Уильям Шекспир. Лекция 3

       Фаза 1. Мир и эпоха: контекст создания

       Часть 1.1. Исторический и политический ландшафт
 
       Раздел 1.1.1. Тюдоровская Англия: от Реформации до Армады

       Блок 1. Генрих VIII и рождение нации

       Модуль 1. Англия накануне Реформации

       Лекция №3. Генрих VIII: «Золотой принц» Возрождения. Искусство власти и искусство жизни

       Вступление

       Парадоксальный образ Генриха VIII в массовом сознании кажется раздвоенным. С одной стороны, мы видим тучного, жестокого деспота, меняющего жён как перчатки и отправляющего на плаху друзей и министров. С другой стороны, из исторических хроник и портретов ранних лет на нас смотрит совсем иной человек — красивый, атлетичный, щедрый и невероятно образованный юноша, которого современники называли «Золотым принцем». Этот разрыв между Генрихом молодым и Генрихом старым не просто биографическая деталь. Это ключ к пониманию одной из самых драматических трансформаций в истории монархии. Первые восемнадцать лет его правления, с 1509 по 1527 год, — это эпоха, когда личные увлечения короля, его эстетические вкусы и интеллектуальные амбиции напрямую определяли политику целого государства, выводили Англию из провинциальной изоляции на авансцену европейской культуры и дипломатии. Игнорировать этот период — значит воспринимать Реформацию как внезапную катастрофу, а не как закономерный итог сложного внутреннего кризиса личности, воспитанной в духе высоких идеалов, но столкнувшейся с непреодолимыми препятствиями.
       Значение молодых лет Генриха для понимания всей его последующей деятельности трудно переоценить. Именно тогда сформировался уникальный стиль его власти, основанный не столько на бюрократическом управлении, сколько на ослепительной демонстрации силы, богатства и образованности. Его гуманистическое воспитание под руководством таких фигур, как Джон Скелтон и Уильям Блоунт, привило ему не только любовь к античной литературе и богословским диспутам, но и глубокую веру в то, что монарх должен быть универсальным гением, совершенным во всём. Эта перфекционистская установка, перенесённая из сферы личных достижений в сферу государственного управления, породила как культурный ренессанс, так и фатальную нетерпимость к неудачам. Его искренняя, даже ревностная набожность, отмеченная папским титулом «Защитник веры», соседствовала с растущим убеждением в собственной богоизбранности и неподсудности любым земным авторитетам, включая Рим. Таким образом, в характере молодого короля изначально уживались семена будущего конфликта — между гуманизмом и авторитаризмом, между верностью церкви и абсолютной властью короны.
       Генрих был не просто потребителем культуры Ренессанса, он был её активным творцом и главным спонсором в Англии. Его двор в первые два десятилетия правления стал магнитом для художников, музыкантов, поэтов и учёных со всей Европы. Он не просто заказывал картины или слушал музыку, он сам сочинял мессы и инструментальные пьесы, участвовал в теологических дебатах, проектировал дворцы и писал трактаты. Это активное, почти физическое соучастие в культурном процессе делало его центральной фигурой английского Возрождения. Однако его художественные и интеллектуальные проекты никогда не были частным делом. Каждый турнир, каждый маскарад, каждый построенный дворец и каждая заказанная книга служили конкретной политической цели — укреплению престижа династии Тюдоров, легитимность которой всё ещё оставалась шаткой. Искусство и власть в его понимании были неразделимы. Управление через впечатление, через создание ослепительного фасада, за которым могли скрываться непопулярные решения и растущие долги, стало его фирменным методом. Он правил, очаровывая и подавляя масштабом, и этот метод работал до тех пор, пока казна, накопленная его скупым отцом, не начала истощаться, а личные амбиции не натолкнулись на непреодолимые препятствия в виде папского отказа или женского бесплодия.
       Цель нашей сегодняшней лекции — провести детальный анализ этого формирующего периода, выходя за рамки простого перечисления фактов биографии. Мы намерены исследовать, как конкретные условия воспитания Генриха как «запасного принца», его личные психологические черты, круг общения и культурные пристрастия сформировали специфический механизм его раннего правления. Мы проследим, как рыцарские идеалы воплощались в дорогостоящих войнах, как гуманистические дружеские связи постепенно напрягались под грузом королевского тщеславия, как блистательный фасад «весёлого правления» начал покрываться трещинами под влиянием династической тревоги, физических недугов и финансовых просчётов. Такой подход позволит нам увидеть в Генрихе VIII не монстра, рождённого готовым, а сложную, трагическую фигуру, чьё падение с высот ренессансного идеала было во многом предопределено противоречиями, заложенными в нём самом и в самой природе абсолютной власти, стремящейся к совершенству в несовершенном мире.

