Глава 36. Зеркало, отражающее бездну

Глаза открылись засветло. Призрачный свет уличного фонаря медленно растекался по полу в сонной тишине. Дом ещё не проснулся, но из-под двери пробивалась тонкая полоска света — Лин Цинь уже встала.
«Опять, — мелькнуло в голове, пока медленно поднимался. — Наверно, готовит завтрак».
Сел на край кровати, с потягиванием провёл рукой по лицу. Мысли нехотя собирались в планы на день: ребята, долг Тун Бо , а потом… мама.
У шкафа на вешалке ждала аккуратно выглаженная школьная форма: белая рубашка, тёмные брюки и пиджак. Лин Цинь делала это всегда, не могла иначе. Порой казалось, она всерьёз считает себя женой.
«Всё же сам могу, — отозвался внутренний упрёк. — И стирать, и гладить не сложно. Когда мама была здорова, я ведь всё делал один».
В памяти всплыла старая гладильная доска, запах накрахмаленного белья, лёгкое раздражение от непослушной рубашки. Теперь же Лин Цинь делала всё без слов, с какой-то заботливой привычностью. Он не мешал. Пусть занимается, а сам подумает о другом: о деньгах, о планах, о том, как вырваться из тесной жизни, где всё решают обстоятельства.
На кухне Лин Цинь уже стояла у стола в стареньком халате в голубую клетку, небрежно собрав волосы.
— Уже встал? — улыбнулась она. — Я рис с рыбкой приготовила.
Он нахмурился:
— Можно было яичницу сделать. Зачем тебе возиться с рыбой с утра?
— Да ладно тебе, — засмеялась девушка. — Всё равно ведь съешь.
Взгляд скользнул к часам. Без пяти шесть. Не иначе в пять встала, чтобы всё успеть.
— Ладно, — буркнул он. — Накладывай, я умоюсь.
В ванной витал нежный запах шампуня. В зеркале застыло уставшее лицо: щёки впали, под глазами залегли тени. «Мамин рис был такой же…» — сердце на мгновение сжалось от внезапного воспоминания. Тогда тоже пахло рыбой, паром и тёплым домом. Только мама теперь в больнице. И неизвестно, надолго ли.
Вернувшись к столу, молча принялся за еду. Рис и вправду вышел вкусным — мягкий, чуть липкий, пропитанный ароматом кунжутного масла.
— Хорошо получилось, — проронил он.
Лин Цинь в ответ лишь улыбнулась.
Прожила у него уже больше года. Сначала приходила по вечерам: помочь, поговорить, иногда заночевать. А потом осталась совсем. Всего четыре двери отделяли её от собственной квартиры, но эту дистанцию преодолевала всё реже.
Помнится, он боялся, что отец Цинь устроит скандал. Но тот лишь посмотрел прямо и вынес свой приговор:
— Обидишь — убью.
Обижать и вправду не приходило в голову. Он отгонял от себя мысли о том, что будет, если она заболеет. Приходилось следить, чтобы в холодильнике всегда была еда, а в аптечке — бинты и лекарства.
Когда смеялась, на душе становилось странно тепло. Ловил себя на этом чувстве и тут же сердился: «Чего я к ней привязался? Глупая, всё ей смешно». А может, именно лёгкости и не хватало — простоты, доброты без всякого умысла.
Дружба, тянувшаяся с детских лет, строилась на взаимной помощи: он объяснял математику, она учила грамматике и проверяла сочинения. Сначала посмеивался над её доверчивостью, но с годами смех угас. А Лин Цинь так и оставалась рядом — тихая, немного упрямая, но надёжная.
Временами, наблюдая, как она возится на кухне, ловил себя на мысли:
«А ведь мама была права. С неё выйдет хорошая жена. Вот поправится — обрадуется».
Он доел рис, медленно поставил чашку и задержал взгляд на столе. Утро стало будто теплее, хотя солнце ещё не поднялось над крышами. Всё вокруг оставалось тем же — старая кухня, скрип табурета, пар от риса, — но присутствие Лин Цинь делало утро домом.
После завтрака вышли вместе. Утренний воздух обжигал прохладой, с двора, где сушилось бельё, тянуло сыростью. С соседней крыши доносилось весёлое щебетание воробьёв, с улицы — нарастающий гул автобусов: город просыпался. Лин Цинь шла рядом, перекинув сумку через плечо.
— Не нравится, что ты туда ходишь, — сказал он, когда они дошли до перекрёстка.
— А что делать? — улыбнулась она. — Надо же где-то работать.
Фабрика, где проходила практику, казалась болотом. Там работали забитые жизнью женщины, чьи мечты не простирались дальше новой кофты и выходного. Просто не укладывалось в голове, что Лин Цинь с её мягкостью и заботой добровольно погружается в эту трясину. Смиренное принятие своей доли, эта покорность, будто ничего лучшего и не заслуживает, — выводило из себя.
В университет не поступила, прикрываясь нехваткой денег и сложностями. Но Лю Ань-то знал. Знал, что все силы, что другие тратили на книги, она дарила ему: готовила, ждала, помогала. И когда он заговаривал об этом, она лишь отмахивалась, придумывая новые оправдания. Иногда, глядя, как Цинь засыпает над починкой его брюк, сжимал кулаки, и во рту появлялся горький привкус.
«Пусть так, — крутилось в голове. — Пусть встанет на ноги. Заработает. Тогда, если со мной что-то случится…»
Эта мысль преследовала его. Слишком хорошо знал правила игры. Тун Бо махнёт рукой — и конец… За себя не боялся, боялся за неё. Чтобы ей было на что жить. Чтобы не пошла с протянутой рукой.
Лин Цинь, уже сворачивая к фабричным воротам, на прощанье обернулась, улыбнувшись тепло, по-свойски. В ответ последовал лишь скупой кивок, которого хватило бы любому случайному знакомому, и пошёл дальше.
На душе было спокойно и тяжело одновременно. Наверняка ждёт, когда они станут старше, когда на ней женится. Так, наверное, и будет. Искать другую не зачем. С Лин Цинь всё ясно и надёжно. Не бросит, не предаст, не станет спорить. Всё устроено просто, как в тех домах, где люди не ждут от жизни чудес.
Только одно тревожило — сможет ли удержать покой, если жизнь снова повернётся спиной.
У школьных ворот уже выстроилась очередь к металлодетектору. Воздух пахнул чем-то ядовитым с ближайшего завода и сладковатым дымом от уличной закусочной. Лю Ань не останавливаясь прошёл вдоль очереди, медленно оглядывая каждого. Ли Синьи не было.
«Придёт, куда денется», — подумал он с привычной насмешкой.
Кто-то из младших крикнул привет, другой сунул в карман деньги, кто-то протянул конфеты. Он принял всё равнодушно, как нечто само собой разумеющееся.
В раздевалке переоделся в спортивную форму, натянул кеды и вышел на площадку. Из динамиков трещали старые песнопения, в углу учитель физкультуры лениво размахивал руками. Ребята собирались медленно: кто шутил, кто подтрунивал, кто ещё жевал утренний баоцзы.
Лю Ань стоял, наблюдал, как всё оживает. За баскетбольной сеткой смеялись девчонки, неподалёку спорили парни. Но взгляд невольно остановился на Сунь Сяне. Тот, как всегда, стоял особняком и смотрел на небо, где кружили голуби.
Лю Ань покачал головой. «Что у него там в голове? Птицы, звёзды, боги?» Всегда думал, что с Сунь Сяном что-то не в порядке. Слишком тихий, слишком задумчивый. Говорили, отец его бьёт, а мать умерла — вот парень и жил, как мог, в своём каком-то странном мире.
К Сунь Сяну уже подкралась стайка местных мальчишек — мелкая шпана, всегда тянущаяся за Лю Анем. При нём кланялись и улыбались, а за спиной издевались над слабыми. Сейчас кидали в Сунь Сяна фантики, какие-то бумажки, пустые банки. Тот не оборачивался. Стоял, будто не замечает.
Лю Ань невольно задержал дыхание. «Выдержка у парня… — подумал он. — Я бы уже не стерпел. Дал бы кому-нибудь тростью, чтоб надолго запомнили».
Но Сунь Сян даже не дрогнул.
Взгляд внезапно выхватил из толпы Ли Синьи. Девушка шла быстрой ровной походкой, а мешковатая спортивная форма лишь подчёркивала худощавое телосложение. И при этом — ни тени смущения на лице, хотя все вокруг провожали её взглядами.
Лю Ань хмыкнул, стало любопытно, как поступит. Побьёт шпану? Тогда попадёт под наказание. Или начнёт уговаривать, читать нотации?
Ли Синьи подошла, не сказав ни слова. Поймала на лету фантик, потом другой, и метнула обратно. Один мальчишка шарахнулся. Она подняла с земли не только бумажки, но и пару пустых банок, и одну за другой швырнула так, что они с грохотом приземлились прямо перед носками ботинок заводилы. Выпрямилась, глянула на всех — спокойно, без злости, но с таким давлением, от которого сжимались желудки. Взгляд говорил яснее слов: «Не стыдно? Теперь подберите этот мусор. Весь».
Лю Ань не слышал слов, но по побелевшим лицам и суетливым движениям всё понял. Он с лёгким удивлением наблюдал, как некогда бойкие парни, не поднимая глаз, начали подбирать с земли раскиданный мусор. Шпана отступила, послушная и притихшая. Сунь Сян тоже поспешил ретироваться — будто хотел уйти подальше от всей этой сцены. Наверное, пробормотал что-то вроде: «не вмешивайся».
