут Дубовинка. А печалится она из-за несчастной любви. Красота мавок недолговечна: они расцветают, как цветок, весной, и блекнут, увядают осенью. Существует поверье, что, если полюбит мавку юноша и проживет с ней хотя бы год, красота ее никогда не потускнеет. Поэтому все мавки стараются при встрече с людьми выглядеть как девицы. Только есть у них один изъян, который они прикрывают своими волосами. У них нет спины, а вместо нее дыра, через которую видны внутренности. Не очень красивое зрелище. В Дубовинку влюбился один путник, присевший как-то отдохнуть под раскидистым дубом. Они полюбили друг друга, и дело шло к свадьбе, когда однажды она случайно уснула в его объятиях. Юноша нежно целовал и ласкал ее плечи, а потом откинул со спины волосы и ужаснулся. Больше она его не видела. С тех пор Дубовинка сторонится чужаков, молчит, прячется и ждет, когда настанут холода, и придет ее последняя осень.

Вдруг всё пришло в движение. Поднялся ветер. Зашумело, зашелестело, зашуршало, заползало в траве. Огромный столб, расширяющийся воронкой кверху, похожий на смерч, вырос посреди поляны, и с самого верха этого живого столба вниз взирал огромный, лишенный век и ресниц, глаз. Взгляд его был равнодушным и недобрым, как у змеи. Повеяло могильным холодом и тленом.

- Вот и Лихо одноглазое вместе со всей нежитью пожаловало, - воскликнул старик.
Заворочались в соседних камышах костлявые полумертвые старухи-лобасты. Повылезали из болот криксы, хмыри и злыдни, что могут намертво пристать к человеку и даже вселиться в него. Заковыляли рогатые, косматые, безобразные караконджалы, что нападают на людей на болотах и ездят на них верхом до первых петухов. Поползли маленькие, горбатые, брюхатые шишиги, что набрасываются на запоздалых путников и затаскивают их в воду. Закрутились волчком пыльные шиши, голова с кулачок, нос длинный и вертлявый. Зааукали ауки, пошел дым коромыслом, затряслась земля, заухали кикиморы, заплясали водяницы, закружились деревья вокруг костра. Крик, гам, шум, вой, треск – зазвенело в ушах.

Перед глазами завертелись в диком хороводе холодные страшилища и болотные духи, лес ожил и поплыл, встал Трифон, заслоняя ее собой, и Любава потеряла сознание.


- Что ты, что ты, девица. Очнись, Любава.
Она открыла глаза. Было тихо.
- Не бойся ничего. Все ушли, - сказал старик. – Зато теперь они тебя знают и не тронут. Отныне ты своя в заповедном лесу.

-------------------------------------------------------


И покатилось время, как перекати-поле, ото дня к дню, от месяца к месяцу, от года к году. Любава научилась разговаривать с богами, вызывать духов, понимать знаки и видеть неведомое.

Прошло десять лет. Однажды она увидела, как сын набирает дружину и готовится к походу. Она собралась и пошла по знакомой тропинке к дому.




*Баян – кудесников называли разными именами, в том числе Баян






III

Словно что-то толкнуло его, и Аскольд решил зайти попрощаться с родным домом. На пороге стояла женщина средних лет. Женщина обернулась, сняла с головы платок, блеснула яркими очами и будто помолодела. Тогда он ее узнал. Он упал перед ней на колени, обнял ее ноги и всё повторял: «Матушка, матушка родная!»
Любава погладила ему голову, как маленькому, подняла, оглядела: «Вырос-то как! На отца стал похож.»

В доме, с тех пор как они его покинули, ничего не изменилось. Они присели друг напротив друга.
- Дай, на тебя погляжу.
Стало безумно жаль тех потерянных, отнятых у нее лет, тех неуловимых изменений, которых она не увидела, когда Аскольд рос и превращался в мужчину.
- Далеко ли царь тебя посылает?
- К северным русам на Варяжское море.
- Скоро ли выступаете?

Аскольд не удивился тому, что матушке известно об их походе. Они будто и не расставались надолго, и благоговение, испытанное им еще в детстве, когда они прятались в лесу от злых людей, ко всему таинственному, колдовскому, волшебному, сохранилось в нем, и было обращено теперь на мать. Она стала для него воплощением всемогущих и всевидящих сил.
- Завтра.
- Туда и отец твой ходил, только не дошел. А ты доберешься, по воде и волоком, через реки и земли девяти племен, но дойдешь. И дружину свою приведешь на берег Варяжского моря.
- Скажи, отец, какой он был?
- Сильный, смелый, добрый. Только не был, а есть. Он в неволе, но он жив. И ты освободишь его.
- Я много раз себе это представлял.

Они сидели за столом, как когда-то. Свет вливался в оконце и растекался по горнице. Всё как прежде, только Аскольд стал совсем взрослым, а она порастеряла с годами и легкость, и свежесть молодости.
«Добрый молодец вырос, - думала Любава, разглядывая сына. – Истинный князь. Уже усики с бородкой пробиваются. Скоро невесту надо будет приглядывать.»

Аскольд смотрел на мать и думал: «Матушка родимая, свиделись. И совсем она не постарела. Красавица. Почему же матушка ушла в лес? Не по доброй воле, понятно. Никто не говорит, и она не скажет. Не стоит и спрашивать.»
Аскольд рассказывал о годах учебы, о своем друге Дире, о Белогоре, начальнике стражи, что учил их боевому искусству, о царе.
«Прав был государь, что взял во дворец Аскольда. Скольким наукам учен, и славным воином стал.»

- Погоди, у меня для тебя одна вещь припасена. Любава достала из потаенного места меч, что оставил Борислав для сына.
- Держи княжий меч, сын, отцовский. Теперь я знаю: ни один ворог тебе не страшен.
Аскольд поклонился, поцеловал родовой знак на ножнах, вынул меч, поцеловал и его. Снова поклонился в пояс матери, поцеловал ей руки.
- Да хранит тебя Перун, - сказала Любава.
На том и расстались.









IV

Прошло десять лет с тех пор, как Любомир с Ратибором объезжали острова, продирались сквозь чащи дерев и подыскивали место для строительства крепости. Теперь на этом месте высились стены и сторожевые башни, в порту стояли на якоре корабли, а город разросся вглубь и занял домами и улицами весь остров. Еще одну крепость царь повелел выстроить в самом устье Днепра, там, где когда-то плыл Любомир на встречу со своей Властой. Ныне Олешье, словно ворота в Русское море, стояло в дельте реки, а за ним ее устье сторожила еще одна крепость. Место и вправду оказалось выбрано удачно. До Константинополя было три дня пути. До греческих городов в Таврии Херсонеса и Сурожа того меньше – рукой подать. Торговые гости, будь то с юга, из Византии, или из Таврии, или из русской земли заходили в порт, разгружали свои товары, закупали те, что везли с северных славянских земель, и плыли дальше. Торговля шла бойко. Отплывали ладьи с пушниной, смолой, воском, медом. Приходили корабли с тканями, винами, пряностями, посудой. Понемногу осваивался путь по Днепру на север, туда, где на берегах большой реки жили многие славянские племена: уличи, поляне, древляне, радимичи, кривичи, - и так до самого Варяжского моря.

И, может быть, благодаря тому что до этой крепости можно было добраться только на больших ладьях, или потому, что могущественная Византия не имела до поры враждебных намерений и соблюдала когда-то подписанный с русами договор, но не было за эти десять лет ни войн, ни набегов на город-крепость. Хазары, что саранчой прошли по степям севернее Таврии и вышли к серединному течению Днепра, на юг пока не шли и городу тоже не угрожали.
 
И город Олешье рос. Приезжали и оставались ремесленники и мастеровые, кузнецы, плотники и каменщики со своими семьями – переселенцы из царства русов в поисках новой жизни или лучшей доли. Многие торговые люди посчитали, что близость к Константинополю будет полезна для купеческого дела, и множество кораблей, ладей, морских, речных, лодок-однодревок стояло в порту.

Царскую дружину, что пришла под рукой молодых князей Аскольда и Дира, встречали с почетом. Ратибор, начальник крепости, приветствовал их на пристани, отвел под военный лагерь для дружины место на окраине, а Аскольда с Диром поселил на постой в своем доме, в боярских палатах. В честь гостей и дружины устроил Ратибор пир. Он расспрашивал Дира об отце, Аскольда о царе, пил здравицу, но Аскольду было не до пиров и не до разговоров – ему не терпелось идти дальше.

Аскольд часто наблюдал, как учат молодых беркутов и готовят их к полету. Сейчас он сам себе казался таким беркутом, вылетевшим из гнезда на степной простор. Он чувствовал в себе силы немеряные. Воздух, привольный и сладкий, морской, речной, лесной, наполнял грудь, и он вдыхал его жадно, будто с каждым глотком удесятерялись его силы и крепла вера в себя и в свою дружину. Дальний путь не страшил, предстоящие битвы будоражили кровь, неизведанное манило его.

- Не торопись, князь, - сказал Ратибор. – Выше по течению пороги. Там пройти можно, только когда вода в реке поднимется и устоится, да и то надо будет по берегу на бечевах ладьи вести. Дам я вам хороших лоцманов. Они эти места и на лодках, и на ладьях исходили. С ними и обсудите, как и что. Но раньше июня месяца нечего и думать.
Утром следующего дня привел Ратибор в палаты, как и обещал, опытных лоцманов и сказал:
- Это люди верные. Зря говорить не станут.

И вправду, мужички оказались немногословные, степенные. Их было трое: Драган, Млад и Пересвет. Они были купцами и мореходами, ходили на лодках и ладьях и на юг, по Русскому морю, и на север, к морю Варяжскому. Старшим среди них был Пересвет, крепкий, кряжистый мужичонка с окладистой бородой и хитро улыбающимися глазами. Млад был его сыном и уже много лет сопровождал отца в плаванье. Это был спокойный светловолосый юноша, который больше слушал, чем говорил. Драган показался Аскольду хмурым и неприветливым. Лицо его было узким, скуластым, словно обветренным, глаза сидели глубоко, глядели строго, бородка была реденькой, с сединой.

Пересвет развернул на столе карту, нарисованную им самим, и принялся объяснять стрелочки, линии и кружочки, водя по ним толстым пальцем с почерневшим ногтем.
- Вот наша крепость. Тут мы войдем в устье Черной реки. Так Днепр еще называют, - пояснил он. – Здесь пороги. Дружина пойдет берегом. Ладьи бечевой станем тянуть. По правому берегу голая степь. Отсюда можно ожидать хазар. Выше по Днепру их уже великое множество. Там обитает народ по прозванию поляне. Ныне с хазарами у них мир, потому что хазары помогли им отбиться от другого народа – дреговичей. А нам предстоит плыть до самого верхнего Днепра. Вот сюда. 

- Долгий ли путь вверх по Днепру получится, как думаешь? – спросил Аскольд.
- Против течения плыть придется. Месяца три уйдет.
- А дальше?
- Здесь в Днепр впадает малая речка Друть, а за ней начинаются озера. Кружочком я пометил волок до реки, что называется Двина. А далее есть два пути до Варяжского моря. Гляди, князь. Первый от Двины волоком до реки Лопать и далее на север, через Ильмень-озеро по реке Волхов в озеро Ладогу и по речке Неве в Варяжское море. Второй путь проще: по реке Двине до самого Варяжского моря.
- Так что же тут думать? Поплывем по Двине. Вон насколько короче, - вымолвил Аскольд.
- Думать есть о чем, князь. Если поплывем северным путем, то пойдем мы через земли, где живут словене ильменские. Они нам обид чинить не будут. А вот коли плыть вниз по Двине, то путь лежит через город Полоцк и Полоцкое княжество. А они могут и не пропустить дружину.
- Когда следует выступать в поход, Пересвет?
- В начале июня.
- Что же, время еще есть, я подумаю и скажу тебе свое решение, - заключил Аскольд.

---------------------------------------------

Время было. Ратибор пригласил молодых князей поохотиться, а потом устроил большой пир. Были на нем и бояре, и купцы, и сотники дружинные, и Пересвет с Младом, и Драган. Ратибор сидел во главе стола, рядом Аскольд и Дир. Уже шумно стало за столами, застучали чаши с греческим вином, и хмель многим ударил в голову. Воевода вспоминал, как ходили они с князем Любомиром, отцом Дира, на медведя, что хозяйничал в здешних лесах.

- Эка невидаль, - воскликнул Аскольд.
Ратибор только усмехнулся в густые усы. Аскольд заметил эту ухмылку и сказал громко, перекрывая голоса пирующих и шум посуды:
- Неужто не веришь мне, воевода, что ходил я в одиночку на медведя?
За столами стало тихо.
- Остынь, князь. Не дело словами меряться.
- Зачем же словами? Завтра же пойду и шкуру тебе медвежью принесу.

Ратибор нахмурился. Хоть и принимал он молодых князей, как подобает, но про себя толковал о них по-разному. В Дире он находил черты его отца и радовался, словно увиделся со старым своим другом после долгой разлуки. Аскольд же казался ему слишком гордым и надменным, будто и воевода ему не ровня.

- Можно и не ждать до завтра. Есть у нас такой зверь. Лютовал косолапый окрест города, изловили его и на цепь посадили.
- Прикажи его, воевода, на двор привести. А я на него с одним ножом выйду.
За столами стали перешептываться: «Шутка-то далеко зашла.» Да и Ратибор уже сам был не рад такому обороту.
- Что ты, князь. Верю я тебе, верю.
- Теперь уж я не отступлюсь, - Аскольд встал из-за стола и повторил, - вели привести зверя.
Он отстегнул от пояса свой меч, бережно положил его на скамью и оставил лишь длинный нож, с каким русы идут на бой.
- Аскольд, погоди, - пытался остановить его Дир.
Но Аскольд уже не слышал никого. Глаза его стали серыми, холодными. Он спустился с крыльца на двор и крикнул еще раз:
- Выводи зверя.

Светлые длинные волосы его растрепались. Худой, высокий, плечистый, в красной шелковой рубахе, расшитой золотой тесьмой, в синих шароварах, с ножом в руке, он стоял посреди голой поляны и с виду совсем не походил на богатыря. Но внимательный наблюдатель разглядел бы в его глазах такую решимость и внутреннюю твердь, что подумал бы: «Этот юнец, пожалуй, и медведя одолеет.»
Все, кто был на этом пиршестве, переглядываясь, качая головой, вышли вослед и образовали круг, в центре которого в ожидании замер молодой витязь. Он огляделся: дружинные сотники смотрели внимательно, словно выжидали, сдюжит князь или нет. Рядом с ними стоял Пересвет, и на секунду Аскольду показалось, что он ему подмигнул одобрительно. Может, и показалось, но стало веселее на душе, будто шепнул ему на ушко этот степенный, бывалый человек: «Покажи-ка им всем, на что ты способен.»

Слух о поединке, как ветер, пробежал по соседним домам, и уже собирался на улице народ поглазеть на небывалое зрелище.

Ратибор махнул рукой. Толпа расступилась, и на широкий двор, косолапо переваливаясь на четырех лапах, выбежал огромный медведь. Он был мохнатый, бурый, тяжелый, и словно не понимал, чего от него хотят, и зачем так много народу. Потом взгляд его остановился на Аскольде, и медведь учуял врага. Маленькие глазки его налились кровью и сделались злыми. Он остановился, зарычал, поднялся на задние лапы, и толпа замерла: настолько он был большим по сравнению с юношей. Теперь, казалось, он уже не замечал ни людей, ни криков, а была перед ним одна единственная цель – этот человечек, которого надо было оглушить одним ударом лапы, сдавить хрупкие кости и разорвать зубами на куски его тело. Прошло несколько секунд, ярость от того, что это маленькое существо, стоящее перед ним, не бежит, не прячется, а ждет и угрожает ему, ослепило безумной жаждой крови лохматое чудовище. Медведь двинулся на князя.

Кто-то ахнул в толпе. Аскольд стоял в боевой стойке, крепко сжимая нож, и не шевелился, ждал. И когда зверь темной глыбой навис над ним, а гибель казалась неизбежной, и какая-то женщина закричала от ужаса и закрыла лицо руками, в этот последний миг Аскольд выпрямился, вонзил нож зверю под сердце по самую рукоять и отпрыгнул в сторону. Всё произошло так быстро, что показалось, будто нож сам, как стрела, выскочил из его руки, только сталь блеснула. Медведь зарычал истошно, забил лапами там, где только что стоял его противник, закачался и упал. Он был мертв. Аскольд, бледный, совсем маленький рядом с гигантской тушей, утирал крупные капли пота со лба и не сводил глаз с поверженного зверя.

С чашами красного вина, похожего на кровь, на середину круга вышел Ратибор, протянул одну из них Аскольду и громко сказал:
- Поднимаю сию чашу за славного рыцаря, за тебя, князь.

Толпа разошлась, гости вернулись за стол, и множество кубков было поднято в этот вечер: за Аскольда и за Дира, за дружину и за всё русское воинство, за царя и за царство русов.

На следующий день вся дружина знала о схватке Аскольда с медведем. Даже те, кто до сих пор сомневался в князе и ворчал вполголоса о его молодости и неопытности, уверились в храбрости и удачливости своего командира. Теперь все, как один, готовы были идти за ним в настоящий бой. Ждали только сигнала.

- Что надумал, князь? Каким путем плыть будем? – спросил как-то Пересвет.
- По Двине. Через Полоцкое княжество.

В начале июня дружина выступила в поход.






V

Полоцкое княжество встретило Аскольдову дружину враждебно. Только поставили последнее судно на чистую воду, и дружина отдыхала после многодневных трудов волока кораблей на Двину, как показались конные люди. Завидев войско, они остановились невдалеке и принялись о чем-то переговариваться. В шлемах, кольчугах, с мечами на боку, их было человек пятьдесят.

- Кто это, полоцкий дозор? – спросил Аскольд Пересвета.
- Прискакали мыто за волок собирать, да, видно, припозднились.
Полоцкий дозор еще потоптался на месте, не приближаясь к русам, развернулся и скрылся за ближайшим леском.
- Теперь надо ждать силы побольше, - промолвил Пересвет.
- На реке им с нами не справиться.
Пересвет ничего не ответил, но по его хмурому лицу понятно было, что он ожидает худшего.

Ладьи плыли вниз по реке. Вдалеке уже показался город на холме, обнесенный высокими деревянными стенами – Полоцк. Городские ворота распахнулись, и из утробы крепости стало выливаться наружу войско: конные и пешие. Оно было похоже издалека на рой растревоженных пчел, вылетавших из улья. Под серым осенним небом это ратное полчище казалось опустившейся на зеленую траву черной тучей. Тысячи кольчуг, копей, мечей, людей и коней слились в сплошную темную подвижную массу, хлынувшую вдоль берега, и будто сдавили реку с правой ее стороны.

Ладья, высланная Аскольдом вперед, вдруг резко развернулась и поплыла назад.
- Что случилось? – крикнул князь.
- Река перекрыта цепью. Дальше не пройти.
Совещались недолго.
- Что же теперь обратно возвращаться? – сказал Дир.
- Они могли и там путь перекрыть, - возразил Пересвет.
- Нет, возвращаться не будем, - решил Аскольд. – Дружина будет ждать на левом берегу, а я пойду на встречу с князем полоцким.
- Я с тобой, - сказал Дир.
- Ты останешься с дружиной.
- Возьми с собой воинов.
- Зачем? Не сражаться я иду, а говорить.

Аскольд переоделся в золоченую кольчугу с княжеским гербом и повелел гребцам высадить его на правом берегу, а самим плыть обратно. Пересвет кивал одобрительно и будто подмигивал, как тогда, перед схваткой с медведем. Было видно, как всадники на том берегу сомкнулись вокруг князя и повели его в сторону города.


-----------------------------------------------------


Страха не было. Была ущемленная гордость от того, что шел он пешком под конвоем к князю полоцкому, как пленник, а не как равный. Низко нависли тучи, накрапывал мелкий дождь. Дорога поднималась по холму вверх, и Аскольд больше думал не о встрече с князем, а о том, как бы не поскользнуться и не упасть в грязь. Немного успокаивало то, что человек, командующий войском, по виду молодой воевода, чуть старше его, сразу признал в нем не обычного воина и не повелел связать его и вести в город с веревкой на шее. Аскольд шагал с мечом на боку, и это тоже вселяло уверенность. Хотя лица, глядевшие на него со своих коней сверху вниз, не были ни улыбчивыми, на доброжелательными.

Когда они вошли в город, Аскольд увидел избы, теснящиеся по краям, далее терема и в центре большой, причудливо вылепленный деревянный княжеский дворец. Но повели его в помещение поплоше, притулившееся ко дворцу. Оконца этой хибары едва пропускали свет, у дверей стояла стража, и Аскольд понял, что привели его не к князю, а в темницу. Дверь захлопнулась, заскрежетали железные засовы, и Аскольд остался один. Он прилег на солому, а перед глазами потекли, как ладьи, месяцы плаванья вверх по Днепру.


Ладьи шли против течения, и от этого дорога становилась длиннее. Аскольд пустил одну ладью вперед на разведку, а остальные на некотором расстоянии двигались гуськом. Дни стояли жаркие, и со стороны могло показаться, что гребцы взмахивают веслами размеренно, лениво, а корабли медленно, неспеша разрезают воду. Но это только казалось. Голые по пояс гребцы, блестя жарким потом на солнце, мерно и дружно опускали в сверкающую воду весла и, словно отталкиваясь от нее, с трудом двигали ладьи вперед. Вечером разбивали лагерь на берегу, жгли костры, выдвигали дозоры. Берега были пустынны. За многие дни, что остались позади вместе с верстами реки, они не встретили ни людей, ни даже зверей. Только большие птицы парили в небе над головой, высматривая добычу.
 
- Отец рассказывал об уличах, что живут в лесах на берегу Днепра, - молвил Дир, глядя на безмолвные, безлюдные берега.
- Они и сейчас здесь живут, - отвечал Пересвет, - только прячутся в чаще. Степняки-хазары здесь промышляют, но туда не заходят. Для них ордой по степи скакать привычнее.
- Отец еще сказывал, что уличи могут в волков обернуться и нападают стаей.
- И то правда. Слухи такие есть. Но сам не видел, врать не буду. Зато своими глазами видел уличей в волчьих шкурах. Лютые они в бою, загрызут насмерть, будто и впрямь волки.

На десятый день пути на правом берегу появились всадники. Судя по виду, это были хазары. Их было немного, человек десять. Они просто стояли смотрели, как проплывают мимо ладьи, потом развернулись и исчезли в степной пыли.
- Хазарский разъезд, - сказал Дир.
Аскольд хмуро кивнул головой.
- Скоро их тьма здесь будет. Ты что скажешь, Пересвет?
- Чего их бояться? Пошумят – уйдут. В реку они не полезут, покричат, да стрелы пустят для острастки. Левого берега держись, князь. А в бой вступать не след. Против конных и думать неча. Собака лает, ветер носит. Плыви себе вперед спокойно.

Он оказался прав. Чуть подалее на берегу скопилось огромное множество воинов. В меховых шапках, с копьями и луками, они гикали, кричали по-своему, лошади фыркали, били копытами, взбивая пыль и грязь. Туча стрел полетела в сторону ладей, пузырями закипела вода. А потом, с топаньем и свистом воинство ушло, растворилось в степи.

Прошли пороги. Опасаясь набега, сторожась, разгружали ладьи, тянули бечева, шли левым берегом. Но всё было спокойно. Пустые были эти места, голая степь по правую руку на многие версты.

Только на семнадцатый день пути по берегам стали расти, как грибы в лесу, крепости и селения. От жилья и людского духа плыть стало веселее. Но Аскольд приказал не останавливаться. Стоянки ставили в местах безлюдных, тихих, хоронились до поры. Ночью жгли на берегу костры, дружинники менялись: кто-то оставался на кораблях, кто-то выходил на берег размяться, кто-то шел в сторожевые дозоры. На одном месте не задерживались. Поспешали вперед, чтобы успеть пройти весь долгий путь до первых морозов. Ночи стояли тихие, теплые, звездные. Днепр черной широкой полосой от края до края, от берега до другого, и впрямь Черная река, лежал перед ними и убегал вперед, как дальняя, проложенная невесть кем и когда дорога.

Аскольду нравились эти привалы у костра на берегу Днепра и неторопливые сказания Пересвета о лесных жителях и о русалках, выходящих на берег при полной луне, и о витязях из здешних племен, сражающихся со степняками. И чудилось ему, что выплывают на берег из воды прекрасные обнаженные девы с распущенными черными волосами и водят хороводы на берегу темной, блестящей, как чешуя при луне, реки, и кровь бурлила в жилах, и тревожила мысли, и дивными видениями кружилась голова.

- Что за народ здесь живет?
- Обитают на этих землях поляне, - говорил Пересвет, указывая на избы селений и малые крепости, что казались с реки пустыми или затаившимися.
- Поведай-ка, Пересвет, что это за племя такое, и бились ли они с хазарами, что рыскают по степям, как волки, или покорились им?
- Расскажу я вам, князья, одну сказку. А уж правда ли, ложь ли, не мне судить.
Аскольд и Дир умолкли и слушали.

- Жили в стародавние времена поляне сами по себе и управлялись своими родами. И были три брата: один по имени Кий, а другой – Щек, а третий Хорив, и прекрасная сестра их – Лыбедь. И построили город, и в честь старшего брата дали ему имя Киев. Был вокруг города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были люди те мудры и смышлены, и назывались они полянами. Княжил Кий в роде своем и ходил он к царю в Царьград, что греки именуют Константинополь, и, говорят, тот царь, при котором он приходил, великие почести воздал ему.

- Где же тот град полянский, Киев? – вопрошал Аскольд. – И где этот Кий или дети, или внуки его? 
- Кия давно нет на свете, а о потомках его никто не слыхивал. Поляне же ныне стали подневольны и дань платят хазарам. Сам же город стоит выше по течению, до него еще плыть и плыть.

Когда месяц спустя ладьи проплывали мимо Киева, и Пересвет указал на него рукой, вспомнил вдруг Аскольд себя маленьким в диковинном сказочном бору: горит костер на поляне, матушка стоит поодаль, и старик-ведун рассказывает ему про красивый далекий город на холме среди дубрав на берегу большой реки, где будет княжить он. «Вот он, этот дивный город, - подумал Аскольд. – Если доведется вернуться сюда с дружиной, сяду я в граде Киеве на княжеский престол и, быть может, как некогда Кий, пойду отсюда походом на Царьград.»   
 
Мысли о граде Киеве перемежались с образами выходящих из воды русалок, глаза слипались, усталость навалилась меховой хазарской шапкой на голову. Потом перед глазами поплыли ладьи, что волоклись по суше, зашелестел озерный камыш, и берегини протягивали из вод к нему покрытые тиной, тонкие руки.
Вдруг заскрежетала цепь, натянутая, как тетива, через Двину, Аскольд открыл глаза и увидел, как вслед за лязгом затворов дверь в темницу открылась, и на пороге, будто тени, выросли стражники. Он встал, и его повели к князю полоцкому.


---------------------------------------------------------


Видно, в молодости этот человек был богатырем. Руки, лежащие на подлокотниках трона, напоминали поленья, а сгорбленные плечи, казалось, если их расправить, могли под себя подмять и медведя. Хотя при первом взгляде становилось ясно, что всё это в прошлом. Перед Аскольдом, возвышаясь на княжеском троне, сидел старый, заросший седой бородой владыка с усталыми выцветшими глазами. В тронном зале было сумрачно. Тусклый день таял в окошках, едва освещая подножие трона. Своды нависали над головой чернотой и создавали ощущение каменной пещеры. За троном и вокруг него стояли люди, видно, ближние бояре.

- Кто ты и зачем пришел на нашу землю с дружиной?
Голос прозвучал хрипло и гулко.
- Я князь Аскольд из царства русов. Пришел не с мечом, а с миром.
Князь полоцкий взглянул с интересом, глаза его вспыхнули на миг и снова спрятались под густыми седыми бровями.
- Впервые слышу о царстве русов. Где же оно?
- За Таврией, на берегу моря, что названо по имени этого царства Русским.
- Зачем же проделал ты, князь, столь долгий путь?
- Иду я с дружиной к нашим родичам, северным русам, что обитают на берегах моря Варяжского.
- Обманщик ты и самозванец. Нет такого племени на Варяжском море. Зло умыслил, исподтишка войском ударить хотел?
Столь внезапной перемены Аскольд не ожидал. Он побледнел, сделал шаг вперед, но тут же стража схватила его за руки.
- Погоди, князь, - Аскольд вспомнил, что рассказывал Пересвет о варяжских народах, - их называют еще куршами.
Старый князь махнул рукой, Аскольда отпустили. Искаженное гневом, грозное лицо его разгладилось и просветлело.
- Я знаю куршей. Почему ты называешь их русами?
- Мой дед, царь русов, рассказывал мне, что в давние времена народ наш разделился: одни осели на берегах Русского моря, другие пошли дальше на север, к морю Варяжскому. Видно, здесь их стали называть куршами. На самом деле это наши сородичи – северные русы.

Князь молчал, долго разглядывал Аскольда, будто пытаясь определить, кто перед ним на самом деле: обманщик, лазутчик, враг или взаправду князь из далекого русского царства.
- Чем сможешь доказать, что правду говоришь?
- Взгляни на родовой знак на моей кольчуге и на рукояти меча. Думается мне, что этот двулистник должен быть у варяжских князей.

Князь снова взмахнул рукой, и начальник стражи поднес к самому трону Аскольдов меч, что отобрали у него еще у ворот темницы.
- Да, я видел этот герб у куршских князей.
Он совсем успокоился и даже повеселел.
- Так ты пришел просить меня пропустить твои корабли вниз по Двине?
Аскольд поклонился.
- Да, князь.
- Что же ты мыто не заплатил за волок на моих землях?
- Не знал о том, да и некому было платить: люди твои сбежали.
- За проход через земли княжества мыто возьму вдвойне. Готов ли?
Аскольд понял, что дело с князем решенное, и принялся торговаться так бойко, что купец Переслав, учивший их с Диром уму-разуму в познавании ближних и дальних народов, остался бы им доволен.

Пока гонец скакал с грамотой от Аскольда на берег реки, пока ладья бежала поперек Двины от одного берега до другого и обратно, пока собирали сундук с дарами для полоцкого князя, - всё это время уже не пленником, а на равных сидел Аскольд подле трона полоцкого владыки и рассказывал о царстве русов, о русском городе Олешье в устье Днепра и об извечных врагах племен славянских – вездесущих хазарах.

Два дружинника из Аскольдова войска внесли в палаты ларец с дарами. Старый князь, подслеповато щурясь, гладил серебряные и золотые украшения. Расстались они почти по-дружески.

Когда ладьи проплывали мимо городских стен, вдоль берега густым частоколом выстроилась полоцкая стража, видно, не доверяя до конца чужеземной дружине. Аскольд провожал глазами город, глядел на дремучие леса округ и думал:
- Сюда я еще вернусь.


Куршское княжество встретило русскую дружину осенней промозглой сыростью хмурого утра и холодным ветром, налетевшим с моря. Промелькнул и скрылся в сером вареве неба тусклый обмылок солнца. Аскольд увидел в этом пробившемся сквозь низкие тяжелые тучи лучике света добрый знак.
Уже скакали к куршским князьям гонцы, уже бежала впереди ладей весть о пришедшей русской дружине, уже готовился пир во славу витязей, дошедших из далекого царства русов до берегов Варяжского моря.

Река приближалась к своему устью, и вместе с ней заканчивался их поход. Мысли Аскольда, как реки, по которым им довелось пройти, бежали в обе стороны: в прошлое и в будущее, - в грядущие битвы с верной дружиной за спиной, и на берега рек, что остались позади, где разные племена и народы единого славянского корня были столь же похожи друг на друга, сколь и разорваны меж собой. Странная, еще до конца не ясная мысль объединить их под одной рукой, соединить в одно целое, как соединяются реки, - эта робкая, смутная мысль, как видение, промелькнула в его голове. Может быть, может быть… 
 

   (продолжение следует)