       Часть 1. Наследник трона: воспитание «спартанца» в золотой клетке

       Будущий король-реформатор появился на свет 28 июня 1491 года не как прямой наследник престола, а как второй сын короля Генриха VII и Елизаветы Йоркской. Эта, казалось бы, малозначительная деталь биографии оказала глубочайшее влияние на всю его последующую жизнь и психологию. Его старший брат Артур, принц Уэльский, был центром всеобщего внимания, надеждой династии, воспитывался как будущий государь. Генриху же, герцогу Йоркскому, была уготована типичная для младших сыновей знати карьера — скорее всего, высшая церковная. Его образование, начатое под руководством матери, а затем доверенное выдающимся учёным мужам, было направлено именно на это. Он изучал теологию, каноническое право, латынь и греческий, готовясь к посту архиепископа Кентерберийского или, возможно, кардинала. Внезапная смерть пятнадцатилетнего Артура от потницы в апреле 1502 года в одночасье изменила судьбу одиннадцатилетнего Генриха. Мальчик, не ожидавший короны, стал наследником. Это психологическое потрясение — переход от предначертанной роли духовного лица к миссии светского правителя — сформировало в нём особое, мессианское чувство избранности. Он начал верить, что Провидение специально спасло его для великих дел, что наложило отпечаток абсолютной уверенности в своей правоте на все его дальнейшие решения, как политические, так и личные.
       Воспитание, которое получил юный Генрих после смерти брата, было перестроено его отцом, Генрихом VII, с учётом новых реалий. Король, человек подозрительный и болезненно боявшийся заговоров, стремился дать сыну блестящее образование, но при этом держал его в почти полной изоляции от двора и политической жизни. Молодой принц жил в своих покоях в Гринвичском дворце под неусыпным присмотром, его контакты строго контролировались. Это была роскошная, но всё же клетка. Учебная программа стала образцовой для своего времени и отражала идеалы Северного Возрождения. Помимо углублённого изучения латыни, греческого, французского и испанского языков, он штудировал труды отцов церкви, античных историков и философов — Ливия, Цезаря, Цицерона, Аристотеля. Его обучали риторике, логике, естественным наукам, математике и музыке. Одновременно с этим он проходил и рыцарскую подготовку — фехтование, верховую езду, охоту, стрельбу из лука, участие в турнирах. Его тело и ум тренировались с равным усердием, создавая тот самый идеал гармонично развитой личности, который так ценили гуманисты. Однако эта идиллия учёности проходила в атмосфере страха и неопределённости, царившей при дворе первого Тюдора, что не могло не воспитать в наследнике определённой подозрительности и понимания, что власть нуждается в постоянной защите.
       Круг наставников Генриха был тщательно подобран и включал ярчайшие интеллектуальные силы Англии того времени. Особую роль играли двое. Поэт-лауреат Джон Скелтон, известный своим острым сатирическим языком и учёностью, обучал принца классической литературе и стихосложению. Именно Скелтон привил Генриху любовь к поэзии и, возможно, чувство слова, которое позже проявится в его собственных литературных и богословских опытах. Другой ключевой фигурой был Уильям Блоунт, лорд Маунтджой, страстный поклонник Эразма Роттердамского и один из главных проводников идей гуманизма в Англии. Именно через Маунтджоя юный Генрих познакомился с трудами великого нидерландца и проникся идеалами критического изучения текстов, образованности и морального очищения общества. Известно, что в 1499 году Маунтджой привёз Эразма в замок Элтем, где тот встретился с принцем. Эразм был поражён эрудицией и манерами девятилетнего мальчика, их беседа велась на латыни, и позже гуманист вспоминал этот эпизод как знамение светлого будущего под властью просвещённого монарха. Генрих свободно читал Фому Аквинского и сочинения отцов церкви в оригинале, что позже позволило ему не просто цитировать их, но и вести сложные богословские диспуты на равных с профессиональными теологами, считая себя среди них первым.
       Параллельно с интеллектуальным формированием на юного принца оказывала мощное влияние его бабка по отцовской линии, леди Маргарита Бофорт. Последняя прямая наследница дома Ланкастеров, женщина невероятной силы воли, ума и религиозности, пережившая Войну Алой и Белой розы, она была живым воплощением династической целеустремлённости Тюдоров. Именно она финансировала учёных и переводчиков, основала колледжи в Кембридже и стала одной из самых щедрых благотворительниц своего времени. Маргарита внушала внуку чувство особой ответственности за продолжение рода, за укрепление династии, только что вышедшей из кровавой гражданской войны. Её набожность, сочетавшаяся с железной политической волей, демонстрировала Генриху, как вера может и должна служить конкретным земным целям — укреплению власти и стабильности. От неё же он унаследовал практический интерес к теологии не как к абстрактной науке, а как к инструменту управления душами подданных, а также привычку к масштабной благотворительности, которую он позже будет использовать для укрепления своего имиджа милостивого государя. Её смерть в 1509 году, всего за два месяца до кончины его отца, символически завершила эпоху становления династии и открыла дорогу к власти её главному надежде.
