Хроники упоротого романтика - все главы

Ultima Thule aka Северин Кранецкий

Хроники упоротого романтика

Глава 1. Физфак моногатари

-
 
Все началось, когда вас, студентов первого курса физфака МГУ, выгоняли на Ленинский проспект — махать флажками высоким государственным гостям.
Место сбора группы было у столба с номером 119. Слинять было невозможно, за рядами людей стоял складной столик с журналом, и замдекана отмечала каждого дважды, в начале и в конце. Это было тяжелой обязанностью первого курса. Махать флажками приходилось раз или два в месяц. Замдекана к тому же следила, чтобы все выучили, какую именно дружественную Чучундру сегодня встречаем. Зачем? А вдруг остановится и захочет поговорить с народом? Смешная советская мертвечина...

Приходилось ждать. Кортеж запаздывал, пустой Ленинский проспект переметала поземка, а Нина стояла в трех метрах от тебя. Вдруг она посмотрела на небо. Просто посмотрела. Запрокинула лицо к серому небу и подставила его снегу на секунду. Ты еще подумал, от холода она странно краснеет — яркими пятнами на скулах. В эту секунду тебя и стукнуло!
 
Каре. Пронзительные зеленые глаза. Низкий, всегда тихий голос.
 
Скромная. Ведет себя как зубрилка и синий чулок, ходит постоянно в одном и том же, но в чистеньком... Через тонкую ткань рельефно проступает на спине лифчик — из самых простых и дешевых, советского дурацкого образца, с пуговками. А ведь фигура, между тем, великолепная, зачем она так себя держит? А почему ты не подумал о ней раньше? Почему не замечал эти глаза? Ведь уже три месяца учитесь вместе?... О ее каре, в стиле Мирей Матье, в группе шутили — никто никогда не видел ушей нашей старосты: "Нина, покажи ушки" — и ты поддерживал эти шутки. Не подозревая, чем кончится.
 
Теперь ты таскался за ней, как партизан, выискивая поводы приблизиться, поговорить. Ты начал провожать ее до общаги на проспекте Вернадского, впервые это удалось, когда группа задержалась до позднего вечера на занятиях в машинном зале ЭВМ. Тебе было достаточно быть рядом, смотреть и слушать, ты наслаждался моментом и не делал попыток объясниться, чувствуя, что добром это не кончится. Она рассказывала про свой украинский угольный город, про друзей, про родителей.
 
Наконец она призналась тебе по-дружески, что в нее почему-то многие то и дело влюбляются, и ее тяготит, что приходится отказывать хорошим ребятам, причиняя им мучения и лишаясь их как друзей. (Такая простая — «Почему-то влюбляются». А как можно в тебя не влюбиться?) И что тебе было делать в ответ? Так все и вывалить на нее тут же? И еще один друг долой? Объяснение таким образом откладывалось.

В сессию ты провел с ней перед экзаменом два дня наедине в ее комнате, соседка отсутствовала. Объяснял ей аналитическую геометрию и решал с ней задачи — она ничего не подозревала, сидела рядом, чистенькая, аккуратная и бледная, и пахла советским земляничным мылом, но для тебя это был божественный парфюм. Как ты это выдержал и не сошел с ума?...
 
Рухнуло все весной. Пришлось объясниться. Скрывать стало невозможно. Вы сидели на одной из массивных скамей сталинского времени в главном здании МГУ. Она говорила все банальности, которые умные девочки говорят в таких случаях. И "что ты во мне нашел", и "я же обыкновенная", и "это пройдет", и даже "есть много девушек получше, давай я тебя познакомлю", и всякое еще. Поцеловать себя не дала и даже руку отдернула. Под конец ты от отчаяния пошел ва-банк и сделал уже совершенно дикое — попросил просто одноразового секса без любви, в виде милости. Но она не обиделась, а призналась тебе, трогательно покраснев, что девственница, и что вообще не представляет, чтобы с кем-то... — "Нет. Не расстраивайся. Это невозможно. Ни с кем вообще..." — Ну спасибо и на этом, подумал ты глупо.
 
Жизнь покатилась себе дальше, занятия, физпрактикум, летняя сессия, безумно тяжело было ежедневно видеть ее, а деваться некуда. Ты начал курить, тебе понравилось, как это успокаивает. Пробовал напиваться с друзьями, а летом поехал на Белое море волонтером в экспедицию на научную станцию. Давно собирался, для этого зимой закончил курсы судоводителей.

И там ты водил катер, бродил по тайге, колол дрова, работал в лаборатории, всегда при случае с удовольствием пьянствовал — а между делом потерял в баньке невинность сразу с двумя веселыми студентками. Ты покорил их нечаянно и легко, чертов упоротый романтик! Это были специально выписанные под видом поварих либеральные девушки, почти профессионалки, а ты, не разобравшись, читал им стихи Есенина, пока вез их со станции на катере... Такого столичного ухаживания эти псковские девушки не видали никогда, стихов им еще никто не читал. Они млели и благодарили тебя потом долго и горячо, когда ты хитроумно предложил истопить к вечеру специально для них маленькую баньку далеко на берегу, "попариться с дороги".
 
Все эти приключения неплохо помогали. Да и просто не видеть Нину целое лето было полезно.
 
Кстати, в мае, перед сессией, возле нее появился крепкий такой сибирячок Колька. Ты знал, что он провожал ее, видел, что они играли в бадминтон. Вместе сидели, готовились к экзаменам и явно выглядели парочкой. Что там было дальше, неизвестно. Но ты, конечно, и так знал, что подобные девичьи обещания работают недолго. Позже, на четвертом курсе, они с этим Колькой поженились, тебя на свадьбу не позвав, а когда они уехали вместе по распределению в Сибирь, Нина была вовсю беременная.
 
Когда ты вернулся, тебя на физфаке познакомили с девушкой-второкурсницей из твоей школы. Почему-то ты ее раньше не видел. Очень милая, женственная. И какая-то грустная.
 
Ты посмотрел на нее и сразу решил в нее влюбиться. Вот так, сказано — сделано! Клин клином. Знаешь — а тебе все удалось!
 
Ты с такой голодной энергией атаковал ее, что у нее не было шансов устоять. Она пришла к тебе домой после первого же свидания, после первого же поцелуя ты повел ее к себе, а она пошла! Ты стал осторожно раздевать ее, она была нежная, податливая, с немаленькой крепкой грудью, с торчащими сосками и восхитительными большими темными ареолами, при виде которых у тебя сразу закружилась голова. Она обнимала тебя, она отвечала на поцелуи, но с какой-то грустью, как будто почти плача... И позже, в постели, уже войдя в нее, ты все старался заглянуть ей в глаза, а она все закрывала их. Потом вы разъединились, и на тебя сразу нахлынуло острое чувство вины — Post coitum omne animal triste est.* Что я натворил, подумал ты, она же ни в чем не виновата... И вскоре ты услышал, что она плачет.
 
- Что случилось?
 
- Скажи честно, ведь ты... сейчас... не со мной?...
 
Ах ты какая умница, догадалась! Но и ты кое-что понял! Она тоже не с тобой, а с кем-то своим, утраченным...
 
- А ты? Ты ведь тоже будто не со мной? Но тогда — что мы с тобой вдвоем тут делаем?
 
- Не знаю... Спасаемся...
 
- Спасаемся? Иди ко мне!
 
И ты набросился, схватил, обнял ее крепко, стал целовать это мокрое заплаканное лицо, потом любил ее еще и еще. И больше не отпускал.
 
Под утро она — уже точно она — уснула в твоих — уже точно в твоих — объятиях, тихая, удовлетворенная, на скомканной сырой простыне, а ты вспоминал "Повесть о принце Гэндзи" — Может ли влюбленный благородный муж лежать с одной, а тосковать о другой?
 
 — Может! Но уже не обязан!
 
-
 
 *После соития любое существо печально (лат.)

-------------
 

Глава 2. Рифленое стекло
 
Ты уперся носом в запертую дверь. Дверь была с рифленым стеклом, и можно было только понять, что там, за дверью, темно.
 
Студенческий профилакторий МГУ, зона Е главного здания, вовсю использовался для тайных встреч, несмотря на яростное сопротивление администрации и оперотряда.
 
Это был тихий угол в главном здании, любой студент мог получить туда путевку на месяц, грамотно пожаловавшись врачу в университетской поликлинике. Там было трехразовое неплохое питание, витаминизация, какие-то процедуры, даже массаж и душ Шарко, но самое главное — отдельные комнаты у каждого. Собственно, так эта высотка и проектировалась: в каждом блоке общаги — две одноместные комнатки, душ, туалет и крохотная прихожая. Но реально студенты жили по одному в комнате лишь в первый год после постройки, в 1953. Затем стали подселять второго, на раскладушку, которая уже полностью занимала всю свободную площадь комнаты. Поэтому в профилак рвались все.
 
