Ангел небесный и земной... ч. 2

Ночь накрыла город тяжёлым бархатом, но свет фонарей снизу подсвечивал  холодное сияние луны, выхватывая её круглое лицо,  бледное, с тенью огромного недоверия в глазах...

Мой рассказ лился сплошным потоком, как будто, остановись я хоть на секунду, тогда мужество точно покинет меня...

Я говорил ей об Архиве, о белом небытии, о наших наблюдениях, о тысячах исправленных мелочей: о найденных ключах, об отложенных на пять минут встречах, о вакансии, которую она тогда как бы «случайно» заметила.
Я показал ей, как видел тот первый рисунок дракона в пустом офисе. Я рассказал о Сценарии и о Максиме, которого она тогда так и  не встретила...

Сначала в её взгляде читался скепсис, потом уже почти испуг. Потом  замешательство.
Но когда я упомянул мелочи, которые не мог знать никто,  о том, как она в дождливый вторник два года назад простояла десять минут под навесом, раздумывая, купить ли ей ненужный, но очаровавший её керамический горшочек в виде лисы (она не купила, и потом долго жалела), и как именно в этот момент я послал ей мысль «Это глупо», на что она мысленно ответила «Но он же такой  милый!» – её лицо сразу же  изменилось...

— Это было во вторник, — прошептала она. — После стоматолога. Я никому об этом не рассказывала. Даже дневник не веду, чтобы записывать!

— Я знаю, — тихо сказал я. — Я всё это  видел. И всё слышал. Твои мысли, когда ты одна. Твои тихие песни под душем. Твой постоянный  страх, что жизнь проходит мимо. Твою решимость изменить что-то «с понедельника», которая таяла к вечеру воскресенья. Я был твоим самым близким, самым надоедливым и самым молчаливым спутником!

Она отшатнулась, обхватив себя руками:

— Это... какой то кошмар! Полная потеря приватности! Ты... ты всегда видел всё?

— Да, — не стал отпираться я. — Но я никого не судил. Для Архива ты была набором только  данных. Для Надзирателей  статистикой. А для меня... — я запнулся, подбирая человеческие слова для моего еще  нечеловеческого чувства. — Для меня ты стала окном. Окном в мир, который я должен был контролировать, но в котором вместо этого научился восхищаться им. Твои «драконы» спасли и меня! Они показали, что даже в самом отлаженном сценарии возможна красота, называемая тобой «просто так»!

Она молчала, глядя на огни города. Потом спросила, не глядя на меня:

— И что теперь? Ты пришёл за мной? Чтобы... забрать туда? Исправить меня?

В её голосе слышалась готовая взорваться истерика...

— Нет! — мой возглас прозвучал резче, чем я планировал. — Я пришёл, чтобы тебя предупредить. И чтобы, наоборот,  попросить у тебя убежища.
Мой самовольный выход в твой мир,  это тягчайшее преступление. Они дали мне всего  48 часов на «исследование этой аномалии»!

Через... — я мысленно проверил внутренний счётчик, — через 11 часов и 17 минут они отзовут меня. Насовсем. Стирание из базы и памяти.
Небытие, и архивное хранение...

— Как компьютерный файл?, — безэмоционально констатировала она.

— Хуже. Файл еще можно как то  восстановить из резервной копии. Меня уже  нет...

Но это ещё не всё!
Твоё отклонение от Сценария уже зафиксировано. После моего отзыва тебя ждёт их  «Корректировка».
Серия событий, которые сломают твою волю, сделают тебя послушной, предсказуемой. Ты перестанешь рисовать. Перестанешь видеть красоту в таких  случайностях. Станешь... как все остальные. Эффективной, но и пустой...

Она резко обернулась ко мне, и в её глазах горел уже не страх, а ярость:

— Никто не имеет этого  права так делать! Это же моя жизнь!

— В Архиве считают всё  иначе. Это системный ресурс, который нужно оптимизировать. И сейчас у них есть идеальный предлог: «вмешательство падшего ангела- Специалиста, исказившего траекторию своей же  подопечной».
Тебя сделают жертвой, а меня,  виновником. Всё будет чисто с точки зрения их логики!

Тишина повисла между нами, напряжённая, как струна. Потом она спросила:

— Почему ты всё это сделал? Нарушил их правила? Рискуешь же... всем?

Я посмотрел ей прямо в глаза. Понимал, что мои слова сейчас решат всё:

— Потому что за тысячелетия наблюдений я ни разу не видел ничего более настоящего, чем твой дракон на клочке бумаги. Потому что я устал быть какой то  функцией. Я захотел... всё чувствовать по настоящему, жить по настоящему.
Хотя бы один раз!
Даже если это будет в последний раз!
Ты научила меня этому.
И теперь я не могу позволить им отнять у тебя твоё это милое «просто так». Даже если мне суждено самому исчезнуть!

Слёзы снова навернулись ей на глаза, но на этот раз она не стала их смахивать:

— Что нам тогда делать, Антон? Или как тебя называть теперь?

— Антон, — быстро сказал я. — Пусть буду Антоном. До самого конца. А делать... мы будем то, чего они не ожидают. Мы будем иррациональны. Безумны. Мы сыграем против их Системы, которая не понимает любви, жертвы и искусства.
У меня есть свой план. Но для него мне нужно твоё полное доверие. И кое-что из твоего дома!

— Что?

— Твой самый старый блокнот с рисунками. И твоё любимое перо. То, которое ты не используешь, потому что оно «слишком хорошее для этих  черновиков».

Она смотрела на меня, словно видя впервые. Потом медленно кивнула:

— Хорошо. Пойдём ко мне!

В её квартире время текло иначе. Каждая секунда была наполнена тихой, сосредоточенной решимостью. Она принесла коробку с блокнотами.
Я взял самый первый, потрёпанный, с пожелтевшими страницами. На первой,  неумелый детский рисунок принцессы и дракона, подписанный корявым — «Лика, 7 лет».

— Идеально, — прошептал я. — Это самое ядро. Материальное свидетельство твоей сущности, не подверженное никаким цифровым искажениям!

Я попросил её сесть и закрыть глаза. Сам я сел напротив, взяв её руки в свои. Физический контакт усиливал связь в миллионы раз.

— Я открою тебе доступ к своему каналу, — объяснил я. — Только на чтение. Ты увидишь, как они видят мир. И как видят тебя. Это будет... тебе очень неприятно. Но это необходимо, чтобы понять врага!

Она кивнула, стиснув мои пальцы. Я отключил все фильтры и направил в её сознание чистый поток данных из этого Архива...

Она вскрикнула. Её тело сильно  затряслось.
Для неё привычный мир превратился в схему: люди,  в цветные точки с индексами приоритетов и вероятностей, здания,  в каркасы структурных напряжений, её собственные мысли, в бегущие строки аналитического текста с пометками «эмоциональная вспышка, нерационально», «креативное отклонение, подлежит мягкой коррекции». Она увидела себя со стороны,  как биологический агрегат с помеченными зонами повышенного эмоционального риска.
Увидела даже своего Максима,  как зелёную точку с параметрами «идеальный генетический и социальный элемент».
Увидела отметку на себе: «Подопечная 734-Гамма. Статус: НЕСТАБИЛЬНА.
Приоритет: КОРРЕКЦИЯ»...

— Довольно! — выдохнула она, вырывая руки. — Это ужасно! Так... бездушно!

— Такова их реальность, — сказал я, чувствуя даже приступ тошноты от того, что подверг её этому. — Они не злы. Они просто  эффективные, как ваши земные менеджеры. И наша сила в том, что мы для них, как  какая то ошибка. Сбой в их логике. А такие сбои предсказать невозможно!

Мой план был простым, как всё гениальное, и безумным, как всё отчаянное. Я объяснил его:

— Они заберут меня через канал связи, который всё ещё привязан к моему ядру – к тому, что было для них Специалистом-714. Если я буду сопротивляться, они применят силу, сотрут данные прямо  на месте. Но если... если я сам растворю своё ядро здесь, в этом  физическом мире, вложу его во что-то нецифровое, уникальное, пропитанное эмоциональной энергией, то...

— В рисунок!, — догадалась она, глядя на свой старый блокнот.

— Да. Но не в любой. В самый первый. В первоисточник. В свидетельство твоей воли, которая существовала ещё до того, как они начали за тобой наблюдать. Если я смогу перенести суть своего сознания, свою память и волю в этот артефакт, их канал сразу же порвётся.
Они зафиксируют «катастрофический сбой носителя с последующей аннигиляцией этих данных». Я для них как бы  умру!

— А на самом деле? — она смотрела на меня с надеждой, в которой таился еще и ужас.

— На самом деле... я останусь здесь. Но,  не как человек. Не как ангел. Как... какое то обычное воспоминание!
Как отголосок рисунка в бумаге и чернилах. Я не смогу ничего говорить, двигаться, даже как то  чувствовать тебя. Я буду лишь всё это  знать, видеть.
И, возможно, изредка... тебе как то  подсказывать. Шёпотом на самом  краю сознания. Это не жизнь, Лика. Это тень! Призрак в твоей шкатулке!

Она молчала, всё это переваривая. Потом спросила:

— А что будет со мной? С этой  «Коррекцией»?

— Когда главный сбой,  это я,  будет, якобы,  «ликвидирован», ты перестанешь быть для них приоритетом. Твоя траектория будет пересчитана с учётом нового опыта. Ты будешь под наблюдением, но не под прицелом. Ты сможешь жить. Не совсем свободно, но... всё равно  по-своему!Ты сможешь рисовать своих драконов. Это лучшее, что я могу для тебя сделать!

— Нет! — она резко встала. — Это не лучшее! Это уже просто бегство! Ты предлагаешь мне спасти свою шкуру ценой твоего... твоего же уничтожения в другой форме! Я не согласна!

— У нас нет выбора, Лика! — в голосе моём прорвалась отчаяние. — Я не могу бороться с целой системой! Я могу только обмануть её! Это единственный шанс сохранить для тебя хоть что-то!

— А если мы дадим им бой? — в её глазах загорелся тот самый огонь, который я уже любил. Огонь неповиновения. — Ты же сказал, они не понимают иррационального. Так давай сделаем что-то совершенно, абсолютно безумное! Не прятаться. Не растворяться. А... предъявить себя полностью!

Она схватила самый большой лист бумаги и своё «слишком хорошее» перо:

— Ты говоришь, они видят мир схемами? А что, если мы покажем им то, что они не могут оцифровать? Не могут разложить на свои параметры? Что, если мы создадим для них такую «аномалию», которая заставит их процессоры тупо встать?

Идея, которая начала зарождаться в её сознании, была столь грандиозной в своей простоте, что у меня перехватило мой цифровое дух:

— Ты хочешь... создать произведение искусства... направленное напрямую в Архив?

— Да! — её глаза горели. — Мы сделаем новый рисунок! Вместе. Ты будешь моими руками, моим видением. Ты передашь через меня всё, что чувствуешь. Всю свою тоску по жизни, всё восхищение этим миром, всю... боль от этого вечного наблюдения. А я вложу в это всю свою волю, всю свою любовь к «бесполезным» вещам, весь свой гнев на систему, которая хочет меня так  обтесать! Мы создадим не рисунок. Мы создадим им и для них вирус! Вирус красоты!
И ты отправишь его им по своему каналу прямо в момент, когда они придут за тобой!

Это было невозможно. Безумно совсем!
Но и прекрасно!

— Это убьёт тебя, — тихо сказал я. — Твой разум может не выдержать такой нагрузки.  Если они воспримут это, как атаку на них...

— Тогда мы умрём вместе, — просто сказала она. — Но, не как жертвы. Как соавторы. Оставив после себя не стирание, а... им проблему.
Вопрос, на который у них нет ответа. Ты в деле, Специалист-714? По имени Антон?

Я смотрел на её вытянутое перо, на решимость в её позе. На её дракона, который смотрел на нас со стены. И впервые за всю свое существование я почувствовал не вероятность, а уже  уверенность. Не расчёт, а твердую  веру:

— Я в деле, Лика. Давай,  создадим им эту проблему!

Мы работали всю оставшуюся ночь...

Она сидела перед огромным листом, я сзади, обняв её, мои руки поверх её рук. Мы ничего не говорили.
Связь наша была на уровне, недоступном для слов.
Я открыл канал Архива на полную мощность, но теперь не для приёма, а для передачи...

Она вела перо, а я наполнял каждое движение смыслом, памятью, чувством. Это не был рисунок в человеческом понимании. Это была визуализация данных, заряженных нашими эмоциями. На бумаге рождался город,  не схема, а душа этого города. Каждое окно светилось не просто как точка, а как целая жизнь: воспоминание о первом поцелуе, запах утреннего чая, кофе, грусть осеннего вечера, надежда на хорошее  завтра...

Драконы парили над крышами, не как мифические звери, а как символы неукротимой, свободной фантазии, которая не вписывается ни в одну сетку координат...

В центре  две фигуры. Она и я...

Но,  не как люди, а как два переплетённых потока: один  упорядоченный, цифровой, холодный (но с трещинами, из которых пробивался неяркий свет), другой хаотичный, тёплый, живой, непредсказуемый.

Они сплетались в узор, который невозможно было разъять на составляющие. Это был узор объединения...

Я вкладывал в рисунок всё: боль бесконечного белого Архива, тихую радость от наблюдения за каплей дождя на стекле, удивление от первого вкуса земного торта, восторг от её смеха, ужас от приближающегося конца, ярость против этой Системы, и... уже мою любовь. Ту самую, неучтённую, иррациональную, запретную переменную, которая не имела места ни в одном уравнении от Архива!

А она вкладывала свою волю... Своё «нет» этой,  тоже ненавистной Системе. Своё право на любой несовершенство. Свою тоску по настоящему  чуду. Свою готовность бороться за один-единственный, настоящий момент в жизни!

Когда первые лучи солнца коснулись подоконника, рисунок был готов.
Он не просто лежал на бумаге. Он, казалось, уже вибрировал, излучал какое то тихое сияние. Это было не изображение.
Это была наша молитва. Молитва к бездушной машине о признании наших душ...

— Пора, — прошептала она, обессилено опуская перо. Её лицо было сейчас бледным, под глазами, темные тени, но глаза ее  сияли...

Внутренний счётчик показывал: 00:01:17...

Сигнал Архива превратился в пронзительный вой сирены в моей голове:

—  «Специалист-714... НЕМЕДЛЕННОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ. ПОДКЛЮЧЕНИЕ К ПРОТОКОЛУ СТИРАНИЯ!».

Я взял рисунок. Он был тяжёлым, как целый земной мир.

— Открываю канал на передачу, — сказал я. — Они увидят это  всё! И нас, и это. Будь готова ко всему!

Она кивнула и крепко взяла меня за руку. Её ладонь была влажной от пота, но твёрдой...

Я сделал глубокий вдох (последний? предпоследний?) и открыл все шлюзы...

Золотистая энергия рисунка, заряженная нашей общей волей, хлынула в канал связи обратно в Архив не потоком данных, а лавиной чувств, образов и различных и бесконечных  смыслов...

И случилось то, чего я не мог даже  предсказать!

Белое пространство Архива содрогнулось. Для нас прошла секунда, но там, где время текло иначе, это был почти что  взрыв.

«Вирус красоты» обрушился на их  систему восприятия.

Надзиратель-12, наблюдавший за процедурой отзыва, получил в свой интерфейс не отчёт о ликвидации сбоя, а... необычное чувство. Чувство тепла человеческой руки. Вкус вишнёвого торта. Боль утрат. Восторг творчества. Запах дождя на асфальте. Звук смеха, смешанного с плачем грудного ребенка...

Для существа, которое веками оперировало только логикой и вероятностями, это было равносильно психологическому ожогу.
Система сразу же дала сбой...

Протоколы тут же заглючили. На несколько драгоценных наносекунд Архив замер, пытаясь проанализировать не поддающиеся никакому анализу данные...

И в эти наносекунды произошло самое  невозможное.
Поток нашей общей воли, наш совместный крик души, достиг не только Надзирателя.
Он просочился глубже, в самые основы системы, в те первичные алгоритмы, которые когда-то, на заре всего, могли содержать в себе зачатки чего-то, что можно было бы назвать... хоть каким то  пониманием...

И оттуда, из глубин, пришёл ответ. Не словами. Не командой. А импульсом... Вспышкой тихого, удивлённого их  признания. Как будто древний, уснувший механизм на мгновение проснулся и увидел то, ради чего, возможно, был тогда и  создан...

Этот импульс ударил по каналу, ведущему ко мне. Но это была не сила, чтобы стереть меня и ее. Это было... полное изменение вектора. Какое то отклонение. Мгновенное переписывание их протокола на лету!

В моём сознании раздался уже не голос Надзирателя-12, а безликий, но не враждебный системный сигнал:

— «АНОМАЛИЯ НЕКЛАССИФИЦИРУЕМА. ДАННЫЕ ПРОТИВОРЕЧИВЫ. ПРОТОКОЛ ОТЗЫВА ПРЕРВАН. ПОДОПЕЧНАЯ 734-ГАММА: СТАТУС ИЗМЕНЁН НА „ПРОСТОЙ И НЕСУЩЕСТВЕННО ВАЖНЫЙ  ОБЪЕКТ НАБЛЮДЕНИЯ“. КАНАЛ СВЯЗИ... ПЕРЕОПРЕДЕЛЁН».

И этот канал, эта тончайшая нить, связывавшая меня с Архивом, он совсем не порвался. Он... просто  трансформировался.
Ослабел в миллионы раз, но всё же  остался. И вместо потока команд и отчётов по нему теперь шёл лишь тихий, едва уловимый фон,  не наблюдение как бы, а... какое то любопытство? Созерцание издали?

Внешний мир вернулся ко мне с оглушительной силой. Я стоял, всё так же держа рисунок, а Лика вцеплялась мне в руку. Мы оба были живы. Система, наконец то,  отступила!

— Что... что это было? — с трудом  выдохнула она.

— Мы... мы сделали это!, — сказал я, с трудом веря собственным словам. — Они не стёрли меня. Они... отменили свой  приказ. И сняли с тебя приоритет. Ты свободна, Лика! По-настоящему свободна!
Ты неподконтрольна больше им!

Она замерла, всё ещё не веря в это.
Потом медленно обвела взглядом комнату, как бы проверяя, не сон ли это. Потом её взгляд упал на рисунок, и она тихо рассмеялась,  смехом облегчения, почти истерики и счастья:

— Значит, наш вирус сработал?

— Сработал, — кивнул я. Но радость моя была немного горьковатой. — Но не полностью. Канал... он же ещё остался. Он теперь другой, слабый, но он есть!
Я... я всё ещё привязан к ним.
Не к тебе. К этому месту. К этому рисунку, наверное. Я не могу уйти далеко отсюда. И я... — я посмотрел на свои руки, — я сейчас не уверен, что останусь таким надолго. Эта форма... она была временной.
А теперь, без команды на отзыв, она может начать распадаться. Или закрепиться. Я даже не знаю!

Мы стояли в луче утреннего солнца, посреди комнаты, заваленной свидетельствами нашей безумной ночи. Победа была пирровой. Она была свободна. Я был жив. Но сейчас мое  будущее висело в тумане неизвестности...

— Что будем делать? — спросила она уже не с отчаянием, а с какой то  усталой решимостью.

— Жить, — сказал я. — День за днём. Учиться быть... чем-то большим, чем этой прошлой функцией, и чем-то меньшим, чем человек. Смотреть, как ты рисуешь новых драконов. Чувствовать вкус чая по утрам. И ждать, ждать...

— Ждать чего?

— Ждать, сделают ли они следующий шаг. Захотят ли стереть нас окончательно. Или... — я посмотрел в окно, на просыпающийся город, — или наше послание заставило кого-то там, в их белой пустоте, хоть немного задуматься. Может, мы посадили живое семя. Семя сомнения в их  безупречной системе. А из сомнения иногда рождается нечто новое!

Она подошла и обняла меня. Это был простой, человеческий жест, полный тепла и нежности:

— Тогда будем ждать вместе, Антон. И жить. Каждый божий день. Как последний и как уже  первый!

Прошло три месяца...

Лика уволилась из своей  дизайн-студии.
Она взяла старый блокнот, тот самый, и начала новую  серию иллюстраций к книге, которой пока  не существует.
Её рисунки стали совершенно другими. В них появилась глубина, которая заставляла людей замирать, разглядывая их.
Она назвала эту серию «Наблюдатели».
На них были драконы, смотрящие на города с небес, но в их глазах читалось не хищное любопытство, а тихая, какая то даже грустная нежность...

Я всё ещё здесь...
Моя форма стабилизировалась, но не стала полностью человеческой. Я могу быть рядом с ней, но не дальше, чем на километр от того рисунка, что висит теперь в центре её новой мастерской.
Иногда, по ночам, я чувствую лёгкий зуд в канале связи... Кто-то к нам или ко мне присматривается?
Не Надзиратель-12 (его, согласно редким проблескам данных оттуда, отстранили от активной службы для «перекалибровки»). Кто-то другой. Безопасно ли это? Враждебно ли для нас? Мы не знаем!

Иногда Лика ловит меня на том, что я смотрю в одну точку, как бы в никуда.

— Ты там сейчас? — спрашивает она.

— Я здесь, — отвечаю я. И это правда. Я здесь, с ней. Но часть меня, тонкая, как паутина, всё ещё тянется туда, в белую пустоту, неся в себе вирус единственного вопроса, на который у Архива пока нет ответа:

—«Зачем всё это было нужно?»

Зачем наблюдать за людьми, если нельзя их понимать и  чувствовать? Зачем направлять их  жизни, если  сам не понимаешь, что такое жизнь? Зачем существовать вечно, если в вечности нет места вишнёвому торту, детскому рисунку и дрожащей от страха и любви ее руке в твоей руке?

Мы не знаем, что выберет Архив...
Полное уничтожение нас,  как неустранимой ошибки? Или молчаливое наблюдение за экспериментом под названием «жизнь»?
Выберет ли Специалист-714, теперь Антон, попытку окончательно разорвать слабую нить и остаться тенью в этом мире, или будет ждать, не принесёт ли ветер из белой пустоты не команду, а... приглашение к дальнейшему диалогу?

А Лика?

Выберет ли она строить свою жизнь дальше, зная, что её ангел-хранитель теперь всегда рядом, но никогда не будет полностью своим? Или её ждёт новый Сценарий, может быть, написанный уже ею самой?

Пока неясно...

Пока есть только утро, бумага, запах краски и две судьбы, сплетённые в один узел вопреки всем законам логики и небес...

Продолжение следует...или нет?...
Это теперь зависит и от небес...
И от нас самих...