Убийство в Успенской школе. Кто вложил нож в детск

Убийство в Успенской школе. Кто вложил нож в детскую руку?..

Вопросы укрепления института семьи, воспитания подрастающего поколения на основе непреходящих духовно-нравственных идеалов, ценностей патриотизма и гражданственности — наш безусловный приоритет.

Владимир Владимирович Путин — президент РФ.

Пролог

В нашей стране, когда происходила беда с детьми, старшее поколение всегда любило цитировать героя Фёдора Достоевского из романа «Братья Карамазовы», формулируя одну из самых пронзительных этических дилемм в мировой литературе — вопрос о «слезинке ребёнка».

Отцы и матери, дедушки и бабушки громкими голосами, вслед за писателем, предупреждали,  что никакая высшая цель, общественное благо или «вечная гармония» не могут оправдать мучения хотя бы одного замученного дитя. Что страдание ребёнка — это абсолютное зло, которое невозможно «окупить» никаким будущим блаженством. Что человечность выше абстрактных идей, что истинная справедливость несовместима с жестокостью.

Беда снова пришла в наш дом. Она, обычно приходит, когда её не ждут. Но, сегодня, в «доме» всё немножко по-другому. Что-то не так и, что-то не то.

Давайте вместе попытаемся разобраться.

         ***

Над Успенской школой небо в тот, памятный день, было неестественно высоким, и пронзительно синим, словно его вымыли до скрипа детскими слезами. Белокаменная, с колоннами, уходящими в это бесконечное, жестокое небо, она стояла как храм. Храм, где из поколения в поколение закладывали не гранит науки, но живые камни будущего — души детей. Но один камень, отвергнутый, выпавший из стены, обрушился на другой, и звон этого падения — тупой, влажный, окончательный — отозвался во всей России леденящим душу звоном, от которого сжимается сердце в груди.

         Одиннадцатилетний  ребёнок умер на школьном полу. Не от стихии, не от тайного недуга, но от холодной стали в руке такого же, как он, мальчика, с которым, быть может, вчера играл на перемене. Это был не взрыв ярости, а холодный, методичный ад. Он шёл по знакомым коридорам, и в его руке блестело длинное лезвие ножа. Первой бросилась навстречу лезвию учительница — не защитить себя, а заслонить собой испуганных учеников, пытаясь руками, телом, всем, что есть, стать живым барьером. Благо она успела увести детей, когда охранник, ворвавшийся в коридор, чтобы остановить неотвратимое, получил порцию газа в лицо и удар ножом в спину. 

А потом — тот, один, мальчик, чья жизнь остановилась на холодном полу, той школы, где ещё лежали на парте его ученические тетради. И тогда, в этой тишине, разорванной всхлипами, убийца достал телефон. Не для помощи. Он сделал селфи. Снимок на фоне того, кого только что лишил всего — солнца, мамы, завтра. Он улыбался? Нет. Он был пуст. Это был самый страшный кадр — не безумия, а полной, вымороженной нечеловечности. Этот снимок — не доказательство. Это наше коллективное отражение в чёрном зеркале. Зеркале, которое отчасти и все мы подарили ему вместо души.

         Мальчику-убийце — всего пятнадцать лет. Возраст, достаточный, чтобы запомнить отцовскую улыбку, запах книг в библиотеке, волнение перед первым звонком. И достаточный, чтобы этой же рукой, державшей когда-то карандаш и ложку, вывести манифест, пропитанный кислотой тотальной ненависти — к вере, к роду, к самому чуду жизни. Этот манифест — чёрная дыра, беззвёздная пустота, зияющая на месте души, которую мы не смогли, не захотели наполнить светом. И мы, стоя над этой бездной, задаём не тот вопрос. Мы спрашиваем «как?» и «кто виноват?», отводя глаза. Но следовало бы, сгорая от стыда, спросить: «Что мы построили, что породило такую пустоту? Или, вернее, что мы не построили, пока были заняты суетой?»

Мы, наследники страны, возводившейся веками на камнях жертвенности и подвига, на идеалах соборности и служения, — мы совершили великое, молчаливое предательство:

- мы предали наших детей, бросив их на растерзание чужеземной массовой  культуре, созданной для растления их неокрепших душ;

- мы позволили, чтобы своды их внутреннего храма возводил не зодчий с чертежами добра и любви к Отечеству, а холодный мерцающий компьютерный экран, шепчущий на языке бездушных алгоритмов;

- мы называли это «свободой», «прогрессом», горделиво отворачиваясь, пока их внутренние пейзажи не превращались в выжженные пустыри компьютерных симулякров, где жизнь — это клик, а смерть — пиксельная анимация без запаха крови, без тяжести бездыханного тела, без материнского вопля, разрывающего тишину.

Западные «развлекательные» конвейеры, эти фабрики по расчеловечиванию, давно поняли: чтобы убить народ, не нужны ракеты. Нужно убить в его детях способность различать добро и зло, подменить сострадание адреналином бессмысленной жестокости, а историческую память — калейдоскопом немых, бесчувственных картинок. И мы, как слепые и беспечные стражи, сами впустили этого троянского коня в каждый дом, в каждую детскую, под благую ложь о «праве выбора».

