Из истории вокального искусства. Марк Рейзен

В июле 1925 года исполнилось 130 лет со дня рождения легендарного баса, одного из тех, кто составлял цвет русского вокального искусства 20-го века - Марка Осиповича РЕЙЗЕНА.

Рейзен родился в селе Зайцево Екатеринославской губернии, близ железнодорожной станции Никитовка, где его отец ведал погрузкой угля. Первые музыкальные впечатления он получил в семье, где мать обладала хорошим голосом и играла на гитаре, отец также пел и играл на гармонике, и по вечерам они всей семьёй любили музицировать - мать запевала, а отец и дети вторили ей.
Когда Марку исполнилось 8 лет, на семейном совете решили отправить его для учёбы в частной школе в уездный городок Бахмут, где он впервые увидел трёх-четырёхэтажные дома, магазины с витринами и тротуары - после Никитовки это поразило детское воображение и казалось верхом роскоши.
Там же он впервые увидел театр, случайно забредши в него как раз в тот час, когда шла репетиция - это впечатление потом долго не оставляло его.

Частную пятиклассную гимназию Марк оканчивал уже в Луганске. И там его интерес к театру вспыхнул вновь: он всеми силами пытался пролезть "зайцем" на спектакли местного театра, но если это всё же не удавалось, то огорчения были нестерпимы, а потому он вскоре устроился работать статистом в драматической труппе. Первый выход был в "Отелло" в роли телохранителя. Юного статиста сковал дикий страх, казалось, что весь большой зал смотрит только на него. Однако это не помешало тому, что совсем скоро он уже играл цыгана в "Живом трупе" и даже пел там - правда, пока в хоре.
Среди важных луганских впечатлений того времени - гастроли знаменитейшего баритона тех лет Оскара Камионского (исполнение им каватины Фигаро так и осталось для Рейзена никем не превзойдённым) и не менее знаменитой "дивы романса" Анастасии Вяльцевой, которую публика тогда просто боготворила и которая поразила юношу своим обаянием, изяществом, особой манерой пения и... болезненно бледной матовой кожей.

Весной 1914 году были сданы последние экзамены в гимназии, зарождались светлые планы на будущее, которые вскоре полностью перечеркнула Первая мировая война. Марк в течение двух лет нёс на себе все её тяжкие испытания и ужасы, потерял родного брата, был тяжело ранен и контужен, после чего получил в награду Георгия IV степени.
После окончания службы, он поступил в Технологический институт в Харькове.

Но пение не оставляло его. Однажды он спел для своих приятелей и один из них, страстный поклонник оперы, сказал: "Зачем тебе с таким голосом Технологический институт?.. Да был ли ты когда-нибудь в опере? "
Марку пришлось сознаться, что не был. И этот приятель уговорил его пойти в консерваторию и даже сам записал на прослушивание.
В консерватории голос Рейзена понравился, ему даже выхлопотали стипендию и он стал учиться у итальянского профессора Бугамелли - маленького, живого человечка с горящими глазами, которому приходилось взбираться на стул, чтобы посмотреть, верно ли ученик держит язык, каково положение рта и гортани. Учитель много работал над ровностью звука, однородностью гласных и воспитанием самоконтроля.
У Бугамелли Рейзен прозанимался всего год. В 1918-м, когда в Харькове начались бесконечные смены властей и перестрелки, маэстро быстро собрался и уехал к себе на родину. Звал с собой и любимого ученика: "В Италии умеют ценить голоса! Я сделаю тебя знаменитостью!"
После отъезда маэстро, Рейзен был переведён к другому педагогу, но уклонялся от посещения и ходил только в оперный класс.
Меж тем, жизнь в стране менялась и становилась всё труднее, вскоре консерваторию пришлось бросить. Впереди было время новых испытаний голодом, холодом и болезнями. Но молодость и жажда жизни помогали преодолевать тяготы. Он пел в концертах, которые устраивались для красноармейцев перед их отправкой на фронт, продолжал учиться в своём Технологическом институте, устроился чертёжником в какое-то правление индустрии.
Некоторое время Рейзен пел в частном детском оперном театре. И в этот период он стал заниматься с известным провинциальным певцом и режиссёром С. Альтшулером, который проходил с ним оперные партии.  Однажды его пригласили участвовать в исполнении сцен из "Фауста" в Клубе военных курсов, а вскоре позвали исполнить эту партию в спектакле под рояль в так называемом "Польском доме".
Вместе с успехом этих выступлений, приходили некоторый сценический опыт и уверенность в своих силах.