       Психология «запасного принца», воспитанного в тени более успешного и ожидаемого старшего брата, стала фундаментальным элементом характера Генриха. Социологи и историки отмечают, что такое положение часто формирует особый комплекс — стремление доказать свою состоятельность, постоянно соревноваться, иногда ценой чрезмерного риска. Артур, умерший в шестнадцать лет, был окружён ореолом совершенства. Он был обручён с испанской принцессой, готовился к правлению, его хвалили за ум и благонравие. Генрих же вырос с призраком идеального брата, которого нужно было превзойти. Это внутреннее соперничество проявилось позднее в его одержимости военной славой (Артур не успел её снискать), в его желании быть лучшим богословом, лучшим спортсменом, лучшим покровителем искусств. Но самое главное — это выразилось в его фанатичном стремлении обеспечить то, что не удалось Артуру: прочное мужское потомство. Для Генриха рождение наследника стало не просто государственной необходимостью, а навязчивой идеей, личным вызовом судьбе и доказательством того, что он, второй сын, во всём превзошёл первого. Эта психологическая подоплёка многое объясняет в его последующем обращении с жёнами, которых он отвергал одна за другой, если они не могли дать ему сына.
       После смерти Артура жизнь одиннадцатилетнего Генриха изменилась кардинально и мгновенно. Его перевели в покои наследника, окружили новой свитой, состоявшей из сыновей знатнейших семей королевства, и стали готовить к роли, для которой он, по первоначальному плану, не предназначался. Одним из первых политических решений, касавшихся его судьбы, стало подтверждение брака с вдовой брата, Екатериной Арагонской. Брак Артура и Екатерины, заключённый для укрепления союза с Испанией, длился всего несколько месяцев и, вероятно, не был консуммирован. Чтобы сохранить стратегический союз и не возвращать огромное приданое, Генрих VII добился от папы специального разрешения на брак своего второго сына с вдовой брата, что требовало диспенсации из-за степени родства. Для подростка Генриха это был первый, но красноречивый урок — его личная жизнь, его чувства и желания полностью подчинялись интересам династии и государства. Его брак был сделкой, контрактом, и этот опыт, несомненно, повлиял на его позднейшее циничное отношение к институту брака как к инструменту политики, который можно расторгнуть, когда он перестаёт быть полезным.
       Свадьба Генриха и Екатерины состоялась 11 июня 1509 года, уже после смерти Генриха VII и восшествия на престол молодого короля. Екатерине было двадцать три года, ему — восемнадцать. Современники описывали её как женщину невысокого роста, с рыжеватыми волосами, миловидную, очень образованную (она была дочерью Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского) и глубоко набожную. Первые годы их брака часто изображались как идиллические. Они вместе участвовали в турнирах, балах, религиозных церемониях. Генрих называл её своей «истинной королевой» и, казалось, был доволен. Однако разница в возрасте, темпераменте и культурном багаже была очевидна. Екатерина, воспитанная в строгом католическом духе и пережившая годы унижений и финансовой нужды при английском дворе после смерти Артура, была серьёзной, прагматичной и терпеливой. Генрих же был воплощением юношеской энергии, тщеславия и жажды удовольствий. Она олицетворяла старый, строгий, средневековый мир долга, он — новый, блистательный, ренессансный мир славы. Их союз держался на взаимном уважении и династическом долге, но общей почвы для глубокой эмоциональной связи, судя по всему, было немного. Со временем эта пропасть только расширилась.
       Смерть Генриха VII 21 апреля 1509 года была встречена если не ликованием, то всеобщим облегчением. Страна устала от его скряжничества, жёстких налоговых мер и атмосферы подозрительности, которую культивировали его агенты Эмпсон и Дадли. Восемнадцатилетний Генрих, красивый, щедрый, образованный и полный сил, казался долгожданным мессией, который приведёт Англию в новую, счастливую эпоху. Его коронация 24 июня была обставлена с невиданной пышностью. Улицы Лондона украсили гобеленами и тканями, были устроены театрализованные представления, фонтаны били вином. Сам король, облачённый в парчу и горностай, излучал уверенность и радость. Всё это символизировало сознательный разрыв с аскетичным и мрачным прошлым. Народ и знать ожидали от молодого государя рыцарских подвигов, покровительства искусствам, великодушия и, как тогда говорили, «весёлого правления». Генрих VIII, жаждавший славы и обожания, был полон решимости оправдать эти ожидания сполна, не считаясь с затратами. Его царство началось как грандиозный спектакль, режиссёром и главным актёром которого был он сам.

       Часть 2. «Весёлый щёголь»: ренессансный король и его двор

       Одним из первых политических жестов нового короля стал эффектный и популярный разрыв с методами правления отца. Едва успев взойти на трон, Генрих приказал арестовать двух самых ненавистных фигур предыдущего царствования — сборщиков налогов Ричарда Эмпсона и Эдмунда Дадли. Их обвинили в государственной измене по надуманному обвинению в том, что они якобы готовили вооружённое восстание против молодого короля, и после формального суда казнили в 1510 году. Этот шаг, безусловно, был циничным, но крайне эффективным. Он позволил Генриху немедленно переложить всю непопулярность фискальной политики прошлых лет на «злых советников», отмыть свою репутацию и предстать в глазах подданных справедливым и милостивым государем, карающим злоупотребления. Одновременно огромная казна, кропотливо собранная его скупым отцом, была теперь в его распоряжении. И Генрих немедленно пустил её в дело, финансируя пышный двор, дорогие войны и масштабные проекты в области искусства и архитектуры. Он интуитивно понимал, что щедрость — это не расточительность, а инвестиция в лояльность знати и престиж короны на международной арене. Его правление начиналось как пир во время чумы, но чума — скупость, мрак и изоляция — казалось, осталась в прошлом.
       Внешность молодого короля стала его самым мощным политическим активом. Современники, как английские, так и иностранные, в один голос описывали его как невероятно красивого и статного мужчину. Ростом около шести футов двух дюймов (примерно 188 см), что было гигантским для того времени, с широкими плечами, стройным станом, рыжими волосами и светлой кожей, он воплощал идеал физического совершенства. Но его красота не была статичной. Он был феноменальным спортсменом, чьи умения служили наглядной демонстрацией мощи и молодости династии Тюдоров. Генрих считался лучшим наездником в королевстве, непревзойдённым мастером турниров, где он часто ломал по десятку копий за день, прекрасным лучником (ежедневно он выпускал сотни стрел) и страстным игроком в теннис (real-tennis). Его энергия поражала воображение. Он мог целый день провести в седле на охоте, проскакав десятки миль, затем вечером отплясывать на балу до рассвета, а на следующий день снова участвовать в рыцарском поединке в полных доспехах. Эта неутомимость, физическая сила и любовь к публичным состязаниям делали его живой легендой и центром притяжения для всего двора, который был вынужден подстраиваться под его бешеный ритм жизни.
       При Генрихе VIII королевский двор превратился из административного центра в сияющую, шумную и экстравагантную столицу европейской культуры. Турниры, инсценировки морских и сухопутных битв, аллегорические маскарады, театральные представления, поэтические состязания и музыкальные вечера следовали один за другим в бесконечном калейдоскопе. Каждое событие было тщательно срежиссировано, чтобы поразить гостей масштабом и изобретательностью. На одном из праздников, устроенном в 1511 году в честь рождения сына королевы Екатерины (к сожалению, вскоре умершего), построили целый замок, из которого выехали рыцари в золотых доспехах. Генрих не был пассивным зрителем — он был главным участником и часто режиссёром этих действ. Он сражался на турнирах под масками «Сердца, преданного даме» или «Короля-Сирена», участвовал в аллегорических представлениях в костюмах Геркулеса или Аполлона. Эти мероприятия были далеки от простых развлечений. Это был сложный политический театр, где демонстрировалось богатство и могущество короны, решались дипломатические вопросы в неформальной обстановке, укреплялись личные связи внутри знати и раздавались королевские милости. Двор стал машиной по производству лояльности через эстетическое восхищение.
       Особой, глубоко личной страстью Генриха была музыка. Он не просто любил её слушать — он был талантливым исполнителем и композитором. Сохранились нотные записи его сочинений, включая мотет «Quam pulchra es» и несколько инструментальных пьес для вёрджинела и лютни. Он мастерски играл на лютне, органе, вёрджинеле, флейте и арфе, часто аккомпанируя себе, когда пел. Его музыкальная капелла, расширенная и щедро финансируемая, была одной из лучших в Европе, в ней служили такие композиторы, как Уильям Корниш и великий Джон Тавернер. Знаменитая народная песня «Зелёные рукава», долгое время приписывавшаяся Генриху и якобы написанная им в честь Анны Болейн, почти наверняка является более поздним произведением. Однако сам факт устойчивости этого мифа красноречив — он говорит о восприятии Генриха современниками и потомками не только как воина или тирана, но и как чувствительного, тонкого лирика, способного на глубокие эмоции. Музыка для него была не только развлечением, но и формой благочестия (мотеты), и инструментом создания особой, возвышенной атмосферы при дворе, отличавшей его двор от других.
