Уильям Шекспир. Лекция 1

       Фаза 1. Мир и эпоха: контекст создания

       Часть 1.1. Исторический и политический ландшафт
 
       Раздел 1.1.1. Тюдоровская Англия: от Реформации до Армады

       Блок 1. Генрих VIII и рождение нации

       Модуль 1. Англия накануне Реформации

       Лекция №1. Между короной и тиарой: Англия как верная дочь Рима

       Вступление

       Когда мы погружаемся в изучение творческого наследия Уильяма Шекспира, мы нередко сталкиваемся с соблазном воспринимать его пьесы как некие универсальные, вневременные произведения, оторванные от конкретной исторической почвы. Однако эта иллюзия рассеивается при первом же внимательном взгляде на текст, насыщенный отсылками к реалиям своей эпохи. Религиозные конфликты, вопросы легитимности власти, тонкая игра аллегорий — всё это уходит корнями в тот мир, где государство и церковь представляли собой единый, хотя и внутренне противоречивый организм. Понимание раннетюдоровской Англии как католического королевства, безраздельно подчинённого духовному авторитету римского папы, является тем фундаментальным ключом, который открывает глубинные смыслы шекспировских исторических хроник, трагедий и даже комедий. Данная лекция служит отправной точкой в нашем долгом путешествии по вселенной Шекспира, предлагая сначала исследовать контекст, в котором эта вселенная зародилась. Мы начнём с эпохи, предшествующей великому религиозному расколу, когда понятия «англичанин» и «католик» были практически синонимами, а власть папы простиралась от дворцовых покоев до самой скромной сельской церкви.
       Конец пятнадцатого столетия застал Англию в состоянии глубокой физической и моральной усталости после тридцати лет кровавой междоусобицы, известной как Война Алой и Белой розы. Воцарение Генриха VII Тюдора в 1485 году после победы при Босворте ознаменовало не столько триумф, сколько начало мучительного процесса залечивания ран, нанесённых всей социальной ткани королевства. Страна отчаянно нуждалась в стабилизации, и в этом процессе католическая церковь играла роль не просто духовного утешителя, а одного из главных столпов, на которых покоился новый политический порядок. Вера в единого бога, в святость церковных таинств, в верховную власть папы как наместника Христа объединяла всех — от короля, коронованного по благословению Рима, до последнего крестьянина, платившего десятину своему приходскому священнику. Но под поверхностью этого кажущегося монолитного единства уже бродили, зрели и накапливались силы, которым вскоре предстояло взорвать старый мир изнутри.
       Таким образом, цель нашей сегодняшней встречи — совершить тщательное, детальное путешествие в эту сложную и во многом забытую реальность, существовавшую на рубеже XV и XVI веков. Мы зададимся вопросами о том, как именно была устроена английская церковь, какую повседневную власть имел римский папа над умами и кошельками англичан, какими механизмами пользовались короли для управления церковью в своих владениях и как религия использовалась для укрепления тюдоровской династии. Этот анализ позволит нам не только констатировать факты, но и прочувствовать ту интеллектуальную и эмоциональную атмосферу, в которой разрыв с Римом воспринимался бы не как смелая реформа, а как немыслимое кощунство, угрожающее самому существованию общества. Лишь поняв прочность этих старых связей, мы сможем оценить всю глубину потрясения, вызванного их разрывом.
       Наше исследование будет структурировано в пять последовательных и логически взаимосвязанных частей, каждая из которых осветит определённый аспект проблемы. Сначала мы окинем взглядом общий исторический ландшафт Англии в момент прихода к власти Тюдоров, оценим наследие гражданской войны и роль церкви в восстановлении мира. Затем мы заглянем внутрь самого института церкви, изучив его иерархию, богатство и повседневные функции. Третья часть будет полностью посвящена фигуре римского папы — мы рассмотрим объём его духовной и светской власти, его политические интересы и финансовые претензии к Англии. В четвёртой части мы проанализируем динамику непростых отношений между английской короной и папским престолом, выявив зоны сотрудничества и потенциальные точки трения. Наконец, в пятой части мы осторожно наметим те трещины и напряжения внутри этого, казалось бы, незыблемого здания, которые, будучи незаметными современникам, в ретроспективе видятся предвестниками грядущей бури.

       Часть 1. Англия в 1485 году: наследство Войны Роз и утверждение Тюдоров

       Победа Генриха Тюдора, графа Ричмонда, над Ричардом III в битве при Босворте 22 августа 1485 года сама по себе не гарантировала новому монарху прочного и бесспорного правления. Корона, буквально поднятая с куста боярышника (по крайней мере, согласно позднейшей, вероятно, апокрифической легенде), нуждалась в срочной легитимации. Генрих VII, коронованный в Вестминстерском аббатстве, прекрасно понимал, что его права на престол, основанные на довольно шаткой комбинации наследования по женской линии Ланкастеров и права завоевателя, должны быть подкреплены высшим авторитетом того времени — авторитетом церкви. Архиепископ Кентерберийский Джон Мортон, опытный политик и церковник, стал одним из главных архитекторов этой легитимации, используя проповедь и церковные кафедры для провозглашения божественной санкции на правление Тюдоров. Церковные службы по всей стране включали молитвы за короля и королевскую семью, превращая лояльность из политического выбора в религиозную обязанность.
       Экономическое состояние королевства после десятилетий разорительной междоусобицы было плачевным. Торговые пути нарушены, монетная система в хаосе, многие пахотные земли заброшены. В этих условиях церковь, будучи крупнейшим корпоративным землевладельцем, обладала ресурсами, которые могли смягчить последствия кризиса. Монастыри, особенно крупные аббатства вроде Гластонбери или Вестминстера, выступали не только духовными, но и экономическими центрами своих регионов. Они предоставляли работу сотням людей, от фермеров и ремесленников до учёных-переписчиков, давали приют путешественникам и помогали бедным. Однако их очевидное богатство, контрастировавшее с общей нищетой, уже начинало питать скрытое недовольство, которое позже будет мастерски использовано сторонниками секуляризации.
       Социальная структура Англии по-прежнему покоилась на средневековой трёхсословной модели: «те, кто молятся» (духовенство), «те, кто воюют» (дворянство) и «те, кто работают» (простолюдины). Духовенство, или первое сословие, занимало привилегированное положение. Оно освобождалось от большинства светских налогов и подлежало юрисдикции не королевских, а церковных судов, что порождало постоянные трения. Знаменитая «привилегия духовного звания» означала, что клирик, обвинённый в серьёзном преступлении, мог быть судим только церковным судом, где наказания были, как правило, мягче. Это вызывало возмущение светских властей и простых людей, видевших в этом вопиющую несправедливость.
       На международной арене молодая династия Тюдоров остро нуждалась в признании. Генрих VII искусно использовал дипломатию и династические браки, чтобы встроить Англию в систему европейских католических монархий. Поддержка папства была здесь основополагающей. Булла папы Иннокентия VIII от 1486 года не только признавала Генриха законным королём, но и отлучала от церкви всех его врагов, превращая политическое сопротивление в грех. Позже брак его старшего сына Артура с испанской инфантой Екатериной Арагонской был санкционирован и благословлён Римом, что укрепляло статус Англии как уважаемого члена семьи христианских народов. Без папского одобрения эти дипломатические успехи были бы невозможны.