Ли Синьи осталась стоять растерянная, словно не понимая, почему помощь оказалась лишней. Лю Ань тихо рассмеялся. «Вот чудная. Упёртая».
Чем больше думал о ней, тем загадочнее казалась эта девушка. Сдержанная, словно воспитанная в храме, где ценят молчание выше слов. Но за внешней тишиной таилось что-то живое и неизмеримо опытное, не по годам.
Вспомнил почерк — аккуратный, прямой, будто выведенный кистью. И подумал: «Нет, не обычная. Не из тех, кого жизнь просто таскает туда-сюда». Но почему она здесь? Почему именно в этой школе, где драки, скука и дешёвые мечты?
Он посмотрел на неё снова. Волосы, собранные в высокий хвост, чуть дрогнули от ветра. Лицо — спокойное, но с каким-то напряжением, словно всегда что-то несёт внутри и никому не показывает.
К ней уже подошёл Лоу Фань — долговязый парень. Заговорил с ней о чём-то весёлом, наверное, про свою любимую игру. Все знали, что он фанат какой-то онлайн-пустышки, где стреляешь и притворяешься героем. Девчонки на него засматривались, и веяло от него чем-то не дешёвым.
Лю Ань не понимал, что связывает таких разных людей. Или одинаковых?
На уроках Лю Ань, как всегда, тянулся к тетради Ли Синьи. Она не мешала. Иногда даже пододвигала лист ближе, будто принимала его шалости как нечто неизбежное. Он быстро списал, поднял руку и, едва скрывая улыбку, сказал:
— Господин учитель, госпожа Ли списывает у меня.
Ему нравилось это мгновение — всеобщий смех, даже самых серьёзных. Ли Синьи чуть вздохнула и закрыла глаза.
Учитель нахмурился, потом, не удержавшись, улыбнулся краешком губ.
С тех пор, как она впервые назвала учителя господином , обращение быстро прижилось. Ученики теперь кланялись учителям с разной степенью уважения и иронии; одни, чтобы посмешить других, другие — чтобы выпросить поблажку. Некоторым даже удавалось избежать наказания: учителя делали вид, что сердятся, но в глубине души нравилось почтительное слово.
— Ли Синьи, как вам не стыдно! — произнёс учитель. — Все знают, что Лю Ань прекрасно разбирается в истории. Хоть в одном предмете, но силён!
Класс снова захохотал. Лю Ань криво усмехнулся.
— В наказание, — продолжил учитель, — вы проведёте понедельничный тихий час стоя.
Он скользнул взглядом на Синьи. Она молча кивнула, словно соглашаясь с приговором.
«Вот ведь, не возражает, не защищается. Терпит. Но зачем?»
Эта девочка оставалась загадкой. Ни кокетства, ни дерзости, ни желания угодить. От неё исходила тихая сила, чуждая серой школьной жизни.
За обедом Лю Ань сидел с ребятами. Шум, запах еды, разговоры утомляли, но не показывал вида. Они обсуждали вечер: сегодня в городе праздник, будет музыка, толпы зевак, фонари, торговцы. Хорошее время, чтобы «заработать».
Слушал вполуха, поддакивал. Мысли блуждали. Когда в столовой вдруг послышалось чьё-то тихое «Господин Лю… Ань», не сразу понял, что обращаются к нему.
Поднял глаза. Перед ним стояла Ли Синьи. Ребята замолкли. Кто-то уронил палочки, кто-то удивлённо присвистнул. В воздухе повисло напряжение.
— Я хочу с вами поговорить, — сказала она, чётко разделяя слова. — Когда и где вам будет удобно?
В зале раздался гул. Кто-то прыснул со смеху, кто-то начал хлопать. Публика ждала представления. Лю Ань выдержал паузу, глядя на неё с притворным торжеством.
— Если госпожа Ли желает говорить наедине, я готов выслушать вас после обеда, — сказал он, намеренно подражая её речи. — Там, где встречались в прошлый раз.
— Договорились, — ответила и спокойно пошла к своему месту.
Он смотрел ей вслед, не веря в то, что видел.
«Вот так. Наконец-то треснула, — думал он. — Три месяца понадобилась, но всё-таки». В груди зародилось чувство победы.
— Дождались! — кто-то свистнул. — Респект, Ань, опустил небожительницу с небес на грешную землю.
Усмешка Лю Аня оказалась пустой — ни тени радости внутри. Её взгляд вызывал тревогу. Ни поражения, ни обиды, ни смущения — ничего из ожидаемого. Скорее, это она решилась на разговор, к которому он оказался не готов.
После обеда Лю Ань нарочно задержался. Подошёл к учителям и обсуждал общую атмосферу в школе, а на самом деле ждал, когда время потянется ещё чуть дольше. Пусть подождёт. Пусть поймёт, что он решает, когда приходить.
Когда наконец появился, девушка у стены стояла всё с той же молчаливой собранностью. Ни тени раздражения или нетерпения. Словно и не ждала вовсе. Это немного задело. Ожидал раздражения, обиды, хоть какой-то реакции. Но Ли Синьи будто заранее сняла с него власть.
— Пойдём, — указал на дверь подбородком.
В спортзале было тихо. Пахло пылью, потом и старой краской на стенах. Он повёл её к мужской раздевалке — никто не пошёл сюда, зная о беседе. Захлопнул за собой дверь и, привычно опершись спиной о шкафчик, скрестил руки.
— Честно, я уж думал, ты… — начал с натянутой небрежностью, но она перебила, резко и без предисловий:
— Служи мне.
Он замер, будто споткнулся о порог. Мозг отказывался складывать звуки в смысл.
— Что? — сорвалось с языка.
— Служи мне, — повторила она. — И тебе не придётся больше размениваться по мелочам.
В ушах зазвенело. Служи? Ей? Эта тихоня, которая три месяца молчала? Он почувствовал, как по лицу расползается гримаса — не смех, а нечто уродливое и нервное.
— Ты в своём уме? — хрипло вырвалось у него. — Или придуриваешься?
Ли Синьи не смутилась, не отступила. Лишь смотрела пристально, с каким-то чёртовым... сожалением.
— Ты стоишь большего, Лю Ань. Подумай. Я не спешу.
И, не дав опомниться, не добавив ни слова, развернулась и ушла, оставив его в ошеломляющей тишине, где эхом отзывались эти два нелепых, невозможных слова.
«Что она имела в виду? — думал он. — Что значит “по мелочам”? И почему сказала так, будто говорила правду?»
Попытка рассмеяться снова сорвалась. Что-то в этой девушке выбивало почву из-под ног, ломало все привычные правила. Уверенный, ровный тон, без тени вызова или страха... Так говорит лишь тот, кто видел куда больше — и кому не требуется ничего доказывать.
Он простоял до конца тихого часа, не замечая времени. Мысли спутались в тугой узел: она посмотрела на него не как на угрозу, а как на мальчишку... Которого жаль.
Это «жаль» было невыносимо.
Когда прозвенел звонок, Ань вышел на стадион. Ребята тут же окружили, наперебой спрашивая, чем закончился разговор, но Лю Ань прошёл сквозь них, словно сквозь дым, не слыша и не видя никого. В голове звучало только одно: служи мне.
Он уже сделал последний шаг, чтобы окликнуть её, но на пути вырос Лоу Фань. Лю Ань замер в двух шагах, не вольно слушая диалог.
— Не хочешь на Циньхуай сходить сегодня? — раздался голос Фаня. — Фестиваль же . Пойдёшь со мной?
Лю Ань замер, уверенный, что сейчас последует отказ. Но Ли Синьи спокойно ответила:
— Пойду.
И всё. Без тени сомнения. Будто разговора между ними и не было. Внутри похолодело: для неё это ничего не значило? Швырнула эти слова, как кость, и забыла, а он должен теперь ломать над ними голову? Гордость болезненно сжалась. Посмела предложить «службу», а сама... отправилась на свидание.
«Служи мне», — снова прозвучало в голове, но теперь это звучало как насмешка.
Он вдруг понял, что не понял её вовсе. И от этого становилось не по себе.
Школа осталась позади, а в голове продолжал крутиться абсурдный диалог. «Не придётся размениваться по мелочам». Какие, к чёрту, мелочи? Она что, думает, его мир — это воровство кошельков? Она не знает, что каждую субботу он несёт Тун Бо пачку денег толщиной в кулак? Что его «мелочи» — это целая сеть, опутавшая полгорода? Мысленно он уже видел их: Сю Юэ с братом на ходу у дворца Мин, Шэнь Цзя с Сун Лэйем, выманивающие пароль у шанхайского лоха... Глупо. Но эффективно.
Он шёл по знакомым улицам, и город разворачивался перед ним не панорамой для туристов, а шахматной доской. Вот автобусный маршрут, где ребята работали в давке. Вот парк, где подбирали пьяных. Его окликали — то ли знакомые, то ли подчинённые, — но он проходил мимо, отвечая кивком, не вникая. Его маленькая империя была ничтожна по сравнению с настоящими игроками вроде «Вееров», о которых ходило столько слухов.
В голове звучал только её спокойный, ровный голос, который заставлял усомниться во всём, ради чего он жил эти годы.
«Стоишь большего». А что это «большее»? Предать Тун Бо? Того, кто дал шанс, когда все отвернулись? Он вспомнил тот разговор у больничной койки матери. «Помогу. Но будешь работать на меня». Выбора не было. С тех пор он и строил свою империю — от необходимости. Каждая украденная тысяча юаней — это очередная капельница, медленно оживляющая её тело. Плата не за существование, а за возвращение.
