Неспящие. Глава 2 Сон Мага

«Вот твои боги…»

(Исх. 32:4)

 

Сын хаоса[1] в ослепляющем диске закатного солнца спускался к земле поступью бога, золотом смертных орошая обитель отца из которой он вышел.[2] Более великий, чем произведший его, более древний, чем родившие его[3] грозно взирал он на созданный его волей мир. Небо, от края до края объятое пламенем, багровым молчанием лежало на водах, солёных как смерть и холодных как адское пламя. Сотворивший себя океан был спокоен спокойствием мёртвых. Он спал после яростной жатвы. Чёрные кости деревни, вперемешку с телами и мусором, символом смертных, некрасиво портили пляж. Что не сожрал океан клевали прибрежные чайки: шумно и хищно, будто стая пернатых гиен, порождённая Инпу.[4]

С нетерпением долго не знавшего женщины тела обнимали влажный песок пальцы ног красного мага. Холодная пенная шлюха страстно желала соития; песок был податлив и пальцы входили в него воспалёнными чреслами, зарываясь всё глубже. Возбуждение росло. Эрекция гнева вспыхнула в нём и опала - спорить с сущим не было смысла.

«Смертно всё, что имело слабость родиться, — думал Фергус глядя на солнце. — Даже вечный в своём одиночестве ты. Жнец с алмазной косой уже на подходе; я – повелитель и раб - слышу его шаги».

Стоя у кромки воды человек предавался гневу. Не чувствуя зноя, не зная, что гол и дрожит от отчаяния, он думал о том, что желание вечности – великий и сладкий обман.

«Соблазнённый днями глупец не знает, что желает мучений. Что есть жизнь как не вечная боль и борьба за право на счастье? И всё же, я страстно желаю её. Я – глупец, порождение слабости и неверия в бога. Жизнь моя лишь подобие Жизни. Кто я в толпе таких же созданий? Образ Божий? Насмешка природы? Откуда пришёл я и куда я уйду…?»

Что-то мешало; где-то плакал ребёнок. Звуки вплетались в крик чаек отвлекая от горестных дум. Мужчина нахмурился. Усилием воли он заставил себя не слышать чужого присутствия.

«Что пользы мне, человеку, от знаний, если мне неизвестны ответы? Что есть созданный мир: сон или явь, ставшая вечным кошмаром? Где я более жив? Что есть Бог: идея, святая утопия, способ править плебеями или Имя, стёртое кем-то из памяти? И кто этот дьявол, что заставил меня забыть о Творце?»

Ноги тонули в песке. Упоённый болью безумца, маг не чувствовал плена. Смерть забирала своё.

«А если я одинок в этом мире и жизнь – всего лишь случайность и никто не спросит меня как я прожил означенный срок, значит, мне всё дозволено! Я сам себе господин! НИКТО не воздаст мне по моим преступлениям!»

И сердце его надмилось и дух его ожесточился до дерзости[5] и увидел он: Бык преисподней[6] на месте дневного светила стоял и смотрел на него мерно вздымая бока из чистого золота.

— Что ты такое? — спросил он надменно.

— Я твой бог.

— У меня нет бога!

— Ты ошибаешься. Я прочёл твое сердце и увидел себя в нём. И вот я явился тебе, и ты примешь меня своим богом.

Голос быка огненным обручем сдавил ему голову. Человек побледнел, мысли его смутились и колени ослабли. Он упал бы пред идолом, но снова заплакал младенец и страх его отпустил. Маг уцепился за звук.

«Это плач матери, потерявшей младенца. Шторм забрал её сына и выплюнул матери тело», — он не видел, но знал – это так.

Образы прошлого предстали пред мысленным взором: маленький мальчик в кроватке плачет от страха, бурные волны несут его прочь от него.

Фергус подёрнул плечами и ступни его скрылись в песке.

Бык исчез, а к крику прибавился клёкот:

— Ки-ки-ки! Отдай мне добычу! Ки-ки-ки! Тебе не спасти его!

Присутствие птицы возбудило в Фергусе любопытство. Он повернулся на звук.

Обнажённая женщина защищала ребёнка от красного коршуна; в безуспешной попытке отнять младенца у матери птица, ростом с собаку, клевала её, оставляя на теле несчастной кровавые метки.

«Глупая женщина, — подумал маг с раздражением. — Ребёнок и так уже мёртв. К чему бороться за тело? Отдай его коршуну и живи, пока есть возможность».

Фергус не заметил, как ушёл по колени в песок.

Женские слёзы его раздражали. Он не любил сердечных баталий, предпочитая роль наблюдателя роли участника битвы. В потоках своих размышлений над сущим, он парил над событием, наслаждаясь светской игрой с безопасных высот.

«Если прогнать эту птицу, женщина успокоится и наступит покой».

Рядом с собой Фергус увидел длинную палку; он поднял её и бросил в наглого коршуна.

— Кыш, ненасытная тварь! Иди, питайся другими утопленниками!

Хищник оставил жертву и бросился на обидчика; изловчившись, он клюнул Фергуса в темя и сразу же отступил. Маг вскрикнул от боли:

— Что ты делаешь, тварь! Ты знаешь, кто я?!

— Ты – смертный, — ответила птица.

Пустые глаза коршуна смотрели на Фегруса не мигая. Мужчина нахмурился.

— Я – человек!

— Всего лишь ветвь эволюции.

— Разумная ветвь.

Коршун в ответ рассмеялся:

— Поверь, человече, крупица песка под твоими ногами умнее тебя.

— Я живу дольше тебя!

— Камни живут дольше тебя.

— Я мыслю!

— Если бы ты знал, о чём думают рыбы в тёмных глубинах...

— Рыбы не думают!

— Откуда ты знаешь?

Фергус задумался.

«Я знаю множество языков, но с рыбами говорить не умею. Значит ли это, что я не хозяин природе? Не правда!»

— Я могу сделать так, что жизнь на земле прекратится: вырубить лес, повернуть реки вспять, могу… уничтожить планету! — крикнул он в гневе, не замечая, как песок затягивает его всё глубже. — Я могу...

— Ты можешь многое, — перебил его коршун, — но не всё. Время разрушит твой дом, солнце высушит кости, а ветер развеет твой прах. Лес вырастет заново, реки вернутся в русла, жизнь восстановится. И всё это, без тебя, человек.

— Да я…!

— Ты болван! Предаваясь гордыне, ты даже не понял, что тонешь в песке и теперь ты умрёшь, — сказав это, коршун оставил его.

Только тут Фергус заметил, что безнадёжно увяз. Выкинув руки вперёд, он попытался выбраться из песчаной ловушки. Тщетно. Цепкие лапы смерти надёжно держали его. От страха он стал задыхаться.

«Я не хочу умирать!»

— Помоги мне! — крикну он птице.

— Где же твоё всемогущество, человек?! — послышалось с высоты.

— Я… я был не прав!

— Я это знаю! Прощай!

«Это конец. Если и женщина мне не поможет…»

— Эй, ты, женщина! Помоги мне!

Никакого ответа.

— Миледи!

Женщина перестала плакать и взглянула на мага. Чайки тоже умолкли. В наступившей, вдруг, тишине Фергус услышал, как колотится о рёбра его испуганное сердце.

— Миледи, — он говорил умоляюще, презирая себя за слабость и вынужденное унижение, — я смиренно прошу вас о помощи. Вон лежит палка. Возьмите её и помогите мне выбраться из песка. Коршун улетел, но я уверен, это просто уловка. Он вернётся. Я знаю. Хищник всегда возвращается к жертве. Если вы мне поможете, я убью эту чёртову птицу, и мы похороним вашего сына.

Прижимая младенца к груди, женщина поднялась с колен и, подойдя к увязшему магу, присела возле него. Свободной рукой она убрала с его лба прилипшую чёлку и улыбнулась. Где он мог её видеть? Эти глаза... нет, этот всепроникающий взгляд, немного тревожный, но понимающий и сочувствующий.

— Мы знакомы?

— Наш мальчик жив, — не замечая вопроса, спокойно сказала женщина. — Он просто не может проснуться. Я вытяну тебя из песка, а ты разбудишь его.

Фергус дёрнулся и проснулся. Волна холодного ужаса накрыла его с головой.

«Наш мальчик жив, — кровь звенела в висках. — Мальчик жив…»

Видение сна было слишком отчётливым: обнажённая мать, ребёнок и он, увязший в песке.

«Это сон. Просто сон. Один из кошмаров, тревожащих смертных. Боль потери, надежда на чудо – всё это вместе породило чудовищ. Проклятая совесть образом мёртвых мстит мне за прошлое».

— Как я устал…, — прошептал он в пространство.

Тихий голос за дверью оглушил его призрачной явью:

— Час волка, хозяин, время безумия и кошмаров. Позвольте войти верному Тому и прогнать ваш кошмар.

Фергус Фарлей выдохнул боль.

— Входи, — бросил он хрипло.

 

***

 

Старый слуга не спал; лёжа под дверью, он слушал дыхание Фергуса. Хозяин спал нервно.

Том был хорошей собакой (он это знал) и долгом своим почитал быть верным магу до гроба. Так же он знал, что святая обязанность каждого пса прислуживать в надобностях, беречь от тоски, сторожить, быть полезным и нужным хозяину.

Иногда, лёжа под дверью, Том задрёмывал; пребывая на грани миров он видел себя другого: с бородой и в пенсне, в стареньком синем костюме и синем портфеле под мышкой – и ему делалось жутко.

Этот другой не нравился Тому-собаке; вечно голодный синий субъект был слишком свободен от веры в доброго господина. Его взгляды были опасны, мысли безумны. «Самое большое рабство, — говаривал он, — не обладая свободой, считать себя свободным».[7] Он утверждал, что все перед Богом равны, что человек – не субъект; как высшая форма жизни, он имеет свободную волю, и как Бог не может считаться созданием, так рождённый в неволи – лишь подобие личности. И самое страшное – он отрицал божественность Зверя.

— Синий дурак.

Остатки зубов Тома-собаки сжались до боли. Приди этот тип сюда, он вцепился бы в глотку безумцу, рвал и калечил, и слушая хрип умирающей твари плакал от счастья; но синий философ обитал на границе реальности и был недоступен Тому-собаке. Только в дрёме бывший писатель являлся ему, речами своими смущая поверженный разум. Слушать опасные речи было мукой для Тома-собаки; он просыпался и гнал от себя поганую сволочь, тихо рыча и скалясь на гостя.

В час, когда умирают и рождаются люди, а ночь становится местом сражений, до чуткого уха слуги донёсся сладостный звук: тихий стон попавшего в лапы кошмара Фергуса; боль мага сочилась из-под двери, капля за каплей полня чашу надежды. Пей, старый пёс! Хозяин проснулся!

Рот старика растянулся в блаженной улыбке. Хозяин страдает. Верный Том нужен ему.

Кряхтя и морщась от боли в ногах, он встал на карачки, опустил голову к полу и выдохнул в узкую щель под тяжёлой дубовой дверью:

— Час волка, хозяин…

 

***

 

— Хозяину снова снились кошмары.

Старый слуга не спрашивал. Как собака, он чувствовал страх, исходивший от мага. Он вдыхал его с трепетом гончей, почуявшей кровь в морозном предутрии леса, и страх будоражил его; как послед ощенившейся суки, зловонный и скользкий, страх расползался по шёлку, сливаясь с гармонией пурпура лоснящихся простынь.

Фергус молчал. На губах его, сухих и горячих как ветер, что только что омывал его голое тело, ещё чудился смрад океана – тошнотворно-солёный как кровь на ощеренной пасти гиены. Берег, где он умирал, ещё виделся, и луна в открытом окне его спальни смотрела на красного мага подобно Тельцу – равнодушно и страшно.

— Ночь сегодня холодная, — прошамкал слуга, направляясь к камину. — Хозяин велел отключить отопление, но ещё не весна. Нужен огонь. Огонь согреет хозяина.

«Ты прав мой несчастный друг. Возможно только огонь прогонит безумие ночи», — думал Фергус, наблюдая как Том в чёрном зеве камина убирает руками золу.

Холод спальни в убранстве морёного дуба медленно уводил его с пляжа.

«Это просто кошмар; нет ни женщины, ни младенца, ни коршуна. Есть только я и этот безумный старик».

В камине завыло; труба как заядлый курильщик тянула смолистый мираж не пуская дым в комнату. Затрещали дрова; жаркое пламя пожирало их, жадно шипя и пуская довольные искры. Тьма отступила. Том, как ребёнок, захлопал в ладоши разбрызгав по комнате облако серого пепла.

— Огонь. Апчхер! Хозяину будет тепло. Кха-кха, — сказал он, чихая и кашляя в руку.

Яркий свет от огня, споря с холодной луной, осветил пространство покоев слишком дорогих для спокойного сна. Маг не любил надменную спальню, впрочем, как и весь дом, давно поражённый болезнью «нехужечемудругих». Послевоенный грабёж, устроенный магами ради всеобщего блага, превратил дом в музей. Музей одного человека. Веласкес из Прадо, Ван Гог, античные статуи Лувра, китайский фарфор, иконы древней Руси – дом был набит под завязку единственным, что имело для Фергуса ценность – искусством.

«Пурпур и власть – близнецы-браться. Мы говорим – власть, подразумеваем – пурпур. Мы говорим – пурпур, подразумеваем – кровь миллионов…»[8] — Фергус фыркнул, вспомнив речовку элитного клуба «Золотая сова».

— Хозяин согрелся, — прервал размышления старик.

Том не спрашивал. Форма мысли в виде вопроса не тревожила разум блаженного; собаки не спрашивают, собаки живут ради счастья хозяина, не нуждаясь в ответах.

Иногда, маг завидовал Тому.

— Снова спал как собака под дверью?

— Том живёт чтобы служить благородному красному магу, — с поклоном ответил слуга. — Он счастлив быть Томом-собакой.

В старой сорочке Фергуса и радужном флаге на чреслах, плешивый, босой Том-собака согбенно стоял между светом и холодом скалясь улыбкой безумца.

— Том, ты позоришь меня. Всякий слуга – визитная карточка его господина. Подумай, что скажут гости, увидев тебя в этих тряпках. Где тот костюм, что я давеча тебе подарил?

— Тому-собаке не нужно костюма. Костюм ему жмёт, вот здесь и вот здесь, — старик прикоснулся костлявой рукою к паху и к шее.

— Старый шутник. Зачем ты тогда обмотал чресла флагом? Ну и ходил бы голым по дому, раз костюм тебе «жмёт».

— Сквозит.

Маг рассмеялся.

— Сквозит ему. Спал бы как нормальные люди в кровати… Ведь ты не собака, Том. Ты – человек.

— Том был человеком, очень давно. Тот, прежний синий субъект был безумцем. Я рад, что он умер.

— Том, ты меня расстраиваешь.

— Тому нравится быть собакой. Люди любят собак. Тот другой думает, что быть человеком – это высшая ценность. Он ошибается. Люди плохие, собаки – хорошие.

Фергус вздохнул.

— Чёрт с тобой. Если тебе так легче, оставайся собакой.

Том стал пятится к выходу согнувшись в поклоне.

— Хозяин поспит пару часиков. Верный Том будет ждать его пробуждения под дверью на сквозняке.

«Ах ты хитрец».

— Давишь на чувства? Да?

Том не ответил.

— Ладно. Возьми эту шкуру, — он указал на белую шкуру медведя перед кроватью. — Можешь устроиться возле камина. Я не смогу заснуть, зная, что ты, как собака, — Фергус фыркнул, оскалив красивые зубы, — спишь «под дверью на сквозняке». И осторожней с моим Донателло, когда будешь брать шкуру. Я слишком дорого за него заплатил.

Сухие глазницы Тома-собаки мгновенно наполнились влагой, он улыбнулся и радостный всхлип (нечто среднее между воем и смехом) вышел из горла слуги.

«Не хватает только хвоста».

Фергус вздохнул и строго сказал:

— И пожалуйста, Том, всё же, надень эти чёртовы брюки.



Продолжение следует...



Сноски:

1. Сын хаоса – Древнеегипетский бог солнца Ра.

2. Речь идёт о древнеегипетском боге Нуне, первозданном океане и отце Ра.

3. Эпитет Ра (источник неизвестен).

4. Инпу или Анубис – древнеегипетский бог погребальных ритуалов и мумификации, в своей животной форме, изображался в виде шакала, волка, лисицы или гиены.

5. «Но когда сердце его надмилось и дух его ожесточился до дерзости…» (Библия, Дан. 5:20)

6. Бык преисподней – одно из названий Осириса.

7. Самое большое рабство – не обладая свободой, считать себя свободным. (Иоганн Гёте)

8. Изменённый автором отрывок из стихотворения В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин».