Диссиденты

ДИССИДЕНТЫ


РАССКАЗ С ПЯТЬЮ ОТСТУПЛЕНИЯМИ





1. КАПИТАН И ЮНГА

ПЕРВОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

           Одна тысяча девятьсот семьдесят шестой год. Начало июня. Окончен четвёртый курс. Впереди рабочая практика. Чтобы юная студенческая семья получала заработную плату, меня и мою жену Лиду отец устроил на рабочие места. Лида стала трудиться на Свердловском рудоремонтном заводе, а я оформился на шахту имени Петра Лазаревича Войкова, на подземный участок КРУ, что расшифровывается как «конвейер рудничный уклонный». Четвёртого июня мой друг, пятикурсник Игорь в Донецке отмечал день рождения – двадцать два года, и пригласил меня эту дату отпраздновать вместе с ним. Практика начиналась седьмого июня, поэтому третьего, в четверг, рейсовым автобусом после обеда я прибыл в Донецк.

           Вещи бросил в своей комнате, пустой и прожаренной июньским солнцем. Именинник ещё не приехал. Запланировано празднество на завтрашний полдень, поэтому у меня наметился свободный вечер.
           У студентов второго курса полным ходом шла летняя экзаменационная сессия. Один из них, мой друг по прозвищу «Олег Меньшой» быстрым шагом прошёл по этажу и на ходу сообщил, что их поток как раз сегодня сдаёт экзамен.
           – Электротехника, чёрт бы её подрал, – крикнул он и хотел уже нырнуть в свою комнату, но вдруг остановился.
           – Влад, а ты почему здесь? Что-то случилось?
           Я рассказал.
           – О! – прозвучало из его уст.
           Олег закрыл дверь и вернулся в коридор.
           – Так это всё будет завтра. А на сегодня какие планы? Слушай, давай вместе с нами отметим сдачу экзамена, – предложил он. – Тебе всё равно до завтра делать нечего.
           – А вы что, уже сдали?
           – Конечно! – был гордый ответ. – Легко и непринуждённо. Хотя наука сложная и неинтересная, но мне лично поддалась. Так будешь или нет? Соглашайся. С тобой веселее.
           – За столом всё те же? – поинтересовался я.
           – Ну, да. Олег Большой, Игорь Серьёзный, и я. Обещался ещё Шурка Ярый. Помнишь его?
           Помнил ли я? Да мне никогда не забыть посещение его профессорской квартиры в прошлом году.
           Короче, я согласился.
           – Какова моя доля? 
           Олег назвал сумму.
           – Кто на заготовке?
           – Конечно я, – весело рассмеялся Олег. – Кто ещё может разбираться в «горючем» и закуске?
           – Это мне известно, – подтвердил я. – Ассортимент прежний? Виноградный «бэцман»?


ВТОРОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

           «Бэцманом», или «биомицином» студенты называли недорогое креплёное виноградное вино. Этикетка на бутылке писалась по-украински: «Біле міцне». Употребляли это вино неразбавленным, но иногда готовили из него в чайнике горячий напиток, добавляя сахар и разрезанный пополам целый лимон. Вся эта смесь доводилась до кипения (но не кипятилась!). Готовое содержимое чайника студенческая братия называла – «грог».   

           – Да, как обычно, – вздохнул Олег Меньшой. – Но есть проблема. Ассортимент несколько расширился. Олег Большой почти не употребляет спиртного, а Шура заказал шампанское. А ты что? Как обычно, или…
           – Пусть будет шампанское, – согласился я.               
           – О, сэр! – присвистнул Олег Меньшой. – Ваша тёмная светлость нынче при деньгах?
           – Да так, – пожал я плечами смущённо. – Ограбил испанский галеон.
           – Пустил на дно? – ахнул Олег.
           – Увы, юнга, – вздохнул я. – Такова жизнь.
           Мы с Олегом весь учебный год играли в разные игры. Бывший граф, а ныне капитан пиратской шхуны, и юнга – такова была одна из игр, доставлявшая нам обоим огромное удовольствие.
           Собираться начали около семи часов вечера. Олег Меньшой купил всё, что требовалось, и теперь занимался сервировкой стола. Я взялся помогать ему.
           Игорь Серьёзный, плотный студент среднего роста, в тот вечер полностью оправдывал своё прозвище. На мой вопрос о причине грусти он ответил:
           – Препод все жилы вытянул, пока поставил «четвёрку». Никогда ещё так не напрягался.
           – А как ты хотел? – заметил Олег Меньшой, сервируя стол. – «Четвёрка», она и в Африке «четвёрка». Вот если бы «тройка» рисовалась, тогда конечно. Тогда прощай, «степуха».


ТРЕТЬЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

           «Степухой» студенты ласково называли стипендию. По итогам экзаменационной сессии студентам горных специальностей платили стипендию даже при наличии «троек». Все остальные даже при наличии одной «тройки» стипендии лишались. Все, собравшиеся за столом (кроме меня, учившегося на горной специальности), принадлежали к машиностроительной ветви инженерно-экономического факультета.

           Игорь махнул рукой: отстань, мол, и устало прикрыл глаза. Он единственный сидел не за столом, а полулежал на своей кровати.
           Олег Большой, которого все называли Аликом, плотный, даже немного полноватый студент, на экзамене получил «пятёрку».
           – Заметь, Игорь, – сказал он, сидя во главе стола, – я учил науку и не отвлекался на девочек.
           – Заметь и ты, Алик, – не сдержался Олег Меньшой, и подмигнул мне, – и девочки на тебя тоже не отвлекались.
           Паша, по прозвищу Пчела, меланхолически перебирая струны своей гитары, сказал мне:
           – Суета. Экзамен позади, и нужно думать о вечном.
           Невысокого роста, мелковатого сложения, Паша при этом отличался мускулистостью торса и большой силой в руках. Никогда не скажешь, серьёзен он или весел. Говорил редко, но к его словам хотелось прислушиваться и ловить в них какой-то скрытый смысл. Он обладал хорошим голосом и пел под гитару то серьёзные, то юморные песни. Слушатели покатывались от смеха, но Паша всегда оставался невозмутимым и лишь изредка усмехался, причём взгляд его был направлен куда-то вглубь себя, словно выискивая там что-то очень важное.
           – А что для тебя вечное? – поинтересовался я.
           – Да всё то же, – качнул он плечами. – Экзамены, учёба – всё это закончится когда-нибудь.
           – Что же не закончится? – вступил в разговор Олег Меньшой.
           – Да хоть вот это, – ответил Паша и тихо запел, перебирая гитарные струны:

Ну вот, исчезла дрожь в руках,
теперь – наверх!
Ну вот, сорвался в пропасть страх –
навек, навек.
Для остановки нет причин –
иду, скользя,
и в мире нет таких вершин,
что взять нельзя.

           – А, Высоцкий, – протянул Игорь Серьёзный и отвернулся к стене.
           Паша словно бы и не заметил. Олег Меньшой прекратил сервировать стол, сел на кровать и стал слушать. 
          
Среди нехоженых путей
один – пусть мой.
Среди невзятых рубежей
один – за мной.
А имена тех, кто здесь лёг,
снега таят.
Среди непройденных дорог
одна – моя.

           Эту песню я слышал впервые. Казалось, что-то скрывалось за простыми, короткими словами. Хотелось слушать и просто впускать в себя звучание. Это было подобно волшебству. Игорь перестал рассматривать что-то на побеленной стене и повернулся лицом к нам.      

Здесь голубым сияньем льдов
весь склон облит,
и тайну чьих-нибудь следов
гранит хранит,
и я гляжу в свою мечту
поверх голов
и свято верю в чистоту
снегов и слов.

           По окончании куплета открылась дверь в комнату, и внутрь ввалился огромный парень. Он хотел что-то сказать, но я поднёс палец к губам, и Шура Ярый – а это был он – застыл на месте.
           Паша и бровью не повёл. Тихо, в полной тишине, прозвучали последние слова песни:         

И пусть пройдёт немалый срок –
мне не забыть,
как здесь сомнения я смог
в себе убить.
В тот день шептала мне вода:
"Удач всегда…"
А день… какой был день тогда?
Ах да – среда!..
         
           Не знаю, что творилось в моей душе, но сила поэзии словно крепкой рукой перехватила горло. Глаза наполнились влагой. В простых, обыденных словах, таилась мощная сила. Какая разница: четверг стоял на улице или, допустим, вторник? Но сердце зашлось именно после слов: «Ах да – среда!»
           – Сегодня четверг, – заметил Шура, усаживаясь на свободный стул. – Вчера, в среду, кто-то свыше действительно пожелал нам удачи. Не знаю, вода это шептала, или не вода, но удача не покинула.
           – Пятёрка? – спросил я.
           – Она самая, – подтвердил он. – Ну, что приуныли? Время шепчет, что пора начинать.         
 

2. ТРУБЯТ РОГА

           После первого тоста – естественно, за благополучную сдачу экзамена, – Шура спросил:
           – Паша, ты начал любить песни Высоцкого? Я прежде любви к нему в тебе не замечал. Твой обычный репертуар знают все: «Бабка, дай, дай на полбанки, дай же, старая, на пузырёк». Или вот это: «Говорит старуха деду: "Дед, купи ты мне «Победу». А не купишь мне «Победу», я уйду к другому деду"».
           Пчела ответил не сразу.
           – Вот ты, Шура, был маленьким и глупым. А потом вырос.
           – Ну, допустим, даже в детстве я глупым не был, – усмехнулся Шура Ярый.
           – Что-то Вы сегодня не в духе, милорд, – заметил я. – Неужто взбунтовались крестьяне, или герцог, не дай Бог, заставляет идти на войну, а у вас хлеба не убраны?
           – А что, видно? – скосил глаза Ярый.
           – Ха! – воскликнул я. – Давайте-ка вспомним вместе, Ваша светлость. Не так давно, не далее, как несколько месяцев назад, Вы сообщили нам с Олегом, – я кивнул в сторону Олега Меньшого, – что у Вас числилась целая тетрадка со стихами Высоцкого. 
           – Один ноль, – подтвердил Меньшой Олег, загибая пальцы. – У Владика память фотографическая, сам проверял.
           – Фужеров нет? – спросил вдруг Шура.
           – Милорды шампанское из стаканов не пьют? – улыбнулся Олег Большой.
           Он маленькими глотками потягивал грушёвый сок из стакана.
           – Милорды пьют сегодня из всего, – признался Шура, опрокинул залпом стакан шампанского и едва не задохнулся.
           – Да, сегодня английским лордам не по себе, – неожиданно присвистнул Игорь Серьёзный. – В чём дело, Шура? Ты, вроде, нынче получил «пятёрку». Откуда грусть?
           Шура наконец пришёл в себя, отдышался. На глазах выступили слёзы.
           – Сыграй, Паша, – вдруг обратился он к Пчеле. – Что-нибудь эдакое.
           – Про бабку петь не буду, – мотнул головой Паша.
           – Как скажешь, – вздохнул Ярый. – Мне всё равно
           – Высоцкий подойдёт? – спросил Пчела тихо. – Или что?
           Шура махнул рукой: мол, можно и Высоцкого.      
           Паша потянулся к гитаре, лежавшей за спиной. Подумал, зачем-то наклонил голову к деке, и запел тихо, едва слышно аккомпанируя перебором струн:
               
Трубят рога: скорей, скорей! –
и копошится свита.
Душа у ловчих без затей,
из жил воловьих свита.
Ну и забава у людей –
убить двух белых лебедей!
И стрелы ввысь помчались…
У лучников намётан глаз,
а эти лебеди как раз
сегодня повстречались.

           Олег Меньшой наклонился ко мне, прошептал:
           – Пашка экзамен не сдавал, у него «автомат» по итогам семестра. Весь день сидел в комнате и что-то наигрывал. Почти не разговаривал. Говорят, у него дома что-то случилось.
           Пчела пел, почти закрыв глаза. 

Она жила под солнцем – там,
где синих звёзд без счёта,
куда под силу лебедям
высокого полёта.
Вспари и два крыла раскинь,
в густую трепетную синь
скользи по божьим склонам –
в такую высь, куда и впредь
возможно будет долететь
лишь ангелам и стонам.

           Шура подпёр голову рукой и застыл.
           Игорь смотрел то на него, то на Пашу. Брови поднялись в недоумении, да так и остались. Он тоже наклонился ко мне, прошептал:
           – Не праздник, а панихида какая-то.
           Я не ответил. 

