Которая была Сергеем

Жанна, которая была Сергеем

Лоснящийся паркет в «Калипсо» отражал диско-шар, как грязное небо — осколки разбитой луны. В этом отражении я была идеальна: два метра точеных ног в лаковых чулках, силиконовая грудь, разрезающая воздух, как носовая часть фрегата, и лицо — холодная маска из тонального крема «Эсте Лаудер», выдерживающая любые градусы взглядов. Я была Жанна. Заведение гремело моим именем: «Жанна на пуантах!», «Шоу от Жанны!». Между ног, туго стянутых в невообразимый бандаж, пульсировала тупая боль — напоминание о пяти часах на шпильках и о том, что там, под стразами и латексом, ткани всё ещё помнили другое устройство. Я улыбалась.

Пять лет назад в этом же городе, на другом его конце, где небо пробивали трубы завода «Синтезполимер», я был бригадиром Сергеем. Запах был другой — едкая пластмасса, машинное масло, дешёвый табак в раздевалке. Тело другое — плотное, закрепощенное в спецовке, с постоянной ломотой в пояснице. Жизнь другая — от смены до смены, от получки до получки, с водкой по пятницам и немым отчаянием по воскресеньям. Тогда мне казалось, что высшая точка существования — стать мастером цеха, получить казенную двухкомнатную. Пока однажды, моя рука с сигаретой не замерла перед запотевшим цеховым окном. Я смотрел на своё отражение — усталое, обезличенное мужское лицо — и вдруг с абсолютной ясностью понял: это не я. Это костюм, в который меня загнали. И костюм этот смердит потом и безнадёгой.

Свет софитов в «Калипсо» был слепящим, как электросварка на том заводе. Но этот свет я выбрала сама.

---

Переход не был «высокой поэзией». Это была грязная, кровавая, невероятно дорогая проза. «Метаморфоза личинки в бабочку» — красивая метафора из журналов, которые я тайно покупала на вокзале. На деле это больше походило на медленное, болезненное вспарывание кокона изнутри тупым ножом.

Гормоны. Первые уколы я делала сама, дрожащими руками, в съемной общаге, боясь, что сосед-алкаш услышит стук ампулы. Тело начало меняться: кожа стала тоньше, чувствительней, на бёдрах отложился ненавистный жир, а на лице — первые прыщи от перестройки организма. Голос ломался, но не в мужскую сторону, а в какую-то неуверенную, дребезжащую октаву. Я была не Сергеем и не Жанной, а чем-то промежуточным, уродливым, вызывающим смех или отвращение.

Я ушла с завода в никуда. Первая работа — мойщица в том самом «Калипсо», ещё в старом его помещении, с липкими от пива полами и похабными надписями в сортире. Мыла унитазы, оттирала рвоту, пряталась от пьяных гостей. В кармане всегда лежала банка перцового баллончика. Однажды в подсобке меня прижал к стене охранник Геннадий, пахнущий луком и дешёвым дезодорантом.
—Чё, Сережа, — прошипел он, упираясь мне в живот. — Бабой захотел стать? Давай, я проверю, как у тебя это получается.
Я прыснула ему баллончиком в глаза. Он завыл. Я выбежала на улицу, села в сугроб и тряслась, пока не поняла, что плакать уже не могу. Слезы были роскошью.

Но именно там, в этой вонючей подсобке, я увидела как-то  танцовщиц. Они были как инопланетянки: сияющие, недосягаемые, пахнущие дорогими духами поверх запаха пота и сигарет. Одна, высокая брюнетка Алиса, иногда бросала мне: «Поднеси парик, девочка» или «Дай пудры». Она называла меня «девочкой». Это слово было важнее любой зарплаты.

— Хочешь на сцену? — как-то спросила она меня прямо, куря у чёрного хода. Я молча кивнула. — Тебе нужно тело. И лицо. И научиться ходить. Не так, как ты таскаешь швабры.

Алиса стала моим негласным гуру. Она давала советы: какой крем лучше впитывается, как накладывать контур, чтобы сгладить мужскую челюсть, где купить хороший, но недорогой парик. Она же отвела меня к «своему» врачу — уставшему пластическому хирургу, делавшему операции в полуподвальной клинике за наличные. Первая операция — трахея-шейв, убирание кадыка. Я лежала на кухонном столе, переделанном под операционный, и смотрела в потолок с пятнами сырости, пока мне резали горло. Боль была огненной, но я думала только о том, что это — первая строчка в новой биографии.

Потом были губы. Скулы. Грудь. Каждая операция — долги, кредиты, дикие проценты. Каждый укол гормона — квитанция, спрятанная под подкладку сумки. Где я брала деньги - и не спрашивайте... Благодаря Алисе я получила нужные знакомства. Да, я торговала собой, оказывала специфические услуги любителям клубнички, в том числе и БДСМ. Словом, если копнуть - извращенцев хватает. Но я обещала держать язык за зубами, ведь даже в столь откровенном признании как исповедь говорить об этом стыдно и больно. Ладно, скажу лишь пару слов - "золотой дождь". Кто знает, тот знает, а прочие могут погуглить. И это было не самое стыдное и мерзкое, скажу вам честно.  Но это все в прошлом, слава богу.

 Я научилась ходить на каблуках, сначала держась за стены квартиры, потом — по коридорам ночного клуба, уже не как мойщица, а как стажер. Меня дразнили, надо мной смеялись подчас в открытую. «Членодевка», «шимейл» — эти слова летели в спину как плевки. Я научилась не оборачиваться. Я училась смотреть в зеркало и видеть не уродца, а проект. Незавершенный, болезненный, но проект с блестящим будущим.