Убийца из школы — не монстр-одиночка, пришелец из тьмы. Он — наш собственный, горький, ядовитый плод. Плод нашей общей болезни забвения. Пока мы суетились, он рос в вакууме смыслов, в тишине, которую мы не заполнили:

- его не согревал живой, дрожащий от волнения голос соотечественников, рассказывающий о подвиге Александра Невского на Чудском льду;

- его не озарял тихий свет лампады перед ликом Сергия Радонежского;

- его не манил к звёздам космический порыв Гагарина;

- его мир не был скреплён пониманием, что он — звено в великой, нерушимой цепи поколений, что за его спиной священная российская земля, политая потом и кровью строителей, воинов, святых, наших с вами пращуров.

Ему не дали в руки компас нравственности, и его безвольную лодку захватило в плен и увлекло в омут магнитное поле вседозволенности и цинизма.

… Трагедия в Успенской школе — это икона нашей современной российской Голгофы, написанная кровью на школьном паркете. На ней мы видим распятие детства. Один мальчик — жертва, другой — палач, и оба — жертвы нашего великого, преступного неделания. Сердце разрывается не только от ужаса, но и от всесокрушающего стыда. Стыда за наше малодушие, за нашу трусливую веру в то, что «авось само вырастет». Мы забыли заветы предков: личность, как и крепость, созидается. Её нужно возводить день за днём, кладка за кладкой — любовью, вниманием, трудом, примером, слезами и молитвой.

Путь исцеления лежит не через ужесточение запретов. Он лежит через возвращение. Через настойчивое, вдумчивое, творческое просвещение, которое есть не «предмет в расписании», а воздух, которым дышит школа и семья, хлеб, которым питается душа. Мы должны вернуть нашим детям их великое, украденное у них родство. Рассказывать им не просто об исторических событиях, а о живых, трепещущих судьбах:

- О том, как князь Владимир выбирал веру не для политики, а для света в душах людей;

- Как Суворов водил чудо-богатырей через Альпы силой не только приказа, но и отеческой, почти болезненной любви к солдату;

- Как блокадники, умирая, делились последней крохой хлеба с соседом;

- Как учёные Королёв и Курчатов созидали, а не разрушали мир.

Это наша почва. Это наш генетический код добра и справедливости, который мы обязаны передать, иначе он умрёт вместе с нами.

Но одних слов, одних прекрасных уроков — мало. Слишком мало, когда в открытое окно детской комнаты врывается ледяной вихрь всемирной паутины, несущий яд, насмешку и разложение. Государство, как строгий, скорбящий и любящий отец, у которого уже убили одного сына, обязано со всей мощью, со всей непреклонностью оградить оставшихся. Нам нужны не только духовные скрепы, но и стальной, технологический каркас. Мы обязаны, стиснув зубы от боли и решимости, создать национальную систему программного обеспечения для полного, безоговорочного контроля за каждым кликом, за каждым входом наших детей в цифровое небытие. Мы должны возвести высокий, непроницаемый и умный цифровой забор, за которым для наших детей будет сиять только особый, «белый» и чистый интернет — тщательно выверенный, прошедший строжайшую цензуру добра, наполненный только познавательной информацией и играми, которые воспитывают созидание, сотрудничество, жертвенную любовь к Родине.

Параллельно, опираясь на славные, выстраданные традиции, необходимо, как восстанавливают храм по уцелевшим чертежам, воссоздать единые общенациональные детские и юношеские организации, где в духе братского коллективизма и святого патриотизма, через живое знание подлинной истории и огненные примеры великих предков, будет коваться новый человек — русский человек, для которого «я» неразрывно с «мы», а долг и честь — выше сиюминутного тёмного порыва. Только так, сочетая железную, почти военную дисциплину цифрового периметра с пламенным, жертвенным воспитанием сердца, мы сможем выковать поколение, для которого трагедия в Успенской школе станет не повседневным кошмаром, а немыслимым диким пережитком тёмного прошлого, за которое мы, сегодняшние, будем стоять в ответе перед Богом и историей.

Тень, упавшая на школу, длинная, чёрная и холодная, должна стать для всех нас точкой немого сбора, точкой молчаливого обещания. Мы обязаны, сжав волю в кулак, стиснув зубы, чтобы не закричать от бессилия, взять на себя тяжкий, святой труд душестроительства.

Вернуть детям ясные, как слёзы, ориентиры:

- что герой — не тот, кто сильнее уничтожает, а тот, кто мужественнее защищает;

- что сила — в правде, а не в насилии;

- что Родина — не абстракция, а та самая улица, та самая школа, тот самый товарищ, которого нужно беречь как зеницу ока, как собственную душу.

N.B. Пусть душа того невинного ребёнка, отлетевшая в синеву успенского неба, станет нашей путеводной звездой. Звездой немой скорби, но и звездой бессонной надежды. Чтобы более ни один камень из стены нашего общего дома не был, отвергнут и не пал, неся гибель и вечное проклятие нам, живым. Чтобы белокаменная школа-храм в Одинцовском районе и в тысячах других городов, и сёл России вновь, со стоном и слезами, стала местом, где из детей возводят не потребителей виртуальных миражей, а творцов реального — светлого, доброго, вечного. Русского будущего. Это наш долг. Это наш последний шанс. И наша единственная, страшная возможность искупить ту глухую, преступную тишину, в которой мы пребывали, пока наши дети, не слыша нашего голоса, один за одним ускользали в бездну.

P.S. Может быть пора очнуться и закричать в полный голос…

Илья Александрович Игин — член Российского союза писателей.