Но он и там её настиг –
и счастлив миг единый,
да только был тот яркий миг
их песней лебединой…
Крылатым ангелам сродни,
к земле направились они –
опасная повадка:
из-за кустов, как из-за стен,
следят охотники за тем,
чтоб счастье было кратко.

           Паша вдруг ударил по струнам, поднял голову и обвёл всех нас взглядом. На глазах блеснула влага. Он постарался, чтобы голос оставался ровным, но у него не получилось:

Вот отирают пот со лба
виновники паденья,
сбылась последняя мольба:
«Остановись, мгновенье!»
Так пелся этот вечный стих
в пик лебединой песни их –
счастливцев одночасья.
Они упали вниз вдвоём,
так и оставшись на седьмом,
на высшем небе счастья.

           Помню, мы ещё посидели, даже попытались шутить.
           Шура вдруг сказал:
           – Ребята, проводите меня домой. Пожалуйста.
           – Я уберу со стола, – предложил Пчела.
           – Я помогу тебе, – вызвался Игорь.


3. ПОЛИТИНФОРМАЦИЯ НАОБОРОТ

           Нас было четверо. Мы шли по июньским улицам вечернего Донецка. Люди гуляли парами и группами.  Тёплый вечер так и тянул горожан в парки и скверы. 
           – Ну, не томи, Шура, – просил Олег Меньшой. – Расскажи, что тебя беспокоит.
           Олег явно перебрал. Я его придерживал, но парень порывался забежать вперёд и посмотреть Шуре в глаза.
           – Он не отвяжется, – понял Олег Большой. – Придётся рассказывать.
           Шура опасливо покосился на меня, но я тоже присоединился к ребятам:
           – Может, это что-то семейное? Тогда не говори.
           Ярый всё-таки решился.
           – Присядем, – предложил.
           Мы только что миновали здание оперного театра и по гранитным ступенькам поднялись в сквер у постамента, на котором ещё с войны стоял окрашенный в цвет хаки танк Т-34.
           – Да, это дело семейное, – начал Шура, как только мы уселись на пустую лавочку. – Мы два дня назад крепко поспорили с братом.
           – По телефону? – спросил я. – Он же сейчас в Москве.
           Я знал, что Юра Ярый окончил московский физико-технический институт и работал в каком-то НИИ.
           – Нет, – покачал головой Шура. – Юра приехал на неделю домой.
           – И мешал готовиться к экзамену? – вырвалось у меня.
           – Нет, – был ответ. – Я и так всё знал. Слышали же: сдал на «пятёрку».
           Язык его немного заплетался. Шампанское начало действовать.
           – И о чём же спор? – зевнул Олег Большой, поудобнее устраиваясь на лавочке, словно в кресле.
           – Да так, о жизни.
           – Жизнь прекрасна и удивительна, – напомнил Олег Меньшой. – Разве она может навевать грусть? Особенно в нашем возрасте.
           – Юра сказал, что мы ещё молоды и слишком глупы. Вокруг нас мир не очень справедливый.
           – Например? – удивился я. – Докажи.

             
ЧЕТВЁРТОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

           Я это произнёс и тут же вспомнил стройотряд. Три года назад после первого курса группа студентов отправилась в Калмыкию, чтобы в посёлке Адык построить баню и два огромных закрытых бетонных водоёма к ней. Жара, пыль, тяжёлый труд землекопов, а вдобавок – жестокий произвол командира и комиссара отряда. Никакой романтики, на которую мы все рассчитывали. Работа оказалась практически рабской. На малейшие просьбы о соблюдении безопасности труда и уменьшении его тяжести командир при попустительстве комиссара отвечал: «Но ты же комсомолец! Иди, работай!» После возвращения в Донецк бывшие стройотрядовцы хотели устроить бывшему командиру «тёмную». Пришлось ему перевестись в другой вуз. Казалось бы, справедливость восторжествовала, но осадок от ужасов стройотрядовской жизни остался, как оказалось, на всю жизнь.         

           – Юра сказал, что нынешняя власть полностью незаконная.
           – В смысле? – присвистнул Олег Меньшой. – Ничего себе, ты «загнул»!
           – А как вы думаете, почему после февральской революции правительство называлось временным?
           – Чтобы потом уступить власть постоянному? – предположил Олег Большой. – Так вроде в курсе истории написано?
           – Были выборы. Партия большевиков, захватившая власть в октябре, тоже в них участвовала, но оказалась в меньшинстве. Парламент, названный «Учредительным собранием», большевики разогнали в январе восемнадцатого года. С тех пор власть в стране так и осталась незаконной. И до сих пор мы живём в государстве, за которым стоит лишь вооружённый переворот.
           – Ты имеешь в виду Великую Октябрьскую Социалистическую революцию? – спросил я тихо.
           У меня даже в горле пересохло. 
           – Большевики поначалу сами называли октябрьские столкновения в Петрограде и арест Временного правительства переворотом.
           Какое-то сладкое чувство подступило к горлу. Так обычно бывает, когда участвуешь в чём-то запретном. А в том, что речи Шуры запретные, не было никакого сомнения. 
           – Выборы в Учредительное собрание проходили на конкурентной основе, – продолжал Шура. – Помните, какие у нас сейчас выборы? Мы же с вами уже в них участвовали.
           – Конечно, помним, – вразнобой отвечали.
           – Сколько кандидатов напечатано в бюллетенях?
           Мы молчали.
           – Не заметили? – усмехнулся Ярый. – А зря. В каждом бюллетене по одному кандидату. Конкурентов у него нет. А знаете, почему? Потому, что большевики запретили
все партии, кроме своей. Потом этих конкурентов из других партий просто уничтожили. Это произошло давно, ещё в двадцатые годы, но большевики до сих пор панически боятся конкурентов.
           – Так что ж, в нашей стране всё руководство – монстры? – прошептал Олег Меньшой.
           Он даже протрезвел и теперь смотрел на Шуру с ужасом.
           – За такие слова и даже мысли…, – покачал головой Олег Большой.
           – Вот! – воскликнул торжествующе Шура. – У нас не то, что слово боятся сказать, но даже помыслить что-то, несогласное с мнением власти. Так что Юра прав.
           – В Москве все так думают? – спросил я осторожно.
           – Насчёт всех Юра не знает, но интеллигенция научная и творческая почти вся. По словам Юры, – добавил Шура.
           – Почти? – засомневался я.
           – Да, почти. Кстати, руководство союза писателей с властью заодно. Вот ты всё знаешь, – обратился Шура ко мне. – Какие писатели на слуху? 
           – Катаев, Симонов, Шолохов. Это из первого ряда.
           – Насчёт Катаева Юра не знает, а Симонов участвовал, и активно, в травле Бориса Пастернака за его роман «Доктор Живаго». Пастернаку за этот роман и за стихи присуждена Нобелевская премия. А у нас его исключили из Союза писателей. После этих событий он заболел и умер.
           – Я слышал о Пастернаке, – признался я, – но ничего не читал.
           – Естественно, – пожал плечами Шура. – Прочесть невозможно. Автор запрещён, и роман не издавался.               
           – А Юра читал? – спросил Олег Меньшой.
           – Да, – сказал Ярый, чуть помедлив. – Но просил меня об этом не распространяться. Книга попала в страну не совсем легально. Так что не сдавайте меня, пожалуйста…
           Он оглядел нас, чуть усмехнулся и встал.
           – Пора идти, – сказал он. – Юра завтра уезжает. Просил отужинать с ним.
           – Подожди, – попросил я, вставая. – Но есть же настоящие поэты и писатели в стране, и они пишут правду. Например, Высоцкий.
           Оба Олега тоже встали.
           – Вот именно, Высоцкий, – поддержал меня Олег Меньшой.
           Шура задумался.
           – Юра тоже не понимает, что это за человек. Театр на Таганке, где он работает, вроде бы опальный. Это с одной стороны. А с другой – никто его и не закрывает. Спектакли не запрещают. Юра много раз бывал на спектаклях. Подозрительно это, говорит. Да и сам Высоцкий…
           – Что – Высоцкий? – спросил Олег Большой.
           – По Москве разъезжает на западногерманской БМВ, женат на иностранке, Марине Влади. Несколько раз в год ездит с ней за границу, в капстраны. Даёт кучу концертов в стране и за рубежом. Чудеса какие-то. Юра говорит, что без разрешения спецслужб вести такую жизнь невозможно. Вот и думайте…
           – И всё равно стихи у него хорошие, правильные, – возразил Олег Меньшой.
           Кивнул и я.


4. ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

           Позвонил Олег Большой.
           – Владик, я решил собрать наших у меня дома. Придёшь?
           – А что за праздник?
           – Ностальгия замучила.
           – Приду, конечно. Давай адрес.
           Он назвал.
           – Так это рядом, – удивился я. – На троллейбусе «семёрке» седьмая остановка, а потом свернуть на бульвар и одну остановку пройти. Говори дату и время.
            

ПЯТОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ АВТОРА

           Шёл тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Прошло десять лет с тех пор, как я окончил институт. Олег и вся компания, о которой шла речь в предыдущей главе, окончили институт чуть позже, восемь лет назад. На дворе стоял третий год горбачёвской перестройки. В магазинах товаров стало ощутимо меньше, а спиртное в связи с антиалкогольной кампанией достать стало непросто. И не только спиртное.
           На последнем курсе института я женился на однокурснице, красавице, распределение получил в Макеевку, на угольную шахту. Работал участковым нормировщиком. Получил от шахты квартиру, стал отцом двух дочерей, и  уже год являлся собственником автомобиля «Запорожец».
           Студенческие друзья не забылись. Каждая встреча с ними становилась особым праздником: ты узнавал много нового, радовался успехам повзрослевших товарищей, огорчался их горестям. Вот и теперь, в предвкушении предстоящего общения, готовился слушать их истории, быть может – что-то рассказать о себе.

           Олег Большой жил с отцом и матерью в небольшой квартире, уставленной книжными полками с художественной литературой и справочниками. Отец, интеллигентный еврей лет пятидесяти пяти, гостей встречал лично, с улыбкой на широком, добродушном лице.
           – Здравствуйте, молодой человек, – говорил он мягко. – Давайте Вашу верхнюю одежду. Я её определю в гардероб. Как Вас зовут? Владик? Замечательное имя.
           Точно так же он обращался ко всем гостям сына.
           – Олег, сынок, а почему ты не пригласил хотя бы одну девочку из группы?
           – Папа, ну какая девочка? Я пригласил друзей, – укоризненно  произнёс Алик.
           Олег в свои тридцать лет всё ещё оставался холостяком.      
           За столом, предусмотрительно сервированным Олегом Большим и его отцом, сидели шестеро бывших студентов: сам Олег Большой, Олег Меньшой, Игорь Серьёзный, Шура Ярый, Паша Пчела и я. Мы с удивлением смотрели на Пашу. На нём чуть мешковато сидела милицейская форма. Пчела сильно похудел и выглядел не очень уверенно.
           – Паша, ты как оказался в этой форме? – усмехнулся Игорь. – Что с тобой случилось? Дипломированный инженер-экономист, и вдруг – мент.
           Паша смутился и, запинаясь, рассказал, что в плановом отделе одного из днепропетровских заводов, куда он попал по распределению, начальница взъелась на него и не давала житья. Пчела подозревал, что она посчитала его, как единственного мужчину в отделе, конкурентом и первым претендентом на её должность. Доходило до того, что она публично, у всех на глазах, унижала молодого человека и смеялась над его маленьким ростом. Паша терпел долго, а потом решил уйти. Но, так как он обладал статусом молодого специалиста, закон требовал отработать на этом предприятии не менее трёх лет. Будучи холостяком, он даже не мог получить квартиру – согласно распределению ему предоставлялось лишь место в общежитии. И Пчела, после долгих раздумий, пошёл в отдел кадров городского управления внутренних дел. На военной кафедре нашего института он получил образование офицера-артиллериста и военный билет лейтенанта запаса. Пашу приняли сразу же и отправили в милицейскую школу, где полагалась полное обеспечение и обмундирование. После сдачи экзаменов ему присвоили звание старшего лейтенанта. Перед выпуском он женился и стал на очередь для получения квартиры. Родилась дочь, Леночка. Теперь их молодая семья жила в двухкомнатной квартире в центре Днепропетровска. Недавно Пчела получил очередное звание – капитана милиции. Собрался на этом не останавливаться.
           Следующим о себе рассказывал я. Участковый нормировщик на шахте в Макеевке, отец двух дочерей. Квартиру получил девять лет назад. О том, что закончил два романа и много рассказов, умолчал, так как пока в основном писал в стол.
           Игорь Серьёзный слушал и почему-то вздыхал. Когда подошла его очередь, он долго молчал.
           – Ну, Игорь, в чём дело? – улыбнулся Олег Большой. – Ты сегодня как в воду опущенный. Что-то случилось?
           – Да так, – смутился Игорь. – Вот я сижу здесь. Тепло. Папа твой такой искренний. Он явно любит тебя, желает счастья.
           – Причём здесь мой папа? – поднял брови Алик. 
           – А мой… Короче, я сейчас живу в общежитии. Девушка… Мы почти договорились о свадьбе, но стоило ей узнать об этих обстоятельствах, и она просто исчезла. Звоню – не отвечает. А мне уже тридцать. Работа… Там пока всё хорошо. Не знаю, как это всё…
Наверно, я слишком придирчивый. Вообще-то начальство меня уважает, обещает повышение. Я стал на очередь – на квартиру. Вы даже представить не можете, как в этой общаге… Наше пятое общежитие по сравнению с этой клоакой просто дворец. Чтобы прилично одеться, я… это ужасно.
           – А что случилось-то, Игорёк? – из-за двери раздался голос папы Олега Большого.
           Дверь с лёгким скрипом приоткрылась.
           – Папа, ты что, подслушиваешь? – повысил голос Алик.
           Дверь закрылось, но шагов слышно не было.               
           – И всё же? – обернулся к Игорю Паша.
           Игорь покраснел. На глазах выступили слёзы.
           – Мама поругалась с отцом, начала его обвинять в чём-то, – сказал Игорь уныло, – а я начал ей поддакивать.
           – Ну и дурак, – решил Шура. 
           – Так ещё и мама на меня накинулась, – бормотал Игорь. – Не лезь, мол, не в своё дело, и всё такое. А отец сказал, что, мол, змеёныша вырастили. Я тоже запсиховал… В общем, сказал, что ухожу от них. Пусть сами живут. Переночевал на вокзале, а на следующий день попросился в заводское общежитие и записался в очередь на квартиру. А Ира… В общем, какой-то облом.
           – Ну вот, выговорился – и хорошо.
           Это из-за двери сказал Папа Олега Большого.
           – Папа! – чуть ли не гаркнул Алик. – Ну, это же некрасиво. Не подслушивай.
           Отец Олега за дверью вздохнул.
           Следующим рассказал о себе Олег Меньшой.
           – А что я? У меня всё нормально. Работаю на шахте ведущим инженером по организации управления. Жить есть где. Я сам из Ханжонково, отец с матерью живы. Пока не женился. Знаю о поговорке, что, мол, если в тридцать лет жены нет, то уже и не будет. Но она меня не пугает: я ещё не нагулялся.
           – Эх, молодёжь… – прошептал за дверью отец Алика.
           – Ну, папа! – прикрикнул Алик.
           Шура Ярый сказал, улыбаясь:
           – Теперь, наверно, моя очередь.
           Впрочем, улыбка тут же сошла с его лица.
           – Игорь и Паша задали тон разговору. Он стал похож на исповедь. Что ж, придётся поддержать, тем более, что говорить начистоту больше не с кем.
           – Что ж так сурово? – спросил я тихо.
           Шура взглянул на меня неодобрительно, однако продолжил:
           – Вы, наверно, знаете, что моего отца, Николая Лукьяновича, семь лет назад выгнали с должности заведующего кафедрой физической химии. Он остался там профессором, но теперь его и близко не подпускают к любому руководству.
           – Что же он натворил? – послышался голос Игоря Серьёзного.
           – Слово «натворил» пусть останется на твоей совести, Игорь.
           – Что-то произошло? – подключился к разговору Паша.
           – «Натворил», согласно определению Игоря, не он, а мой брат Юра.
           – Помню, ты показывал его комнату, – вспомнил я. – Он физик, учился в Москве.
           – Да. А потом он стал бороться за права людей. Участвовал в московской группе содействия выполнения в нашей стране хельсинкских соглашений. Вот такой он неравнодушный человек.
           – А в чём это выражалось? – поднял брови Паша.
           – Я скажу. Если кого-то сажали в тюрьму, то эта группа писала властям о нарушении прав. Кстати, в тексте хельсинкских соглашений написано чётко, что такая группа могла быть создана.
           – А где Юра сейчас? – поинтересовался Олег Меньшой.
           Шура вздохнул.
           – Семь лет назад власти выслали брата из страны. Он поселился в Америке. Работает в Стэнфордском университете. И продолжает заниматься правами людей в нашей стране. В октябре прошлого года его даже принимал в Белом доме Президент Рейган.
           – Диссидент, – весомо сказал, словно припечатал Паша Пчела.
           – Да, диссидент, – согласился Шура. – Кстати, пострадал не только отец, но и я тоже.
           – В смысле? – не понял я. – Ты что, тоже стал диссидентом?
           – Нет. Папа сказал, что в одной семье двое безумцев это слишком. Папа не одобряет занятий брата. А меня вместо аспирантуры запихнули в Главкастрюлю.
           – Куда-куда? – не понял Игорь.
           – У Олега спросите, – Шура качнул головой в сторону Олега Большого. – Он тоже там работает.
           – Это временно! – воскликнул Большой. – Мы с папой…
           – Алик, молчи! – раздалось из-за двери.
           Дверь отворилась, и отец Игоря вошёл в комнату.
           – Ребята, я вам вот что скажу, – начал он взволнованно. – О таких вещах, особенно о политике, говорить вслух нельзя, да ещё в таком большом коллективе, что собрался здесь, у нас дома! Боже мой, Олег, ты же взрослый. Ты что, не понимаешь, что среди вас милиционер? Даже если он хороший человек, но всё же представляет власть. Вы и его подставляете, когда ведёте такие опасные разговоры.
           – Папа, мы же друзья, – попытался смягчить речь родителя Олег.
           – Алик, мальчик мой, ты ещё не понимаешь, в какой стране живёшь. Пейте, молодые люди, закусывайте, но не разговаривайте, ради Бога, на политические темы. Это смертельно опасно.
           – Мы не трусы, – осторожно возразил Олег Меньшой.
           – Вы глупцы!
           Я понял, что вечер испорчен. Шура сидел, потупившись, и рассматривал узоры  ковра, висевшего на стене напротив. Лоб и щёки стали красными. Свою красивую большую чёрную бороду он машинально теребил правой рукой, а левой вертел фужер, с рубинового цвета вином.
           Прошло много лет, а этот хрустальный фужер с кубическим рисунком по окружности, наполненный вином до половины, в моей памяти отпечатался во всех подробностях.
           По-моему, вечер долго не продлился. У папы Алика повысилось артериальное давление, и сын ушёл в его комнату, стал искать соответствующие лекарства. Мы оделись молча, через дверь попрощались с хозяевами квартиры и вышли на улицу. Неловко, едва глядя друг на друга, пожали руки и разошлись в разные стороны.
……………………………………………………………………………..
           С Олегом Большим и его отцом, а также с Игорем Серьёзным, я больше не виделся.
           И только с Пашей мы немного постояли на автобусной остановке.
           – Ты сейчас куда? – спросил я.
           Паша помолчал. На дворе стоял ноябрь, поэтому стемнело рано. Дул пронизывающий ветер, а на Пчеле топорщился форменный, довольно худой милицейский плащ, явно не спасавший от непогоды. Он, видно, ждал, что я предложу ему ночлег, но в моей квартире младшая дочка температурила, и Лида вряд ли обрадовалась бы Паше, да и спать ему пришлось бы на полу.
           – Меня поселили в милицейской гостинице, – ответил Пчела после паузы. – Там неплохо. Тепло, и сосед по номеру – весёлый. Майор из Луганска. Стихи любит. Рассказывает их вслух. Одно запомнил, правда, не всё:

У меня долги перед друзьями,
А у них зато – передо мной,
Но своими странными делами
И они чудят, и я чудной.
Напишите мне письма, ребята,
Подарите мне пару минут,
А не то моя жизнь будет смята
И про вас меньше песен споют.
Вы мосты не жгите за собою,
Вы не рушьте карточных домов…

– Всё, больше не помню, – улыбнулся Паша.
В это время подошёл его автобус. Быстро попрощались, и Пчела заскочил в салон.
– Чьи это стихи? – прокричал я вслед.
– Высоцкого, – донеслось из автобуса.
Паша стоял на задней площадке, прижавшись лицом к стеклу, и я видел его маленькую фигурку ещё несколько секунд.


17 декабря 2025 г. Макеевка.