Девять судеб поэтического перевода

Беседа профессора Ли Вэя с писателем Александром Шведовым о поэтическом переводе (продолжение)

Л.В.: Александр, наши диалоги — они уже стали каким-то подобием ритуала, этот — четвертый по счету, и мне они так полюбились, что хочется продолжения.

А.Ш.: Что ж, давай тогда снимем с него официальный мундир и, как говорят у нас, перейдем на «ты». К тому же мы почти сверстники.
Тут главное — не свернуть себе шею на этом культурном вираже. Я-то помню, что у китайцев фамилия впереди имени идет, как кирпич в фундаменте. У нас же имя — это шапка, которую то ли надевают, то ли снимают. Легко запутаться и попасть впросак.

Л.В.: Все так, значит, ты будешь называть меня просто Вэй.
А.Ш.: А я буду Сашей.
Л.В.: Теперь по существу. В прошлый раз мы ковыряли тему поэтического перевода, как многослойный пирог, но один сочный пласт так и оставили нетронутым. Почему бы не взглянуть на процесс с изнанки, поменять оптику. Возьмем связку «Поэт — Переводчик». Это как смотреть не на меню, а на то, кто с кем сидит за столом и кому какая часть курицы по чину достанется.

А.Ш.: Ракурс, что надо! Что ж, разложим всех по трем полочкам, как в буфете: «ничего особенного», «хороший» и «гений».

Л.В.: Согласен. Начнем с самого неприметного. Первая комбинация: «Ничего особенного — Ничего особенного».

А.Ш.: Тихий пруд, где обитают два мелких рачка. Поэт создает нечто вполне сносное, забываемое в ту же минуту. Переводчик, такой же скромный труженик, аккуратно, по линейке, переносит это сносное на другой берег. Получается так же быстро забываемо. Брак без страстей, без событий. Взаимное удобство. Исходная серая вода остается серой водой, просто налитой в другую банку.

Л.В.: Вторая: «Ничего особенного — Хороший».

А.Ш.: Случайность. Анекдот. Скажем, поэт из малого народа, а в моду вошел этнографический ландшафт. Хороший Переводчик получает бледный подстрочник. И начинает его гладить, крахмалить, пришивать кружева. Рождается милая вещица, кукла, в разы нарядней и миловидней своей живой, чахлой прародительницы. Все в восторге. Брак по расчету с идеальным приданым — иллюзией.

Разумеется, я говорю лишь о гипотетическом случае, а не о качестве поэзии малых народов в целом.


Л.В.: Третья: «Ничего особенного — Гений». Самый сюрреалистический, похожий на сон после сытного ужина.

А.Ш.: Это сочетание еще более невероятное. Но мотивы перевода могут быть примерно теми же.
Переводчик-титан натыкается взглядом на одну-единственную корявую, но живую строчку — сучок в голом поле. И цепляется за него всей тяжестью своей мощи. Не строчка ему нужна, а точка опоры, чтобы оттолкнуться в свой собственный космос.

Л.В. (взмахивая руками): И начинает вокруг этого сучка растить не сад, нет — целую планету со своими океанами и материками.
Рождается шедевр на языке перевода — уродливый птенец, высиженный в чужом гнезде и оказавшийся фениксом.

А.Ш.: А автор оригинала лишь растерянно трет лоб: «Неужели это был я?»
И возникает абсурд, на котором и держится порой литературный миф.

Л.В.: Четвертая: «Хороший — Ничего особенного».

А.Ш.: Тихий, безнадежный ад. Поэт Хороший знает себе цену, он слышит в себе музыку, пусть и не божественную. А ему в пару назначают Переводчика Ничего Особенного. Тот добросовестен, как бухгалтер. Он вычищает музыку, оставляет сухой скелет синтаксиса, аккуратно прикрепляет к костям словарные мумии. Поэт Хороший, читая результат, морщится, как от скрежета железяки по стеклу. Переводчик кажется ему самозванцем.

Л.В.: Пятая: «Хороший — Хороший».

А.Ш.: Честный, добротный брак по расчёту. Два профессионала, понимающие ремесло. Переводчик уважает оригинал, видит его достоинства и ограничения. Он не насилует текст, а старательно строит ему добротный, прочный дом на новой земле. Получается корректно, читабельно, иногда даже изящно. Никаких катастроф, но и чудес не предвидится. Брак без страсти, но и без измен. Уютное сотрудничество.

Л.В.: Шестая: «Хороший — Гений».

А.Ш.: Переводчик-гений, скользя взглядом по удачному, крепкому тексту, вдруг улыбается. Ему становится интересно. Он берет его, как тему для вариаций, и начинает играть. Игра рождает шедевр. Но это уже не перевод оригинала — это прощание с ним. Как после блестящей импровизации на чужую тему уже не вернешься к простым нотам.
Что ж, Поэту Хорошему повезло. Наверное, он даже это заслужил.
Впрочем, дальнейшее совместное хозяйство маловероятно — никто не знает, кому теперь мыть посуду.

Л.В.: Седьмая: «Гений — Ничего особенного».

А.Ш.: Космическая нелепость. Ли Бо, Данте, Шекспир — отданные на растерзание добросовестному регистратору явлений. Он переводит не поэзию, а словарные гнезда, не дыхание — а пунктуацию. Гения заставляют говорить языком инструкции к бытовому прибору. Это не ошибка. Это — преступление против времени, которое мстит, обрекая такой перевод на мгновенное старение и забвение.

Л.В.: Восьмая: «Гений — Хороший». Наверное, самая изощренная пытка?

А.Ш.: Пожалуй, ты прав, Вэй. Переводчик Хороший — он чувствует гения. Он, как тончайший сейсмограф, слышит подземные толчки величия. И вся его жизнь превращается в попытку сыграть симфонию, имея в распоряжении лишь шестиструнную гитару. Он создает нечто прекрасное, трогательное, почти гениальное… но все равно — лишь почти, и на самом краю замирает, остановившись в шаге от бездны. Бездна — это и есть оригинал. Он знает. Он всегда будет знать. Он стоял лицом к лицу с Богом, видел отсветы на его лике, и сумел вылепить лишь очень, очень хорошего идола.

Л.В. (после долгой паузы): Саша, а девятый вариант? «Гений — Гений». Он возможен? Или это как страница, которую пишут с двух сторон одновременно, и чернила неизбежно должны проступить, смешаться, испортив чистоту обоих текстов?

А.Ш.: Это — алхимия. Встреча не двух текстов, а двух взглядов, равных по силе. Переводчик-гений не переводит. Он откликается. Он строит не параллельный собор — он находит в языке ту трещину, в которую уже светит луч изначального смысла. Он не ищет эквиваленты — он ловит тот же ток, но своим приемником.

Л.В.: А что же оригинал? Не чувствует ли он себя раздвоенным, преданным?

А.Ш.: Оригинал… мне кажется, на миг перестает быть оригиналом. Он становится источником. А источник не ревнует к ручью, в который он превратился на новом рельефе. Он обретает покой в том, что его вода не пропала, а зазвучала по-новому, но с той же силой. Это не преемственность. Это — явление одного и того же явления дважды. Волшебство узнавания.

Л.В. (задумчиво смотрит в окно): Итог наших умствований, пожалуй, таков: перевод — это почти всегда неравный брак, где закон сохранения энергии часто не работает. Гениальность либо испаряется, либо возникает из ничего, как мучительный и прекрасный обман.

А.Ш.: А чудо возможно только при одном условии — когда на обоих полюсах находится одинаковое напряжение духа. Тогда перевод перестаёт быть переводом в обычном смысле. Он становится фактом мировой литературы, написанной на двух языках одновременно. А читателю остаётся лишь снять шляпу и благодарно наблюдать за этим священнодействием.