Тарзанка

      Щелчок. Дни стремительно летели вперед и сгорали в плотных слоях атмосферы моей комнаты. Сознание, запертое в парализованном теле, медленно поедало само себя. От бессилия. С каждым днем становилось все сложнее отличать бред от реальности. Якорь безумия медленно тянул на дно изоляции.

     Мама улыбалась, в руках у нее была небольшая красная коробка с надписью “Lego”, а у меня катетер в мочеполовом канале. Она и теть Галя часто кружились вокруг, читали книги, собирали и разбирали этот “Lego”, теребили мягкие игрушки, разыгрывая сценки кукольного театра. Если бы они только знали, что я их понимаю. Тело неподвижно лежало на кровати и сильно чесался левый бок. Очень скоро конструктор стал испытанием, с которым приходилось мириться несколько раз в неделю. Я безмолвно кричал на них: “Включите телек! Отстаньте от меня!”, но мою тихую бурю никто не слышал. Еще эта безвкусная жижа, которую в меня пихали через трубочку. Так сильно хотелось мороженного. Обыкновенный стаканчик, пломбир или что-то такое. Я не мог глотать, зато слюни пускал исправно.

    Пытаясь вернуться обратно в реальность, я начал очередное путешествие со дна глубин разума. Бесконечный цикл попыток, за которыми скрывалась тьма истины. Моя жизнь стала похожа на отсыревшую бенгальскую свечу, которая теперь еле горела, изредка выбрасывая слабые искры. Оставалось смотреть на мир глазами человека, которому тут нечего делать.
     Временами вокруг меня собирались люди с дежурными улыбками и пытались разговаривать:” Сереженька! Это дядя Коля, помнишь его?”, - мама очень старалась. От дяди Коли несло перегаром, он неуклюже переминался с ноги на ногу и безучастно смотрел куда-то в сторону, а я молча смотрел в потолок.

   Щелчок.
  - Галя, ты сегодня посидишь с Сереженькой? Мне надо за документами, - обрывки диалога доносились сквозь сон, в котором я катался на тарзанке из пожарного шланга где-то на пустыре, - завтра на сутки, да.
Всплывала одна и та же картинка: пасмурный октябрь 1986 года, пустырь, мне 12 лет. Мы с ребятами катаемся на этой тарзанке после школы. Поспорили, кто дальше выпрыгнет через овраг. Я был первым. Раскачался, как следует, и сиганул с нее, что есть силы под выкрики друзей. Сразу за оврагом находилась бетонная заброшка, по которой мы частенько лазали. Я приземлился спиной на торчащую из земли арматуру. Окружающий мир замолчал. Ребята стремглав бросились ко мне: “Серега! Серега, ты чего!?!”. Димка тормошил меня, пытаясь привести в чувства, а потом увидел свои окровавленные руки и свалился в обморок. Дальше шли обрывки из белых стен и людей в халатах. Было холодно и больно.


- Галенька, да, конечно! Спасибо тебе, дорогая! Да! Да! Целую! – я услышал приближающиеся шаги, - Сереженька, к тебе скоро приедет тетя Галя, а мне надо по делам ненадолго, хорошо?
- “Хорошо, мам. Пускай включит мне телек, ладно?”- тело молча лежало. Щелчок.

     Мама с теть Галей сидели на кухне и тихо разговаривали, но я все отчетливо слышал, потому что слух был единственным средством односторонней связи. Я мог слышать чьи-то шорохи и глухие звуки с разных этажей и примерно понимать - из какой квартиры они доносятся, а уж разобрать диалог из соседнего помещения для меня и вовсе не было проблемой.

- Клава, ты поговори с Сергеем Санычем из своего НИИ, он все-таки профессор, да и наверху у него связей хватает. Сама же рассказывала. Я слышала, что в ГДР есть хорошие врачи.
- Галя! Ты видела, что у нас творится-то? Все разваливается на глазах, уж и не знаю, что завтра будет! Не до нас ему.

      Обрывки дней мелькали, как слайды диафильма. Я лежал, запертый в своем теле и мечтал о том, как поеду с ребятами купаться на карьер. Друзья регулярно навещали. Обычно они приходили раз в неделю и рассказывали истории из своей бурной жизни: “Серый, прикинь, Светка из 10б втюрилась в Соболева! Вот, дура-то! Он же по Аньке сохнет! Помнишь Аньку? Ну, Симонова из параллельного класса! Еще веснушки такие на всю морду!”. Я внимательно слушал Димку и мысленно отвечал ему: “Конечно, помню! Анька клевая! Димон, почеши мне бок, пожалуйста, не могу больше!”. Санек едва заметно теребил Димкин рукав, намекая, что пора идти, а Димка одергивал руку и продолжал свой рассказ. Наверно, ему казалось, что он меня подбадривает, а может быть и себя.

       Щелчок. Через открытую форточку до меня доносились предательские звуки улицы, которые я перебирал в голове и раскладывал по полкам принадлежности. Я уже давно сформировал собственную фонотеку, в которой классифицировал каждый шорох, скрип и шелест. Например, я знал, какие половицы должны скрипнуть, когда мама шла ко мне или на кухню. Всегда мог определить по какой дороге во дворе едет машина. Неподалеку от дома, в котором я жил, стоял детский сад. Частенько я слышал веселый смех детей и мог посчитать, сколько их там гуляет. Левый бок ужасно чешется, не могу больше!

      Тети Гали не стало в июне 1994 года. Мама одна не справлялась и меня поместили в стационар на Вавиловых. Путешествие в больницу стало очередным испытанием. Помню, как два мужика с угрюмыми лицами перекладывали меня на носилки и потом спускали по лестнице. Грузового лифта в нашем доме не было. Дневной свет оказался ярче, впервые за восемь лет я увидел жизнь за пределами своей комнаты. Сконцентрироваться не получалось, слишком много движения было вокруг. В голове все перемешалось.
     Машина скорой помощи везла меня сквозь разнообразие городского шума. Доносившиеся через приоткрытое окно звуки, сменяли друг друга. Я лежал прикованный к медицинской кушетке и смотрел, как мимо пролетают силуэты домов. Скоро звуковой фон стал монотонным, и короткое путешествие завершилось. Все те же угрюмые лица выгрузили меня из машины и быстро покатили куда-то.
- Миш, вези его в приемник, я пока с документами разберусь, -
- Давай. У нас еще один вызов.
Тусклый свет и затертые до штукатурки зеленые стены ползли холодом больничного коридора. Тяжесть одиночества становилась невыносимой. Тело безразлично лежало неподвижным пластом, но сознание протестовало, пытаясь обрести контроль над ним. Где-то рядом хлопнула дверь.
- Этого куда?
- Давай в четвертую. Петрович где?
- Да, хрен его знает, на рентгене вроде.
Каталка тронулась с места и со скрипом поехала в глубь коридора, издавая противные лязгающие звуки.

     Щелчок. Димон сидел на краю больничной койки, смотрел в точку и долго молчал. Лицо у него было совсем хмурое, я его таким никогда не видел. “Димон, че с тобой!? Че случилось-то, Дима!?” – мой воображаемый голос пытался дотянуться до него. Неожиданно Дима повернулся и посмотрел на меня мокрыми глазами. Сердце застучало.
 - Серый, теть Клава…, ну, мама твоя…, она это… вчера умерла в общем, вот.
Мысли встали. Дима пытался что-то говорить, но я не слышал. Синяя вуаль застилала мой разум. Я чувствовал, как лютая ненависть подступала к вискам. Долбаная тарзанка и вся эта жизнь!
- Серый! Ты че, Серый!? Эй! Э-Эй!!! Помогите! Кто-нибудь! – Димон кричал сквозь коридор отделения интенсивной терапии, а я бился в судорожных конвульсиях и исходил пеной. Щелчок…