Стекло автобуса было холодным. Он прислонился к нему лбом, наблюдая, как мелькают огни вечернего города. И почему её уверенность пугала искренностью? Не как у вымогателя, а как у человека, который просто констатирует факт: вода мокрая, небо синее, а он, Лю Ань, создан для чего-то большего, чем быть старшим сборщиком дани в школьной мафии.
Он вспомнил, как всё начиналось. Сначала — мелкие поручения. Развоз порошка, передача сумок с неизвестным содержимым. Потом — первая схема, придуманная им. Не воровство с грубым насилием, а тонкая игра на человеческой глупости и жадности. Система работала и приносила стабильный доход. Он никогда не подводил. Надёжность — редкая валюта, и Тун Бо ценил её.
Но цена... Цену он видел каждый раз, когда кто-то из ребят пропадал. Пятерых убили люди Чжао. Двое сгнили в тюрьме. Молодые, глупые, неосторожные. Он помогал их семьям, чем мог, отсыпая из своего скудного процента. Его не винили, но груз вины он нёс на себе, как плату, чтобы мать дышала.
Лю Ань закрыл глаза. Перед ним снова встало лицо Синьи — спокойное, лишённое даже тени сомнения. Она смотрела на него не как на угрозу или авторитет, а... почти с жалостью. Как на мальчишку, который запутался в своей же паутине. И это «жаль» обжигало сильнее любой насмешки.
«Служи мне».
Да кто она такая?!
Но почему тогда её слова впивались в самое нутро, заставляя впервые за долгие годы усомниться во всём?
Поля вдоль трассы тонули в черноте. Промелькнула закусочная с кривым навесом, девушка в резиновых сапогах кормила кур. Указатель: Чжэньцзян  — 3 км.
Лоб прилип к ледяному стеклу, отгораживая от внешнего мира. Внутри — та же натянутая тишина, снаружи — тот же дождь. Вода просачивалась сквозь худую раму, тонкими струйками тянулась вниз. Он водил по запотевшему стеклу пальцем, оставляя дорожки, которые тут же стирались. Мир плыл за окном, как жизнь, которая не ждала.
День казался тусклым, будто знал — сегодня суббота. День выплат. На другом конце маршрута ждал Тун Бо. Тошнотворный тип с глазами как у окуня, выброшенного на берег. Он не хотел становиться таким. Вспомнилось, как люди Чжао избивали его ребят, отбирая добычу. Сколько раз он с ним дрался. А однажды появилась Синьи...
— Почему она тогда не добила его, в переулке? — сорвалось у Лю Аня.
Он удивился, как слово вырвалось. Не хотел говорить. Старушка рядом дёрнулась, прищурилась исподлобья и шумно задышала, уставившись в окно. Он не извинился. Не от упрямства — не привык лебезить.
В груди разлился холод. А вдруг она связана с Девятым Веером из Шанхая?
«Служи мне». «Ты стоишь большего».
Нет. Он отшатнулся от этой догадки, как от скользкой стены. В Веера не пойдёт. Мараться не станет. Он лихорадочно перебирал в памяти лица, фразы, полунамёки. Ни одного ключа к тому, кто она, так и не нашлось.
Автобус затормозил. Дверь с шипением открылась, впуская влажный, холодный воздух. Рывком поднявшись, Лю Ань грубо расталкивая пассажиров, выпрыгнул на тротуар.
«Хватит. Мысли — роскошь. Действия — необходимость».
Пока он держится — мать жива. Всё остальное неважно.
Улица лежала в удушающем мареве. Он свернул за угол, и ещё несколько минут шёл по мокрому асфальту, пока не увидел знакомую неоновую вывеску клуба, где Тун Бо устраивал свои пиршества.
У входа Ань сунул руку в карман — пальцы нащупали складной нож. Старое, тупое лезвие. Бесполезная штука. Воткни в горло — Тун Бо успеет выстрелить. Потом его люди добьют мать. Но он по-прежнему носил. На всякий случай.
«Может, дожить до девятнадцати…» — мелькнула мысль. Глупая. Как будто день рождения что-то изменит. Как будто он не прикован к этому долгу навсегда.
Запах ударил сразу: горький спирт, травка, сладкая вонь дешёвых духов. Внутри кто-то смеялся — фальшиво, как смеются женщины, от которых ждут только податливости.
— Клуб закрыт, — преградил путь охранник, лысый, с шрамом над бровью.
— Я к боссу, — ответил Лю Ань чуть лениво, будто шёл не в логово кредитора, а за сигаретами. Клуб давно работал без лицензии, но всем плевать — и полиции, и инспекторам. У Тун Бо хватало людей в нужных кабинетах. № 40 , но даже тридцать девятый с ним не спорил.
Охранник не ответил. Рот у него приоткрылся, но из него не вылетело ни звука. Рядом оказалась девушка. Высокая, в алом платье, которое больше открывало, чем прикрывало. Она провела по нему взглядом и облизала губы.
— Пропусти, — сказала она охраннику, — его ждут. Я проведу.
Лю Ань презирал это место. Вокруг хватало девиц, но эти... В них не было ни тайны, ни игры, ни даже простого желания понравиться. Только ленивое, жирное «бери и делай, что хочешь». И веяло таким распадом, что казалось, замараешься от одного взгляда.
Внутри, за столом, Тун Бо развалился в кресле, будто врос в него, но глаза зорко следили за всем. Перед ним лежала дорожка мерцающего порошка. Он провёл по ней пальцем, скатал в крошечный валик и резко втянул в ноздрю.
Несколько секунд сидел молча, запрокинув голову, будто ловил отклик. Потом медленно, с ленивым удовлетворением, потянулся к мутному стакану с виски и глотнул. Девушки облепили его, как личинки. Он не смотрел на них, скорее позволял, будто они часть интерьера.
Пахло острым духом и прогорклым телом. Лю Ань едва заметно сморщился от омерзения. Хотелось размозжить ему череп. Просто и буднично. Чтобы стало тише. Чище. Просто чтобы исчез.
— Принёс? — спросил Тун Бо, не вставая. Он ковырялся пальцем в белой пудре, не глядя на гостя.
Лю Ань кивнул, достал свёрток из внутреннего кармана и протянул Тун Бо. Тот взял без слов, как положено богачу: двумя пальцами, лениво, будто брал не деньги, а мусор. Размотал, посчитал медленно, с ухмылкой.
— Щедро. Больше, чем в прошлый раз, — он покосился на Лю Аня. — Это у тебя душа проснулась? Или думаешь, что таким темпом я тебе скидку сделаю?
— Это всё, что смог, — ответил Лю Ань.
Тун Бо усмехнулся. От него тянуло виски и чем-то острым, химическим. Он откинулся назад, по-хозяйски разложил ноги, выставив живот.
— И мать твоя всё ещё дышит. Чудо, правда? — Тун Бо щёлкнул зажигалкой, глядя на огонёк. — Лежит, ничего не чувствует. А ты — платишь... Как почтительный сын. Красиво.
Взгляд Тун Бо на секунду стал отсутствующим, будто он увидел не Лю Аня, а кого-то другого.
— У неё... у твоей матери, была такая же упрямая шея, — задумчиво слетело с губ, и тут же спохватился, лицо снова исказилось знакомой ухмылкой. — Надоедала мне с теми же глупостями: «не надо, отпустите, я сама».
Лю Ань сжал зубы. Пусть лучше думает, что он трус. Пусть верит, что сломлен. Тун Бо таких уважал — тех, кто глотал обиду молча. Так проще дрессировать. Так он растил своих: затравленных, покорных. А кто ломался — тем просто отрубали конечности и в воду. Или звонили в полицию. Те приезжали быстро.
Он держал Лю Аня на крючке уже третий год. Не потому, что не мог вышвырнуть — мог, в любую минуту. Но не вышвырнул. Потому что обладал тем, что Тун Бо любил: терпение, страх, злость.
Однажды Тун Бо устроил странный допрос: не встречается ли он с кем-нибудь. Лю Ань, тогда ещё зелёный, пробормотал что-то о соседской девчонке. Реакция была взрывоопасной. Тун Бо не бил его, нет. Он говорил тихо, но глаза были полны бешеной ярости. «Ты не на то отвлекаешься. Ты не для этого. Ты должен быть сильным». В тот вечер Лю Ань впервые всерьёз испугался, что Тун Бо просто сумасшедший.
Он умел чувствовать таких — как хищник, принюхивающийся к крови. И лепил их, медленно, терпеливо. Чтобы привыкли к рукам. Чтобы лизали пальцы.
— Знаешь, а мне нравится эта наша... связь, — он растянул слово. — Вроде бы пацан с амбициями, весь из себя независимый. А возвращаешься. Ко мне. Ради мамочки. Это... семейно. Поэзия.
У Лю Аня дрогнуло веко. Словно ударили по нутру. Он резко втянул воздух, но не ответил. Слишком громко пульсировало в ушах, и грудь стянуло от злой, бессильной обиды.
Пальцы Лю Аня сжались в кармане, ногти впились в ладонь до крови. Он почувствовал вкус железа на языке — так сильно он стиснул зубы, чтобы не сорваться. Этот вкрадчивый, ленивый голос действовал на него, как раскалённая спица на нерв. Он представил, как его костяшки вминают в это ухмыляющееся лицо, как хрустит хрящ, и по щеке Тун Бо растекается алая полоса. Картина была настолько ясной, что у него перехватило дыхание.
Но нельзя. Потому что всё ради неё. Потому что мать — не разменная монета.
Но одно слово — и его имя вытрут, как пыль с ботинок. Тун Бо мог. И сделает. Пальцы Лю Аня сжались в кулак, ногти впились в ладонь — лишь бы не показать, как трясёт изнутри.