Первый выход на сцену. Меня звали ещё «Света», временное, ни к чему не обязывающее имя. Адреналин, страх, белый свет софитов, за которым — море безликих, жаждущих зрелища лиц. Музыка. Движение. И странное, пьянящее чувство власти. Они смотрят. Они хотят меня. Эту новую меня! Я продавала им иллюзию, а они покупали её аплодисментами и купюрами, засунутыми в подвязку. В ту ночь, содрав с себя мокрый от пота парик и стирая грим, я впервые не заплакала от унижения. Я улыбнулась. Потому что поняла правила игры.

---

Главное правило: никаких чувств. Только транзакция. Моё тело, моё время, моё внимание — товар высшей категории. Клиенты делились на типы: пьяные «бизнесмены» из регионов, выпендривающиеся перед друзьями; одинокие иностранцы, ищущие экзотики; и те, кто приходил снова и снова, пытаясь купить не только танец, но и кусочек моей истории, моей души. Последних я остерегалась больше всего.

Артур был другим. Он появился не в общем зале, а в VIP-ложе. Высокий, с сединой у висков, в безупречном костюме, который стоил больше, чем все мои операции вместе взятые. Он не бросал деньги, не кричал, не требовал. Он просто смотрел. Его взгляд был не жадным, а изучающим. Как будто он видел не только Жанну в блестках, но и тень Сергея, прятавшуюся за кулисами.

После шоу администратор сказал: «Тебя просят в ложу №1. Будь осторожна, это серьёзный человек». Я вошла, готовая к очередному торгу. Артур предложил выпить. Не шампанское из клуба, а виски, которое он принес с собой.

— Ты не похожа на других, — сказал он просто. — В твоих глазах не пустота. Там война.
Меня передернуло от этой точности.
—За войну хорошо платят? — парировала я, закуривая.
—Должны, — кивнул он. — Я могу предложить контракт. Эксклюзив. Ты будешь танцевать только для моего круга. На приватных мероприятиях. Цена втрое выше.

Это была ловушка. Я знала. Но ловушка, обильно усыпанная деньгами. Я согласилась.

Первые месяцы были раем. Деньги, которых хватало на лучших врачей в Таиланде, на дизайнерскую одежду, на съемную, но роскошную квартиру в центре. Артур был идеальным клиентом: щедрым, ненавязчивым, уважительным. Он представлял меня своим друзьям не как «девочку из клуба», а как «Жанну, удивительную артистку». Он водил в рестораны, где официанты не морщились, глядя на мои крупные руки, где я впервые почувствовала, что могу быть не экзотическим животным, а просто женщиной.

Затем последовало приглашение на его виллу за городом. «Отдохнуть», сказал он. Там, среди холодного мрамора и современной живописи, правила изменились. После ужина он не проводил меня до такси. Его рука на моей талии стала тяжелее, требовательнее.

— Ты знаешь, Жанна, — сказал он тихо, наполняя бокал. — Я вложил в тебя много денег. Сделал тебя… презентабельной. Драгоценность требует особой оправы. И особого… хранения.

В его кабинете был сейф. Там лежали не деньги, а мой паспорт. Паспорт Сергея. И папка с документами: фотографии со старого завода, выписки с моих счетов, история болезней, адрес моей матери в деревне.

— На всякий случай, — улыбнулся Артур. — Чтобы драгоценность не решила сбежать из оправы.

«Хранение» оказалось клеткой. Красивой, золотой, но клеткой. Теперь я принадлежала не себе, а ему. Частные вечеринки стали походить на аукционы, где я была живым лотом. Артур «одалживал» меня своим партнерам. Цена возрастала. Моё «нет» больше ничего не стоило. Оно было учтено в контракте, который я подписала, не читая мелкий шрифт.

Он не бил меня. Он был слишком цивилизован для этого. Он просто напоминал. О паспорте. О матери. О том, что полиция, банки, весь этот «нормальный» мир — на его стороне. А мой мир — это блеск и тлен «Калипсо», который он теперь контролировал.

Иногда, глядя на свое отражение в огромном зеркале его спальни — идеальное тело, безупречный макияж, — я видела того самого бригадира Сергея. Он смотрел на меня из глубины стекла усталыми, полными немого вопроса глазами. «И ради этого?» — словно спрашивал он. Я отворачивалась. У меня не было для него ответа.

«Богатый мужик», о котором пелось в  песне, был не спасением, а новой, более изощренной формой конвейера. Завод «Синтезполимер» выдавливал из меня душу за копейки. Артур делал это за большие деньги, с бокалом дорогого вина в руке и улыбкой на лице. Суть оставалась прежней: моё тело было продуктом. Моя идентичность — удачным маркетинговым ходом. Моя жизнь — товаром с ценником.

Но в этом аду был свой, извращенный, шик. Была власть — пусть и над теми, кто был ниже меня в этой иерархии. Было обожание толпы в клубе, когда я выходила на сцену, уже не Жанной по контракту с Артуром, а Валькирией — новым, беспощадным и неуязвимым alter ego. В эти минуты я не была ни Сергеем, ни жертвой, ни товаром. Я была чистой энергией, воплем плоти, брошенным в лицо этому миру. И когда свет гас, а деньги, пахнущие чужими руками, оказывались у меня, я чувствовала горький, ядовитый привкус победы. Это была моя «высокая поэзия», написанная на языке синяков, долгов и лжи. И я, стирая вечерний грим, уже начинала придумывать следующую строфу. Потому что остановиться означало признать, что весь этот кошмар — и есть я. А я так и не научилась этому.