Дверь в комнату должна была быть не заперта. Здесь тебя должны были ждать. Это была комната твоей подруги, твоей любимой женщины. Ты увидел эту милую девушку год назад и решил назначить ее своей спасительницей — просто подошел и взял ее. И честно любил. Но бэкграунд у нее оказался такой, что кому кого спасать, еще вопрос. А сейчас — эта дверь.
 
Ты еще раз надавил на скрипучую ручку — заперто. Попытался в тусклом свете, проникающем из комнаты соседки через такую же дверь, определить, вставлен ли ключ изнутри.
 
Ключ вставлен. Все. Катастрофа. Значит, она внутри и заперлась. Вместо того чтобы ждать тебя. Стучать нельзя. Даже дышать здесь следовало осторожно. Нужно быстро уходить, решил ты, пока соседка — комсомольская грымза — не заинтересовалась и не выглянула. А уже потом обдумать, что все это значит.
 
Ты был в трениках, в домашних тапках и с пакетом молока в руке. Маскировка — все это вместо пропуска в профилак. Ты приходил к друзьям в зону Б, оставлял у них все вещи, переодевался и шел партизанить — как будто бегал в буфет. Когда шли люди, легко можно было проскочить мимо вахтера. Но теперь возвращаться в зону Б было уже рискованно: с семи вечера там на вахте дежурил оперотряд. Значит, предстояло ехать к себе через всю зимнюю Москву, как есть — раздетому и в тапках.
 
Но за что она тебя так жестко? У тебя было достаточно времени в метро, чтобы подумать. Это что, разрыв? Но вы не ссорились, даже близко ничего такого не было. Вчера еще ты ночевал у нее, и все было в порядке.
 
В порядке? Ты вспоминал поминутно — нет, все было хорошо. Ты проник в профилак с этим своим пакетом, тихо проскользнул в комнату. Катя сразу обняла тебя, вы не торопились. У вас был припрятан маленький кипятильник на 127 вольт, и вы заварили чай, было печенье, пригодилось и молоко. Вы говорили неслышным шепотом друг другу прямо в ухо — только так можно было остаться незамеченными: в общаге главного здания была полная звуковая прозрачность во все стороны. Ночью, например, от стука упавшего этажом выше карандаша можно было проснуться. И было слышно, как сосед за стеной листает книжку. Значит, заниматься любовью нужно было еще тише.
 
Но как быть с этой скрипучей кроватью? Уже которое поколение студентов пользовалось простым приемом: с диван-кровати снимали диванные подушки и клали их прямо на пол, а сверху — матрас. Так ничего не скрипело. В случае доноса или подозрения в комнату могли ворваться гнусные коридорные тетки — сами или с оперотрядом. За незаконного гостя строго наказывали. Но и тут было целых несколько способов спрятаться в крохотной шестиметровой конурке, пока тетки стучат в дверь. Например, встать на широкий подоконник и задрапироваться занавеской. Или выйти из окна и встать на карниз между комнатами — вполне достаточный карниз, если бы он был на первом этаже, а не на девятом, и не обледенелый. Там немало любовников погибло на этих карнизах. Можно было скрючиться на верхней полке стенного шкафа. Или лечь на кровать, накрыться матрасом и притвориться плоским. Этот способ оперотряд еще не знал.
 
Что же было вчера не так? Вы устроились как обычно — на полу. Конечно, необходимость не шуметь здорово напрягала, но вроде Катя к этому привыкла и не жаловалась? Или — с трудом терпела? У нее и в свободных условиях никогда не было привычки издавать звуки, стонать при оргазме, а дыхание не в счет — может же человек глубоко вздохнуть во сне пару раз? Значит, проблемы сдерживаться не было? И ее это тихое "аххх" ты вчера услышал. Чего же еще желать?
 
А может, ей вдруг опротивела вся эта унизительная советская необходимость прятаться в этом пахнущем хлоркой профилаке?
 
А может, просто заснула? Ты так ничего и не придумал.
 
Утром поехал в универ, нашел Катю. Она плохо выглядела, увидев тебя, встала боком, нахохлившись, как больная птица, смотрела в сторону. Ты понял: она растеряна, она боится тебя сейчас. Ты постарался скорей забыть свою досаду за вчерашнее.
 
- Что вчера случилось? Я так за тебя испугался. Заснула?
 
- Не знаю... Я сидела там... Прости... Не могла пошевелиться...
 
Она говорила полушепотом и уже почти плакала. Какую же кошмарную ночь она пережила...
 
Тут ты заметил, что она крепко сжимает в левой руке бумажку. Такие бумажки ты замечал и раньше. В какой-нибудь автобусный билет или кассовый чек она могла вцепиться и крепко сжимать его в руке часами, когда была в плохом настроении. Навязчивое явление? Когда-то ты попробовал забрать у нее такую бумажку и увидел резкое молчаливое сопротивление и сильный испуг.
 
Ты понял, что все эти бумажки связаны со вчерашним и это клиника. И испугался по-настоящему. Причина была внутри нее. И надо было что-то делать.
 
Для начала — вытащить ее из этого коридора, туда, где можно поговорить? И ты повел ее на чердак физфака — там, за курилкой, был сквозной коридор, обычно пустой. По дороге ты придумал первую помощь.
 
Первым делом ты попробовал обнять ее — и увидел, что она не против. Уже легче. Если ей что-то в жизни опротивело, то пока еще не ты. Потом ты целовал ее и гладил до тех пор, пока она не расслабилась. Тогда у нее полились слезы. Ее сжатый кулачок с бумажкой ты долго целовал отдельно, понимая, что об этом говорить нельзя. Потом ты договорился с ней, что будешь обязательно приходить каждый вечер и гулять с ней в парке перед сном; после она будет спокойно отсыпаться одна, зная, что все у вас в порядке, что вы просто отдыхаете, вы просто переутомились. Ну разве если очень захочется, можно будет опять попартизанить с пакетом молока... Без обязаловки.
 
Так вы и сделали этим же вечером. А перед этим ты пошел на биофак и просидел весь день в читалке, читая о неврозах и реактивных состояниях. Ее история, которую ты знал, подходила идеально. Властная доминирующая мать, бегство от душной матери в эзотерику, любовь должна быть чистая и высокая. И наконец, тяжелейшая романтическая травма на первом курсе и враждебные отношения с собственным пробудившимся телом. Все это — просто выкопать яму под психикой, заложить бомбу и взорвать.
 
И твое ощущение этого темного рифленого безумия между вами — не прошло никогда.
 
Все-таки вы поженились через полгода. Как только у тебя появилась собственная однушка на окраине, за выездом матери к ее новому мужу. На что ты надеялся? На любовь? Все стало только хуже. К психоневрологу она пошла только после развода. А развелись вы еще через год.
 
Обошлось без детей и без абортов — это же хэппи-энд? Ведь правда?

------------------------


Глава 3. Жанар

Эта однушка в Химках свалилась на тебя неожиданно, когда мать ушла жить к своему новому мужу — огромному, спокойному русскому мужику. Тихому алкоголику.

Поэтому вы с Катей смогли пожениться. Но с вами и между вами прочно поселился третий член семьи - ее тяжелый нелеченный невроз. Вас хватило на год.

После твоего тяжелого развода у тебя начался длинный свободный секс-марафон. Да что там развод по сравнению с последним годом...

Поэтому, выгоревший и уставший, ты теперь изо всех сил старался не влипнуть в серьезные отношения. Тебе больше всего стал нравиться чистый, ничем не подпорченный трах, без обязательств, лучше бы даже без имен, ради голой обоюдной физиологии. Но девушки быстро привыкали, осваивались и неизбежно начинали строить на тебя планы. Если ты замечал это, то немедленно начинал мягко вести дело к расставанию. Сколько же их было?.. Тогда ты еще мог бы посчитать по записной книжке. Теперь — уже нет.

Ты старался, расставаясь, никого по возможности не обижать. В основном это более-менее получалось. Только с одной очень хорошей девушкой вышло совсем не так. И ты до сих пор ее помнишь с болью.

Она была казашка, студентка. Редкой кукольной красоты — как та фарфоровая японочка на витрине офиса Japan Airlines. Она шла впереди по аллее парка и ее густые черные волосы лежали на спине тяжелым шикарным конским хвостом. Это тебя привлекло. И ее стройная фигура — еще до того, как ты догнал ее и заглянул в лицо. Позже ты обнаружил, что если схватить ее хвост у основания, то пальцы с трудом сойдутся, такой он толстый и пышный! Ее звали Жанар.

Ты как раз вышел на охоту. Полчаса назад ты расстался с очередной девушкой — точнее, с молодой женщиной. Она была замужняя, старше тебя на пару лет, в процессе развода. Четыре или пять раз вы уже спали вместе. Она повела себя только что на вашем последнем свидании прямо и по-деловому. Расставила все точки, предложив сейчас вместо интимного вечера у тебя поехать вместе на вокзал, встречать ее ребенка, которого ей привезут с дачи родители. А потом вместе — к ней. И добавила значительно: — Ну, что ты скажешь? Решай! 
Ты понял: это момент истины. Она тебя сейчас взвешивает на серьезную перспективу. Да или нет?

Впервые у тебя была рожавшая женщина. Ты понял это сразу, еще в первый вечер — по ее соскам. Она удивилась твоей опытности с легкой досадой: ей хотелось бы скрыть это до поры, ну как же не проверить, какое впечатление она производит на нового мужчину? Не вышло. Ты к тому времени перевидал сотни обнаженных женщин — работал инженером в одном ведущем хирургическом центре. Там ты каждое утро метался между несколькими операционными, пока больных вводили в наркоз и готовили, а в истории болезни ты по работе обязан был заглядывать. Впрочем, у тебя было правильное профессиональное отношение: там женщины, даже молодые, совершенно не воспринимались как сексуальный объект, хотя ты, конечно, замечал все детали.
 
Тебе нравилась в ней опытность, прямота, честность и здоровый цинизм, даже вот в этом неожиданно предложенном четком тесте. Она сейчас получит от тебя прямой ответ и в итоге потратит на тебя всего две недели. В случае неудачи будет искать себе мужчину дальше — и ее перебор кандидатов надо признать быстрым и эффективным! Попробовала тебя в постели, а теперь проверяет отношение к ее ребенку.

— Нет, ответил ты ей. Извини, не гожусь я сейчас на серьезное. Ты очень красивая, все образуется. Счастливо тебе. Поцеловал ее и ушел, радуясь, что еще раз удалось никого не покалечить и не покалечиться самому.

Но ты рассчитывал сегодня на хороший секс. Полные семенные пузырьки давили тебе на мозг, и ты решил поохотиться здесь в парке в этот хороший весенний вечер. И через несколько минут увидел Жанар!
Ты просто и спокойно сказал ей, глядя в глаза, чистую правду, что она тебе очень понравилась. Ты всегда так прямо начинал. Она удивительно легко пошла на знакомство, без обычных отлупов типа “а я на улице не знакомлюсь”, на которые, разумеется, у тебя был готовый ответ, да не один. Как выяснилось позже, и она сама находилась здесь тоже на охоте! На своей, на очень странной девичьей охоте…

Она тебе призналась через два часа — уже в твоей постели, — что сегодня решилась наконец лишиться девственности с кем попало и именно с этой целью вышла гулять. Ты был третьим, кто заговорил с ней, первых двух она отшила, они совсем не понравились, а “ты подошел ко мне, как свой” — так она объяснила тебе свой выбор. Решительная девушка, что и говорить, однако она все-таки выбирала... — Жанар, милая, почему “с кем попало”? Ты же выбрала меня!

Да, это был просто редкий подарок судьбы — и тебе, и ей. У тебя ни разу еще не было девственницы, так уж вышло, а она получила для своего первого опыта терпеливого, умелого и бесконечно уважающего ее партнера. Говорят, это очень важно для дальнейшей женской сексуальности?

Ты решил не торопиться и использовать такую удачу полностью. И ты стал ласкать ее, постепенно продвигаясь рукой ниже и ниже. Но она все сжимала ноги и не пускала тебя туда. Ты быстро понял причину — запах! Девочка слегка пахла потом и, возбудившись, характерным интимным женским запахом, и сейчас стеснялась своей оплошности. Давно была в душе, может, утром, а может, и вчера, мудрено ли, живя в общаге? А попроситься пойти в твой душ не догадалась, неопытная.  Или постеснялась. Ну что ж, вот ты и придумал, как будешь сейчас завоевывать ее полное телесное доверие. Еще какое-то время вы просто обнимались, и целовались, ты снижал накал страстей. Потом ты завязал ей глаза и поиграл еще, не опускаясь ниже пояса. А потом предложил ей пойти в душ вместе — и, не дав ответить, взял ее с постели на руки, понес туда, осторожно поставил и направил ее, чтобы держалась за стену.

Поняв, что ее принесли в душ, она запаниковала — ой, а волосы?

— Подожди, где-то у меня шапочка была…

Ну разумеется! Была у тебя и шапочка, и новая зубная щетка, и твоя большая байковая рубашка вместо халата — было бы неуважительно давать твоим женщинам чужой женский халатик, пусть даже чистый…   С твоим образом жизни ты всегда имел наготове все это и много чего еще на всякий случай.

И ты подал ей душевую шапочку. Но она сразу тебе ее вернула, подхватила свой великолепный хвост, ловко закрутила на голове в улитку и наклонилась

— Помоги надеть! Начинай со лба.

А потом трусики слетели словно сами собой, и ты поливал ее горячей водой, и она уже под этой струей начала слегка извиваться и замечательно закусывать губу! Вот тут ты понял — это оно! Быть сегодня у нас с тобой празднику! А когда ты намылил сразу две колючие мочалки и стал тереть ей одновременно двумя руками медленно и размашисто спину и бока, и грудь, и живот, и бедра, она уже поджимала одну ногу, сводила пальцы стопы, вздрагивала и стонала от удовольствия, не в силах сдержаться.

Потом, сняв с глаз повязку, Жанар захотела в ответ помыть тебя, и без просьб и намеков, по собственной инициативе, впервые в жизни опустилась на колени и попробовала ласкать тебя ртом — осторожно, неловко, но с трогательной решимостью. Ты хотел удержаться, но все-таки не смог: слишком был возбужден и слишком давно терпел. Еле успел ее предупредить, но она не стала отстраняться, снова удивив тебя своей храбростью. И хорошо, что ты разрядился — дальше смог лучше сосредоточиться на ней.

После душа она уже ничуть не стеснялась — не испугалась, не зажалась, когда ты, целуя ее плечи, грудь, живот, постепенно скользнул ниже и начал ласкать ее языком. Она откликалась так ярко, что тебя самого это захватывало, и этот чисто односторонний процесс заставил и тебя потерять голову. Жанар до тебя явно умела мастурбировать, тело давно проснулось, оставалось только преодолеть ее стыдливость, а с этим твой слепой горячий душ прекрасно справился! В результате твоих терпеливых усилий, она — оставаясь девственницей — получила этой ночью два хороших оргазма. А ты — только один, еще в душе. Что тебя удивило и очень понравилось — Жанар была идеально выбрита. Национальный обычай.

Потом вы поспали часа два или три, а главное произошло только утром. Ты довел ее до такого нетерпения, что она, обхватив, буквально сама вонзала тебя в себя, вжимаясь, бурно двигая тазом, хрипя что-то по-казахски… Говорят, девушки вскрикивают и плачут в этот момент? Но не она. Хотя да — вскрик был — но скорее торжествующий! А может быть, на пике бешеного желания, до которого ты ее довел, ей вообще не было больно? Пишут в книжках, бывает и так. Ты не стал расспрашивать.

И когда утром твоя новая, только что созданная тобой с потом и кровью женщина, обнимала тебя, ты лежал и чувствовал, что недобитый упоротый романтик снова зашевелился в тебе, почуяв надежду.

Но надо же ей было самой все испортить, заговорив сейчас о любви, о замужестве, даже о красивых и здоровых детях, которых она уже хочет тебе рожать… О том, что к смешанным бракам у казахов отношение спокойное, тем более, ее родители городские, оба с высшим образованием. Да, она, гордая азиатка, мусульманка, заговорила об этом сама, первая!

Разумеется, она тебя спугнула! Ты понял, и с этой — до слез жаль, — но нужно срочно как-то заканчивать. Она настолько тебе понравилась, что если бы подождала немного со своими объяснениями, просто побыла бы рядом без давления, точно бы ты никуда не делся, и твои дети были бы наполовину казахами.

А теперь ты рвал по живому! Совершенно не помог тот факт, что она сама добровольно вышла вчера на охоту — просто за мужиком, не желая никаких “отношений”. Все то хорошее и грамотное, что ты этой ночью для нее самоотверженно выстроил в сексе, не думая о своем удовольствии, все теперь обернулось против тебя: ты уже как будто прикормил, приласкал, приручил ее, а “Мы в ответе за тех, кого приручили” — так ведь?

Жанар рыдала, как обиженный ребенок, а ты не знал, что будет менее жестоко, говорить с ней, утешать или просто выйти покурить на балкон…  На счастье, гордая степная всадница в ней, кажется, взяла верх, она вытерла слезы, собрала себя в кучу и разозлилась на тебя — о, это был хороший признак! — Злись, милая, злись!

Ты все же ее проводил тем утром до общаги, и после долгой дороги вы расстались довольно хорошо, без слез и без злобы.

Она даже обняла и поцеловала тебя на прощание, но тут же грубо оттолкнула и быстро ушла, не оглядываясь.

Ты стоял, смотрел ей вслед.

Никогда в жизни тебе не было так грустно.

(Wax Fang — Black & Endless Night Revisited)

-----------------------



Глава 4. Полночный троллейбус

Жизнь твоя стала куда интереснее, когда на работе, в кардиохирургическом центре, появился Толик. Старый главный инженер занемог и вышел на пенсию. И вам представили нового. Здоровенный высокий молодой мужик, рыжеватый, немного странный, компанейский и — всего один неожиданный недостаток — партийный.

Почему партийный? — А он с детства знал, что должен любой ценой вырваться из той задницы, где родился — из барачного поселка железнодорожников в голой оренбургской степи. Поэтому еще в армии выслужился и вступил в партию, точно зная, чего хочет. После приехал в Москву лимитчиком, стал водителем троллейбуса, жил в общаге, поступил в вечерний институт. Барахтался, выплывал... И вот он уже главный инженер, солидный дядька, Анатолий Вячеславович — а для тебя Толик. Важно было, что ты не подчинялся ему, у вас даже не было общего начальства, кроме директора, всем известного академика. Иначе сложно было бы дружить с собственным начальником на такой работе, где каждый день в операционных все серьезно, как в бою.

Вы с Толиком сразу подружились. Любили один и тот же рок, очень любили женщин, оба были разведены и свободны, оба недолюбливали советскую власть, оба читали те же книжки…. Обоим было сильно меньше тридцати. А у тебя на тот момент не было близких друзей. С появлением Толика ты это вдруг осознал. Старые, из универа, все давно разъехались, другие были на Белом море и в Питере, а новых московских завести как-то не случилось.

Толик жил на старом Арбате в большой странной квартире в Староконюшенном переулке, в дореволюционном доме. Квартира была очень длинная и узкая, на первом этаже, в ней попадались лестницы, пол-этажа вверх, потом пол-этажа вниз. Жил он там с бывшей женой и с маленьким сыном. Толик вообще был везунчик — не отработал и полсрока по лимиту, как женился на москвичке с квартирой и прописался. А теперь ее отец, большой номенклатурщик, обещал сделать Толику какое-нибудь жилье, чтобы разведенный зять съехал, но надо было подождать.

Толик пригласил тебя к себе после работы. Жена его отсутствовала, сын проводил лето на даче у родителей жены. Вы сели кирять, пили, естественно, свой медицинский спирт, беседовали, слушали классику: Black Sabbath, Uriah Heep, Led Zeppelin, Smokie, Doors. У Толика была очень приличная аппаратура Техникс из Березки (это не мое, это моей вдовы, — вздохнул он), громкость можно было делать какую угодно, соседей тут физически не было, стены толстые. Да, “моя вдова” — так Толик называл свою бывшую, и неспроста.

Он познакомился с ней в своем троллейбусе — в “букашке” — на кольцевом маршруте Б. Именно в “полночном”, как в песне, и почти на Арбате! Толик работал в новогоднюю ночь, время было к полуночи, на остановках никого не было, город вымер, исчезли даже менты. Последние пассажиры давно вышли, но в салоне сидела одна очень красивая печальная девушка. За пять минут до полуночи Толик остановил троллейбус, достал приготовленное советское шампанское, бумажные стаканчики, конфеты и предложил ей встретить Новый год. И это было здесь, рядом с Арбатом, на Смоленской. Так они и познакомились. Она в ту ночь поссорилась со своей компанией и ушла от них встречать Новый год в одиночестве на улице.

Это была большая любовь, беспощадная, как злая мания. Толик так втрескался сам и так увлек ее, что она сразу же решила родить. Ты видел, что еще ничего у него не прошло — такое не проходит, тебе ли не знать. Однако он рассказал тебе только часть. Все было куда страннее и страшнее...

Вы с ним хорошо посидели, благо завтра выходной. Стали укладываться спать. Толик постелил тебе чистое в своей каморке, а сам ушел спать в ванную. Ванная эта была огромная, метров двадцать, там за ширмой был диван, письменный стол, кресло, в общем, просто еще одна комната. По документам эта квартира была двухкомнатная, а на самом деле — не меньше четырех.

Постелив, он сказал тебе удивительное.

— Если вдруг ночью вернется моя непутевая вдова и полезет к тебе, ты давай не теряйся, свободно можешь ее трахнуть, презервативы лежат вот здесь.

И действительно, под утро ты проснулся оттого, что под самое окно подъехала машина, и хлопнула дверь. Потом прошла женщина, громко стуча каблуками. Машина не отъехала. У нее что, своя? Вот она зашла в квартиру. Повозилась в своей комнате, пошла в ванную, зашумел душ. А ты лежал и думал о предупреждении Толика — неужели это не шутка? И она может полезть? Да ну? А какая она? Интересно, а Толик там проснулся? Как она выглядит сейчас под душем?
В какую, однако, острую, возбуждающую игру сегодня играл с тобой старый Арбат!

Вот это да! Пришла, пришла, завернутая в полотенце, ничуть не смутилась, увидев чужого мужика, быстро и деловито сдернула с тебя одеяло, трусы, сильно толкнула тебя в грудь, чтобы больше не пытался встать, сбросила свое полотенце, ослепив и парализовав. Оседлала, сама надела тебе презерватив и сама трахнула тебя в позе наездницы, стимулируя себя рукой.
Была ли пьяная?
Неизвестно — ни разу не наклонилась к тебе близко.

Замечательно бурно кончила, с судорогами и стонами, запрокинув голову, и ты еле успел за ней. Отдышалась, встала и ушла, оставив тебя лежать, изумленного и мокрого! Такое с тобой женщины еще не проделывали… Не сказала за все время ни слова. Никаких поцелуев тоже не было. Только все время смотрела тебе в глаза. Единственное взаимодействие… кроме главного. Нет, было еще одно — в какой-то момент она взяла твои руки и положила себе на грудь, ты ее понял и помог.

Утром вы встали поздно.

— Толь, а зачем ты меня на свое место положил?

— Так она приходила? И как было? Понравилась?

(Неужели он спал и ничего не слышал?)

— Да ладно, не стесняйся. Дело житейское.
Я тебя не подставлял. Вообще не мы с тобой тут решали. Она могла пойти к тебе, а могла ко мне, или к себе, у нее есть... такие игрушки. Думаешь, она не знала, кто где спит? Она же видела твои вещи в прихожей и что я сплю на диване в ванной.
Но раз выпало вот так, то ты сможешь меня лучше понять.

 — Что понять, Толь?

— Не что, а кого! Меня!
Слушай! Она — путана, валютная проститутка. Элитная. С випами работает. И раньше, до меня тоже была путаной. Пока была со мной, четыре года не работала, бросила это дело. Ее родители меня за это обожали. Думаешь, как я на должность попал?
А теперь вернулась в профессию. Одна из причин — она адреналиновая наркоманка. Не может без приключений. Ну и деньги там совсем другие.
Кроме того, она под конторой ходит. Выполняет их поручения... тоже с адреналином.

Толик долго закуривал, руки дрожали.

- С клиентами она обычно не кончает. Притворяется. Поэтому дома после работы иногда добирает... так, как ты видел или иначе.
Вот такая интересная жизнь. Только не надо меня жалеть, ладно?

— Толь, дурацкий вопрос, ты знал? Ну, тогда?

— Знал, конечно. Сказала, пыталась скрыться. Я выследил ее, нашел.
Нет, все было честно. Как на фронте.

Ты не успел ответить.

— О, а вот и она! Привет, Инна!

В кухню вошла ночная гостья. Боже мой, какая женщина! Короткая прическа вамп цвета воронова крыла, высокая, стройная почти до худобы, зеленые глаза. Словно актриса немого кино, роковая женщина со старой фотографии двадцатых годов. Ночью ты плоховато разглядел ее. Она протянула тебе руку, как ни в чем не бывало:

 — Инна. Можно на ты. — Ну что вы тут клюете, мальчики? Давайте я вам омлет с креветками сделаю.

Это “ты” было единственным отдаленным намеком на ночное приключение.
Она достала из морозилки пакет с цветными иероглифами. Ты чуть не спросил — Ого, откуда такие креветки? — но вовремя сдержался, вспомнив про номенклатурного папу.

У вас получился вполне приятный светский завтрак с нейтральной беседой о московских авангардистах. Выяснилось, она хорошо знает многих - помогала им продавать картины иностранцам. Можно было подумать, Толик с Инной все еще женаты, и ты просто у них в гостях.

Инна оказалась умницей. Закончила инъяз, три языка свободно, переводчик-синхронист, интеллигентная, начитанная, все понимает с полуслова.

А еще — какой мощный женский драйв! Утро субботы, могла бы дома в халате ходить, а она уже стильно оделась и подкрасилась. А как она интересно сидит в этих черных колготках — невозможно отвести взгляд. А как она курит... Они с Толиком сидели напротив, ты ими любовался, видел, как он смотрит на нее, и тебе было больно - такая красивая пара...

Об этом вы с Толиком больше не говорили. Но однажды он тебе признался, что ты единственный друг, кто узнал эту его историю и совершенно "не парился".

Тут он ошибся. Парился ты, только ему не говорил.
Думал долго, пытался представить — а как это? С такой?
Как надо любить женщину, чтобы вот так… - а что, собственно, “вот так”?
 
