Неспящие. Глава 5 Возвращение домой

Лодка-комяга грузно ткнулась в прибрежный песок да там и застыла. Сидя на дне посудины, слишком простой и грубой чтобы называться лодкой, в пропитанных кровью штанах, Алекс дрожал как никогда в своей жизни: от холода, боли, от страха. Мокрый, несчастный он смотрел, как похожие друг на друга объекты (им, наверное, от силы шестнадцать) вылезали на берег, как вытаскивали контейнер, бросая в него настороженные взгляды. Алексу ещё не доводилось видеть близнецов, и первая мысль, которая пришла ему в голову была: «Это клоны: Y и X». Затем он подумал, что у дикарей не может быть настолько продвинутых технологий, и успокоил себя предположением, что эти двое просто ошибка природы.

— С этим что делать?

Кирилл был зол на сестру: за укор, за сомненья, за правду. В тайных глубинах юного сердца он понимал – Алёнка права. Долг христианина – помочь нуждающемуся, даже врагу. Он придерживал лодку, пока девушка выбиралась и вытаскивала из лодки сундук.

— А ты как думаешь?

Алёнка вперилась в брата.

«Ты что и вправду не понимаешь, что своим недостойным поведением позоришь не только себя, но и меня, и всю нашу дружину?» — вопрошал её взор.

Братец смутился, но тут же решил, что без боя сестре не уступит.

— А вдруг он лазутчик? Вдруг его к нам специально подбросили; с волосами, раненого, чтоб мы его приняли, а в нужный момент, он, как поганая тать, нас зарежет или ещё что хуже, заберёт наши души?

«Это как наш язык, только наоборот», — думал Алекс, вслушиваясь в шипящие, акающие и цокающие звуки. Он чувствовал себя рыбой, только что выловленной и ожидающей своей участи.

— Когда добрый самарянин помогал незнакомцу, — мгновенно парировала сестра, — он не думал о том, что, возможно, спасает преступника.

— Так то, тогда, а это сейчас. Ты только посмотри на него. Он же чистый… урод.

— Так себе обвинение, — Алёнка поджала губы.

Ей незнакомец показался вполне себе симпатичным парнем. Влезая в дедовы сапоги, девушка думала о том, что чужак не выглядит злодеем. Испуганным дурнем? Да, – но никак не злодеем.

— Злодырь он или нет, не нам с тобою кумекать. Доставим его к Добрыне. Он воевода, пусть и решает, что делать с пришельцем.

Одевшись, девушка зашагала к лодке.

— Ты куда?

— Не оставлять же его одного. Он ранен и, уверена, голоден…

— Бери контейнер. Я сам ему помогу.

— Ты лишь испужаешь его сильнее. Лучше займись костром. Тебе ещё рубаху сушить, да и нашему гостю согреться не помешает.

Кирилл замёрз и устал; он был рад последовать совету сестры но, позволить Алёнке быть главной… Юноша сдвинул брови, постоял у контейнера, словно бы размышляя, соглашаться ему или нет; буркнув под нос: «С бабой спорить – что свинью стричь», — нехотя поднял «улов» и в развалку направился к лагерю, всем своим видом показывая, что хотя он и подчинился, но сделал это лишь спокойствия ради и последнее слово, как и положено, будет за ним.

Прежде Алёнка никогда не видел людей ОТТУДА. Всё, что она слышала о мире под властью Антихриста, это то, что людей там лишают души, бреют головы и клеймя меткой Зверя, и что несчастные после этого становятся нелюдями: жестокими, эгоистичными, лишёнными морали и веры в Бога зверьми. Юноша был с волосами и это радовало, если только…

«А что как Кириллка прав и это и впрямь лазутчик? — неприятная мысль остановила девушку в шаге от лодки. Спасённый не шевелился. — Уж не помер ли?» — страх за врага заставил Алёнку действовать.

— Эй, ты... живой там, али как?

Алекс развернулся на голос. «Ошибка природы» смотрела на него с любопытством и, пожалуй, даже с сочувствием.

«А она ничего», — фоном прошла мысль.

Алекс приподнялся, и голова его предательски закружилась. Варварка что-то сказала.

— Ya pomogu tebe, — прозвучало вполне дружелюбно.

Алекс не понял ни слова; всё, что он мог, это глупо смотреть и ждать от неё продолжения. Так и произошло. Как прежде, перейдя на язык жестов, девушка показала сначала на себя, потом на него, затем махнула рукой в сторону леса и для пущей понятности сделала движение пальцами, означающее: «Поднимай свой зад и следуй за мной».

Морщась от боли в ноге, Алекс поднялся и, не без помощи объекта, покинул плавучее средство.

— Обопрись на меня.

Не ожидая, что «спящий» поймёт, Алёнка взяла его руку и положила к себе на плечо. Парень был явно не против.

— Thank you most sincerely,[1] — сказал он как можно любезней.

Девушка улыбнулась. Смущаясь и рдея как юная роза она двинулась к лагерю, представляя себя самым добрым на свете самаритянином.

Во время купания в озере Алекс потерял башмак и сейчас, ступая по колкому камышу, хромал на обе ноги. Близость дикарки, всё пережитое им, начиная с утра, возбудило в нём странное чувство нереальности. Его очумевший от стресса рассудок просто отказывался принимать происходившее с ним и, если бы не боль, он согласился бы с мыслью, что оказался в кошмаре. Но ему было больно.

«Это не сон…»

Добравшись до места, Алекс без сил опустился возле костра стараниями Кирилла уже во всю пылавшего и громко потрескивающего.

— Whatever you want to do just let me warm up,[2] — пробормотал юноша, протягивая к огню замёрзшие руки.

Никто не препятствовал. Кирилл был занят рубахой, Алёнка… Из всей незадачливой троицы, ей одной повезло не намокнуть.

— Надо проверить, жив ли младенчик, — бросила она брату, направляясь к контейнеру. — Добрыня объяснял, что нужно куда-то нажать… Не помнишь, куда?

— Ты у нас мастерица, — по недовольному тону Кирилла, ей стало понятно, что он перед тем, как заняться костром, уже попытался вскрыть ящик.

Блаженствуя возле огня, Алекс видел беспомощность юной Х-сы, заставляющее хмуриться красивые брови. Ему и самому было интересно увидеть ублюдка, и Алекс, как раньше Алёнка, используя жесты, предложил свою помощь. К радости юноши, дикарка его поняла и с помощью согласилась.

Кирилл, хоть и замер готовый в любую минуту кинутся на врага, но препятствовать «спящему» так же не стал, разумно решив, что жизнь малыша дороже и что кто как не хозяин контейнера сможет открыть мудрёную вещь.

Крышка, со вздохом, открылась; внутри контейнера спал одетый в фиолетовый комбинезон и тёплую фиолетовую шапочку новорождённый младенец. Специальное мягкое углубление по форме тела и надёжная пластиковая защита сверху оберегали принесённого в жертву объекта от возможных увечий. Всё было сделано так, чтобы младенец не умер, или умер, но, не сразу, и точно не от полученных травм.

«Зачем сохранять жизнь тому, кто волей магов и так приговорён к смерти? — думал Алекс, глядя на отторгнутого обществом объекта. — Оставаться гуманными до конца? Типа, мы не варвары? Но разве жертвовать Зверю невинных (пусть и ублюдков) не есть самое наигнуснейшее варварство?»

Подошёл Кирилл.

— Мальчик, — произнёс он уверенно.

— Или девочка.

— Мальчик. Посмотри, как он брови хмурит. Настоящий мужик.

— Будто женщина хмуриться не умеет.

— А я говорю, парень!

Алекс с любопытством наблюдал как снова спорят между собой клоны. Y злился. В странной «звериной» одёжке на голое тело он был похож на ожившее чучело. Объект Х, поджав красивые губки, упрямо ему отвечала, но делала это так мило, что Алекс решил, что даже если она не права, он будет на её стороне.

«Хоть бы раз согласилась», — досадовал Кирилл, недовольно поглядывая на вечно спорящую с ним сестрицу.

Он вернулся к костру и, за неимением другого дела, ощупывал сохнущую на ветках рубаху. Возможно, Алёнка почувствовала его недовольство, потому как произнесённое ею дальше было сказано вполне примирительно:

— Не важно мальчик это или девочка. Важно как можно скорее доставить ребёнка к кормилице. Ветер крепчает. Если Лютое вздыбится, пиши пропало. Мы-то продержимся, а вот дитятко нет. Так что с обедом...

Кирилл был рад сменить тему.

— Если выйдем сейчас, успеем до непогоды.

— Нас слишком много. Комяга…

— Вытерпит нас с младенчиком.

— А этого куда?

— Куда, куда… Здесь оставим. До утра с ним ничего не случится, а завтра…

— Кирилл! — девушка поднялась от контейнера и взглянула на брата как прежде: враждебно и холодно. — А если снег пойдёт? Он же замёрзнет!

— Я ему тулуп оставлю.

— Да ты посмотри на него! Этот дурень и часу в лесу не продержится! Ты как хочешь, а я не смогу его бросить. Знать, что где-то по твоей вине гибнет человек… Да я с ума сойду! — от возмущения Алёнка аж ногой притопнула. — Сделаем так, ты отвезёшь ребёнка, а утром с ребятами за нами на ялике явитесь, а я за раненым пригляжу.

Кириллка насупился. Слова сестры звучали разумно. Вчетвером в утлой лодчонке по неспокойному озеру шансов доплыть до деревни было немного, но было одно «но»: он уже уступил ей сегодня, дважды.

— Я так не думаю..., — начал он хмуро.

— Ты же воин, Кирилл! Кому как не воину спасать невинные души?!

Специально ли Алёнка назвала брата воином, или случайно так вышло, но волшебное слово подействовало. Кирилл, хоть и нехотя, согласился.

— Ну хорошо. Буду грести без остановок. Три часа туда, два обратно, час на сборы. К вечеру будем здесь.

— Шубейку свою оставь.

Рот у Кирилла хоть и раскрылся, но противное слово оттуда не выпало. Сверкнув сердито глазами, юноша молча сбросил тулуп и сорвал с веток ещё влажную рубаху. Всё так же, молча, одевшись, Кирилл постоял, помялся, подумал и, скривившись от раздиравших его сомнений, рывком отстегнул от пояса мечик.

— На всякий с-с-случай, — от внутренней брани, он снова стал заикаться.

— О, Кирилл..., — только и смогла вымолвить удивлённая щедростью брата девушка.

— Обращайся с ним бережно, — буркнул Кирилл, сам не понимая почему он так поступил.

Продолжая наблюдать за странной во всех отношениях парой, Алекс правильно предположил, что спорят они из-за него. Он тешил себя надеждой, что Х-са на его стороне, ведь она ему помогла.

— В котомке хлеб и немного крупы. До вечера хватит.

Кирилл был взволнован. Слово ли «воин» на него так подействовало или скорая разлука с Алёнкой всколыхнула в нём чувства доселе дремавшие, только понял он вдруг, что роднее сестрицы да деда нет у него никого на всём белом свете. Дед и Алёнка – два родных человека, за которых он хоть в омут, хоть в пекло - да что там! - помрёт если надо!

Чувствуя настроение брата, девушка обняла его и негромко сказала:

— Ничего со мной не случится Кириллушка. Я буду молиться Пресвятой Богородице, чтобы ты поскорее добрался до дома, — и, отстраняясь от брата, добавила: — Зайди к Елене, скажи ей, чтобы мазь от раны прислала, да холщовых бинтов. Не забудь.

— Не забуду, а ты…, будь осторожна… с этим, — он зыркнул на юношу. — Не доверяю я спящим.

— Пошли уже. Лютое ждать не будет.

За каких-то пару часов озеро изменилось; как в зеркале в нём отражалось серое небо с пока ещё редкими облаками. Лютое лихорадило. Западный ветер нёс к берегу мелкие волны грозя к вечеру окрепнуть до шторма.

— Если бы не дитя..., — Алёнка вздохнула.

— Что я в дождь что ли не плавал? — буркнул Кирилл, ставя контейнер в лодку.

Алёнка, вдруг, всхлипнула и бросилась к брату с объятиями.

— Ты... береги себя и… не серчай на меня за упрямство.

— Ладно, чего уж там..., — отмахнулся Кирилл. — Жди нас к закату.

Долго смотрела Алёнка как брат справляется с волнами удаляясь всё дальше от берега. Кирилл был опытным рыбаком и не раз плавал в лодчонке один в непогоду. И всё же..., душа Алёнки болела о брате.

«Пресвятая Богородица моли Бога о нём».

Спящий лежал, где оставили – возле костра. От Алёнки не скрылся вздох облегчения, когда она, со словами: «Возьми, ночь будет холодной», — бросила ему шубу. Занявшись новым, ямочным костром (обычный, при ветре был опасен для леса), она не переставала молиться.

Алекс кобениться не стал, но поблагодарив дикарку, просто взял и надел пёсий тулуп. Y был ниже его, но шире в плечах, поэтому, не считая рукавов, на два пальца не доходивших до пястья, одёжка пришлась ему в пору. Вещь оказалась удобной, а главное, тёплой.

«Я теперь и пахнуть стану как варвар, — подумал он, наблюдая как варварка, где руками, где палкой пытается вырыть яму. — Видела бы меня Джун».

Мысль о Джун напомнила ему о предательстве друга и ему пришлось приложить все усилия, чтобы загнать страшные мысли как можно дальше и глубже от настоящего.

«Всему своё время».

Алекс стал думать о клонах и сделал не очень радостный для себя вывод, вернее, два: «Их ссора привела к тому, что объект Y, забрав ребёнка, бросил их умирать, или, что ещё хуже, уплыл за полицией и... я ей небезразличен, если она выбрала меня, а не его».

Утешение было так себе. Он боролся с отчаянием, заставляя себя думать о чём угодно, только не о том, каким он был идиотом.

«Поверил зверю, дурак. Так мне и надо. Права была Джун...»

Покончив с костром, Алёнка сбегала к озеру, вымыла руки, набрала воды и поставила на огонь кашу. Затем она снова исчезла и вернулась из леса с мокрой тряпицей и свёрнутой наподобие бинта полоской ткани, причём, рубаха её укоротила ещё на четверть локтя.

— Лечить тебя буду, — сказала она, присаживаясь возле раненого и указывая на его ногу.

Алекс согласно кивнул. Забота варварки («а ведь она должна меня ненавидеть») вызывала в нём уважение и редкое в их прагматичном мире чувство благодарности. Он даже вспомнил слово, употребляемое до Эры Зверя к таким, как она, объектам: «девушка».

В Доме Развития им рассказывали, что раньше люди делили себя на мужчин и женщин, что вело к разделению и разобщению масс. С приходом Зверя, разделять людей по половому признаку перестали. Не было больше ни девушек, ни парней, только: объекты (Y,X и их производные) до двадцати одного года и те же субъекты – после.

Глядя как она сосредоточенно колдует над его раной, как грамотно накладывает повязку, он подумал о том, что, знай она столько же, сколько он, из неё вышел бы прекрасный врач.

— До вечера стерпит, — поднимаясь, сказала Алёнка. — Вернёмся домой, Елена по-умному свяжет, а пока, живая водица убережёт рану от воспаления.

Меж тем, погода стремительно портилась. Ветер сменил направление и дул уже с севера, собирая над местом тяжёлые, низкие тучи. Стал накрапывать дождик. Алекс плотнее укутался в шубу и осторожно, так, чтобы не разбередить рану, подполз вплотную к бурлящему на огне котелку.

Старую повязку Алёнка сожгла и сразу же убежала мыть руки; вернувшись, девушка помешала кашу, достала котомку и вынула из неё завёрнутый в полотенце ржаник.

«Kasha sgotovilas budem trapeznichat», — не имеющие смысла слова, как и запах от чёрного хлеба, взволновали голодного Алекса. Больше, конечно, запах, чем голос.

Сызмальства им твердили, что еда – это роскошь, что перенаселение довело планету до истощения, и что единственный выход – это переход на пищу из насекомых и синтетическую бурду, безвкусную, но полезную для организма.

— Это тебе, — девушка протянула парню полкаравая. — Ты пока подожди его есть, я сейчас каши тебе положу.

Алекс взял хлеб и поднёс его к носу. От пряного запаха в животе предательски заурчало. Не в силах сдерживаться, юноша вонзил свои зубы в ароматную плоть и аж застонал от накативших на него вкусовых ощущений.

Раз или два, в бытность свою жёлтым программистом (мысленно, Алекс уже похоронил свою прежнюю жизнь), Дэвид угощал его «натуралкой», но разве кусочек пирожного и сраная печенюшка могли сравняться по вкусу с этим варварским хлебом?

— Oh, my beast, this is delicious.[3]

Девушка улыбнулась. И без переводчика было понятно: чужак хлеб оценил. Со словами: «Надо есть с кашей ешь», — она протянула юноше миску, радуясь его довольной гримасе.

Кушанье с шипящим названием «каша», оказалось приятней на вкус, чем на вид и Алекс очистил тарелку так быстро, как смог. Еда была сытной и очень живой. Все его знания о Мёртвых Землях начали сыпаться как карточный домик. Мир за стеной был...

«Настоящий», — так охарактеризовал Алекс свои ощущения.

Варвары, лишённые покровительства Зверя, судя по всему, прекрасно обходились без этого самого покровительства, как и никем не охраняемая природа, всю мощь которой Алекс имел возможность видеть своими глазами; и питались несчастные дикари исключительно натуральной и безумно вкусной едой.

«О чём ещё они врали нам?» — думал Алекс, соскребая с тарелки остатки пищи.

С тех пор, как он начал понимать, он знал: Зверь пришёл как Спаситель к угасающему после катастрофы человечеству. Отец народов, благодетель свободного мира, Зверь стал для выживших добрым, заботливым пастырем. Семьдесят лет назад построили стену, отделив Свободные Земли от всех, не принявших Зверя глупцов, оставленных выживать на уничтоженных землях.

— Thank you very much. It was very tasty, — он отдал пустую тарелку.

— Vot vernomsya domoy, tam tebya nakormyat… Bliny, kulebyaka, solonyye gruzdi v smetane…

Алекс согрелся, поел и, как следствие, расслабился.

«Я не спросил её имени...»

Он стоял на Великой стене и смотрел на руины Варравы. Чёрные столбы дыма до самого горизонта говорили о произошедшей с городом катастрофе. В ноздри ударил запах горелого мяса и чего-то ещё. «Там же Джун!» Он осмотрелся в поисках лестницы, ведь каким-то образом он залез на чёртову стену, но ни лестницы, ни подъёмника он не заметил, зато увидел того, кого меньше всего ожидал увидеть: огромного дракона, лениво парящего над Варравой. «Вот же чёрт!» Алекс, вдруг, понял, что дракон тоже заметил его. Взмахнув широкими крыльями, тварь стала медленно приближаться. «Это конец...» — последнее о чём успел он подумать, прежде чем голос девушки вошёл в его сон:

— Ty gorish!

Алекс почувствовал, как кто-то трясёт его за плечо. Пахло палёным. Над ним стояла Алёнка и что-то говорила, указывая на подгоревший рукав одолженной шубы.

— Совсем что ли сбрендил, — ругалась Алёнка, представляя реакцию брата, когда он вернётся и заметит «порчу» на почти новой дублёнке, — спать возле костра! Для этого шалаш есть!

— Sorry I didn’t set this fur coat on fire on purpose. Unfortunately, I don’t know your name...,[4] — пробормотал он смущённо.

Алекса знобило. Кажется, у него поднялась температура. Ему пришлось напрячься, чтобы заставить двигаться непослушное тело. С помощью девушки он добрался до места, улёгся на шкуры и мгновенно уснул, отдав себя на милость дикарки.

Быстро темнело. Алёнка, всё ещё сердитая на едва не сгоревшего дурня, прицепила к поясу мечик и отправилась в глубину леса за лапником для дополнительной защиты их временного укрытия от заметно усилившегося дождя.

Уже не добрый самаритянин, но дева-воительница шагала по лесу, всматриваясь в сумрак: не притаился ли враг за кустом? Врагов поблизости не оказалось и девушка, досадуя на то, что никто не видит её с мечом, принялась рубить ветки.

Вернувшись с колючей охапкой, Алёнка поновила шалаш и за неимением другой работы, присела к костру отдыхать. В надежде на скорое возвращение брата, девушка слушала лес и мысли, сами собой, потекли в ином направлении. Образ девы-воительницы померк; вместо него возник новый, из недавно прочитанной книжки: спасшийся после кораблекрушения моряк, волею судеб попавший на необитаемый остров. В сгущающейся тьме чувства её обострились и каждый шорох в лесу уже представлялся ей притаившимся дикарём. Она передвинула мечик так, чтобы было удобней выхватить его из ножен, если придётся.

Снежная буря налетела стремительно, как раненый бык, в предсмертной агонии пронзающий тело соперника. Зима бодалась с весной понимая, что время её прошло, не желая признать поражение. Большие мокрые хлопья, стёжка за стёжкой, соединяли два мира: мир живых и мир духов. Падая на останки костра, снег жалобно выл и холодные слёзы его упрямо гасили пламя. Стало понятно: в такую погоду никто за ними не явится.

Дым от шипящих поленьев застил глаза и Алёнка засыпала угли намокшим отвалом. Сразу стало темно и немножечко страшно. Промозглая навь, вместе с немногим теплом забирала с собой и уверенность в правильном выборе. Холод, сырость и бесконечно унылая ночь, лучше любого учителя, показали Алёнке кто она есть: не дева-воительница, не смелый Робинзон, а маленькая, беззащитная девочка, волею судеб оставшаяся одна в непрощающем ошибок лесу.

Сами собой, вдруг, вспомнились строчки из довоенной книги:

 

Первый день нового года –

Просто день, просто нового года.

За окном схлестнулись стихии

Хлеще хляма в день нового года.

Тьмою взращены хвори. Природа

Стонет, плачет и мучит дождями.

Мы успели, мы очень устали.

Ох как ждали Нового Света.

Мы дождались.

Бог с нами!

 

Библиотечная книга с многоговорящем названием «Голова на блюде» пока не вернулась к хранителю знаний Луке, строго следившему за каждой выданной редкостью, —из-за автора-женщины с руским[5] именем Ольга. Редкое доказательство того, что женщина тоже может быть человеком, использовалось Алёнкой в спорах с упрямым дедом, стихов не читавшим.

Мысли от книги плавно перетекли к дому. «Что подумает дед, узнав, что я здесь одна с чужаком? — думала девушка, ёжась от холода. — Наверное, как всегда, проворчит: «От нашего ребра не видать добра», — а затем, пообещает выпороть, когда вернусь».

От мыслей о порке, девушка вспыхнула: «Вот ещё! Я воин! Никто не имеет права меня пороть! Я ведь ближнему помогаю!»

Алёнка представила, как возвращается домой героем, как дед, утирая слёзы бежит обнимать любимую внучку, как Добрыня хлопает её по плечу, а Семён Семёнович Коваль вручает ей только что выкованный меч… Близкий хохот совы заставил девушку вздрогнуть. «Футы-нуты – лапти гнуты, размечталась девка о славе, — одёрнула себя Алёнка, приняв крик птицы за знак, и знак нехороший. — Прям как Кирилл. Правильно говорит отец Василий: «А враг ходит, да смеётся…» — девушка фыркнула. — Я ведь сегодня даже не помолилась как следует».

С этими мыслями, Алёнка принялась за вечернее правило. От молитвы, как это часто бывало, на душе сделалось покойно, вот только холод пронизывал до костей. Мысль, что вдвоём в шалаше будет намного теплее, вспыхнула и тотчас погасла: девичья чистота не позволила ей поддаться соблазну. Алёнка положила голову на колени и попыталась заснуть.

Мокрые хлопья снега падали ей за шиворот, забирая остатки тепла. Тело в ответ стало мелко дрожать.

До полуночи Алёнка крепилась, внушая себе, что воин должен стоически переносить трудности, но, затем, усталость и холод взяли своё. К счастью, на ум ей пришёлся сказ Коваля о древнем обычае: класть меч между не состоявшими в браке мужчиной и женщиной, волею непредвиденных обстоятельств, вынужденных спать в одной постели. Алёнка аж вскрикнула, до того мысль о востром мече оказалась доброй и кстати. Уже в шалаше, защитившись от спящего юноши мечиком, Алёнка перекрестилась и, зарёкшись встать первой, мгновенно уснула.

Алекс ничего не почувствовал. Он горел, он падал во тьму. Он кричал, но крик его был беззвучен. Под утро ему приснилась странная птица: с телом красной совы и головой Дэвида. Хищница громко ухала: «Угу! Угу! Убью! Погублю!» Алекс пытался бежать, но ноги его не слушали.

Проснулся он весь в поту и не сразу понял, что за голос снаружи толи зовёт его, толи пытается напугать, и, главное, кто это рядом лежит с ним, такой волнующе-тёплый?

— Есть кто живой?!

Зычный голос Добрыни вошёл в сон Алёнки стенобитным орудием. Холодом окатившая мысль: «Проспала! — скорее бодрящего умывания в Лютом, выгнала девушку в утро, да так быстро, будто от этого зависела её жизнь, даже больше, её девичья честь. — Ой, Боженьки, Боженьки, что люди подумают?»

Лес и шалаш, и всё пространство вокруг было белым от снега. Из зарослей вярбы слышались голоса; к ним, по колено в снегу, пробиралась помога.

Девушка притоптала место, будто всю ночь просидела снаружи; вспомнив о мечике, быстро нырнула в шалаш, схватила клинок и, не глядя на Алекса, вынырнула обратно, мысленно поблагодарив Бога за количество снега, затруднявшего путникам ход.

Лишь только мечик обрёл свои ножны, как показались спасатели. Впереди шёл Добрыня – могучий богатырь в красных шароварах, тканной рубахе из хлопка, кожаных доспехах и медвежьем плаще, делавшим его похожим на Медведко-богатыря, получеловека, полумедведя из сказки. Не ведая устали, не замечая набившегося в сапоги холодного «сала», он тараном прокладывал путь сквозь мокрый, тяжёлый снег и полёгшую мелочь. Из-за спины воеводы выглядывал встревоженный Кирилл; в старом зипуне, подпоясанный вервью, он был похож на мальчика пастуха, потерявшего стадо. Замыкал шествие Игорь: высокий, щербатый парень, прошлой осенью принятый в дружину помощником конюха; он нёс корзину с припасами. Выражение его лица выражало скорое осуждение. Алёнка сгорела бы от стыда, прочитай она его мысли, но, к счастью для девушки, мыслей читать она не умела.

— Я здесь! — крикнула она брату.

От звука родного голоса, Кириллка не выдержал и, нарушив порядок, спотыкаясь и падая в белую кидь, полез впереди Добрыни, спеша поскорее обнять дорогую сестрицу.

— Я так б-б-боялся, что ты здесь з-з-замёрзнешь..., — проговорил он, добравшись до девушки.

Близнецы обнялись. Слёзы брызнули из Алёнкиных глаз, будто не ночь, а вечность провели они друг без друга. Девушка вдруг поняла, как сильно, по-сестрински, любит она Кирилла. Утирая глаза, она отстранилась от брата, улыбаясь и хмурясь одновременно.

— Я в порядке. На вот, возьми, — сказала она, протягивая ему мечик. — Сберегла, как ты и просил.

— А… ну да…, — Кирилл был так счастлив от вида живой и здоровой сестры, что забрал свою драгоценность без радости, как топор или вилы.

Вскорости, подоспел и Добрыня. Искренне радуясь о спасённой душе, он вперился в девушку, не пострадала ли.

— Вижу, девонька, с тобой всё в порядке…

Внимательный взгляд воеводы возбудил в ней прежние страхи: «А что как он понял, что я спала в шалаше? Шубейка-то у меня, как только из дома. И если понял, что станет думать о мне?»

От пагубных мыслей Алёнка ответила так резко, словно бросала вызов Добрыни:

— Я – воин, Добрыня Никитич! И кто посмеет утверждать обратное, мне не товарищ!

— Воин..., — Добрыня поводил губами, словно пробовал слово на вкус. — Значит, получается я зря волновался...

— Конечно же зря! Кирилл как уехал, я накормила кого мы спасли..., а потом он отправился спать, а я.... Да что мне впервой что ли в карауле стоять?! Я же не гульня какая! Честь дружины – моя честь!

Добрыня если и удивился напору девицы, виду не подал.

— Вот и отлично, — произнёс он с улыбкой, словно услышал нечто приятное для себя. — А то твой брат такую панику развёл, мол, не пойдёте я сам один на комяге уйду. Еле сладили с парнем, — богатырь усмехнулся, а затем, будто извиняясь, добавил: — Мы бы к вам раньше приплыли, да Лютое осерчало. А тут ещё метель, будь она неладна. Видать, сам чёрт решил нам противиться. Всю ночь отец Василий молился о вашем спасении, и как только буря утихла, мы – в лодку и к вам.

Богатырь оглянулся на стоящего поодаль Игоря и со словами: «Тащи сюда», — указал на плетушку с припасами. Помимо мази в корзине оказались три хлеба, бурдюк с медовухой и завёрнутые в холстину полоски сушёного мяса.

— Ты займись раненым, — сказал он Алёнке, — а парни, покамест, место для трапезы притопчут. Жаль костра не развести. Замёрзла небось?

Девушка вспыхнула и с вызовом вперилась в воеводу.

— Там ваш раненый ждёт! — огрызнулась она, скрывая свой стыд под гневным девичьим взором.

Не дожидаясь ответа, она взяла мазь и полезла в шалаш.

— Конечно, конечно, — услышала она в спину. — Я ведь только спросил...

Юноша не спал. Выглядел он неплохо, лишь глаза его смотрели на неё как не следовало. Хмурясь и злясь на себя, девушка показала ему баночку с мазью и рукой указала на ногу. Не дожидаясь ответа, она отодвинула шкуру и занялась его раной. За ночь моча сделала своё дело: рана не кровоточила, а кожа вокруг пореза порозовела. Намазав ногу Елениной мазью, Алёнка туго забинтовала её, стараясь вести себя с парнем так, словно огненный меч навсегда отделил её прежнюю от себя настоящей. Все недавно хорошие мысли о парне куда-то исчезли. Перед ней лежал враг и только долг христианина мешал ей ему навредить.

Вдруг стало тёмно; это Добрыня, измаявшись любопытством, загородил вход. Увидев юношу, он довольно заулыбался.

— С волосами. Это хорошо. Как звать, величать? — не дождавшись ответа, богатырь покачал головой. — Не понимает. Это плохо.

Кусая свой ус, Добрыня смотрел то на юношу, то на Алёнку, о чём-то таком размышляя.

— А знаешь, что девонька, — сказал он задумчиво, — ты его и обучишь.

— Чему?

— Нашему языку.

Алёнке вдруг отчаянно захотелось на воздух подальше от «спящего» и от выдумки воеводы.

— Почему это я?! — голос её стал резким и злым.

— Ты его спасла, тебе и учить.

— А вот и не я! Это Кирилл его из воды вытащил! Я в лодке сидела.

— Значит, вдвоём будете учить.

— А вот и не буду! Ваш пленник, вы его и учите!

— Он не пленник. Он наш гость...

— А мне всё равно! Ваша очередь с ним нянькаться!

Алёнка ринулась к выходу разгневанной фурией; оттолкнув воеводу, она выбежала из шалаша и бежала бы до самого озера, не будь столько снега.

— Вот и договорились, — пробормотал богатырь, поднимаясь со снега. — А вы чего встали?! — прикрикнул он на парней. — Али взбесившейся бабы не видели? Стряхните снег с шалаша и аккуратно снимите лапник. Я заметил, наш гость без обужы.[6] Пусть пока по лежит. Посмотрим на парня при свете.

Так и сработали. Наконец, все смогли как следует рассмотреть чужака. Добрыня глядел с любопытством. Игорь – недобро; одетый в суконные порты и длинную до колен рубаху вниз волчьей накидки, он сжимал кулаки, представляя в грязном уме всё то нехорошее, что могло случиться ночью между «спящим» и «глупой гусыней».

Алёнка уже сожалела что, позабыв народную мудрость: «Гнев человеку сушит кости и рушит сердце», — позволила гонору взять верх над собой. Скромно стоя в сторонке, она укоряла себя за несдержанность: «Вот и получается, в своём-то глазу бревна не вижу, а в Кириллкином соломинки подбираю…»

Алекс смотрел на Добрыню без страха, шестым, утраченным чувством понимая, что здоровяк его не обидит. Дикарь был высоким и складным и поражал своей живостью и внутренним добродушием свойственным сильным от природы людям. В отличии от чистильщиков, тоже не маленьких, варвар был ещё и красив. Русые кудри обрамляли высокий лоб и спускались к широким плечам. Небесного цвета глаза, правильный нос, светлые брови и курчавая борода полнили образ мужа зрелого и добродетельного.

«Такой с вертолёта не сбросит, — думал Алекс, улыбаясь стоящему над ним великану. — Такой, если что, скажет, что думает, даст возможность ответить и только потом убьёт».

— Alex. My name is Alex, — представился юноша, протягивая руку богатырю.

— Гляди-кось, — обрадовался Добрыня, — наш гость умеет разговаривать. Он сказал Алекс. Это имя такое. Как наше Александр, только слегка обструганное, будто сил у них не хватает на цельное. А я Добрыня, — богатырь опустился на корточки, схватил протянутую ему руку и крепко пожал её. — Доб-ры-ня, — повторил воевода, искренне не замечая, что делает Алексу больно. — Добрыня! Понимаешь меня?

— До;быня, — повторил Алекс, глупо скалясь сквозь боль; при всей своей неуклюжести, здоровяк ему нравился.

— Да не Добыня, дубина ты стоеросовая, — великан рассмеялся, — а Добрыня. Р-р-р, Доб-р-р-ры-ня. Понял? Нет?

— Dob. Do you mind if I call you Dob?[7]

— Чё сказал…? Беда с этими спящими, — Добрыня махнул рукой и, обращаясь к Алёнке, с укором проговорил: — Вот почему учить его надо. Чтобы он понимал, и мы его понимали, а не потому, что мне вдруг приспичило свести тебя с ним. Ты у нас в отряде самая начитанная будешь, тебе и терпеть. Дай ему медовухи, хлеба и мяса, и… не сердись на меня. Я ведь как лучше хочу.

— Это вы простите меня, Добрыня Никитич. Не следовало мне срываться. Я… я просто…

— Устала. Я понимаю, — Добрыня вздохнул. — Придётся тебе потерпеть. Вот подкрепимся и домой поплывём, а пока накорми нашего Сашку. Вишь как зыркает на тебя...

И снова Алёнка зарделась, правда гнев свой сдержала. Наполнив питьём оловянную кружку, она поднесла её «Сашке».

Алекс сделал глоток и закашлялся от восторга. Крепкая медовуха показалась ему напитком не из этого мира. Остро-сладкое тепло разлилось по его внутренностям невероятным блаженством и мгновенно ударило в голову.

— Дай ему мяса скорее, — руководил процессом Добрыня, — а то с непривычки его поведёт. Эта медовуха и быка свалит.

Вкус и особенно запах странного яства Алексу не понравился и, раз откусив, он вернул его девушке. Алёнка приняла отказ с пониманием (козлятину она не любила, хотя при нужде не отказывалась) и взамен дала ему хлеба. Хлеб Алекс принял с охотой. Скормив ему веленное, Алёнка уселась подальше от гостя с хлебом и медовухой. «А мне ведь и в голову не пришло выпытать из него имя. Вот что значит слишком много о себе представлять, — хмурилась она в кружку. — Дева-воительница... Дадут дураку честь, так не знает где и сесть».

Хмурость Алёнки Кириллка взял на себя. Наспех дожёвывая козлятину, он подсел к сестре и стал неловко оправдываться:

— Мы бы раньше пришли, да, понимаешь, такая кутерьма началась...

— Всё нормально, я просто устала. Кстати, как там младенчик? — Алёнка повела разговор в нейтральные воды.

— Кто? А… младенчик. Нормально, — ответил Кирилл, обтирая руки о грубой шерсти армяк, подпоясанный лыком. — Ты оказалась права. Это девчонка.

При других обстоятельствах, девушка улыбнулась бы и, скорее всего, самодовольно заметила, мол, а я тебе что говорила, но сейчас, она лишь просто кивнула.

— Ну что, ребятишки, пора нам домой возвращаться, — пронёсся над ними голос Добрыни. — Я нашего гостя на руках до ялика понесу; босому по снегу хоть и полезно ходить, да не зачем. А вы тут приберитесь и марш за мной.

Алекс напрягся, когда здоровяк сгрёб его вместе со шкурами, играючи поднял и, ни разу не крякнув от напряжения, потопал в сторону озера.

«Если варвар решил меня утопить, зачем кормил и поил? — вопрошал себя юноша, не имея возможности ни только сбежать из объятий – пошевелиться. — Кто я для них, пленник или гость? Судя по тому, как со мной до сих пор обходились, есть надежда, что всё-таки гость».

Уложив парня в лодку, Добрыня снял плащ и, со словами: «Чтоб не замёрз», — накрыл им притихшего Сашку. Вскорости подошли остальные.

— Ну, с Богом! — сказал богатырь, толкая ялик с песка.

Игорь с Кириллом сели вёсла, Алёнка к рулю. Словно извиняясь за ночную оргию, ведря;ное утро встретило путников миром и полным безветрием. Умытый всюношней вьялицей воздух был чист и звенел от трелей зорянки. Горячее солнце ласкало людей, вызывая на лицах улыбки. Даже Игорь, сидевший напротив «зазнобы», немного повеселел. Он так старался понравиться девушке, что грёб рывками, не в такт, вынудив воеводу обозвать его дурнем.

Алекс, согретый медовым напитком, блаженствовал, и ни резкий звериный запах от шкуры, ни рана на ноге, не помешали ему наслаждаться своим положением толи почётного пленника, толи новоприобретённого друга из-за стены. Его душа успокоилась, и то, что сутки назад казалось ему победой, при свете нового дня, превратилось в ненужность. Сейчас он думал о том, что так возвращаются домой после долгого странствия.



Продолжение здесь:
http://proza.ru/2025/06/23/380

Сноски:

1. Искренне благодарю вас.

2. Делайте что хотите, только дайте мне возможность согреться.

3. О мой зверь, как это вкусно!

4. Простите я не специально поджёг эту шубу. К сожалению, я не знаю вашего имени...

5. Даль считал, что слово «руский» нужно писать с одной «с». Так как описываемый в романе мир «русов», в своём развитии, вернулся к прошлым традициям, то и слово «руский» здесь пишется с одной «с».

6. Обувь (диал. тоже что обувь)

7. Доб. Не возражаешь, если я буду называть тебя Доб?