       Интеллектуальная жизнь острова в это время начинала испытывать свежее дыхание ренессансного гуманизма, проникавшего из Италии через таких людей, как Джон Колет, декан собора Святого Павла, и молодой Томас Мор. Их увлечение изучением греческого языка и текстов отцов церкви вело не к отрицанию католицизма, а к идее его внутреннего очищения, возвращения к простоте раннего христианства. Эразм Роттердамский, частый гость в Англии, в своих «Похвале глупости» и других трудах остро, но изнутри критиковал формализм, суеверия и невежество части клира. Эта критика была опасной, ибо подрывала автоматический авторитет института, но пока она оставалась в рамках академических дискуссий и не перерастала в призыв к отделению от Рима.
       Народная религиозность этого периода поражает своей интенсивностью и всепроникающим характером. Вера в чудеса, целительную силу реликвий (часто сомнительного происхождения), необходимость паломничеств к святым местам вроде гробницы Томаса Бекета в Кентербери или Богоматери в Уолсингеме составляла неотъемлемую часть менталитета. Церковный календарь с его постами и праздниками задавал ритм сельскохозяйственного года и городской жизни. Страх перед муками чистилища был настолько реален, что люди завещали огромные суммы на заупокойные мессы, основывали часовни, где священники должны были молиться за их души вечно. Приходская церковь была не только местом для молитвы, но и общественным центром, где заключались сделки, оглашались королевские указы и даже устраивались театральные мистерии.
       Однако было бы ошибкой рисовать идиллическую картину всеобщего благочестия. Антиклерикальные настроения, питаемые реальными злоупотреблениями, находили выход в народном творчестве. Пародийные песни, похабные анекдоты о распутных монахах и жадных епископах, сатирические стихи были частью устной культуры. Знаменитые «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера, написанные за столетие до этого, продолжали переписываться и читаться, потому что их насмешки над лицемерием и пороками отдельных представителей церкви оставались актуальными. Но важно подчеркнуть, эта критика почти никогда не касалась основ вероучения или верховной власти папы; она была направлена против человеческих недостатков, а не против института как такового.
       Таким образом, Англия, вступившая в XVI век под скипетром Тюдоров, предстаёт перед нами как органичная, неотъемлемая часть универсального католического мира. Король, церковь и папа находились в состоянии сложного, отлаженного веками равновесия. Идея о том, что английский король мог бы быть верховным главой национальной церкви, показалась бы современникам не просто ересью, а политическим безумием, угрожающим спасению душ и стабильности государства. Все дороги — духовные, финансовые, дипломатические — вели в Рим, и это воспринималось как естественный и незыблемый порядок вещей, установленный самим Богом.

