Седьмая любовь Капитолины 3

Отметить полученный гонорар Капа наметила в модном ресторане, где у нее была дисконтная карта. Пригласила свою заклятую подругу Светку с глазами вареной креветки и немецкого дипломата Отто, который достал ей импортный смеситель. Этот смеситель инициировал красивый эротический эпизод с сантехником Севой. Эпизод короткий, к сожалению... А, может быть, к счастью, так как никто не успел разочароваться.
Они втроем сидели за столом, пили шампанское «Моет & Шандон», закусывали икрой и любимым Капиным вонючим козьим сыром. Гости говорили комплименты роману, который никто из них не читал и не собирался, но всё равно все были довольны. Говорили комплименты и Капе. Капа мило улыбалась, выслушивая приятное.
После второй бутылки «Брюта» Светка, подавив отрыжку, вдруг заявила, что Капе надо пересмотреть свои взгляды на героя-любовника.
– Герой-любовник должен быть культурным героем-рыцарем! – глядя на дипломата сквозь бокал с игривыми пузырьками, сказала она.
– А такие вообще бывают? – усмехнулась Капа и тоже посмотрела на дипломата Отто.
– В Европе, должно быть, есть, – подумав, сказал дипломат и доказательно добавил: – Ведь остался же кто-то из настоящих тевтонов!
– Из тех, которым на Чудском озере Александр Невский навалял? – засмеялась Капа.
– Нет, из более поздних! – корректно, как умеют сказать только дипломаты, ответил Отто. – Из таких, как мой коллега, дипломат, бывший посол Германии в СССР Фридрих-Вернер фон дер Шуленбург!
– Граф Шуленбург! – воскликнула Светка, вспомнив портрет посла в журнале «Взгляд», где он был похож на режиссера Говорухина. – Был такой! И тому веревку намылили! Кстати, ваши! – добавила она, посмотрев на немца Отто с некоторым удивлением, осознав, что обращается прямо по адресу. – Так что таких уже давно в природе не осталось!
Дипломат Отто сдержанно пожал плечами, налил дамам шампанское и подумал: «А посла графа Мирбаха ваши грохнули!» Подумал, но вслух не произнес – дипломат все-таки. Дамы выпили, и Капа, зацепив вилочкой кусочек вонючего сыра, сказала:
– Сыщу!
– Где, на Чудском озере? Вдруг они там до сих пор плавают? – разрешил себе вольно пошутить дипломат, но не улыбнулся.
– Здесь изыщем! – в Капе взыграл патриотизм, и она с вызовом посмотрела на Отто. Тот взглянул на нее, нетрезвую и воинственную, деликатно кивнул и посмотрел на часы: «Мне пора!»

– Тевтон тоже мне, мать его! Оставил женщин в ресторане! А насчет заплатить даже не запаривался! – возмущалась Светка после его ухода. – Давай, Кузьминишна, сыскивай героев среди своих, раз обещала!
– Есть один… – интригующе сказала Капа, извлекая iPhone из сумки PRADA. Светка как знаток современных fashion-тенденций завистливым взглядом оценила ее непоказную роскошь.

Когда подруги подъехали к дому Капы, их уже ждали. На пестрой вибролитовой плитке «английский булыжник» стоял и курил коренастый мужчина с усами и в куртке.
– Ого! На Бронсона похож! – привычно завистливо шепнула Светка, оценив его мужскую непоказную роскошь. – Кто он?
– Герой моего нового романа.
– А кто он там у тебя?
– Ты же читала, – иронично посмотрела на нее Капа и, оставив подругу, пошла к мужчине. Подошла, взглянула с вызовом: «Не забыл?» Он хмыкнул в усы и, последний раз затянувшись, щелчком отправил окурок на английский булыжник. Она взяла его под руку, и они отправились к парадной двери, которую уже по-военному четко распахивал перед ними швейцар Николай. Светка поспешила им вслед, по пути притушив подошвой туфли голубую струйку дыма.
«Око» приехало на трамвае, по-видимому предполагая, что удастся выпить много, ухрюкаться, после чего самому сесть за руль будет чревато. Впрочем, у него кажется и машины не было, но что-то в кармане позвякивало. Возможно, это была мелочь на трамвай, а может, ключи, разумеется, от квартиры. Про него тоже можно было сказать, что он из «заржавленного» журналистского прошлого. Журналиста никто не звал, но он всегда приходил сам, безошибочно летя на запах, и никогда не ошибался.
Познакомились. На «дизайнера» Бронсон в усмешке дернул усами и спросил про смеситель в ванной. Светка злорадно блеснула глазами, поняв, кто перед ними. Журналисту было всё равно. 
По многолетней советской привычке расположились на кухне и стали пить. «Началась роскошь общения». Что пили? Пили красное и говорили о высоком. Пили белое и говорили о низменном. Пили водку – говорили о своих обидах на несправедливое устройство мира.
Капе вдруг вспомнилась идиотка-редактриса из одного издательства, не признающая в ее романах уменьшительные суффиксы и назвавшая Капу за любовь к ним мещанкой!
– Я не понимаю, как можно не любить уменьшительные суффиксы, отрезать их и не понимать огромный инструмент! – кипятилась она. – Я вот никогда не скажу: «У меня есть семь черных кофт»! Хоть расстреляйте!
– А сколько скажешь? – закусывая водку креветкой, поинтересовался журналист.
– При чем здесь «сколько»? – возмутилась она. – Я скажу: «У меня есть семь черненьких кофточек!» Только так! За уменьшительно-ласкательными суффиксами стоят богатейшие смыслы!
– Вот как рюмки. Когда пустые, то – просто рюмки. А уж, если «хлопнуть», то – по рюмашке! – тут же поддержал ее журналист, наливая всем по полной. Хлопнули.
Бронсон опрокинул рюмашку и с мужской опытностью во взгляде взглянул на Капу: «Ласки ей не хватает! Вот и бесится с этими ласкательными суффиксами! Вон как ее колбасит! Сейчас исправим…» Капа, возбужденная своей филиппикой, не заметила его красноречивого взгляда. Но этот взгляд прищуренных глаз на помятом лице Бронсона подглядела Светка, лучшая заклятая подруга Капы.
– Капа в своих романах пересматривает образы героя-любовника! – тут же объявила она, охлаждая горячность его взгляда. – Они теперь должны быть культурными героями-рыцарями! А знакомый немецкий дипломат сказал, что такие водятся только в Европе.
– В Европе… – журналист глумливо хмыкнул. – Да там только мужички… с уменьшительными суффиксами! А мужик… он только здесь водится!
– Ты про себя, что ли? – обидно засмеялась раскрасневшаяся от выпитого Капа.
– А что, скажешь нет? – журналист картинно стукнул кулаком по пластиковому столу в стиле hi-tech и даже с фальшивым вызовом привстал с табуретки того же стиля. – А то разошлась здесь со своими уменьшительно-ласкательными…
– Я – за истину! – крикнула Капа, обводя глазами компанию в поисках союзников. Остановила взгляд на Бронсоне, и он красноречиво стрельнул глазами на дверь: «Выйдем?» Капа тут же встала: «Ну вы тут пейте…» и пошла из кухни. Бронсон, ухмыльнувшись,  провел согнутым пальцем по усам и неторопливо отправился за ней. Так выходят покурить. Но в коридоре он сразу развернул тяжелую Капу к себе.
– Почему я дизайнер? На хрена тебе это надо?
– Я – за истину! – растерянно, как мантру, повторила она.
– А на хрена тебе истина? – он притянул ее, и Капе уже не надо было отвечать на его вопрос. Да она и не смогла бы верно ответить на него. Потому что правильно ответить на этот вопрос смог бы, разве что, какой-нибудь там, Мартин Хайдеггер, один из крупнейших философов XX века, так как долго думал над ним и, не найдя ответа, придумал «учение о Бытии как об основополагающей и неопределимой, но всем причастной стихии мироздания».
Бронсон обмял большую Капину грудь… И вопрос повис в воздухе. Хайдеггеру тут было слабо. Вопрос отозвался тостом журналиста на кухне.
– Ну, за истину! Которая, как известно, «прекрасна и незыблема, но внушить ее, блин, нелегко!» – провозгласил он, подняв рюмку красного и чокаясь со Светкой.
– Капа это делает, как бухгалтер Берлага: «Не в интересах истины, а в интересах правды!» – выпив, ядовито сказала Светка, прислушиваясь к звукам поцелуев и короткому дыханию в коридоре, ожидая, что они сейчас переместятся в ванную (недаром он намекал), не отрываясь друг от друга и срывая друг с друга одежду… Уже и в отечественных фильмах так страсть показывают… Самой хотелось. Подругу, конечно, трудно перемещать. Светка опять прислушалась… Нет, не ушли. Что делают?
А Бронсон в это время целовал Капу, а она смотрела поверх его головы на стену прихожей в виниловых обоях с мелкими цветочками: «Как-то по-мещански. Надо поменять!» Когда он закончил целовать и оторвался от нее, она шепнула ему: – Пойдем! – нежно взяла за руку и потянула… Но не в ванную, а назад на кухню. Он не понял, но подчинился…
Когда они вернулись, Светка внимательно разглядела их лица и, не найдя ничего интересного, спросила в продолжение спора с журналистом («Фендрик какой-нибудь», – откликался тот на ее слова о «барине»).
– Капа, у тебя ведь родственник барином был?
– Да! Дед был барин! Мы – из графьев! – Капа, хоть и раскраснелась, но была спокойна, как будто выходила воды попить. – А эта идиотка-редактриса меня мещанкой назвала. Я не отношусь ни к мещанам, ни к буржуям, ни к гнилой интеллигенции, ни, тем более, к рабочему классу! Я – аристократка! – гордо обвела она взглядом присутствующих. Бронсон смотрел на нее чужим взглядом. «Не поверил, что ли?»
– Ваше благородие, а доказательства есть? – изгалялся журналист: знал, коварный, отличие «благородия» от «сиятельства».
– Сейчас фотографию покажу! – Капа помчалась из кухни. Бронсон тоже вышел, но пошел не за ней. В прихожей он надел куртку и ушел. Уже насовсем.
Воодушевленная Капа вернулась с фотографией своего именитого родственника в белой соломенной шляпе.
– Вот. Дед. Барин! Смотрите!
– Ой, как вы похоженьки! – посмотрев, сказала Светка, против воли используя уменьшительный суффикс, о котором раньше и не думала.
  И действительно, дед-барин и Капа как будто были скроены по одному лекалу.
– Это же этот, как его… – рассмотрев, удивился журналист.
– Да, он! – гордо подтвердила Капа.
– Значит, замуж выйдешь – фамилию оставишь! Фамилия-то правильная!
– А так все делают! Пасутся на поле, распаханном и унавоженном известными родственниками! Собирают плоды… – завистливо-осуждающе сказала Светка.
– Ага! Вот как потомки наших известных братьев-режиссеров! Только про их дедов с бабками дети, внуки и помнят… Фамилией, как знаменем, трясут! А ведь есть еще и родители матерей… Про них – молчок. Потому как ничего завидного из себя не представляют. Интересно, им обидно, или они приняли это как должное и примирились со своей незавидной участью?
– Разные возможности – это норма нашей сегодняшней жизни! – развела руками Капа: «Чего тут непонятного?», поискала глазами Бронсона, не нашла…
– А твой «дизайнер» урыл, пока ты за графской фоткой бегала! – злорадно сообщила Светка. – Может, ему неприятно слышать, что ты – аристократка. А он – санкюлот и пролетарий! И что ты их не любишь! Заладила про графьев!
– Так это ж ты начала! Зараза! – взвилась Капа, глядя в вареные глаза Светки.
– Я?!
Назревал скандал.
– Ну, дамы, вы разбирайтесь! Я пошел! – журналист кинул в рот последнюю креветку и, жуя, поспешил к выходу, бросив напоследок: – Сильно друг друга не бейте!
– Вали лесом! – крикнула ему вслед Светка и уже примирительно сказала Капе: – Мужики думают, что они очень нам нужны!
– Да щаз-з! – согласилась Капа, наливая по полной. Закусывать было нечем. Журналист всё сожрал. И они продолжили пить без закуски...

***

Утром следующего дня Капа и Светка сидели в скверике перед вокзалом в ожидании автобуса. Оставшись без отечественных героев-любовников, Капа собралась и поехала изыскивать чужих в Европе. Это зараза Светка ее, поддатую, уговорила!
Светка ее провожала, подрёмывая после вчерашней попойки на скамейке рядом. Капа вертела головой, разглядывая окружающих. Как писательнице ей нужны были образы и характеры.
На соседней скамейке сидела интеллигентная пожилая дама в шляпке с бантом из розового шифона. Перед скамейкой в пыли валялась надкушенная булка. Может, ее надкусила и не эта дама, но Капе было интересно представить себе, как она в этой шляпке с этим бантом сидит тут и кусает эту пыльную булку. Жирные зажравшиеся голуби шумно гоняли от нее тщедушных воробьев.
Капа достала пачку печенья, распечатала и растолкала подругу. 
– На печенюшку! Хочешь сырика?
– Не хочу я твоего сырика! – Светка взяла печенье, раскрошила его перед собой на асфальт и снова закрыла глаза. Воробьи, а потом и жадные голуби тут же слетелись на крошки, бросив невкусную булку.
Капа опасливо поджала ноги под скамейку. Ходили слухи, и она была в курсе их, что в Москве есть мужик, который специально голубей ловит и делает из них мутантов. Что-то такое им, как бы, колет… какие-то специальные медикаменты, отчего они совершенно сходят с ума, и у них растут зубы и появляются пальцы на концах крыльев. Как у археоптериксов. И мужик этот за страшные деньги продает их на Птичьем рынке.
– Эти голуби – с «Птичьего» или не с «Птичьего»? – опять подтолкнула она локтем Светку, прищуривая глаза и пытаясь разглядеть концы крыльев толстых голубей. – Мне кажется, что у них там есть пальчики!
– И зубы есть! – не открывая глаз, сказала Светка. – Золотые фиксы.
– И зубы! Точно – с «Птички»! – и Капа носком туфли, быстро отбросила остатки печенья подальше от себя, к скамье дамы. Голуби-мутанты, мелко стуча зубами, отталкивая пальцами воробьев и поднимая пыль, тут же шумно переместились за ними.
В жарком воздухе от скамьи дамы тянуло сладкими духами. Проплывая над клумбой, к их запаху примешивался запах кислого винного перегара. Капа поднялась со скамейки, подошла к клумбе.Там в нескошенной, выцветшей на солнце траве спал привокзальный пьяница. Она разглядела его, вытянувшегося по-собачьи во всю длину клумбы: «Герой-рыцарь! Пролетарий! Про любовника я уже молчу!» и пошла назад к скамейке.
Подали автобус. Пассажиры подхватились, спешно снялись с лавок и заторопились к медленно отползающей двери. Заторопилась и Капа. Сонная Светка спешила рядом.
У автобуса продавец с брезентовой торбой через плечо частил распевной скороговоркой про незаменимые предметы в дороге: «Болторез 2-ой номер, уникальный клей «военной» разработки, носки мужские, особо прочные, с двойной пяткой!» Расставляя сети, предлагал скидочки.
Услышав любимый суффикс, Капа почувствовала к нему расположение. Она была уже готова купить носки с двойной пяткой и даже болторез 2-ой номер – для Бронсона! Ведь с ним еще не все потеряно! Он вернется! А про графьев она скажет, что пошутила! Какие графья – дед служил по акцизному ведомству! И вообще... куда она едет? Зачем? Какие тевтоны? Нет там никаких тевтонов! Немцы тонконогие бегают! – вдруг засомневалась Капа, но уже взбодрившаяся Светка твердым взглядом вернула ее в сознание и, чмокнув в мягкую горячую щеку, решительно подтолкнула внутрь…
Прошипели закрывающиеся двери, и автобус мягко тронул с места, развернулся, расшугав дерущихся в пыли археоптериксов, медленно проехал мимо Светки с вареными глазами креветки, мимо интеллигентной дамы в шляпе с шифоновым бантом, мимо надкушенной булки, мимо одичавшего «пролетария», лежащего в похмельном забытьи в нескошенной траве на клумбе…
– Ну, чтоб найти тебе, зараза Кузьминишна, в Европе тевтона какого-нибудь! – прошептала Светка, сжала кулачки и потрясла ими вслед автобусу, который стремительно набирая скорость, мчался в Европу, и белая шторка в кабине водителя, заполошно полоскалась за окном, как флаг капитуляции.