И вот, наконец, молодому певцу предложили дебютировать на сцене Харьковской оперы в партии Пимена в опере "Борис Годунов".
Труднее всего дебютанту было "справиться с возрастом" - молодой голос звенел мощью, а гренадёрская высокая фигура менее всего напоминала келейного старца, поэтому Альтшулер учил: "Забудьте о своей молодости. Вы - старик". Дебют состоялся 25 декабря 1921 и решил дальнейшую судьбу Марка Рейзена - он стал солистом оперы.
В последующие два сезона Рейзен спел на харьковской сцене два с половиной десятка оперных партий, среди которых были и небольшие: Златогор, Гудал и Слуга в "Демоне", Цунига в "Кармен" и Царь Египта в "Аиде"... Но были и труднейшие ведущие роли, которые займут основное место в оперном репертуаре и станут выдающимися созданиями певца: Руслан и Мельник, Мефистофель и Нилаканта, Дон Базилио и Досифей...
Кстати, тогда ещё сохранялись старые традиции и были приняты бенефисы, и для своего бенефиса молодой артист сам выбрал Досифея в "Хованщине", удивив всех (почему, например, не куда более "эффектного" Мефистофеля?), словно предвидя, что со временем эта роль станет его исполнительским шедевром!
Пребывание в Харьковской опере, помимо столь огромного опыта, подарила радость работы на сцене вместе с выдающимися певцами того времени: знаменитейшим драматическим тенором Кипоренко-Даманским, обладательницей роскошного голоса Литвиненко-Вольгемут, очень популярным в провинции басом Цесевичем... Из знаменитых гастролёров самое незабываемое впечатление тогда произвели легендарная Фатьма Мухтарова и великолепный Григорий Пирогов.
В Харькове же Рейзен познакомился с молодым Козловским - там они вместе пропели один сезон, а через несколько лет снова встретились уже в Большом театре, где служили вместе долгие годы и до конца жизни пронесли свою тёплую дружбу.
И ещё интересным и важным для Марка Рейзена стало знакомство с В.К. Павловской, знаменитой певицей-сопрано (между прочим, первой исполнительницей партии штраусовской Саломеи в России), которая  была на какое-то время приглашена в Харьков для исполнения драматических партий. Она и её муж, бывший гвардейский офицер, а в то время пианист-концертмейстер, очень тепло отнеслись к молодому певцу. И он был очень огорчён, когда они уезжали - Павловская получила приглашение из Ленинградского (бывшего Мариинского) театра, а она утешала его: "Ничего, Маркуша, мы скоро увидимся!"
И действительно, в 1924 году он получил письма из Ленинграда и Москвы с предложениями приехать на пробы.
Рейзен выбрал Ленинград, который притягивал его своей культурой, к тому же, там были друзья - Павловские.
Дирекция прислала письмо, в коем сообщала, что он должен будет выступить в "Лакме" и "Фаусте" и что ему будет оплачена дорога в оба конца.

Он увидел Ленинград "потрёпанный" недавним страшным наводнением, но и в этом состоянии город произвёл "грандиозное впечатление". Не меньшее впечатление вызвал и Мариинский театр, его огромные (по сравнению с харьковскими) сцена и зал, к тому же, необыкновенной благородной красоты.
Дебют Марка Рейзена в трудной и высокой для баса партии Нилаканты прошёл великолепно. Его Лакме в спектакле была выдающаяся певица Елена Андреевна Степанова, которая в течение двух десятилетий будет его партнёршей - сначала в Ленинграде, потом в Москве. Дирижировал В. Дранишников.
На следующий день в газете уже появилась статься "Дебют баса Рейзена", где говорилось, что молодой артист спел свою партию "с большим подъёмом" и что он "для нашей академической сцены был бы ценным приобретением".
Второй спектакль на сцене бывшего Михайловского театра - "Фауст" Гуно - также прошёл с огромным успехом и певцу пришлось даже бисировать знаменитые Куплеты и Серенаду Мефистофеля.
 
Конечно, его не хотели отпускать в Харькове, но Судьба вела дальше - в Ленинград. Начиналась новая жизнь - больших творческих исканий, огромного творческого роста и расцвета.

Уже через год после дебюта, было решено поставить "Псковитянку" с Рейзеном в главной роли. Это была очень крупная и серьёзная работа, которая стала блестящей победой. Почти все в театре ещё помнили Ивана Грозного Шаляпина. Ставил спектакль режиссёр и в прошлом певец В.П. Шкафер - один из друзей и сподвижников Шаляпина ещё со времён Мамонтовской оперы.
Рейзен читал Ключевского, читал драму Мея, смотрел изображения Грозного в картинных галереях и библиотеках. Партия царя была очень сложна ещё и тем, что в ней нет "эффектных номеров", арий - она построена на речитативах. И артист увлечённо искал психологической правды каждой фразы, точности подтекстов, интонационной выразительности - когда, например, в сцене у Токмакова, голос в одной фразе звучал повелительно, в другой с издёвкой, а в третьей - юродствуя, с монашеским смирением, держа тем самым всех персонажей драмы в страхе и напряжении.
Нужно было передать то, как в этом человеке уживались и мгновенно сменяли друг друга абсолютно полярные качества и ментально-психические состояния - как от великодушия и раскаяния он резко переходил к подозрительности и беспощадной жестокости, от человечности и даже ласковости к грубой шутке и изощрённым издевательствам.
В поисках точности сценического поведения Рейзену очень помогал Шкафер, который видя, например, как он садится в кресло, говорил: "Неубедительно. Не чувствую, не вижу, что Грозный устал после похода", побуждая находить более верную пластику персонажа.
Возникли сложности с визуальной стороной. Что касается художественного решения, то это было возобновление декораций и костюмов той "шаляпинской" постановки, сделанных знаменитым А.Я.Головиным. Желая "во всём дойти до самой сути", молодой артист посетил художника, чтобы задать волнующие его вопросы по костюму и гриму. Костюм Головин менять отказался, а по гриму сделал эскиз. Грозный получался с огромной рыжей бородой, которая закрывала лицо и лишала возможности выразительности. Поначалу певец "не посмел", как он говорил, отвергнуть предложение мэтра, но увидев его в этом гриме на репетиции, великий И.В. Ершов воскликнул: "Да это же не Грозный, а Малюта Скуратов!". Однако Рейзен и после премьеры не остановился в поисках - вскоре он отказался от нелепого рыжего парика и бороды закрывавшей пол-лица и сам нашёл тот облик, который позволял ему быть выразительным. Так рождалась истина и вместе с ней крепло и мужало дарование большого артиста!
Наиболее важной и весомой оценкой его работы (помимо зрительской реакции), был отзыв А.Н. Римского-Корсакова, сына композитора, учёного-музыковеда, который
помня все постановки этой оперы с Шаляпиным, писал о том, что Рейзену удалось "приблизиться к своему гениальному собрату... не путём механического копирования или грубой подделки, а по-настоящему, изнутри, благодаря счастливым природным данным и родственной художественной концепции".
Иван Грозный стал выдающейся работой Марка Рейзена, и когда в 1933 году оперу снова возобновили к 25-летию со дня смерти композитора, он снова пел все спектакли, приезжая уже из Москвы.

Через год, в конце 1926-го, артист вновь вернулся к одной из самых любимых своих ролей - к роли Досифея, театр ставил "Хованщину" Мусоргского.
Досифей так и остался в истории исполнительства никем не превзойдённой вершиной Рейзена. Скупыми внешними проявлениями и внешней суровостью в сочетании с огромной внутренней силой, одинаково проявлявшейся как в глубокой человечности, так и в фанатичной одержимости, был отмечен этот образ. Конечно, колоссальная мощь вокальных средств и непостижимое мастерство владения ими - играли здесь решающую роль. В памяти очевидцев навсегда сохранились моменты исполнения Рейзена, которые особенно потрясали: например, как он пел "Отче, сердце открыто тебе!", начиная с пианиссимо на высоком  "ми" и доводя звучание до предельного фортиссимо, или его окрик "Стой, бесноватые!" - когда всё затихало и никто, даже "всесильный батя" Хованский, не смел возразить. А с какой тихой, глубокой, щемящей скорбью он произносил: "И ноет грудь, и сердце зябнет", или каким теплом и сердечностью были пронизаны слова обращённые к Марфе в 3 акте: "Терпи, голубушка, люби, как ты любила, и вся пройденная прейдет!". И конечно совершенно потрясал финал - монолог и органной мощи глас "Труба предвечного!" перед сценой самосожжения. Критики и очевидцы не раз писали о фантастическом эффекте, когда Досифей-Рейзен поворачивался спиной к зрителям, а его голос, словно гигантский колокол гремел в зале. Это осталось одной из великих легенд отечественного оперного искусства.

Далее была покорена ещё одна вершина басового репертуара - в 1927 был поставлен "Борис Годунов". Ставить решили не в привычной уже редакции Римского-Корсакова, а авторскую версию в редакции П.Ламма. Певец вспоминал, что он "кипел Борисом". Спектакль ставил известный в то время режиссёр Радлов, который был увлечён массовыми сценами, но, возможно поэтому, многие его решения были поверхностны и мешали раскрытию характеров отдельных образов и Рейзен не мог их принять. Конечно, молодому артисту было очень непросто выдерживать такое противостояние, но это его "кипение", нахождение "внутри образа" давали ему право и силы отстаивать свои позиции. И это была победа. Как он сам говорил: "Борис стал тем же, чем уже были для меня Досифей и царь Иван. Отныне эти роли будут своего рода "тремя китами" моего оперного репертуара".

Там же, в Ленинграде, Рейзен уже осенью 1926 года спел первый сольный концерт в Большом зале филармонии, который прошёл с большим успехом и стал началом огромной концертной деятельности певца, продолжавшейся многие десятилетия. В камерном творчестве главное место в его программах занимали романсы и песни Глинки, Даргомыжского, Мусоргского, Чайковского, Шуберта, Шумана.
Кроме того, в Ленинграде в ту пору выступали очень большие дирижёры. И Марк Осипович сразу стал принимать участие в исполнении Реквиемов Моцарта и Верди, Торжественной мессы и 9 симфонии Бетховена под их руководством.
Особенно часто он пел басовое соло "Оды радости" в бетховенской 9-й симфонии, и пел под управлением крупнейших дирижёров того времени: Клемперера, Штидри, Кнаппертсбуша, Кляйбера, Ансерме, Абендрота и других.
Очень многие музыканты, певцы, критики и просто поклонники искусства вспоминали, что исполнение Рейзеном этого соло - незабываемо и непревзойдённо. Колокольная мощь звучания голоса так соединялась здесь  с силой внутреннего наполнения, что это воистину производило впечатление какого-то вселенского торжества великой гуманистической идеи.

