Ксения Ивановна

I
Ксения Ивановна не всегда была старухой. В городке она появилась уже пожившей, но ещё бодрой женщиной — тонкой, гибкой, робкой. Соседям она своё знакомство не навязывала, зато в первые же дни деловушкой бегала по окрестностям, засовывая свой выдающийся нос в каждый двор в поисках бездомных котов. Определив места скопления усатых, она составила маршрут своего ежевечернего променада так, чтобы проходить их все, оставляя за собой мисочки с кормом. Поначалу коты не поняли такого обращения — их тут не жаловали особо, разве что не били. Поэтому, когда шухерные передавали, мол, несётся, — все тоже неслись врассыпную. Еду сначала пробовали те, кому и так подыхать, однако с каждым днём их шансы дождаться ещё одну весну росли, как росла и шерсть на проплешинах.

Прошла пара недель, и теперь шухерные орали дурниной при виде Ксении Ивановны, а из всех щелей и прогалин свои меховые щупальца тянуло кошачье месиво всех мастей. Вылезали даже малые котята, жмурились на солнышке своими закисшими глазюками, пищали и путались под ногами. Но то ли к чести котовьего племени, то ли от неслышимой людьми песни, которую исполняло большое сердце благодетельницы, — потасовок у кормушки никогда не случалось.

— Вроде ж и не старая она, а уже кошатница, — удивлялась на неё рыхлая продавщица из пивного ларька. Вместе с товаркой, которая в своём стеклянном загончике торговала трусами и сумками, они лениво курили под кудрявым клёном, откуда был виден облюбованный котами угол рынка. Шла неделя, вторая, и вот в одно утро обе, не сговариваясь, почему-то притащили свёртки с потрохами. Угощение тут же растащили, а ближе к вечеру, когда Ксения Ивановна раскладывала по мискам корм, на миг она остановилась, будто задумалась, встала, повернулась прямо на куривших тёток и кивнула им. Год спустя обе они повыскакивали замуж, а через два одна из них родила Ирку, а другая — Вальку.

Никто не понял, как и в какой момент, но дворовых котов шпынять перестали. Старухи несли им сосиски, дети — остатки своих бутербродов, женщины наливали молоко. Даже мужики, закусывая горькое пиво вяленой воблой, аккуратно сгребали кишки и остатки в газетку и несли комки с жирными пятнами туда, где ошивались хвосты. Коты похорошели. Из тощих и шуганых они стали толстыми и томными, лоснились на свету и украшали собой бордюры и заборы. Тем не менее хватку они не теряли и чужаков к своим кисельным берегам не подпускали. Поэтому, когда в одном дворе откуда ни возьмись появился рыжий быковатый кот с дурными глазами, погнали его со двора во двор всей местной братией. Кому-то даже удалось наподдать ему лапою, отчего он дёрнулся и покатился кубарем с пригорка прямо под ноги Ксении Ивановны. Поднял на неё взгляд и обомлел. Прижался к её ногам всем своим существом и зажмурился. А она руки к нему протянула, подняла, обняла и сказала тихо-тихо:

— Вот я тебя и нашла.

Приблудного кота отмыли, обкололи прививками, дали таблеток от глистов, назвали Петей. И с тех пор стал он царём всех местных котов, хотя на улицу из дома больше ни разу и не выходил.

II
Как вскоре стало понятно, кроме Пети у Ксении Ивановны никого не было. Никто к ней не приезжал, письма ей не приходили, а телефонный провод обрывался, не доходя до её квартиры. Наблюдения эти заметно приободрили местных бобылей и вдовцов. День и ночь в гаражах и за картами не умолкали разговоры и протяжное —   «какова…», но до дела не доходило — уж больно неопределенная для местных была баба. Ко всякому вежливая, улыбалась всем, даже крикливой Степановне и Кольке-забулдыге, говорила — как книжку читала.

Дядя Миша был не из робких — двадцать восемь лет службы военным лётчиком своё дело делали. Он смотрел и выжидал, примерялся. Для того чтобы посадить машину на движущееся судно, нужно сначала сделать несколько кругов над ним, понять, с какой силой кренят его волны. И вот, когда вся внутренняя математика сошлась, как-то вечером он просто перехватил выходящую на прогулку Ксению Ивановну и пошёл рядом. Она лишь глянула на него, улыбнулась сама себе и что-то там стала ему говорить. Так они и гуляли — сначала по её маршруту, потом свернули на пруд, вокруг которого совершал свой вечерний моцион дядя Миша. Как стемнело, подошли к дому.

— А то приходи на ужин. У меня котлеты, картошка, всё собственного приготовления.
— Спасибо большое, я не ужинаю.
— Что ж ты себя так наказываешь?
— Да просто не хочется.
— Ну ладно. Надеюсь, мы ещё увидимся.
— Увидимся, конечно. Соседи же.

На этом и разошлись. На следующий день дядя Миша в деревню поехал к своим. Набрал яблок в пакет, гортензии с материной клумбы, привёз это всё и с дороги сразу к Ксении Ивановне поднялся. Соседка её, Надежда Афанасьевна, потом передавала, мол, слышала слово в слово: «человек ты вежливый и достойный, за знакомство благодарна, но не рассматриваю его в романтическом или дружеско-плотном контексте».

— А чё это — контекст?
— Да это она его так отшила по-доброму.
— Ой, зря она это. Дядя Миша у нас не пьёт и алименты платит. Принц!

Но драмы не случилось. На следующий день Ксения Ивановна как ни в чём не бывало с дядей Мишей здоровалась, неделю спустя он ей помогал пробки подкрутить без интима (Надежда Афанасьевна подтвердила). Мужикам всем во дворе наказал он её бабой даже между собой не называть, обращаться уважительно по имени-отчеству и шары свои не подкатывать. А через месяц ей почтальонша письмо принесла: прямо в руки отдала, как во дворе встретила. Ксения Ивановна на письмо глянула, заострилась вся и в дом убежала. В ту ночь никому в районе покою не было. Такая поднялась погода, что собаки стонали, стены перешёптывались, где-то бились стёкла. Утром во дворе была суета: убирали обломанные ветки, пилили упавшее дерево, подсчитывали, у кого сколько тряпок с балкона унесло. Вышла и Ксения Ивановна помогать. За ночь стала она совершенной старухой, но работала наравне с остальными, а после Надежда Афанасьевна её к себе чай позвала пить. Так они и сдружились.

III
Прошли годы. Внучка Надежды Афанасьевны Бо бежала через голый, натыканный палками пролесок, прижимая к сердцу — трепещущему замёрзшей кошкой — то самое письмо. Куда бежала — не помнила, ноги сами вели знакомыми тропинками, скрывающимися за ветками и папоротниками. Показавшаяся впереди кирпичная кладка зыркнула сырыми глазницами так, что Бо резко остановилась. Шумно вдохнула-выдохнула раз, чуть тише вдохнула-выдохнула два и уже совсем бесшумно вдохнула-выдохнула три. Осторожно ступая новенькими кедами по строительной пыли между аккуратными башенками камней и веток, она двинулась к тому месту, где кричала от ужаса забвения пасть входа. У проёма остановилась, поклонилась, левую ногу согнула в колене и пяткой ткнула сама себя в зад. От этого движения, не удержав равновесие, провалилась внутрь, где пахло холодным мхом, скрипело битым стеклом и слышно было, как стонут голодные духи.
Пробираясь по коридору мимо пустующих заброшенных помещений, что были когда-то комнатами общежития, боковым зрением Бо видела, как тянутся к её теплу те, кто в них обитали.

— Здравствуйте-здравствуйте. Сейчас-сейчас, — чуть кивала она в такт словам и продолжала идти прямо.

Добралась до конца коридора, чуть налегла на кусок влажного шифера и юркнула в тёмное, безоконное, но тёплое и сухое. Бо нащупала в кармашке стыренную у матери зажигалку и, чиркнув пару раз вхолостую, высекла долгожданное пламя. Уже через минуту повсюду танцевали на восковых свечах в бутылках огоньки, а Бо по-хозяйски шуршала в углу, проверяя содержимое склянок. Этикетка на нужной банке гласила: «Натуральный сок виноградный марочный. Баян-Ширей». Она открутила крышку и понюхала: в банке была вонючая водка. Часть жидкости перекочевала в баночку поменьше, чтобы удобнее было нести в руках. Прихватив с полки кривого серванта пачку сушек, Бо направилась обратно в коридор.

Пока девочка наливала водку в опустевшие блюдца, раскладывала сушки на подоконниках, собирала разбросанные ветром и крысами стекляшки в башенки, воздух в комнате за шифером чуть нагрелся и пропах воском. Стало мягко и уютно. Бо протиснулась в щель с пустой банкой в руках, огляделась, принюхалась. Всё было на своих местах: круглый стол посреди комнаты под красным бархатом с золочёной бахромой, три стула вокруг, сервант слева и трюмо справа, пирамидки из книг, монет, посуды и всякой другой всячины — нетронутые на своих местах. Наконец глаз зацепился, и Бо поняла, что было не в порядке. У задней стены с хозяйством громоздилась неоконченная работа: синее пластиковое ведро, чистые бутылки без этикеток, выстроенные по высоте слева, и куча неразобранных справа. Девочка издала гортанный дребезжащий звук от недовольства и двинулась вглубь комнаты, на ходу закатывая рукава.

IV
Из темноты коридора послышалось тяжёлое и шаркающее движение. Что-то припадало на одну ногу, дышало шумно и шмыгало. Шаркнул шифер, и огоньки опасливо притухли. В комнате стало чуть темнее и запахло скорбью. Бо лишь слегка повернула голову, будто прислушиваясь.

«Ну что же вы там не закрываете, Николаюшка Ардалионович. И переодевайтесь, пожалуйста, за дверями, договаривались же».

У прохода затеяли возню, Колька-забулдыга рухнул на каменный пол под натужное кряхтение, кусок шифера встал на место. Всё снова посветлело, и Николай Ардалионович прошествовал в комнату, волоча за собой позвякивающие мешки. Он едва взглянул на конверт посредине стола:

«А письмо кому?»
«То самое. Книги перебирали сегодня. Выпало».

Дело в комнате пошло в четыре руки. Бо плескала руками в ведре, тихонько позвякивая стеклом, Николай Ардалионович шуршал по шкафам и ящикам. Неровно лежащие предметы перемещались по размеру и цветам, на стол выкладывались пучки трав и мешочки. Весело заполыхала горелка под шипение газового баллона. Уютно забулькала вода в кастрюльке. Бутылки — блестящие, чистенькие, гладенькие — выстроились рядком вдоль стены, ведро исчезло где-то в недрах. Мешки и пакеты вытряхнули, сложили и рассортировали. На столе объявились: фарфоровый чайник с розами, три чашки — синяя с надписью BOSS, изящная из одного набора с чайником, жёлтая большая в форме мяча. Ещё блюдца с конфетами, сушками и ягодами. Расселись.

«Помянем».

Девочка и старик хебнули горяченького. Она болтала ногами, не доставая пыльными кедами до пола, он щурился на пламя свечи едва видящими глазами. Незримый третий — для кого поставили ещё одну чашку — всё не шёл. Письмо красноречиво белело на фоне красного бархата.

«Позвать, может? А то нехорошо как-то…»

В этот момент что-то изменилось. Духи за шифером взвились, почуяв, как кто-то иной, с ними одной окраски и формы, проник в здание и уверенно направился к комнате со свечами. Этого кого-то не остановила даже соль, покрывавшая порог.

«Пришла».

Одна из свечей затрещала и защёлкала. Лёгкое дыхание нежно коснулось лба Бо, щеки Николая Ардалионовича, пронеслось мимо третьей чашки и звякнуло упавшей с блюдца ложкой. Девочка глянула на старика, тот кивнул и вытянул руку, сжатую в кулак. Скинулись на камень-ножницы-бумагу, и Бо выпало открывать. Стук трепетавшего сердца отдавался в ушах, потели и холодели руки. Ксения Ивановна доверяла ей и тому, кого в районе знали как Кольку-забулдыгу, свою главную тайну.

V
Духи задышали дрожью в коридоре. В жёлтую кружку со сладким чаем упала солёная слезинка. Старик двигал по столу обломки сушек. Где-то капала вода, щёлкала стрелка часов, что-то скреблось.

«Я пойду уже».

Бо выбралась из-за стола, как-то резко вытянулась и повзрослела. Письмо осталось лежать.

«Не заберёшь?»
«Оставьте тут. Я потом ещё почитаю».

Можно было подумать, что Бо обиделась, но она никогда не смотрела в глаза и в обычное время. Николай Ардалионович продолжал ровнять сушки в попытке выложить прямую линию из скруглённых кусочков. Бо отодвинула шифер и скрылась в проёме. Под звук её удаляющихся шагов старик откинулся на спинку стула и придавил глазницы тыльной стороной запястий. Незримый грустно и тактично удалился, оставив за собой лишь ощущение двух разбитых сердец.

***

Бо шагала по плитам, по пыли, по прогалине. Когда здание осталось позади, она побежала. Ветки хлестали по мокрым щекам и сами становились влажными. Оказавшись на дороге и уже не помня себя, Бо рванула в сторону едва виднеющихся панелек.
«Должна, должна успеть».

Небо неумолимо темнело. Время наступало на пятки, дышало в спину и щекотало нервы. Не успеешь. Не успеешь. Бо боялась больше и больше с каждым шагом. Страх заполнял всю, вытесняя воспоминания об этом странном дне, который она клялась себе не забыть никогда. День, когда мать разрешила помочь перебирать книги в квартире Ксении Ивановны. День, когда из одной из них выпало письмо. День, когда немыми знаками и перемигиваниями была назначена встреча в штабе. День, когда мать ушла куда-то зачем-то и удалось выскользнуть из дома вечером. День, когда она — бесподобная Ксения Ивановна — снова пришла в этот мир, чтобы дать своё позволение на прочтение единственного полученного за всю её жизнь письма. День, когда это разбило сердце Бо, но она уже толком не помнила почему: дом приближался, тьма сгущалась, сердце сжималось. Она совершенно точно опоздала — письмо было длинным и путаным. Что в нём было? Да уже, может, и не важно совсем. В окнах горел свет. Мать уже вернулась и обнаружила, что дочери в квартире нет. Внутри себя Бо начала падать в трещину, где вечный ад и мерзлота.

Каждая ступенька подталкивала комок к горлу. Бо тошнило, но останавливаться было нельзя — каждая минута была на счету. Опоздала на пять — покричит, опоздала на десять — запрет в комнате. Пятнадцать — даст подзатыльник. Двадцать — не выпустит из дома ещё неделю. Двадцать пять — так сильно она ещё не задерживалась. Плюс отягчающее: выход без спроса. Болезненная математика. Кровавые расчёты. Спросит — где была? А где я была? Этого Бо уже и сама не помнила. Где-то гуляла, смотрела на птиц, потом пошёл дождь. Жалкое оправдание.

Дверь скрипнула. Бо перестала дышать. В тёплом свете проёма выросла тёмная тленная тень.

— Ты где шарахалась?
— Мамочка, я…

Железный, горячий шлёпок по щеке. Что-то про грязные кеды. Шнурки путаются, снять невозможно. А она стоит и молчит сверху. Лучше бы кричала. Бо на коленях, один кед на ноге, другой валяется рядом; грязными от земли и крови руками хватается за мать и плачет: прости, прости… Бо уже не помнит этот день совсем, не помнит она и вчерашний, и дальше. А ведь было в нём что-то важное, что-то глобальное и кардинальное, о чём стоило бы подумать и порассуждать. Но уже не теперь. Теперь лишь бы простила.

VI
Старик звенел чашками в синем ведре. Расставил сушиться так, чтобы стояли симметрично остальной посуде, пошёл выливать воду. Вернулся, обошёл комнату по кругу. Поправил то тут, то там: неровные складки красной бархатной скатерти, стулья — чтобы расстояние до стола было одинаковым, посыпавшиеся башенки монет от того, что Бо задела сервант, когда убегала, — собрал снова ровными столбиками. Взгляд упал на чёрно-белую фотографию Ксении Ивановны на крышке, вокруг которой горели огарки и блестели стёклышки. Что-то из себя выдохнул, покачал головой, послюнявил пальцы и все погасил. Огляделся ещё раз — всё устроило. Не на своём месте стояла только банка из-под виноградного сока. Подошёл, взял двумя руками, выдохнул и начал пить медленными большими глотками, запрокинув голову. Из уголков глаз на щёки текли слёзы.

***
— Да всё ты гонишь!
— Подожди ты, смотри-смотри, вон он пополз!
— Иди ты! Реально!
— А я тебе про что. Сначала конченая выходит, а через время этот. Стопудово шпекаются, базарю! Раз шесть уже так было!
— А ты чо, сам бы конченой засадил? Ха-ха!
— Ты чо, мудило, после мразоты этой? Ни в жисть!
— Погнали, пацанам расскажем. Накроем их в другой раз на месте, видос запилим!
— Норм тема вообще! Шаришь! Го!

Двое кинули скейты на асфальт и пошуршали, смеясь и переругиваясь. Проезжая мимо Кольки-забулдыги, который никак не мог преодолеть насыпь и выползти на дорогу из пролеска, засвистели и стали плеваться. Было юно и весело, несмотря на то, что тучи сгущались, обещая грозу. Не успели они отъехать от того места, где местный алкаш снова не совладал со своими стопами, как послышался рокот, заставляющий сердце любого пацана биться чаще. Издалека неслась большая чёрная машина, похожая на гроб.

Оглянулись, уважительно завыли, освободили дорогу. Однако автомобиль и сам снизил скорость, а возле них почти остановился. Испытав своё первое смутное возбуждение, мальчики перестали дышать. За рулём сидела совершенно белая и гладкая женщина, грудь которой так туго была заправлена в майку, что вот-вот могла выскочить наружу.

— Что, котятки, катнём?
— А чо в смысле?

Она улыбнулась, откинула длинные светлые волосы с плеча и посмотрела в темнеющее небо.

— Сейчас ливанёт. До дома точно не успеете.
Двое совсем смутились, переглянулись, потупились. Женщина легко и вкусно засмеялась, откинув голову назад.

— Ой, ну ладно-ладно. Мамочки, наверное, предупреждали — к незнакомым тётенькам в машину не садиться. А давайте вот что, — она перегнулась к заднему сиденью, — вот вам трос, цепляйтесь сзади за крюк — и погнали. У меня братья вашего возраста всё время так веселятся. Не бойтесь, я не быстро поеду, а до дождя точно успеем. Будет куда как занятно.

Она кинула в них моток троса через окно. Один из них поймал на лету и загорелся изнутри.

— Ууу, вот это тема! — взъерошился второй. — Ща такой контент замутим!

Что-то далёкое изнутри слабо возражало. Слышно было, как из-за насыпи мычит Колька-забулдыга. Воздух стал тёплым и влажным.

— А, погнали!
— Погнали-погнали!

Женщина улыбнулась ещё раз и уселась поудобнее в роскошном кожаном кресле. Дети прицепили трос так, чтобы можно было держаться за два свободных конца, и протёрли камеры.

— Ну что, готовы? — крикнула она из открытого окна.

Двое заголосили. Машина тронулась, тросы натянулись — и всё вокруг понеслось и полетело, лёгкое, свободное, ветреное. Как будто выросли крылья, как будто завтрашнего дня нет, как бывает только когда тебе девять, рядом друг-дружище, который подтвердит, что роскошная взрослая тёлка смотрела тебе прямо в глаза. Надо будет её саму потом тоже подснять, может, как-нибудь исподтишка…

***
Пацанов так и не нашли. Матери — Ирка и Валька — голосили на пару, рвали на себе кофты и волосы, ругались почём зря. К ним всё время кто-то приходил, хлопали двери, в подъезд не выйти — такая суета. Да и мать заперла Бо дома на неопределённый срок. Оставалось лишь слушать женский вой из-за стенки, прятаться от него под одеяло и наглаживать кота Петю. Он позволял себя тискать и успокаивал своим равнодушием.