       Часть 2. Архитектура власти: английская церковь и её институты

       Чтобы понять степень власти папы, необходимо сначала рассмотреть устройство той организации, которой он управлял из далёкого Рима. Английская церковь была гигантским, разветвлённым организмом с жёсткой иерархической структурой. Формально на вершине этой пирамиды стоял папа римский, но повседневное администрирование осуществляли два архиепископа — Кентерберийский и Йоркский. Архиепископ Кентерберийский, примас всей Англии, обладал особым статусом: его кафедральный собор был главным храмом королевства, местом коронации монархов. Он председательствовал на церковных соборах и имел право визитации (проверки) епархий в своей провинции, охватывавшей южную и центральную Англию. Назначение на этот пост требовало обязательного одобрения как короля, так и папы, что делало архиепископа ключевой фигурой в треугольнике власти.
       Ниже архиепископов находились епископы, управлявшие своими диоцезами (епархиями). Их насчитывалось около двух десятков, и они, как правило, происходили из знатных семей или были выдающимися учёными и администраторами. Епископы совмещали духовные обязанности со светскими: они заседали в Палате лордов, выступая как политики самого высокого ранга, управляли обширными земельными владениями своих кафедр и обладали собственной судебной властью. Например, епископ Винчестерский был одним из богатейших людей королевства. Их дворы конкурировали с королевскими по великолепию, а их влияние на местные дела часто превосходило влияние шерифа или мирового судьи.
       Сердцевиной монашеской жизни и одновременно одним из столпов экономики были монастыри — обители различных орденов, от созерцательных бенедиктинцев и цистерцианцев до нищенствующих францисканцев и доминиканцев. К 1500 году в Англии и Уэльсе существовало около 800 монашеских домов. Они владели примерно четвертью всех обрабатываемых земель, что делало их колоссальными агробизнес-корпорациями своего времени. Помимо молитв, монахи занимались переписыванием и хранением книг (монастырские библиотеки были хранилищами знаний), вели исторические хроники, разрабатывали передовые для того времени сельскохозяйственные технологии, такие как осушение болот или овцеводство. Многие аббатства, подобно Фаунтинскому или Тинтернскому, были центрами паломничества и архитектурными шедеврами.
       Параллельно светской системе правосудия существовала разветвлённая сеть церковных судов. Они рассматривали дела, относящиеся к «духовной сфере»: ересь, богохульство, нарушения церковной дисциплины клириками, споры о завещаниях, брачные контракты и вопросы законности браков (например, при обвинениях в кровосмесительстве). Самым суровым наказанием, которое они могли вынести, было отлучение от церкви. В обществе, где участие в таинствах считалось необходимым для спасения, это была социальная смерть: отлучённый не мог вступать в законный брак, быть свидетелем в суде, хорониться на освящённой земле. Конфликты между церковными и королевскими судами, особенно по делам о «праве убежища» в церквях или юрисдикции над клириками, были хронической болезнью английской правовой системы.
       Экономическая мощь церкви была колоссальной и зримой. Помимо земельной ренты, церковь получала регулярный доход от десятины — налога в размере одной десятой от урожая или прибыли, который обязан был платить каждый прихожанин. Существовали также многочисленные пожертвования, платы за совершение обрядов (например, за отпевание или венчание) и доходы от паломничества. Это богатство позволяло вести грандиозное строительство: величественные готические соборы в Линкольне, Йорке, Кентербери были не только символами веры, но и демонстрацией финансовой силы. Однако эта самая сила становилась источником растущей зависти со стороны дворянства и нового класса джентри, которые видели в церковных владениях лакомый кусок для обогащения.
       Основой всей этой системы на местном уровне был приход во главе с приходским священником. В Англии насчитывались тысячи приходов, и священник был, пожалуй, самым близким к простому человеку представителем власти — и церковной, и отчасти светской. Он не только крестил, исповедовал и причащал, но и читал королевские указы с церковной паперти, собирал десятину (часто вызывая недовольство), выступал арбитром в местных спорах. Во многих деревнях он был единственным грамотным человеком, что делало его незаменимым при составлении завещаний или писем. Приходская церковь, часто скромная каменная постройка, была истинным центром мира для её паствы.
       Образовательная и благотворительная функции церкви были огромны. Почти все школы, особенно грамматические школы, готовившие будущих клириков и чиновников, находились под церковным контролем или напрямую содержались монастырями. Оксфорд и Кембридж, хотя и имели определённую автономию, были по сути конгломератами церковных колледжей. Больницы, такие как знаменитый Сент-Бартоломью в Лондоне, основанный ещё в XII веке, были религиозными учреждениями, где за больными ухаживали монахи или монахини. Раздача милостыни бедным считалась богоугодным делом, и монастыри регулярно кормили нуждающихся у своих ворот, особенно в голодные годы.
       Таким образом, церковь накануне Реформации была не просто духовным наставником, а государством в государстве, обладавшим собственной иерархией, судами, финансами, армией служителей (духовенство составляло около 2% населения) и колоссальным идеологическим влиянием. Её структура зеркально отражала светскую феодальную систему, создавая сложную сеть взаимных обязательств и лояльностей. Сотрудничество между епископами и королевскими чиновниками, между аббатами и местной знатью было необходимым условием поддержания порядка. Мысль о том, что этот многовековой колосс можно низвергнуть одним королевским указом, казалась абсолютной фантастикой. Церковь казалась вечной, как сами камни её соборов.

       Часть 3. Римский папа: духовный владыка и политический игрок

       Фигура римского папы в восприятии раннетюдоровского англичанина была окружена ореолом почти сверхъестественного благоговения и, одновременно, практического политического расчета. Папство конца XV — начала XVI века, однако, переживало один из самых скандальных и светских периодов своей истории. Папы из семейств Борджиа (Александр VI) и делла Ровере (Юлий II) больше походили на воинственных итальянских кондотьеров и меценатов Возрождения, чем на смиренных пастырей. Они вели войны, заключали и расторгали союзы, покровительствовали Микеланджело и Рафаэлю. Но для простого верующего в далёком Йоркшире или Девоне папа оставался «святым отцом», наместником святого Петра, единственным, кто обладал ключами от рая и мог отпускать самые тяжкие грехи. Этот разрыв между идеалом и реальностью ещё не стал достоянием широкой публики, но он подтачивал моральный авторитет института в глазах образованной элиты.
       Доктринальная власть папы в вопросах веры считалась абсолютной и непогрешимой (хотя формально догмат о непогрешимости был принят лишь в XIX веке). Только он мог окончательно утверждать постановления Вселенских соборов, канонизировать новых святых, давать официальное толкование Священного Писания в спорных моментах. Когда в Англии возникал богословский спор — например, о природе евхаристии или необходимости почитания икон, — последней инстанцией был Рим. Папские буллы по догматическим вопросам были обязательны для всей церкви, и любое сопротивление им приравнивалось к ереси. Таким образом, папа контролировал не только организацию, но и само содержание веры, которую исповедовали миллионы англичан.
       Юридическая власть папы проникала в английскую жизнь через систему церковного права (канонического права). Важные церковные процессы, особенно те, что касались высокопоставленных лиц или сложных брачных дел, могли быть апеллированы в римскую курию, что делало её верховным церковным судом королевства. Кроме того, папа утверждал кандидатов на все высшие церковные должности — не только архиепископов и епископов, но и многих аббатов. За это утверждение взималась немалая плата — аннаты, равные доходу первой года с данного бенефиция. Эта система превращала папство в крупного финансового бенефициара от церковных назначений по всей Европе, создавая почву для обвинений в симонии — торговле духовными должностями.
       Финансовые потоки из Англии в Рим были многообразны и вызывали тихое, но устойчивое раздражение. Помимо аннатов, папы периодически объявляли сбор средств на крестовые походы против турок (хотя реальная военная угроза была далека от Британских островов), продавали индульгенции — грамоты об отпущении грехов, взимали плату за специальные разрешения (диспенсации), например, на брак между дальними родственниками или на занятие церковной должности лицом, не достигшим канонического возраста. Суммы были значительными: историки подсчитали, что за последние десятилетия перед Реформацией Англия ежегодно отправляла в Рим несколько тысяч фунтов — огромные деньги по тем временам. Короли, хоть и роптали, обычно мирились с этим как с неизбежной платой за духовные услуги и международный престиж.
       Папские буллы могли напрямую влиять на внутриполитическую ситуацию в Англии. Уже упомянутая булла Иннокентия VIII 1486 года была не просто формальностью, а мощным идеологическим оружием в руках Генриха VII. Она легитимировала его правление в глазах континентальных монархов и духовенства. Другой ключевой документ — булла папы Юлия II «Universalis Ecclesiae» 1503 года, которая разрешала брак Екатерины Арагонской, вдовы принца Артура, с его младшим братом Генрихом (будущим Генрихом VIII). Это разрешение, основанное на утверждении, что первый брак не был консуммирован, позже станет яблоком раздора, когда Генриху VIII понадобится аннулировать этот союз. Папские документы, таким образом, не были абстракциями; они формировали династические судьбы.
       На международной шахматной доске папа выступал в роли верховного арбитра между католическими государями. Он мог наложить интердикт — запрет на совершение церковных таинств на территории целого королевства — что было страшным оружием, способным спровоцировать народный бунт против своего монарха. Английские короли старались не доводить дело до такого, хотя угроза иногда витала в воздухе во время особенно острых конфликтов. Однако в целом папы эпохи позднего Возрождения были слишком вовлечены в итальянские войны и борьбу с французской экспансией, чтобы активно вмешиваться во внутренние дела таких периферийных, с их точки зрения, стран, как Англия. Это создавало иллюзию отдалённости и бессилия, которой позже воспользуется Генрих VIII.
       Личные отношения между ранними Тюдорами и понтификами складывались вполне благоприятно. Генрих VII слыл образцовым католическим монархом: он совершал паломничества (в том числе пешее паломничество к гробнице святого Винфрида в Шрусбери), щедро жертвовал на церковное строительство, строго преследовал лоллардов. Папы видели в нём надёжного союзника, стабилизирующего силу на краю Европы после хаоса Войны Роз. В знак особого расположения папа даже даровал Генриху право de facto назначать епископов в шотландских диоцезах, что было беспрецедентной уступкой национальному монарху. Этот период можно назвать «медовым месяцем» в отношениях между английской короной и папством.
       И всё же, даже в это время, в английском обществе, особенно среди образованной элиты и растущего купеческого сословия, зрело недовольство папским вмешательством. Его воспринимали как иностранное, навязанное, алчное и часто некомпетентное. Анонимные памфлеты и критические пассажи в университетских диспутах постепенно формировали образ папы не как духовного отца, а как далёкого и жадного князя, выкачивающего деньги из страны. Эти настроения были пока что подспудными, они не оформлялись в последовательную идеологию. Но они создавали благоприятный психологический климат для восприятия будущей пропаганды, которая будет изображать разрыв с Римом не как отступничество, а как освобождение от иностранного ига и возвращение к истинным, незамутнённым корням христианства.

       Часть 4. Король и папа: динамика взаимодействия

       Теория «двух мечей», уходящая корнями в раннее средневековье, теоретически чётко разделяла сферы влияния: папе принадлежал духовный «меч» власти над душами, императору или королю — светский «меч» власти над телами. Однако английская практика давно размыла эти границы. Короли Англии, начиная с Вильгельма Завоевателя, считали себя полноправными патронами и защитниками церкви в своих владениях. Они утверждали право собирать налоги с духовенства в чрезвычайных случаях, контролировать назначение на церковные должности через систему патронажа и ограничивать вызовы клириков в иностранные (то есть римские) суды. Папа же, со своей стороны, настаивал на верховной юрисдикции во всех делах, «имеющих греховную природу», что, при расширительном толковании, могло включать почти что угодно.
       Права короля в церковных делах были обширны и основаны на вековой традиции. Благодаря институту королевского патронажа монарх был покровителем множества епископских кафедр, монастырей и богатых приходов. Когда такая должность становилась вакантной, король имел право представить своего кандидата папе для утверждения. Отказ папы был редок и обычно мотивирован серьёзными каноническими препятствиями или политическими соображениями (например, если кандидат был явным врагом папства). Эта система позволяла королям награждать верных слуг, учёных-юристов или своих незаконнорождённых детей доходными церковными бенефициями, обеспечивая их лояльность и создавая «церковную карьеру» как часть государственной машины.
       Но власть короля не была безграничной. Папа сохранял за собой право прямого назначения на некоторые должности, мог вызывать английских прелатов в Рим для отчёта, а его буллы и декреталии были обязательны к исполнению на территории всего королевства. Особенно чувствительным был вопрос о юрисдикции: королевские суды не могли судить клириков по уголовным статьям, если те предъявляли «привилегию духовного звания». Это часто приводило к скандалам, когда священник или монах, обвинённый в убийстве или краже, отделывался церковным покаянием, что возмущало общественное мнение. Конфликты между короной и церковью по этим вопросам были хроническими, хотя и редко выливались в открытый разрыв.
       Ярким примером такого конфликта в правление Генриха VII стало дело сэра Уильяма Сэйна, рыцаря, обвинённого в распространении лоллардских еретических взглядов. Королевские судьи хотели судить его за государственную измену (поскольку ересь считалась подрывом основ государства), чтобы вынести смертный приговор. Однако архиепископ Кентерберийский Джон Мортон настаивал на том, что дело об ереси должно рассматриваться церковным судом. В итоге был найден компромисс: Сэйн предстал перед церковным судом, был признан виновным в ереси, отрёкся от своих взглядов и затем передан светским властям, которые, однако, не казнили его. Этот инцидент показал, насколько хрупким может быть баланс и как обе стороны были вынуждены идти на уступки, чтобы избежать открытого противостояния.
       Несмотря на потенциальные точки трения, сотрудничество между короной и церковью было нормой, ибо оно отвечало коренным интересам обеих сторон. Вместе они подавляли ересь (лоллардство), которая угрожала и церковной доктрине, и социальной стабильности. Вместе они поддерживали идеологию покорности властям как божественному установлению. Король видел в церкви мощнейший инструмент идеологического контроля и легитимации своей власти. Папа, в свою очередь, видел в сильном и лояльном монархе гаранта сохранения католического единства в его владениях и источник финансовых поступлений. Их союз был взаимовыгодным симбиозом.
       Официальный титул английского монарха уже включал в себя роль защитника веры. Генрих VII активно исполнял эту роль, санкционируя преследование еретиков и следя за правоверием клира. Позже, в 1521 году, папа Лев X даровал титул «Защитник веры» (Fidei Defensor) Генриху VIII за его трактат против Лютера, но сама концепция была гораздо старше. Король был обязан охранять церковь от внешних и внутренних врагов, и он делал это, потому что стабильная церковь означала стабильное государство. Религиозное единство считалось необходимым условием национального единства, и король был его верховным гарантом.
       Личная набожность монарха имела огромное значение. Генрих VII был известен своей искренней, хотя и несколько мрачной, религиозностью. Он ежедневно присутствовал на нескольких мессах, собрал впечатляющую коллекцию реликвий (включая, по преданию, шип из тернового венца Христа), и его последним масштабным проектом стала изысканная капелла Генриха VII в Вестминстерском аббатстве, где он и был похоронен. Его сын, Генрих VIII, в молодости также получил солидное богословское образование и в первые годы правления яростно защищал папство от нападок Лютера. Эта личная приверженность монархов католицизму укрепляла союз трона и алтаря, делая мысль о разрыве с Римом психологически невозможной для самого короля — до поры до времени.
       Таким образом, баланс сил между английской короной и римским папой в раннетюдоровский период напоминал сложный, но отлаженный танец. Обе стороны извлекали из него выгоду: король — легитимность, идеологическую поддержку и контроль над частью церковных ресурсов; папа — доходы, политическое влияние и расширение своей духовной империи. Этот баланс держался на взаимном уважении, невмешательстве в ключевые сферы влияния друг друга и общей заинтересованности в сохранении status quo. Он был хрупок, потому что зависел от личности монарха, от международной обстановки и от нарастающего недовольства внутри общества. Но пока все эти факторы оставались в определённых рамках, система работала, и Англия продолжала оставаться верной дочерью Рима.

       Часть 5. Трещины в основании: ранние признаки будущего раскола

       Антиклерикализм, как мы уже отмечали, не был изобретением Реформации. Однако к началу XVI века он приобрёл новые, более опасные для церкви формы. Критика перестала быть лишь насмешкой над пьяным монахом или жадным епископом; она начала касаться самих основ церковного богатства и власти. В парламенте всё чаще звучали голоса, требующие ограничить церковное землевладение, запретить передачу земли в «мёртвые руки» (то есть церкви, которая никогда не отчуждала собственность), сократить поборы вроде аннатов. Литература, такая как анонимная сатира «Обращение к дворянству немецкой нации» в Германии, находила отклик и в Англии, где переводы и пересказы подобных текстов тайно ходили по рукам в купеческой и юридической среде.
       Гуманистическое движение, при всей своей лояльности католицизму, непреднамеренно готовило почву для реформ. Идея Эразма и его последователей о возврате к чистоте Писания и учению отцов церкви вела к неизбежному сравнению с современными им церковными практиками, которые часто выглядели как искажённые и обмирщённые. Призыв читать Библию в оригинале на греческом и еврейском подрывал монополию церкви на толкование латинской Вульгаты. Когда учёные вроде Джона Колет в своих проповедях перед духовенством обличали пороки клира, они, сами того не желая, подрывали автоматическое уважение к институту, делая критику легитимной и уважаемой.
       Подпольное течение лоллардов, хотя и сильно ослабленное преследованиями, никогда не исчезало полностью. Их идеи — отрицание пресуществления, отказ от почитания икон и святых, приоритет Библии над церковной традицией, сомнение в необходимости священства как посреднической касты — сохранялись в отдельных общинах, особенно среди ткачей, ремесленников и мелких торговцев в таких регионах, как Кент и долина Темзы. Эти люди не составляли организованной силы, но они были готовой аудиторией для любой проповеди, критикующей официальную церковь. Их существование доказывало, что ортодоксия не была тотальной.
       Экономические факторы становились всё более весомыми. Новый класс джентри и обуржуазившееся дворянство с вожделением смотрели на обширные и хорошо управляемые церковные земли. Корона, вечно нуждавшаяся в деньгах, также видела в церковных богатствах потенциальный резерв. Идея, что эти ресурсы могли бы служить «общественному благу» (читай: обогащению знати и пополнению казны), а не «суеверным» целям вроде бесконечных заупокойных месс, медленно, но верно завоёвывала умы. Антимонашеская пропаганда, изображавшая монахов праздными тунеядцами, паразитирующими на труде honest людей, находила благодатную почву.
       Национальное самосознание, выкованное в ходе Столетней войны, сделало англичан менее терпимыми к иностранному диктату, даже духовному. Апелляции в римский суд, необходимость получать разрешения из далёкой Италии, постоянный отток денег за границу — всё это стало восприниматься как ущемление национальных интересов. Идея «английской церкви для англичан», автономной в управлении, но сохраняющей верность католической доктрине, начала казаться привлекательной не только радикалам, но и некоторым консервативным политикам. Она не требовала разрыва с верой отцов, но сулила избавление от финансовой и административной зависимости.
       Династические дела Тюдоров заложили бомбу замедленного действия под здание старой церкви. Брак принца Артура и Екатерины Арагонской в 1501 году был освящён папой. После смерти Артура в 1502 году, чтобы сохранить союз с Испанией, было решено выдать Екатерину за его брата Генриха. Для этого потребовалось специальное папское разрешение, ибо каноническое право запрещало брак с вдовой брата. Папа Юлий II, уступая политическому давлению, выдал необходимую буллу, но её каноническая обоснованность была сомнительной с самого начала. Позже, когда Генриху VIII понадобится аннулировать этот брак, эти сомнения станут главным аргументом в сложной юридической битве с Римом. Сама возможность того, что папское решение может быть оспорено, была революционной.
       Международная политика папства в этот период также работала на размывание его авторитета. Папы были вовлечены в бесконечные войны в Италии, заключая союзы то с Францией, то со Священной Римской империей, что постоянно ставило английских королей в неловкое положение. Генрих VIII, вступивший на престол как рыцарь без страха и упрёка, мечтал о военной славе на континенте. Его отношения с папством часто зависели от того, на чьей стороне в данный момент был папа. Это превращало папу из надмирного духовного авторитета в одного из многих, и притом не всегда надёжных, политических игроков. Его моральный капитал таял.
       Итак, хотя в 1509 году, когда юный Генрих VIII взошёл на престол под всеобщие ликования, разрыв с Римом казался событием из области фантастики, все необходимые предпосылки для него уже существовали в разрозненном, неоформленном виде. Они были разбросаны по полю идеологии, экономики, социальных отношений и внешней политики. Не хватало лишь искры, которая соединила бы эти разрозненные элементы в единое пламя. Такой искрой станет отчаянное желание короля получить законного наследника мужского пола и его роковая страсть к Анне Болейн. Личный кризис монарха станет катализатором, который превратит скрытые трещины в пропасть, разделившую английскую церковь и Рим. Но это уже сюжет для наших следующих лекций, где мы будем говорить о «Великом деле короля».

       Заключение

       Подводя итоги нашего сегодняшнего глубокого погружения в мир раннетюдоровской Англии, мы можем с уверенностью констатировать, что это было общество, чья идентичность, законы, повседневный ритм и самые сокровенные надежды были неразрывно сплетены с католической верой и институтом церкви. Власть папы признавалась как высший, данный свыше духовный авторитет, а английский король выступал в роли его первого и самого ревностного защитника в своих владениях. Это единство, при всей его внутренней сложности и неизбежных трениях, воспринималось как естественный и вечный порядок, установленный Богом для спасения человеческих душ и поддержания мира на земле. Картина, которую мы восстановили, — это картина цельности, но цельности динамической, насыщенной скрытыми противоречиями.
       Понимание этого дореформационного status quo абсолютно незаменимо для любого серьёзного исследования творчества Уильяма Шекспира. Без этого фона мы рискуем превратно истолковать множество аллюзий в его исторических хрониках, например, тонкую игру вокруг темы «королевской прерогативы» и «божественного права» в «Ричарде II» или язвительные насмешки над лицемерием духовных лиц в комедиях. Мы не уловим глубину трагедии в «Гамлете», где вопросы смерти, загробного мира и отпущения грехов пронизаны именно католической семантикой, уже становившейся архаичной для части зрителей елизаветинской эпохи. Шекспир писал для поколения, чьи отцы и деды пережили религиозный раскол как личную и национальную катастрофу, и этот культурный шок отозвался эхом в самых, казалось бы, светских сюжетах.
       В наших следующих встречах мы шаг за шагом проследим, как этот хрупкий, многовековой баланс между короной и тиарой был разрушен железной волей Генриха VIII, как рождалась англиканская церковь в горниле политических интриг, народных восстаний и международных скандалов. Мы увидим, как эти тектонические сдвиги отразились в литературе, искусстве и, конечно, в театре — той среде, где Шекспир черпал свои сюжеты и формировал свой уникальный язык. Но фундаментом, отправной точкой для всех этих драматических перемен было именно то католическое королевство, которое мы сегодня так подробно исследовали — общество, одновременно глубоко благочестивое и подсознательно готовое к переменам.
       Изучение этой эпохи служит нам напоминанием о том, что великие исторические переломы редко происходят внезапно и по воле одного человека. Они долго вызревают в недрах, казалось бы, монолитных и незыблемых систем, питаясь её внутренними противоречиями и незаметными сдвигами в общественном сознании. Раннетюдоровская Англия, эта верная и набожная дочь Рима, уже несла в своих генах код будущей трансформации. И возможно, именно это постоянное, драматическое напряжение между непререкаемой традицией и подспудным желанием перемен делает данный период неисчерпаемо очаровательным для историков и бесценно богатым источником для той великой, многоголосой литературы, вершиной которой навсегда останется творчество Уильяма Шекспира.