— Ладно, — усмехнулся Тун Бо. — Не хмурься… Слышал, у тебя там объявилась одна. Такая, с характером. Что залезла в логово тигра — и дёрнула за хвост.
Он наклонился вперёд, будто делясь секретом:
— Приведёшь эту девицу — и я спишу тот самый долг. Весь. Считай, это... вложение в твоё образование. Надо же тебе учиться отличать стоящих людей от мусора. Как я когда-то научил твою мать.
Во рту у Лю Аня вдруг пересохло. Мелькнуло осознание — речь о Синьи. Неужели действительно столько стоит? За тот товар, что отобрали полицейские, он теперь платил по двадцатке в неделю. Ещё пять лет таких выплат. Разве одна Синьи могла стоить столько?
— Цзянь Лу бросил за девчушкой ещё людей, — продолжил Тун Бо, словно между прочим. — Говорит пятеро не вернулись и след простыл. Значит, не простая штучка.
Пятеро? У Лю Аня дёрнулось веко. Он лихорадочно перебирал в памяти все последние слухи о Синьи — новости, разговоры, намёки. Когда это случилось? Где? Он бы вряд ли справился даже с двумя из тех. А теперь просят привести? Своими руками? Да она его скорее закопает, чем даст подойти.
И главное — это никак не вязалось. Она ведь не показывала зубов. Ни разу. Ни в классе, ни в коридорах. Ни слова в ответ, ни удара. Всегда тише воды. А он, идиот, ещё надеялся заманить её в свою сеть?
— Я не смогу...
— Приведёшь — и мать будет дышать. Не приведёшь... — он пожал плечами, смотря на Лю Аня с почти отеческим сожалением. — Что ж, придётся показать тебе, как я поступаю с непослушными детьми.
— Может, она одна из ваших? — спросил Лю Ань, стараясь придать голосу ровность. Мысль о Девятом Веере всё ещё зудела где-то на краю сознания. Слишком уж странной казалась вся эта история.
— Кто? Эта баба? — Тун Бо откинулся и расхохотался — по-настоящему, с тем надменным презрением, с каким смеются люди, уверенные, что знают расстановку фигур на доске. — Кто поставит бабу во главе? Такой идиот себе могилу роет.
— Я подумал… может, чья-то дочь? — осторожно предположил Лю Ань. Не верил в эту версию до конца, но не мог и отпустить. В груди всё сильнее стягивалась знакомая пружина — когда ситуация начинала выходить из-под контроля.
— Не неси чушь, — буркнул в ответ, всё ещё ухмыляясь. — Цзянь Лу, тот старикан, уже облажался. Пять его головорезов она в хлам превратила. Теперь трясётся, думает, «чья-то». — Тун Бо плюнул на пол. — А я так не думаю. Если бы она была чья-то, её бы уже в шелках возили, а не в дерьме вашей школы копошилась. Она ничья. Просто стерва с кулаками.
Им овладело резкое, нервическое нетерпение. Вскочил, сбросив с себя пару девиц, как назойливых мух.
— А таких… таких нужно ломать. Пока они не выросли и не начали ломать тебя. Или… сгибать. В свою сторону. — Тун Бо остановился прямо перед Лю Анем, от него тянуло потом и химической горечью. — Она будет моей лучшей собакой. Понимаешь? Как ты. Ты ведь мой, да? — он болезненно усмехнулся, глядя на Лю Аня. — Я в тебя вложился. Как в сына. А она… она будет мне дочкой. Новой. Послушной.
Тун Бо схватил со стола пачку денег и швырнул её в Лю Аня.
— На, купи ей что-нибудь. Цветы. Духи. Не знаю, что эти стервы любят. Замани её. Скажешь, я вызываю. По-хорошему.
— Она не пойдёт, — тут же ответил Лю Ань.
Лицо Тун Бо исказилось. Мгновенная перемена от «отцовской» слащавости к животной ярости.
— А ты не спрашивай, пойдёт или нет! — голос сорвался на шипящий шёпот, от которого по спине пробежали мурашки. — Ты приведёшь её. Силой, угрозами, не знаю как. Скажешь, что если она не появится здесь, то сначала мы найдём её младшую сестрёнку. Потом — её отца. Я покажу тебе, как ломают кости. Ты меня понял? — последняя фраза прозвучала тихо и чётко, как щелчок взведённого курка.
Он тяжело дышал, зрачки были расширены от наркоты и злобы.
— Сделаешь это — твой долг сгорит. Всё. Чисто. Будешь свободным. Как сын, который оправдал надежды, — он снова перешёл на вкрадчивый, ядовитый шёпот. — Не сделаешь… Ну… Ты же знаешь. Я уже терял одну семью. Не хочу терять вторую. Твоя мамаша… она ведь всё ещё дышит.
— Хорошо, — сказал Лю Ань ровным голосом, но кишки скрутило в узел. Он не моргнул, не дрогнул — годами учился не показывать. — Приведу.
 Пусть верит. А там... посмотрим.
 — Вот и хорошо. Рад, что мы поняли друг друга. По-семейному, — он благосклонно кивнул. — А теперь иди, работай. Или... перед дорогой подбодрить тебя? Мальчиком? Девочкой? Я же о тебе забочусь…
От этой «заботы» Лю Аня всегда тошнило. Она была фальшивой и гнилой. Иногда в ней проскальзывало что-то почти отеческое, что было в тысячу раз отвратительнее прямой угрозы.
— Спасибо, я пойду...
Снова шевельнулось тошнотворное — старое, стыдливое презрение к себе, как боль, с которой давно научился не спорить. Теперь выбора не оставалось. Либо сдаст Синьи, либо мать окажется… нет, не хотелось даже додумывать. И ведь Тун Бо не шутит.
Может, всё-таки попробовать договориться с Ли Синьи? Открыться. Предложить объединиться. Вместе они могли бы ударить по Тун Бо — эта мысль не раз приходила в голову. В воображении Синьи соглашалась, и они действовали быстро, точно, как в шахматной партии, где наконец-то удалось играть белыми. Но что, если она скажет: «Не мои проблемы»? Она имеет на это право. На её месте поступил бы так же. Кто он ей?
Значит, останется только одно: усыпить, увезти, передать. И дальше — будь что будет.
Ань сел в автобус до Нанкина. Места рядом пустовали, и хорошо: не хотелось ни говорить, ни слышать чужих голосов. За окном мелькали серые дома, пыльные деревья, туманный свет на горизонте — всё казалось приглушённым, будто и город, и время знали, чем он собирается заняться.
Полтора часа сидел, ворочая один и тот же образ. Синьи... Она двигалась слишком точно, смотрела слишком зорко, будто за ней стояла сила. Если сдаст, потеряет не только её — потеряет последнюю искру, что напоминала о чести.
Два миллиона ! Сдаст и сосредоточится только на лечении… будет легче. Она как-нибудь выпутается.
А если не предаст? Мать — долг, страх, цепь, которую не разорвать. А Синьи... она другое. Не друг и не девушка — возможность. Вопрос, на который не решался ответить. Но кто она ему?
Перед глазами встала картина: спокойное лицо во дворе, словно смерть — просто шаг. Но способен ли он рискнуть ради такой силы?
Пошёл дождь, рисуя на стекле полосы. Улица была тиха, как всегда — пока не режут, не стреляют, можно думать. Откинулся назад, уставился в темноту.
«Сдашь её — сольёшь себя. То, что останется, будет уже не тобой, а просто придатком к аппарату в палате матери. Будешь дышать, но не жить».
«Не сдашь — убьёшь её. Своими руками. Ты уже почти чувствуешь вес её бездыханного тела».
Два пути, и оба ведут в ад. Но один — ад предателя. Другой — ад сына.
«А с ней…» Мысль обожгла, как током. С ней — третий путь. Путь в неизвестность. Но по крайней мере, он мог бы, наконец, посмотреть в зеркало и не отвести глаз.
Он усмехнулся. Глупо. Надеяться на человека, которого почти не знаешь.
Лю Ань упёрся лбом в стекло. В стекающих каплях дробились огни фонарей, рассыпаясь на сотни бликов. Но не было ни одного, что указал бы путь.

_______________________________

  Тун — фамилия, также означает «дитя, ребенок». Бо — «богатый, эрудированный, широкий». Имя Бо означает «Богатый знаниями» или «Широкий». Это имя создаёт образ человека образованного и расчётливого, что контрастирует с его чудовищной, патологической натурой.
  Обращение «господин учитель» (сяньшэн) — архаичная, подчёркнуто вежливая и уважительная форма, вышедшая из повседневного школьного обихода. Её использование создаёт дистанцию и придаёт общению формальный, почти церемонный характер.
  «Фестиваль золотых осенних листьев» в Храме Конфуция и на реке Циньхуай. Это не календарный государственный праздник, а сезонный фестиваль, который приходится как раз на конец октября — ноябрь, когда платаны и гинкго окрашиваются в золотые и багряные цвета.
  Чжэньцзян — городской округ в провинции Цзянсу, Китай. Крупный порт на реке Янцзы. В контексте романа — один из городов, где разворачивается действие криминальной сети.
  №40 — код филиала или позиции в иерархии криминальной организации. Номера, как правило, присваиваются по рангу: чем меньше цифра, тем выше статус. Тот факт, что №39 (более высокий ранг) не спорит с №40, говорит о личном авторитете и силе Тун Бо, выходящих за рамки формальной иерархии.
  Имеются в виду юани. 2 миллиона юаней — на момент написания это примерно 20-25 миллионов рублей или 250-300 тысяч долларов США. Для подростка из провинциального города это астрономическая, практически неподъёмная сумма.