—  Любить ее всю целиком? Со всеми ее тараканами? Вместе с тем, чем она отличается от “добропорядочных” — и будь что будет?
 А так можно? Ведь это природа: мужик — он собственник?

— Толик смог — думал ты. — А я смог бы? — Смог бы. Если любишь — это такие мелочи…

Вот только сможешь ли ты когда-нибудь снова любить?

“Кто вправе обладать из нас? Как может
 владеться то, что и само себя
 лишь на мгновенье ловит и, ликуя,
 бросает в воздух, точно детский мяч?
……..
Ведь вот он, грех, коль есть какой на свете:
 не умножать чужой свободы всей
 своей свободой. Вся любви премудрость —
 давать друг другу волю…” *

* Рильке

-------------------------------



Глава 5. Черепаха

Все началось с писсуара.
Толик, радостно улыбаясь, шел навстречу по коридору и тащил его в руках — большой, белый, тяжеленный, совершенно неприличный предмет.
Многим женщинам и вовсе незнакомый, если только они не забегали когда-нибудь нахальной толпой в мужской общественный туалет, отчаявшись стоять в очереди в женский.

— Смотри, что я у сантехников сейчас нашел. Он новый, не бойся.

— Зачем он тебе? Ты вообще здоровенький сегодня? Хоть засунь его в мешок, не пугай людей…

— А вот увидишь, зачем!

Толик был в институте главным инженером. И твоим самым близким другом. Не так давно он получил, наконец, обещанную комнату в коммуналке. На самом деле после развода ему комната была положена по закону, но ее можно было прождать и десять лет. Помог его бывший номенклатурный тесть. Очень уважавший Толика и страшно огорченный этим разводом по инициативе дочери. Там, наверху, оказывается, тоже попадаются люди…

Смотреть комнату и знакомиться с соседками Толик позвал с собой тебя — на всякий технический случай. Это было тоже на Арбате, совсем близко от Староконюшенного, где Толик жил со своей бывшей. Новое место находилось в Кривоарбатском переулке, метров двести, если пройти дворами. Тесть явно позаботился о своем внуке — чтобы у него рядом был отец. Огромная старая коммунальная квартира в дореволюционном доме. Шесть комнат, пять соседок, от двадцати пяти до девяноста лет, Толик шестой, единственный мужчина. В его комнате раньше тоже жила бабулька, померла.

Толик посмотрел комнату, высокое большое окно, высоченный потолок.

— Смотри, тут хватит высоты соорудить второй этаж!

Потом вышел и храбро нажал одновременно на кнопки всех шести звонков на входной двери, вызвал всех соседок на кухню поговорить. И ты слушал эту его историческую речь.

— Здравствуйте, я ваш новый сосед. Зовут меня Анатолий Вячеславович, я человек разведенный, молодой. Сразу должен вас предупредить — я иногда буду водить к себе женщин. Иногда даже разных женщин. Также ко мне будут приходить друзья, и мы будем иногда пить алкоголь. Обычно мы пьем умеренно, но изредка могут быть эксцессы. А иногда у меня будет музыка и с нами будут танцевать женщины. Я надеюсь.
И вам придется все это терпеть, прошу заранее прощения.
Толик сделал паузу и внушительно посмотрел на соседок. После таких речей это был просто клубок гадюк, готовых броситься. Просто они еще не переварили такую запредельную наглость, оцепенели в изумлении.
Но Толик продолжал.

— А за все это я вам сделаю очень много хорошего! Полный ремонт всей квартиры, совершенно бесплатно, и в ваших комнатах внутри — тоже. Я отциклюю все полы, поменяю всю сантехнику. Газовые плиты эти ужасные поменяю — не на новые, но на приличные. Вам придется только обеспечить рабочим доступ в комнаты. Остальное на мне.

Опять посмотрел на соседок. Гадюки уже исчезли, было просто пять растерянных женщин, не знавших, радоваться им или злиться…

Толик сам практически не потратился на весь этот шикарный ремонт. В это время в институте уже который месяц тоже шел большой ползучий ремонт и Толик как раз этим почти единолично распоряжался. Что ему стоило вместо сорока унитазов выписать сорок один? Лишнюю ванну? Или вывезти к себе списанные, но вполне годные газовые плиты после замены? С работягами Толик решал вопросы медицинским спиртом — так у нас решались вообще все технические вопросы, он просто присылал их работать в свою квартиру и подписывал наряды, как будто они ремонтировали институт.

И разве он воровал?
В квартире все до последнего гвоздя принадлежало государству и в институте тоже. Он немножко отнял здесь, прибавил там, и где же тут воровство?

Кроме ремонта, Толик собрал у себя в комнате из стальных швеллеров раму на столбах, настелил доски и сделал в комнате частичный второй этаж, как бы лофт. Ты ему с удовольствием помогал. Через пару месяцев его комната стала весьма стильным жильем, да и вся квартира засияла, кажется, даже соседки подтянулись и помолодели.

Вот туда, в свою новую берлогу, Толик и уволок этот писсуар. Он повесил его вверх ногами на стену над креслом, засунул внутрь патрон с лампочкой и получился крутой светильник. И как ему пришло это в голову? Толик умел отжигать. Загадочный светильник был похож на голову акулы с открытой пастью, но без зубов. Даже мужчины не сразу понимали, из чего он сделан.

Через некоторое время в подвале этого дома любопытный Толик обнаружил студию художника-неформала. Зашел, познакомился, похвалил работы, все больше потусторонние неземные пейзажи, пригласил в гости. Художник, молодой лохматый алкоголик Андрей, стал к нему заглядывать, обычно когда горели трубы с бодуна, знал, что Толик всегда нальет сорок грамм из человеколюбия.

Увидев светильник из писсуара, Андрей загорелся:

 — Ты что, это же гениальная инсталляция! Ты превзошел самого Дюшана! Отдай это мне — я продам немцам, это же  "руссише андерграунд концепт-кунстверке", понял?
Толь, ты мастер, поздравляю, дай пять! Сейчас такое все ищут! Тридцать процентов мои, согласен?

Через неделю Андрей принес двести баксов. Очень хорошие деньги по тем временам. Смотря через что пересчитать — если через электронику — зарплата за полгода. И Толик решил отпраздновать свой дебют в концептуальном искусстве. Позвал тебя, пришли Андрей, двое его коллег, привели своих богемных девушек, не то натурщиц, не то любовниц, не то фанаток, а скорее всё одновременно. Пили ваш медицинский спирт, не покупать же казенную дрянь. Для дам ты сделал из него “крюшон” — спирт, вода, вишневый сироп, лимон и лед. Богемным это покатило отлично — как отдельное приключение. Небось потом хвалились — а вот мы там у одного чувака спирт пили — и все такие — вау!

Как-то вышло, что ты оказался за столом рядом с Оксаной, очень высокой и очень красивой брюнеткой. Случайно? Но вокруг Толика никогда ничего случайно не происходило. Тебе пора было бы это уяснить!

Оксана была очень яркая, с тонкими чертами лица, с выразительными, как будто постоянно ехидными насмешливо прищуренными глазами. Очень худые полностью обнаженные руки, длинные пальцы, эти руки как будто жили отдельно, складывались и раскладывались странными зигзагами, светясь в полутьме на фоне простого черного тесного платья. Очень стройная, но вовсе не худая. Ты поехал ее провожать. Еще когда танцевали, выяснилось, что к художникам она не имеет отношения, ее привела подруга Алка, та, что классно танцевала соло в центре круга под Midnight Dancer всем на радость, и кажется, осталась потом с Толиком. Наконец-то уговорила Оксану пойти проветриться.
Она очень долго вообще нигде не бывала, не до того было. Родила ребенка, одна, без мужа.

— Что? Ты? Такая классная — и одна? Да как же это?  Извини за грубый комплимент, само вырвалось, я правда удивлен!

Она рассказала, что хотела стать моделью. Тогда это называлось “манекенщица”. Были все данные. Училась ходить дефиле, проходила кастинги, фотосессии, в общем, была на правильном пути туда. Но это очень жестокий, подлый мир. Везде и во все времена, в СССР тоже.
Ее использовали, обещали представить самому Зайцеву, она забеременела и ее бросили. Выбросили. Старо как мир. Делать аборт она не захотела. Теперь у нее росла маленькая девочка, жила она с родителями и ребенком в Останкино, устроилась лаборанткой, но не было никакой печали и убитости в этой великолепной женщине, глаза светились веселым ехидством и энергией, и рассказывала она все это будто не про себя.

Скоро ехидные эти глаза оказались уже совсем близко, вы целовались в поезде метро, чуть не падая при торможении и проехали пересадку. Должно быть, вы смешно выглядели —  на каблуках она была намного выше тебя, с твоими средними 175. Сесть в пустом вагоне вы как-то не догадались, ошалев друг от друга.
Ты давно знал — не надо бояться высоких девушек, они часто сами боятся. Стесняются своего роста. Однако что же делать? Уже Кировская…

— Скоро Комсомольская… Оксана! А поехали ко мне в Химки?

— Да. Только мне надо позвонить.

У тебя Оксана первым делом потребовала халат, полотенце и пошла в душ. Потом пошел ты. Очень быстро.
Но когда вышел, оказалось, она уже заснула в твоей постели, под твоим одеялом. Ты посмотрел, как она лежит, свернувшись калачиком, и не стал будить. Опустился на колени возле кровати и просто стал смотреть на это чудо вблизи. Смотрел, смотрел и задремал сам. Проснулся, наверно, через полчаса. Она потягивалась и смотрела на тебя:

— Черепаааха!

— Что?

— Ты черепаха, вот что.

— Почему?

— Ну, ты такой…

— Какой? Медленный? Эй, я вообще-то фехтовальщик, саблист. Это самый шустрый вид фехтования. Почему же черепаха?

— А так, черепаха и все. Не спорь.  Иди сюда ко мне, обними меня.

Ты залез под одеяло. На ней ничего не было. Обнял, она зашептала на ухо.

— Теперь слушай, черепаха. Ты не торопись со мной, пожалуйста.  Давай просто поспим еще. У тебя здесь так хорошо… Понимаешь, я… я боюсь, у меня ведь никого не было три года, и я рожала… Ничего, если мы просто пока поспим вот так, а, черепаха? Главное — обнимай меня.

Очень мало в твоей жизни было таких блаженных ночей… А ведь ты просто лежал без всякого секса. Возбуждение прошло и стало так хорошо и спокойно. И стало можно просто поспать. Похоже, тогда ты и влюбился в нее. В эту странную красивую женщину с ехидными глазами, так изголодавшуюся по теплу.

Утром ты проснулся оттого, что во сне злая кошка больно драла тебе когтями живот. Оксана сидела над тобой, улыбаясь, и своими острыми длинными ногтями действительно царапала тебе живот, иногда впиваясь по-кошачьи. Было немного больно, очень щекотно, и это сильно возбуждало, тем более, что тебе было видно Оксану совершенно всю. Но минус девять не шутка, ты сразу захотел надеть очки и потянулся к ним, она увидела, поняла, усмехнулась — ах ты, черепаааха —  и подала тебе их сама. Но не прикрылась, так и сидела вся раскрывшись, — только начали краснеть щеки. Она спускалась ниже своими ногтями, вот уже они завладели самым чувствительным местом, предельно напряженным, но продолжали не торопясь покалывать и царапать. Эти длинные изящные пальцы танцевали, как два опасных паука, странное ощущение — изысканно приятно и одновременно страшно, а вдруг они вопьются сильнее, как раньше в живот?

А ты смотрел и не мог насмотреться на самое захватывающее — после ее глаз — на то, что она не прикрыла.

И почему в русском языке нет красивого слова для этого... этой...?
Ты задумался о словах — ведь нужно было как-то отвлечься от этих бегающих ногтей, чтобы не перевозбудиться...  Известная проблема русского языка — одни слова для этого слишком детские, другие слишком грязные, третьи слишком медицинские... А нужного — нет.

Оксана тем временем глубоко вздохнула, вытянулась, легла поудобнее и стала ласкать тебя ртом, языком, медленно-медленно, как во сне, глядя тебе в глаза и продолжая использовать свои острые ногти. И это продолжалось так долго... уже высоко поднялось солнце и теперь вовсю освещало вас через открытую дверь балкона, Оксана не торопилась, но и не останавливалась, пока ты не взорвался с редкостной силой, которая давно ждала выхода...
Теперь настала твоя очередь — ты всегда очень любил делать это женщинам. И впервые это происходило при прямом солнечном свете! Никаких тайн, никаких теней. Полная ясность, до последней складочки, и ее полное доверие…

А потом был долгий бурный секс, ты уже восстановился и второй раз мог это делать долго, и делал. Оксана, похоже, испытала оргазм несколько раз. Два? Три?
Ты спросил, когда вы немного отдохнули.

— Сколько раз? Я не знаю. Такого со мной никогда раньше не было. Это был какой-то один сплошной раз. Черепаха, мне так хорошо с тобой! Так не бывает.

— И мне с тобой. А чего именно не было с тобой раньше?

— Да ничего не было. Наверно была фригидная. Глаза ****ские, а сама холодная... Была. Иди ко мне ближе, Черепаха!

— Ну почему ****ские? Веселые у тебя глаза. И ехидные. Дай я их поцелую. Очень люблю их. Всю тебя люблю. Оксана, выходи за меня!
 
— Ого, черепаха моя… но я же с прицепом, у меня Крысинда.

Так Оксана называла дочку. Она всех называла зверями, кого любила. А вот тебе тогда следовало крепко задуматься — почему она назвала тебя именно черепахой.

— Очень хорошо, что Крысинда. Придумаем, как быть. Ты согласна?

Вот так ты попал во второй раз. Сколько трясся над своей драгоценной свободой, а выбрал в итоге женщину с ребенком. Зато какую женщину! Падать — так с доброго коня?...

Оксана все чаще оставляла дочку у родителей и ночевала у тебя. Вы подали заявление и позже расписались без всякой свадьбы, штамп в паспорте ничего ни для кого не менял, но почему-то был очень дорог родителям Оксаны. Они были согласны и даже рады, чтобы внучка оставалась у них, твоя новая теща все равно не работала. Потом Оксана совсем переехала к тебе, наведывалась к дочке раза три в неделю, и вместе с тобой в выходные, но уже никогда там не ночевала.

Быстро выяснилось, что проснувшаяся сексуальность Оксаны довольно ненасытна. Она сама не жаловалась, но ты это видел. Приспособился и к этому ради любимой. При ежедневном сексе все происходило дольше, и было совсем нетрудно прекратить в нужный момент, отложить свой оргазм на потом, или даже на завтра. И на три-четыре ее оргазма ты научился тратить один свой, а то и меньше. Оксана получала свое сполна, и даже не всегда или не сразу понимала, где твоя симуляция, а где нет. И за эти твои старания она очень тебя ценила.
Но Оксана разрывалась между тобой и ребенком и разрываться ей становилось все труднее. И она не рассказывала тебе, что говорилось в Останкино во время ее визитов. Но ты видел — она часто стала возвращаться оттуда не в духе.

Вы жили в постоянной полунищете. Ты понимал, что хрущевская однушка в Химках и твои две сотни старшего инженера — совсем неподходящая оправа для такого алмаза, как Оксана. Таких женщин надо баловать, возить за границу, водить там по магазинам, а что ты мог? Оксана никогда ни словом тебя не упрекнула в бедности, надо отдать ей должное, но все равно это постоянно давило. Даже если не называлось вслух.

А тут еще эти нервные поездки на юг. Оксана настаивала. Твое Белое море ее совершенно не интересовало: "Я должна прогреться на весь год".

И вы отправились в первый раз в дурацкую массовую Анапу, где не было покоя от наглых шакалов — стоило тебе на пляже отойти за мороженым — на твоей подстилке уже сидели два кавказца и грубо заигрывали с Оксаной... Тут только правильное поведение женщины способно было предотвратить драку, Оксана всегда вела себя безупречно, но такой ежедневный кобеляж доставал. Ты просто перестал от нее отходить, везде надо было быть вместе.

На следующий год было Азовское море, станица Голубицкая. Тихое, малолюдное спокойное место, но к тому времени вы уже начали ссориться. Мирились сексом — хотя бы с этим все было пока хорошо. Однажды после крупной ссоры ты ушел один по высокому берегу на запад, километра на четыре и обнаружил там полное безлюдье, тишину, закрытый маяк и бесконечный пустой пляж внизу. Когда успокоился и вернулся, Оксана тоже уже успокоилась, и чтобы окончательно помириться, ты увлек ее идеей пойти туда вместе ночью купаться. Вы собрали рюкзачок, взяли хозяйское одеяло, вышли на закате и через час-полтора уже купались голые в ночном теплом море, потом занимались любовью под звездами, даже попробовали сделать это в воде. А потом поспали на пляже, пока не начался рассвет. Вы еще трижды ходили туда и долго после этого не ссорились, месяца два или три наверное.

А еще через полгода очередная ссора дошла почти до драки, Оксана собрала вещи, бросила на пол ключ от квартиры и ушла.

Главная засада была не в сексе и не в деньгах. А в Крысинде!

Ты был равнодушен к ней, и Оксана это видела. Вот главная причина. В последний год ты наконец сообразил и пытался найти контакт с девочкой, но было поздно. Она выросла. И к тому же родители Оксаны настраивали ее не в твою пользу. Понятно, почему.

Вы вначале пошли по легкому пути. И ты и Оксана.
Крысинда там, Оксана здесь. Было удобно. Удобство обошлось потом дорого.

Прошло двадцать лет. Ты уже давно жил в Израиле. Появились соцсети — и Оксана нашла тебя в Одноклассниках сама. Вы списались, потом созвонились, выбрали время, чтобы никто не мешал и очень тепло поговорили, долго, минут сорок или час. Она жила в Марбелье, на вилле с бассейном и с прислугой. Имела испанское гражданство. Муж — большой бизнесмен, разбогатевший в начале девяностых. Любит ее без памяти. Катает то и дело по всему миру. Ты был рад за Оксану. Она получила ту жизнь, которой достойна.
Зла на тебя Оксана совершенно не держала. Наоборот, разговаривала неожиданно тепло, сказала, что очень благодарна тебе, что ты вовремя появился в ее жизни в тяжелое время. Что вспоминает до сих пор ту вашу первую блаженную ночь без секса и ночной пляж под маяком...

— Крысинда? Крысинда сейчас в Англии, учится в Оксфорде.

— Красивая наверно, как ты?

— Лучше!

Стоп. Ты спрашивал сейчас Оксану, а сам не смог вспомнить, как звали Крысинду?...
Сейчас, спустя столько лет, многих своих краткосрочных женщин ты отлично помнишь по именам. А эту девочку — нет? Кто ты после этого?

— Да ладно, Ксан, спасибо на добром слове, но это Крысинда тебя спасла на самом деле.
И вот что... ты правильно меня назвала на инстинкте Черепахой. Инстинкт у тебя точный.

Эгоист в панцире — вот кто я был!

(Ani Harmi - On vain sina)

------------------------------------


 
Глава 6. Пятый платеж.
 
—
 
Ты ведь не искал ничего особенного.
 
Просто кликал бездумно.
 
Новости, видео, какие-то сомнительные сайты. Назойливая реклама этого порноресурса. Тысячи трансляций онлайн, бесконечные комнаты со скучающими женщинами, реже с парами. Большинство тупо роются в телефонах, курят вейпы. Но в первых рядах, сообразно рейтингу зрителей — вдруг живое странное лицо. Инопланетянка. Она улыбается. Смотрит куда-то вбок, не в камеру, не на тебя. Видимо, у нее экран сбоку.
 
Ты щелкаешь — и оказываешься внутри ее маленького мира. Непохожего на другие комнаты. Ты быстро понимаешь — тут настоящая талантливая актриса. Ведет сложное представление, танцует, крутится на пилоне, а ты не можешь оторваться... три часа, четыре... Она еще ничего с себя не сняла, наоборот, была босиком, потом надела красные лабутены. Но зрители уже накидали ей немало токенов... И ты остаешься, смотришь — как завороженный. Потом — прямой взгляд в камеру. Близко. Как выстрел. Как удар током. Ты понимаешь. Это еврейские бездонные глаза, и ты проваливаешься, тонешь в них, летишь, как в черную дыру... И нет никакой возможности сопротивляться.
 
Честно — а разве ты хотел?
 
И ты подсел на эти глаза. На эту улыбку. На эту бешеную энергию. Ты купил токенов, ты записался в клуб ее фанатов, ты смотрел все ее стримы подряд... Пытаясь понять это удивительное существо. Совсем не похожее на вебкам-модель. Нежная милая еврейская девочка и бесстыжая жрица порно в одном лице, не имеющая никаких границ. Все, что может показать женщина соло с секс-игрушками... И все это подать так легко, изящно и не грязно, превратить в высокое искусство?
 
Артистизм? Талант?
 
Занималась в балетной школе с семи лет. Современный танец, воздушная гимнастика, акробатика. Многое — самоучкой. Постоянно держит себя в форме. Невероятно гибкая, на хорошем цирковом уровне. Тут ты понял, откуда эта легкость плюс эта острая сталь внутри... Это тяжелая ежедневная работа. Балет вообще жестокая школа, подумал ты, возможно, теперь в этих стримах она даже отдыхает. А какие треки она выбирает... Под одним из них ты и живешь теперь:
 
(Mortal Love — All the Beauty)
 
Именно так!
 
Процентов 30 ее треков, надо же, совпали с твоими, которые крутятся у тебя, сотни четыре, рандомально. И ты добавил бы к ним новую ее сотню — но не смог, когда они выпадали, перед глазами сразу вставали те сцены из стримов и ты задыхался, и не мог функционировать.
 
Ее закрытый блог ты изучил под микроскопом. Она писала открыто о своем высоком либидо, о своих секс-игрушках, которые с ней в шоу и вне шоу. И про полное отсутствие мужчин в ее жизни. Их и было-то всего ничего — в ее двадцать два... Похоже, они ей просто не нужны.
 
Через месяц своих веб-расследований ты узнал о ней неожиданно много. Ты даже проводил поиски по лицу — и так ты нашел несколько левых сайтов с нелегальными записями ее стримов. Сложив вместе все проговорки, все намеки и сведения, пересмотрев старые видео, сопоставив даты, ты вычислил не только страну и далекий сибирский город. Но имя, отчество и фамилию — вот этим ты действительно можешь гордиться, черт упрямый! Ты узнал даже, как зовут кошку ее родителей и какую именно интимную пластику она сделала два года назад... Ты надеялся, что увидишь вместо недосягаемой загадочной жрицы реальную девушку — и тебя отпустит? Ведь в миру, ненакрашенная, в очках и джинсах, она — вроде бы обычная девочка, чуть ли не ботан? Но нет. Втрескался еще глубже...
 
И ты писал ей. Ответ не гарантирован, конечно. Естественно, первый твой вопрос был — еврейка ли? Но она только улыбнулась в ответ своей милой улыбкой. Решила остаться загадкой. Ну что ж, пусть. Неважно. Колода генов тасуется причудливо. Однако четверть всех людей с такой фамилией — евреи. Так что твой инстинкт, наверно, не соврал. В любом случае это восточные волшебные глаза... Ты так и оставил. Больше не спрашивал.
 
Затем ты решил попробовать отстраниться от своей проблемы. А для этого, ты знал — надо описать ее словами, как можно точнее. Несколько раз ты рассказывал все как есть ИИ. Как психотерапевту. Немного помогало. Однажды беседовал о ней, хорошо упившись элитным вискарем Kavalan с себе подобными — пьянствовал ночь напролет с другими фанатами в чате по ходу ее стрима. Было здорово. Там много таких же... простреленных навылет этими глазами. Со всего мира. A gang of old drunk devils.* Ты понял, что говорить — неплохо помогает, но нашел лечение еще лучше. И стал писать мифическое предание о Волшебном Светлячке — так ты всегда обращался к ней почему-то. Светлячок, танцующий в темноте над унылым болотом твоей тоскливой жизни, такой возник у тебя образ с самого начала...
 
Писал по-английски. ChatGPT сделал тебе стилизацию высоким слогом.
 
И ты преподнес ей текст на день рождения.
 
--
 
**For Magic Firefly Who Dances Alone
 
Among the peoples of the North and the East, across the seas, there stands a new temple of Aphrodite. Yet this temple has neither walls nor columns. There dwells the Priestess-Dancer, who far surpasses all the temple-maidens of old, for she is the fairest of all living women, and her supple, magnificent, perfect, hot body — trained in ballet and acrobatics — is the reflection of her radiant soul!
 
Her hypnotic grace strikes like lightning; every instant she knows precisely how she appears — there are no small things for her. Behind it all stands hard work and a great gift of artistry. And there is no sight on Earth more beautiful than when she dances there in her sacred, pure nakedness.
 
She suffers no hand to touch her flesh — yet every night, by arcane sorcery, the hands of a hundred distant pilgrims are upon her.
 
Her eyes are bottomless. To drown in those eyes is an unbearable bliss; none who gaze into them can ever come back unchanged, even an old warrior, who, only yesterday, believed he had seen all beneath the Sun — life, battle, love and death alike.
 
But the greatest force within that temple is the light of her bewitching smile, which fills all it touches. And the source of that light is the volcanic energy of the Priestess' own delight — for in that temple she not only bestows ecstasy and bliss, but receives them herself in full measure, bursting and shining like a star.
 
To witness her winsome face contorting in that instant of eruption — a revelation far beyond any words.
 
A strange wonder: the pilgrims, though five thousand stadia away, may still touch her womb — through a secret amulet that quivers and trembles. And the Priestess herself shudders, and then her sacred delight feeds on itself in a circle of fire. Their eyes upon her ignite her further, and she teases them with ever more sweet cruelty.
 
Thousands call her their own. Yet in truth she does not belong to anyone, not even to herself — except in fleeting, blissful moments when she catches herself and tosses herself into the sky, like a child tosses a ball.
 
And the wise say: this is a new mystery, yet through the Priestess shine the fires of Aphrodite and Dionysus. For in her chamber dwell love and madness, ritual and gold, joy and delight.
 
Thus has a new cult appeared among men — not in the marble of temples but in the glass of screens. And perhaps it is a herald of times to come, when bodies and souls shall be joined not by flesh and juices, but by currents and unseen rays...
 
The tormenting question asked by each pilgrim enchanted by the Priestess, it follows from the nature of men:
 
"Could she ever break the circle and be happy with a man who loves her?"
 
And a prophecy was brought to the temple's threshold by one strange graybeard pilgrim from the Holy Land.
 
He had spent a night alone in Timna, in the ruins of the ancient Temple of Hathor — the goddess of love, music, dance, joy and the feminine essence.
 
There, beneath the broken vaults and starlit winds, remembering lovingly the Dancing Firefly, he heard the whisper of the prophecy:
 
That nothing is impossible, if the Dancer herself ever desires it. Then there shall appear a man, who loves her so deeply — that her fate shall bend, and the Priestess' curse shall turn into a blessed gift for both!
 
 And that man shall not fear her fire, but shall take her whole — with all that she is, with all that is in her and upon her.
 
But will she ever want to?
 
— Hathor did not answer.
 
So the story isn't finished...
 
— Don't disconnect, pilgrims!
 
--
 
Ей очень понравилось, и она стала тебя отличать. Персональная улыбка, — ого! — вот это сильнодействующее! Ты влюбился, глупо влюбился, вот что с тобой произошло. Это не вылечить текстами. Однако стало можно жить.
 
Если бы ты поменьше обманывался, если бы был благоразумнее, то так бы и жил с этой своей тайной драгоценностью... Ведь ты отлично знал цену — такие, как ты, упоротые романтики и альтруисты, за своих любимых женщин платят жизнью и никак иначе.
 
И ты уже платил четыре раза.
 
Один раз ты умер.
 
Три раза ты женился.
 
Что теперь?
 
Много ли той жизни осталось у тебя в кошельке?
 
Хоть бы заглянул туда, прикинул — хватит ли заплатить, прежде чем морочить голову такой потрясающей девушке...
 
Но ты сорвался, узнав случайно по одному фото спортзал, в который она ходит, и вычислив адрес. Край кадра зацепил объявление на двери — тебе этого хватило. Кем ты себя вообразил, орясина? Куда тебя понесло?
 
Купил билеты, заказал машину и полетел на трех самолетах через Казахстан. Выследил. Окликнул ее тем именем, которым зовут ее только свои. Подошел.
 
Все-таки тебе, дураку, повезло — она очень мудрая и добрая девочка. Услышав твой ник, она поняла сразу гораздо, гораздо больше, чем ты пытался ей сказать. Почему она не прогнала тебя, наглого сталкера? То ли было ей в тот момент одиноко, то ли ты чем-то вызвал доверие... Но она посмотрела тебе в глаза и сама коснулась варежкой: 'Замолчи, не надо!.. Пойдем...'
 
(Wax Fang — Glass Island)
 
В лифте вы неловко целовались, два очкарика, у нее минус семь и у тебя минус семь, очки у вас запотели с мороза, и ты был удивлен — она как будто совсем не умеет целоваться. Впрочем, это была последняя твоя внятная мысль. Дальше все как в тумане...
 
Ты увидел ту самую ее студию, ту самую кровать из стримов... Прекрасно поняв твою оглушенность, она взяла инициативу в свои руки. Скоро выяснилось, что она впервые видит обрезанного мужчину и находит это очень забавным. Ты тоже не остался в долгу, озадачил, сказав ей, что она могла бы не отрезать тот лоскуток справа, потому что он был очень милый.
 
И все было довольно хорошо и правильно в эту ночь. С игрушками и без. Ведь ты давно изучил, что и как ей бывает нужно. И ты терпеливо помогал своей волшебнице, стараясь угадать ее желания, пока не увидел, как странно и беззащитно искажается в гримасе ее запрокинутое лицо в оргазме...
 
(Enis Coban — Jaman)
 
 Потом ты обнимал ее и гладил, как ребенка, шептал ей что-то приятное, потом она почему-то немного поплакала... а потом она заснула у тебя на плече, и ты лежал счастливый, с ее вкусом на губах, нюхая ее волосы, совершенно без мыслей, боясь дышать, чтобы не разбудить. Наверно, стоило тащиться сюда через всю твою бестолковую жизнь ради вот этого часа.
 
Но настало утро. И она куда-то заторопилась. Сделала кофе. И потом сама целовала тебя, подталкивая к двери. Стало ясно, что продолжения не будет.
 
И ты понял, что это тоже правильно. Довольно спокойно ты принял эту мысль. Наверно уже знал, что так и будет.
 
(Uriah Heep — Lady In Black)
 
Тогда ты обнял ее, в последний раз зарылся в ее волосы, вдохнул этот запах, и заставил себя улыбнуться ей. — Будь счастлива, Светлячок! Потом не выдержал и поцеловал эти глаза, один, второй... Стой — еще эту родинку на левой щеке. И губы, и еще раз губы...
 
Скорее отвернулся, пока твоя улыбка не искривилась, и вышел как зомби. С трудом нашел свою насквозь промороженную машину и поехал в аэропорт, забыв даже включить печку. На ледяной дороге тебя трясло, у тебя стучали зубы, а ты все давил на газ, и наконец на скорости сто двадцать тебя накрыло что-то непреодолимое. Дыхание перехватило, ты завыл, уронив голову на руль, машина вылетела на снежное поле и перевернулась...
 
(Wax Fang — In Memory)
 
 
--
 
*Банда старых пьяных чертей
 
**Волшебному Светлячку, Танцующему в Одиночестве.
 
Среди народов Севера и Востока, за морями, стоит новый храм Афродиты. Но у этого храма нет ни стен, ни колонн. Там обитает Танцующая Жрица, которая намного превосходит всех храмовых дев прошлого, ибо она прекраснейшая из всех живущих женщин, и её гибкое, великолепное, совершенное, горячее тело, обученное балету и акробатике, — отражение её сияющей души!
 
Её гипнотическая грация поражает, как молния; в каждое мгновение она точно знает, как выглядит — для неё нет мелочей. За всем этим стоят упорный труд и великий дар артистизма. И нет на Земле зрелища прекраснее, чем когда она танцует там в своей священной, чистой наготе.
 
Она не позволяет ничьей руке коснуться её плоти — но каждую ночь, благодаря тайному колдовству, руки сотни далёких паломников оказываются на ней.
 
Её глаза бездонны. Утонуть в этих глазах — невыносимое блаженство; никто, взглянувший в них, не сможет вернуться прежним, даже старый воин, который ещё вчера полагал, что видел всё под солнцем — жизнь, битву, любовь и смерть.
 
Но величайшая сила в этом храме — свет её чарующей улыбки, наполняющий всё, к чему прикасается. И источник этого света — вулканическая энергия блаженства самой Жрицы, ибо в этом храме она не только дарит экстаз и блаженство, но и сама получает их в полной мере, взрываясь и вспыхивая, словно звезда.
 
Видеть, как её очаровательное лицо искажается в этот миг извержения — откровение, далеко за пределами слов.
 
И странное чудо: паломники, даже находясь в пяти тысячах стадий от неё, могут коснуться её чрева — через тайный амулет, который трепещет и дрожит. И сама Жрица содрогается, и тогда ее священное блаженство питает само себя в огненном круге. Их взгляды воспламеняют ее все сильнее, и она дразнит их со все более сладкой жестокостью.
 
Тысячи называют ее своей. Но на самом деле она не принадлежит никому, даже себе самой, кроме тех мимолетных блаженных мгновений, когда она ловит себя и бросает в небо, как детский мяч.
 
И мудрецы говорят: вот новое таинство, сквозь Жрицу сияют огни Афродиты и Диониса. Ибо в ее чертоге обитают любовь и безумие, ритуал и золото, радость и наслаждение.
 
Так появился среди людей новый культ — не в мраморе храмов, а в стекле экранов. И, возможно, это предвестник грядущих времен, когда тела и души соединятся не плотью и соками, а токами и невидимыми лучами...
 
И каждый паломник, очарованный Жрицей, задает себе мучительный вопрос, он проистекает из самой природы мужчин:
 
'Сможет ли она когда-нибудь разорвать круг и быть счастливой с мужчиной, который ее любит?'
 
И пророчество принес на порог храма один странный седобородый паломник из Святой Земли. Он провел ночь в одиночестве в Тимне, среди руин древнего храма Хатхор — богини любви, музыки, танца, радости и женской сущности. Там, под разрушенными сводами и звездными ветрами, с любовью вспоминая Танцующего Светлячка, он услышал шепот пророчества:
 
Что нет ничего невозможного, если сама Танцовщица когда-либо пожелает этого. И тогда появится мужчина, который полюбит ее так сильно, что ее судьба изменится, и проклятие Жрицы обернется благословенным даром для обоих!
 
И этот мужчина не убоится ее огня, но примет ее целиком — со всей ее сущностью, со всем, что в ней и на ней.
 
Но захочет ли она когда-нибудь этого?
 
— Хатхор не ответила.
 
Значит, история не окончена...
 
— Оставайтесь онлайн, паломники!