Яркие выступления под управлением лучших дирижёров эпохи привели к тому, что о Рейзене начали говорить в Европе и стали приходить письма с предложениями  выступлений. Конечно, ему это было интересно и он решил поехать, показать своё искусство за границей.
Надо сказать, что тогда всё это было плохо организовано, у нас ещё не было определённой организации, занимающейся зарубежными гастролями, а у молодого артиста не было никакого опыта в этом деле - он даже не понимал, что есть большая разница между предложениями и планами, расписанными в письме от агенства и подписанным обеими сторонами контрактом. Поэтому, когда осенью 1929 года певец выехал в Европу, оказалось, его там ждали только для переговоров.
В Берлине он встретился с Клемперером и Коутсом, которые сразу предложили ему войти в какие-то проекты, но, в силу разных причин, он от этих предложений отказался. Тогда он отправился в Париж.
Там предложили начать с того, чтобы выступить в частном салоне, что показалось ему почти оскорбительным: после Мариинского театра петь в салонах. Но его убедили, в том числе, и работники нашего посольства, что в Париже это принято и не стоит отказываться. Действительно, после первого выступления появились лестные отзывы о молодом русском басе в газетах, и ему тут же предложили спеть сольный концерт в знаменитом зале "Плейель". По городу были расклеены огромные афиши. Успех концерта, включавшего сочинения Чайковского и Рахманинова, Мусоргского и Бородина, Шубертаи Шумана, Верди и Брамса, был огромным, в конце программы восторженная публика толпилась у эстрады и требовала бисов. В газетах его называли "великолепным русским гигантом, напоминающим молодого Шаляпина", писали что "его голос прекрасен широким диапазоном и необычайно мощным и насыщенным звуком, которым он очень умело пользуется". А ещё писали, что даже в камерном репертуаре в нём угадывается мощное трагедийное дарование".
После сольного парижского дебюта, Рейзен выступил в симфоническом концерте, исполнив несколько арий под управлением Германа Абендрота. А затем выехал в Лондон - Альберт Коутс пригласил его записать пластинку арий, приложив огромные усилия и весь свой авторитет, чтобы добиться для советского артиста разрешения на въезд в страну, с которой у Советов не было тогда дипломатических отношений.
И после Лондона, наконец, пришло время европейского оперного дебюта. Знаменитый руководитель оперы Монте-Карло Рауль Гинзбург, организовывавший, в частности, гастроли Шаляпина, пригласил Марка Рейзена выступить на этой сцене в ролях Мефистофеля в одноимённой опре Бойто и Дона Базилио в "Севильском цирюльнике". Бойтовского Мефистофеля певец до того никогда не пел и ему предстояло в короткий срок приготовить сложную парию на итальянском языке. Для Гинзбурга это была увлекательная и одновременно рискованная "авантюра", так как именно в этих ролях там недавно и выступал Шаляпин. И, в день первого спектакля, почуяв триумфальный успех уже в первой картине, после пролога он бегом бежал через сцену к дебютанту с криком "Игра выграль!", сразу предложил ещё три спектакля сверх договора и после каждого представления устраивал для новой мировой звезды  торжестивенные ужины.
В рецензиях писали, что впечатление от пения и игры Рейзена "колоссально", что его Мефистофель будто "сошёл с фресок Микеланджело", ну, и конечно, про "необычайный по диапазону и тембру", "монолитный" голос.
Уже после первых выступлений в опере Монте-Карло, певец получил приглашение от Сола Юрока на огромное турне по Америке, включавшее как выступления в опере, так и концерты. Юрок тут же стал стал публиковать рекламу, предвкушая, какой фурор призведёт новый русский бас на американском континенте.
Но... этому не суждено было осуществиться.
За время своего пребывания в Париже и Лондоне, Марк Рейзен встретился и познакомился с Рахманиновым и Анной Павловой, подружился со знаменитым русским тенором Мариинского театра первых десятилетий века А.М. Давыдовым.
Пробыв полгода за границей, певец вернулся в Ленинград, ставший для него почти родным, где ждали театр, Ленинградская филармония, гастроли по стране. А кроме того, вскоре у него родилась дочь.

Возобновив работу на ленинградской сцене, Рейзен всё чаще гастролирует в Москве. И вот один из таких гастрольных спектаклей открыл новую страницу в его жизни.
Осенью 1930-го года он пел в Большом театре в "Фаусте" и в середине спектакля, после многократных выходов на аплодисменты по окончании действия, к нему подошёл человек в военной форме со словами: "Вас просят в правительственную ложу". Пройдя туда, артист увидел Сталина, Ворошилова и других членов правительства. Сталин спросил: "А почему вы так редко у нас поёте?" Марк Осипович ответил, что работает в Ленинграде, а сюда наезжает. "А нельзя ли сделать наоборот: Здесь работать, а туда наезжать?" Певец смутился, стал объяснять, что у него там семья, он привык к городу, театр его не отпустит, да и квартира...  "Ну, квартиру мы как-нибудь устроим... Я думаю, что здесь вы тоже скоро привыкните."
Уже через день рано утром в его номер гостиницы постучали. На пороге стоял человек, снова в военной форме: "Мне дано распоряжение показать вам квартиру". Всё было решено практически за один день.
С начала 1931 года Рейзен стал солистом Большого театра Союза ССР.

Надо отметить, что у певца, в чьём в репертуарном списке значится 38 оперных партий, за четверть века работы в Большом появилось всего три новых роли.

 В Москве он спел Варяжского гостя в "Садко" и Сальери Римского-Корсакова - и ту, и другую можно причислить к исполнительским шедеврам Рейзена.
А в 1939 году была осуществлена постановка "Ивана Сусанина" Глинки, ставшая огромным событием. И, конечно, исполнение Рейзеном главной партии было признано крупной удачей. Артист соединял эпическую линию образа с человечностью и сердечной теплотой. Наталия Шпиллер, исполнявшая партию Антониды, вспоминала, что когда Резен-Сусанин пел знаменитое "Страха не страшусь, смерти не боюсь. Лягу за святую Русь" - "казалось, неизбывно могучим потоком прокатывался феноменальный голос Рейзена по залу Большого театра. Несокрушимая воля слышится в необъятном звучании голоса. В этот миг переполненный людьми зал словно переставал дышать. И вдруг громовой взрыв долго не смолкающих оваций".
И при этом, Наталия Дмитриевна рассказывала, как её необыкновенно трогала сцена прощания с дочерью: "На одной из первых спевок, стоя у рояля, Марк Осипович на каком-то затаённом piano будто на ушко, таясь от окружающих врагов, с глубокой нежностью шептал слова утешения: "Ты не кручинься дитятко моё...". Я не нашла в себе силы подать реплику. Вокруг все плакали. Пришлось прервать спевку, чтобы успокоиться".

Если говорить о других ролях, то ярчайшими работами певца были два персонажа-антипода в опере "Руслан и Людмила".
Вокальная партия Руслана так написана, что баритонам она низка, а басам высока, при этом, как правило, первым не хватает силы и наполнения, а вторым - свободы и гибкости вокализации. У Рейзена эта партия, что называется, "сидела как влитая". На высокой тесситуре его голос, казалось, ещё более расцветал, при этом сохраняя органную наполненность и поражая возможностями динамических градаций. В каноне-квартете первого действия на начальных словах "Какое чудное мгновенье! Что значит этот дивный сон...", звучание Рейзена-Руслана было словно окутано пеленой, волшебной дымкой. Но именно к Руслану первому приходит "отрезвление" и резким контрастом, словно прорывая эту пелену, звенел возглас: "Где Людмила?".
В большой арии "О поле, поле", в ларго "Времён от вечной темноты" - краски пьяно и мецца воче поражали какой-то невероятной психологической глубиной и "сосредоточенностью" звучания. Но раздумье сменялось решительным "Но добрый меч и щит мне нужен" и "Дай Перун" уже рокотало пламенной верой в победу и силу молодости. И после сцены поединка, возглас "Меч мой желанный! Я чувствую в длани всю цену тебе!" своим звучанием словно прорезал пространство и увенчивался феноменальным по своей несокрушимости вставным верхним "соль". 
А сколько беспредельного горя было в пении Рейзена на словах "Людмила, Людмила, дай сердцу ответ", когда после совершённых подвигов и пройденных испытаний, его Руслан оказывался перед гробом спящей княжны! Какой ещё бас способен был так выразительно это спеть?!
При всём том, огромное впечатление на современников произвело исполнение Марком Осиповичем в этой же опере роли Фарлафа. Если в Руслане огромный рост и великолепная выправка работали напрямую на образ, то в образе Фарлафа этот высокий рост так контрастировал с накладным животом, мелкими, трусоватыми повадками, "испуганно-заикающимися" фразами в сцене с Наиной, что создавался дополнительный комический эффект. Если прибавить к этому блестящее, виртуозное исполнение рондо "Близится час торжества моего", где в умопомрачительном темпе не смазывалось ни одной ноты и не пропадало ни одно слово, то очевидно, что эту роль не зря тоже причисляли к артистическим шедеврам певца.

К выдающимися работам Марка Осиповича следует отнести и Мельника из "Русалки" Даргомыжского, у многих вызывавшего ассоциации с Королём Лиром по трагической силе воплощения и воздействия, Олоферна в "Юдифе" Серова, исполненного в годы ленинградского периода, благородного князя Гремина в "Евгении Онегине", разгульного Галицкого и коварного Кончака в опере "Князь Игорь"...
В зарубежном оперном репертуаре Рейзена было, конечно, три "бриллианта" - Мефистофель, Дон Базилио и Нилаканта в "Лакме". Выступление в любой из этих ролей становилось праздником исполнительского искусства.
К сожалению, певцу так и не довелось познакомить соотечественников со своим Мефистофелем в опере Бойто, как и напрасны были его мечты о Филиппе в вердиевском "Дон Карлосе" и о Дон Кихоте Массне.


Во время Великой отечественной войны, в первое время знаменитому артисту приходилось по ночам дежурить на крыше своего дома, вместе с другими жильцами сбрасывать и тушить зажигательные бомбы. А в октябре 1941 года Большой театр был по распоряжению правительства эвакуирован в Куйбышев. Но приходилось по заданиям летать в Москву, причём в московских квартирах зимой жить было нельзя, т.к. дома не отапливались, приходилось останавливаться в гостиницах. Марк Осипович с бригадой артистов постоянно выступал в воинских частях, госпиталях, ездили они и к самой передовой... Когда в Москве снова начал функционировать филиал Большого театра, ряд артистов остались работать в столице. На сцене филиала Рейзен пел в "Русалке", "Евгении Онегине", "Севильском цирюльнике". И люди, уставшие от ужасов и лишений, истосковавшиеся по светлому и прекрасному, переполняли театр, часто спектакль давался полностью для солдат и офицеров перед их отправкой на фронт.

После войны жизнь входила в свою колею, а в Большом театре был поставлен целый ряд спектаклей, ставших, как теперь бы сказали, "знаковыми", историческими: новые постановки "Бориса Годунова", "Хованщины", "Садко" - каждая из них стала событием, отличалась выдающимся составом исполнителей и была отмечена Сталинской премией. И каждую из них украшало участие Марка Рейзена.

В 1950-е годы певец снова несколько раз выезжал на гастроли за границу: в Бухарест, Лондон. Особенно интересными были гастроли в Венгрии в 1954 году, где на сцене Будапештского оперного театра Рейзен выступил в роли Бориса Годунова под руководством выдающегося музыканта Яноша Ференчика. Там же, в Будапеште, состоялся и сольный концерт певца, прошедший с огромным успехом. И наконец, он выступил в симфоническом концерте под управлением того же Ференчика, исполнив один из самых впечатляющих номеров своего оперно-концертного багажа - "Прощание Вотана" из вагнеровской "Валькирии".

Как уже говорилось, концертная работа певца продолжалась многие десятилетия. В 1950-е годы его камерный репертуар пополнился циклом сонетов Шекспира композитора Кабалевского, который тот писал именно для голоса Рейзена.
Творческая деятельность Марка Осиповича была, если можно так выразиться, очень демократична, как у большинства выдающихся певцов того времени. Наряду с классическим репертуаром, он пел и народные песни, и песни советских композиторов. Нельзя сказать, что такого рода музыки он пел очень много, но всё из этого становилось высокими образцами искусства. Весь народ знал и сопереживал, слушая по радио и на пластинках такие песни, как "Заветный камень", "Марш артиллеристов", "Широка страна моя родная", а каким шедевром было исполнение им песни "Ходят соколы"!..

Творческое долголетие Рейзена - одна из составляющих его "легенды".
Уже оставив сцену, он сохранял поразительно роскошную вокальную и творческую форму и продолжал выступать на телевидении, записываться на пластинки.
Так в год своего 80-летия он записал монографическую пластинку с одиннадцатью романсами Чайковского. Ещё через четыре года - диск с песнями и романсами Шуберта, Шумана, Мусоргского и Рахманинова. В возрасте 87 лет - пластинку с русскими и украинскими песнями и романсами.
И, наконец, кульминацией и торжеством этого долголетия был выход на сцену Большого театра в роли Гремина в спектакле "Евгений Онегин" 4 июля 1985 года - на следующий день после того, как певцу исполнилось 90 лет!
Это событие навсегда вошло в историю вокального искусства.
Так же, как навсегда в неё вошло выдающееся явление, имя которому - Марк Рейзен.



(Плейлист можно послушать на странице журнала во ВК: