Повесть Лунное ожерелье - 3 Восьмая глава

Глава 8. Остров Эльтурос.  Местные обряды.
Ближе к полуночи, собрав все свои вещи, команда Олега Николаевича и индейцы собрались у огня в пещере. Носилки с коком Николаем Михайловичем положили рядом. Навахо, в качестве переводчика, в виде исключения, присутствовала на всех совещаниях, которые возглавлял капитан. Своим друзьям капитан объяснил ситуацию и необходимость уйти с острова ещё днём; индейцам же Навахо дословно передала слова капитана только сейчас. Те закивали в знак согласия, но один из них, самый старый, выступил вперёд и быстро заговорил, глядя в глаза капитану. Навахо через некоторое время перевела его пламенную речь: «Наше племя одобряет твоё решение, вождь бледнолицых. Но я, Мато, сын Медведя, решил остаться на этом острове вместе со своей женой Амитолой — Радугой. Я уже стар, моя жена стара, и нам такие переходы уже не под силу: до острова, куда вас поведёт молодой вождь Авонако, пять дней и пять ночей пути, и это потребует от вас всех много сил», — после долгой речи он сложил руки на груди в знак уважения к слушающим.
Неожиданно заговорил кок Николай Михайлович. «Друзья мои, — сказал он трогательным, осипшим, простывшим голосом, — я отлично понимаю, что стал для вас обузой. Такой длительный переход, который вы запланировали, для меня просто невозможен с моим ранением. Я решил остаться с Навахо и её сыном Юмой на этом острове, тем более что с нами остаётся Мато со своей женой, которые первое время помогут нам». Все на минуту замолчали, ошеломлённые словами Николая Михайловича. Все понимали, что он прав, но свыкнуться с этой мыслью им будет очень трудно. «Как бы нам ни было тяжело расставаться с тобой, друг, — обратился капитан к Николаю Михайловичу, — ты, по существу, прав: океанский переход, пусть и с остановками на прибрежных островах, продолжительностью пять дней и ночей, для тебя был бы последним. Но я и вся наша команда клятвенно обещаем, что спасём тебя и вызволим из плена бескрайних вод, если сами останемся живы», — этими возвышенными словами капитан закончил свою трогательную речь. Через час группа, состоящая из команды капитана Олега Николаевича и индейцев — всего одиннадцать человек, — покинула остров на трёх каноэ. На вёслах, как и в прошлый раз, были индейцы. Их путь лежал к далёким островам Эльтурос, откуда женщин ещё в молодости захватывали в плен для мужчин этих мест. Среди тех женщин была мать Авонако — вождя почти уничтоженного племени, на острове которого находилась база чужеземцев. Путь к островам Эльтурос был знаком Авонако по рассказам родителей и соплеменников: оттуда по воде доставлялось много женщин, которые становились жёнами мужчин этих мест.
Через час каноэ шли вперёд, рассекая острыми носами воды океана. Ветер благоприятствовал гребцам, дул в спину, а вода за кормой сверкала бриллиантовыми бликами от уже заходящей луны. Гребной ритм вёсел был ровным и спокойным. Время от времени кто-то из индейцев тихо напевал старую песню, и её едва слышная мелодия связывала людей невидимой нитью, которая сплотила отряд вместе, направляя его в долгий путь. Капитан Олег Николаевич сидел на корме одного из каноэ, смотрел в сторону горизонта и думал о коке Николае Михайловиче. «Так всё сложилось неудачно с коком, ; думал он, перебирая в памяти последний день на базе в скале, ; а это могло случиться с каждым, на всё судьба», ; отгонял он невесёлые мысли от себя. «Нужно думать, как нам выжить и спасти нашего кока в дальнейшем», ; произнёс он концовку своих мыслей вслух, тем самым озадачив своего друга Ивана Алексеевича. «Что ты говоришь, Олег?» ; спросил тот. «Да нет, ничего, Ваня, просто думаю вслух», ; успокоил он его: ему не хотелось разговаривать на эту тему.

Он не знал этих островов, не видел их на картах и сейчас сидел как пассажир, отдавшись знаниям индейцев. Авонако стоял на одном колене в каноэ, слегка согнувшись вперёд. Его руки заученно двигали веслом, безостановочно взмахивая и опускаясь вновь для мощного гребка, с каждым взмахом удаляя плавающее средство от острова, где они оставили своих друзей. Внутри у Авонако то и дело всплывали обрывки детских воспоминаний: звонкие женские голоса, запах сушёной рыбы и влажного бананового листа, материнская ткань, в которую он был укутан. Он вспомнил, как однажды рано утром на берегу появились чужие лодки — блеск железа, резкие приказы, запах керосина. Мать не кричала, а прижала его к себе и шептала слова, смысл которых он понял намного позднее. Теперь эти воспоминания, наполовину стёртые из памяти по прошествии множества лет, казались ему отдалёнными, но всё равно вызывали чувство злости на людей, которые принесли им много горя и которых до сих пор они называют «бледнолицыми». Но знакомство и общие заботы о выживании, пережитые с вновь встретившимися белыми людьми, вызывали у него на данный момент много противоречий, и мнение о «бледнолицых» начало изменяться в лучшую сторону. Они, если можно так выразиться, даже подружились за это время. Олег Николаевич, находясь в каноэ вместе с Иваном Алексеевичем, индейцем Авонако и его женой, пытался расспрашивать их о дальнем пути.
Но без переводчика Навахо объяснения с индейцами иногда заходили в тупик. Он узнал лишь, что до острова Эльтурос, куда они направлялись, было пять-шесть суток пути и что впереди будут ещё острова, к которым они будут приставать, отдыхать там и набираться сил, чтобы продолжить путь к намеченной цели. «Всё верно, — проговорил капитан, обращаясь к Ивану Алексеевичу, — одним маршем, не сходя с лодок, мы не в силах пройти такое расстояние, а вот с заходом на встречающиеся по пути острова — это уже другое дело». «Индейцы — народ сообразительный, с ними нам будет легче выжить как в океане, так и на островах. Самое главное — чтобы они нас не предали», — проговорил Иван Алексеевич, в очередной раз пытаясь оказать помощь жене Авонако в гребле, но та и в этот раз не отдала ему весло, показывая, что сама должна грести. Вдалеке показалась полоска земли: остров вырисовывался на линии горизонта тёмными пятнами — низкие кроны пальм, скалы, местами белые полоски пляжей. Когда каноэ приблизились к мангровой косе, звуки стали тише; слышны были только плеск вёсел и отдалённые крики птиц. Иван Алексеевич уже знал, что мангровая коса (или мангровый лес, мангры) — это прибрежная экосистема, представляющая собой в основном заросли деревьев, способных расти в солоноватой воде. Высадившись, они оттащили все три каноэ в заросли и укрыли их от взгляда со стороны океана. Легли прямо на землю, устланную густой травой, и почувствовали, как влажный воздух наполняется запахом ила и старых листьев. Все разговоры стихли; прибывшие лежали, боясь пошевелить своими усталыми телами, наслаждаясь отдыхом и тишиной.
Команда капитана Олега Николаевича чувствовала себя под защитой и заботой индейцев, как за каменной стеной. Те постоянно их опекали: гребли на каноэ, готовили еду, делали припасы на ночные переходы по океану, в основном традиционные блюда: вяленую рыбу, сушёное мясо и их незаменимый на все случаи жизни тамалес — традиционное блюдо, представляющее собой кукурузную кашу с начинкой из мяса, овощей и перца чили, завёрнутое в кукурузные листья и приготовленное на пару. Иван Алексеевич в последнее время начал замечать, как матрос Михаил постоянно посматривал в сторону одной и той же индейской женщины, которую звали Ацила, что в переводе означает «огонь». После того как вся группа путешественников отдохнула и поела, Иван Алексеевич как бы в шутку спросил Михаила: «Миша, нравится тебе Ацила?» Тот зарделся, как мальчишка, и отделался общими фразами: «Неплохая девушка, только злющая. Я хотел ей помочь грести, но она меня огрела веслом по спине». Улыбнувшись, он рассказал Ивану Алексеевичу ещё один случай: «Однажды, когда мы все вместе переносили вещи в каноэ, я погладил её по руке и получил пощёчину». «Миша, ; посоветовал ему Иван Алексеевич, ; у них влюбляются сначала глазами, они мало об этом разговаривают. Постарайся вести себя солидно и неприступно, совершай благородные поступки и не лебези перед ней, тогда успех тебе обеспечен». И это действительно сработало. Михаил, прислушавшись к совету Ивана Алексеевича, решил изменить тактику. Он перестал назойливо околачиваться возле Ацилы, избегал прямого взгляда и старался держаться сдержанно. Вместо этого он сосредоточился на помощи команде и индейцам, проявляя особую заботу о тех, кто нуждался в поддержке. Он подтягивал лодки к берегу, помогал строить укрытия от солнца и приносил воду старшим.
Ацила, привыкшая к его настойчивому вниманию, поначалу не заметила перемен. Но постепенно её заинтересовало новое поведение Михаила. Она стала украдкой наблюдать за ним, оценивая его силу и ловкость в работе, замечая его учтивость и готовность прийти на помощь. В её сердце зарождалось любопытство, постепенно сменяясь уважением.
Однажды, когда команда готовилась к очередному отплытию, начался сильный ливень. Михаил, не раздумывая, накинул на Ацилу свой плащ из шкуры пумы, чтобы защитить её от непогоды. Этот поступок, наполненный заботой и самоотверженностью, растопил лёд в сердце индейской девушки. Она взглянула на Михаила другими глазами, увидев в нём не назойливого поклонника, а сильного и благородного мужчину.
После этого случая Ацила начала проявлять ответные знаки внимания. Она приносила Михаилу самые вкусные куски вяленой рыбы, плела ему браслеты и пыталась заговорить с ним, хотя языковой барьер этому очень мешал: разговор сводился к жестам. Их общение становилось более открытым и доверительным, улыбки ; более откровенными. В группе индейцев была молоденькая девушка, Алеко, что в переводе означает «приносящая счастье». Она, наоборот, сама начала уделять внимание матросу Артёму, но он был нерешителен в любовных делах и только улыбался ей открытой, добродушной улыбкой. Олег Николаевич, смотря на всё это, пошутил: «Смотри, Артём, зачарует она тебя, влюбишься по уши и останешься на острове». Тот только улыбнулся в ответ, отвечая лукаво: «Почему бы и нет!» Все тогда посмеялись, а Иван Алексеевич проговорил: «На всё судьба, ребята, нам даже неизвестно, что будет завтра, что загадывать на будущее, тем более, когда речь идёт о любви». Днём, когда все отдыхали, набираясь сил для перехода по океану к следующему острову, лежащему на пути к Эльтуросу, над ними три раза пролетел самолёт, на небольшой высоте, но парашютов с приборами не сбросил. Группа спокойно продолжила свой отдых под густой сенью деревьев, надеясь, что они полностью защищены от взглядов сверху. С острова отчалили, когда солнце своим кроваво-красным заревом коснулось горизонта океана. Плыли всё тем же темпом, как будто индейцы не знали усталости. Ориентировались индейцы по звёздам и луне, но как они определяли направление, когда небо заволакивало дымчатыми облаками, одному Богу было известно. Отойдя на приличное расстояние от острова, когда он полностью скрылся из виду в полумраке ночи, вдруг погода начала меняться: усилился ветер, и мелкая рябь пробежала по поверхности океана. Вождь Авонако поднял руку, призывая к тишине. Его чуткое ухо уловило нарастающий гул, отличавшийся от обычного шума ветра и плеска волн. Он приказал грести быстрее, направляя лодки в сторону, противоположную надвигающейся буре. Интуиция, отточенная поколениями мореплавателей, подсказывала ему, что избежать столкновения со стихией ; единственная возможность выжить. Вскоре ночь разразилась всей своей штормовой яростью. Шквальный ветер усилился, волны, вздымаясь, обрушивались на лёгкие лодки, пытаясь поглотить их в своей пучине. Индейцы, сцепив зубы, продолжали грести, борясь за каждую пядь пространства. Вождь, стоя на носу пироги, всматривался в бушующую стихию, направляя своих людей чуть в сторону от намеченного пути, стараясь обойти эпицентр шторма. Молнии, рассекая тьму, на мгновение освещали измученные, но полные решимости лица гребцов. Страх смешивался с отвагой в их глазах. Они понимали, что от их слаженности и упорства зависит их жизнь и жизнь новых друзей. Каждый взмах весла, каждое движение тела были подчинены единой цели ; выжить. Вождю Авонако удалось перехитрить бурю: он вовремя сменил курс, и их лишь слегка потрепало прошедшим рядом ураганом. К утру буря начала стихать, уступая место серому рассвету. Океан, ещё недавно бушевавший, постепенно успокаивался, усеянный обломками, поднятыми с глубин, и водорослями. Их хлипкие лодчонки, чудом уцелевшие, медленно покачивались на волнах, а измученные индейцы, обессиленные, но живые, смотрели вдаль, туда, где на горизонте должен появиться ещё один остров, к которому они спешили, чтобы отдохнуть от чрезмерного ночного напряжения.
На пятый день пути по океанским просторам команда капитана Олега Николаевича и группа индейцев были утомлены до предела. Хотя они и останавливались на островах по пути к острову Эльтурос, этого отдыха и скудной пищи людям не хватало, особенно индейцам, которые гребли в каноэ по восемь-десять часов в сутки. Но время шло, и, по словам вождя Авонако, им оставалась ещё одна ночь пути после отдыха на последнем промежуточном острове до достижения заветной цели. Ивана Алексеевича будоражили мысли, рисуя картину прибытия: как их встретят, как отнесутся к тому, что группа «бледнолицых», которых индейцы на генетическом уровне ненавидели на протяжении трёх с лишним веков, будет жить с ними вместе, деля хлеб и кров. На очередном привале на острове он, обращаясь к другу Олегу Николаевичу, высказал все свои подозрения: «Олег, а ты не думал, как к нам отнесутся жители тех мест, куда мы так упорно плывём? Не может ли это быть ловушкой, и, когда мы туда прибудем, они просто-напросто сделают нас рабами? Ведь это у них когда-то практиковалось». Тот помолчал немного и проговорил: «Ваня, времена меняются, такой ненависти к людям со светлой кожей уже нет, ты же видишь по нашим знакомым индейцам — вполне добродушные и доброжелательные люди», — опроверг он опасения Ивана Алексеевича. «Завтра будем на месте, там посмотрим, как и что», — проговорил лежавший рядом с ними в тени раскидистого дерева матрос Михаил. «Смотри, Миша: любовь — любовью, а ухо надо держать востро», — проговорил Иван Алексеевич, намекая на его отношения с Ацилой и не доверяя в последнее время индейцам. «В нашу команду я уверен, но индейцы ; особый народ, другой менталитет, так что без осторожности и опасений нельзя», ; проговорил он, вроде успокаиваясь от навязчивых отрицательных мыслей.

Наступил вечер, и, как и в прошлые дни, три каноэ вышли в открытое море и направились в сторону острова Эльтурос с большой надеждой, что они пройдут последний отрезок пути благополучно.
В первой половине следующего дня люди на каноэ увидели остров: вождь, показывая на него рукой, что-то говорил на своём языке. Из всего сказанного им Олег Николаевич понял, что это остров Эльтурос, долгожданная цель, к которой они так стремились попасть. Ветер донёс с острова необычные запахи. Кроме солёных водорослей и хвойной смолы, ощущался запах жилища людей: гарь от костров, свежий горьковато-сладкий аромат еды и ещё нечто неизвестное капитану Олегу Николаевичу и его команде. Остров приближался, подчиняясь движению каноэ: сначала виднелась тёмная полоска земли, затем деревья на песчаном берегу, потом — скопление человеческих силуэтов. Явно выделялись крутые утёсы, белая дуга пляжа, в глубине — плотная тёмно-зелёная масса леса, а посередине, словно призрак, возвышалось каменное сооружение, наполовину обвитое лианами.
Вождь Авонако, прибывший на этот остров с группой капитана и со своими соплеменниками, повторял одно и то же слово — «Эльтурос» — и на его лице расцвело такое облегчение, какого Олег Николаевич не видел ни у кого из спутников за всё это путешествие по океану. Они осторожно подплывали к берегу, опасаясь зацепиться днищем о мелкие рифы. Авонако показал на низкий волнорез из чёрных камней, едва выступающий из воды, и дал знак обойти его. Волны шевелили песок под лодками, распугивая мелкую рыбёшку на мелководье. Высадившись на узкую полосу пляжа, они аккуратно вытянули каноэ на берег и оттащили их вглубь острова. Люди шли босиком, оставляя глубокие следы, которые тут же смывала вода. В воздухе раздавались крики птиц и странный ритм, напоминавший удары по дереву.
Авонако кивнул прибывшим в сторону едва заметной тропинки, ведущей в заросли, и повёл всех туда. Вдалеке виднелась низкая колонна выветренных камней; на одном из валунов была вырезана спираль — капитану Олегу Николаевичу показалось, что он где-то уже видел этот знак. Человек, встречавший их, весь в шкурах и перьях экзотических птиц, прикоснулся к спирали, провёл рукой по воздуху и, словно поставив точку, сделал знак подходить. Окружающие камень индейцы расступились и позволили им пройти. Прибывшие, подойдя ближе, увидели, что местный вождь просил взяться за руки и трижды обойти каменную колонну; затем он повёл гостей вглубь леса. Чем дальше они заходили, тем сильнее обострялись запахи — смолы, плесени гниющих поваленных стволов и разнообразных пряностей, растущих по краю тропы. Эти запахи били в ноздри и пробуждали странные ощущения, как будто возвращая к следам прежних поселений. Вдруг между стволами деревьев мелькнула маленькая быстрая фигура, затем ещё одна и ещё. На поляне перед ними стояла группа людей в национальных индейских одеждах, украшенных лентами и перьями; они внимательно наблюдали за пришельцами. Вперёд вышла женщина средних лет с серьёзным, но не враждебным лицом, держа в руках плетёную корзину. Люди на поляне на мгновение замерли. Затем женщина улыбнулась, словно решила, что им можно доверять, и пригласила гостей к горевшему костру, где запах дыма и свежего хлеба создавал тёплую, располагающую к разговору атмосферу.
У костра остались лишь несколько представителей местных индейцев: вожди и старейшины племени. Гостей — вождя Авонако и его спутника Авена — посадили рядом; команду капитана Олега Николаевича усадили чуть в отдалении. Сначала местные индейцы, не торопясь, сидели, разглядывая прибывших; после этого дали знак вождю Авонако начать рассказ. Авонако встал медленно, словно каждое движение требовало согласования с бескрайним тёмным небом над головой. Его лицо освещали искры, тени плотно ложились на глубокие морщины; голос шёл из его груди настороженно и тихо, но вскоре набрал силу и стал ровным, жёстким, будто он рассказывал только одни негативы своих приключений, начиная с гибели племени. «Давным-давно, — начал он своё повествование, — когда океан ещё не знал имени, а люди не умели ориентироваться по солнцу, наш остров был одинок. Однажды пришли белые люди, которых мы по сегодняшний день называем «бледнолицыми». Он произнёс это слово с оттенком брезгливости и продолжил: «Они принесли нам огненную воду и дали в руки бумагу, где мы, не понимая ни значения, ни важности написанного, поставили на неё пальцы, измазанные сажей. Они говорили, что дарят нам мир и свободу, и уходили с обещаниями, которые растворялись в волнах океана». Он рассказал в подробностях о том, как однажды ночью они захватили вождя соплеменников, зажгли странный свет в джунглях, и многие умерли. Капитан Олег Николаевич слушал, не сводя глаз с Авонако; его люди сидели плечом к плечу, чувствуя, как что-то знакомое пробуждается у них в памяти: может быть, эпизоды из фильмов своей юности, может, из рассказов по телевидению о бесчинствах европейцев и американцев, которые они проводили с коренным населением этих мест. Авонако замолчал. В его глазах отражались искры костра. Все собравшиеся индейцы с почтением выждали паузу после его рассказа, прежде чем начать задавать вопросы. Команда капитана, плохо знакомая с языком индейцев, поняла лишь, что во всех бедах этих людей виноваты «бледнолицые». «Есть знак свыше, — продолжил вождь Авонако, — и этот знак носит мой соплеменник на спине. Этот знак оставили ему белые люди». Он приподнял накидку из плотной материи на спине Авена, и все увидели татуировку — карту, на которой был изображён океан с множеством островов, к которым тянулись красные полосы, как нити, со стрелами на концах, указывающими направление от острова к острову. «Вашего острова, судя по контуру, не отображён на этой карте, и вот мы здесь, у вас, чтобы до конца разгадать нашу тайну вместе с вами», — сказал он и приложил правую ладонь к груди, оказывая уважение собравшимся у костра местному вождю и старейшинам.
Около костра повисла тишина, густая и тяжёлая, как пар, поднимающийся с воды в прохладную ночь. Огонь отбрасывал тени на лица; его красно-золотой свет обнажал и углублял морщины стариков. Татуировка на спине Авена, казалось, жила собственной жизнью: нарисованные линии чуть дрожали, словно подёрнутые рябью от далёкого ветра, а стрелы на концах красных нитей едва заметно склонялись в сторону огня, как будто следуя за вниманием собравшихся. Наконец, старейшина с тонкими серебристыми косами, сидящий на почётном месте в центре круга, напрягся и негромко, но внятно спросил: «Кто сделал этот знак? Какая рука водила иглой?» Авонако, снявший накидку с Авена, опустил ладонь. Лицо его выражало твёрдость духа; спокойным голосом он произнёс: «Никто не видел, кто рисовал эту карту. Авена был ещё юн, когда рисунок наносили ему на спину, ему завязали глаза». Местный вождь и старейшины обступили рисунок на спине Авена. Они указывали на красные нити пальцами и говорили: «Если плыть на каноэ вдоль нитей, мы ничего не найдём — там нарисовано то, чего нельзя увидеть нашими глазами». Авонако снова обратился к старейшинам: «Вашего острова нет на карте, потому что кто-то закрыл его от всех. Мы пришли просить вашего священного согласия разгадать это вместе с вами — почему так сделано». Слова прозвучали как просьба и как требование одновременно. Из толпы индейцев, стоявших недалеко от вождей и старейшин, поднялся шёпот, в котором переплелись тревога, угроза, любопытство и желание знать, что же будет дальше. Несколько молодых мужчин сжали рукояти деревянных ножей; рядом с ними мать прижала к груди ребёнка, который то засыпал, то просыпался у неё на руках; он не плакал, а, вытаращив глаза, с любопытством рассматривал людей и вслушивался в нарастающие звуки. Авена, на спине которого была нарисована карта, почувствовал на себе особое внимание окружающих и немного смутился. Когда один из старейшин острова Эльтурос провёл пальцем по одному из красных следов на его спине, Авена ощутил под кожей слабое покалывание, будто где-то далеко внутри его жгли огнём. Лицо его было бесстрастным, не выражающим никаких эмоций. Старейшина опустил взгляд на карту на спине Авена; его губы сжались, и он произнёс: «У наших предков было предание: однажды придут те, у кого на коже дороги… и попросят помощи». Затем, обернувшись к собравшимся, добавил: «Если это правда — если тут не чужая ловушка, то мы должны решать не сердцем гнева, а сердцем огня. Соберём совет на рассвете. А пока пусть путники останутся под нашей крышей. К утру наши мысли будут яснее, а ум острее, и, может быть, знак свыше сам покажет нам, что делать дальше».
Один из старейшин встал и, не отводя глаз от татуировки, напел мелодию, отбивая её такт на деревянном барабане. Тонкие губы старика дрогнули, как будто что-то хотели сказать, но он молчал, лишь заунывные звуки вырывались из его горла. «Эти знаки на теле мы должны разгадать на рассвете, когда яркое солнце встанет над нашими жилищами», ; повторил он ранее сказанные слова другими старейшинами. Всё поселение, собравшееся рядом, замерло, ловя каждый вздох, каждое движение индейца с нарисованной картой на спине. Авена, почувствовав вопрошающие взгляды соплеменников, громко произнёс, чтобы это слышали все: «Я мало помню своё детство, но иногда, когда гладь океана ласкают лунные лучи, мне видится незнакомый берег острова посреди этих бликов. Во сне мне снятся незнакомые люди, которые зовут меня идти за ними по лунным дорожкам, по красным нитям, указывающим путь, которого я никогда до этого не видел». Все собравшиеся с трепетом слушали его. Команде капитана, хотя они лишь смутно понимали сказанные индейцами слова, смысл был понятен. Им временами казалось, что это какой-то бред или ужасный сон. Иван Алексеевич посмотрел на капитана Олега Николаевича, который сидел рядом на коленях, и, не разжимая губ, прошептал ему: «Олег, это же бред? Неужели они верят всему, что говорят приплывшие с нами индейцы?» Тот помолчал немного, будто соображая, что ответить другу, и прошептал в ответ: «Мне кажется, они искренне верят в то, что говорят. А вот что это — игра воображения, впитанная годами от их предков, или хитрый ход для достижения своих целей, мне пока трудно понять». Ночь сгущала тёмные краски. Над поселением повисло тяжёлое звёздное покрывало, и вверху, чуть правее созвездия Ориона, замигала одинокая звезда — словно знак свыше для этих полудиких людей, у которых была своя жизнь, своя культура и своё представление о мире. «Завтра, — произнёс вождь острова Эльтурос, — всё рассудят огонь и вода. А пока пусть каждый, кто хранит память, придёт на берег до зари. Может быть, не одна карта связана с этим островом; может быть, есть ещё те, чей след на теле лежит на другой стороне мира. Если вы ищете правду, готовьтесь к тому, что она способна открыть не только дорогу — она может открыть и раны, которые будут сильно болеть у вас после того, как вы всё узнаете. Каждый должен решить, готов ли он к истязаниям своей души». Костёр потрескивал, и в этих звуках Авена, словно после гипноза, услышал звук — будто океан, карта и люди вокруг говорили друг с другом на языке, который он не понимал. Засыпая, он плотно закутал своё тело в накидку, но на коже под толстой накидкой красные нити двигались в направлении стрелок и не давали ему покоя. Он поднял руку, чтобы плотнее прикрыть спину, и в темноте ему послышался шёпот на незнакомом языке. Он всю ночь думал о том, чего ждать завтра от Великого Духа и что может измениться в их дальнейшей жизни здесь, на чужбине.
Конец 8 главы.