       Интеллектуальные интересы короля простирались далеко за пределы искусств и спорта. Он всерьёз увлекался теологией, что было редкостью для светских государей такого масштаба. Он регулярно вёл богословские диспуты с учёными мужами, любил обсуждать тонкости догматов и был прекрасно осведомлён о новых веяниях, идущих с континента. Апофеозом его деятельности на этом поприще стал трактат «Assertio Septem Sacramentorum» («В защиту семи таинств»), опубликованный в 1521 году под его именем и направленный против Мартина Лютера. Хотя историки полагают, что в написании текста ему активно помогали советники, в первую очередь Томас Мор, несомненно, что король глубоко вникал в содержание, правил черновики и полностью разделял его ортодоксально-католический пафос. Книга произвела фурор в Европе. Папа Лев X, восхищённый, даровал Генриху и его преемникам титул «Fidei Defensor» — «Защитник веры». Этот титул, который британские монархи носят до сих пор (на монетах он обозначается аббревиатурой F. D.), стал для Генриха предметом огромной гордости. Он доказал, что он не только могущественный правитель, но и ведущий богослов своего времени, равный королям-библейским пророкам. Это самовосприятие сыграет с ним злую шутку, когда позже ему придётся защищать веру уже не от Лютера, а от самого папы.
       Архитектурные и строительные проекты Генриха были призваны материализовать его амбиции и затмить дворцы континентальных соперников, в первую очередь Франциска I. Он унаследовал около дюжины королевских резиденций, а за время своего правления построил, перестроил или существенно расширил более пятидесяти. Наиболее знаменитым стал Хэмптон-Корт, который первоначально принадлежал кардиналу Уолси. Поражённый его роскошью, Генрих фактически вынудил Уолси «подарить» ему дворец, а затем потратил баснословные суммы на его расширение, добавив Большой зал, королевские покои и знаменитые астрономические часы. Дворец Нонсач в Суррее был его личным, с нуля построенным детищем, задуманным как чистейшее воплощение ренессансного идеала в Англии. Увы, от него почти ничего не сохранилось. Строительство велось с размахом, часто в ущерб государственной казне и с привлечением иностранных мастеров. Для Генриха эти дворцы были не просто жилищами, а вещественным доказательством его славы, материальными символами новой, тюдоровской Англии, которая не уступает, а то и превосходит культурные достижения Италии и Франции.
       Коллекционирование стало для Генриха ещё одним способом самоутверждения и демонстрации вкуса. Он скупал целыми партиями фламандские и французские гобелены, которые были не только произведениями искусства, но и эффективным (хоть и дорогим) способом утеплить каменные стены дворцов. Он пригласил ко двору Ганса Гольбейна Младшего, чьи портреты стали каноническими изображениями тюдоровской элиты и самого короля. Он собирал драгоценное парадное оружие и турнирные доспехи, заказывая их у лучших оружейников Милана и Гринвича. В его коллекции были астрономические инструменты, редкие книги в роскошных переплётах, ювелирные изделия и реликвии. Его гардероб, подробно описанный в описях, насчитывал тысячи предметов: расшитые жемчугом и драгоценными камнями камзолы, плащи из бархата и парчи на меху горностая или соболя, десятки пар перчаток, шляпы с перьями. Каждый предмет одежды, каждый гобелен, каждый портрет был частью тщательно продуманного образа монарха-ренессансного государя, который должен был ослеплять, внушать трепет и свидетельствовать о невероятном богатстве его короны. Это была власть, выраженная через материальную культуру.
       Все эти разнообразные занятия — турниры, музыка, диспуты, строительство, коллекционирование — сходились в едином идеале, заимствованном у итальянских гуманистов, идеале «uomo universale», «универсального человека». Генрих стремился быть совершенным во всём, начиная от физических упражнений и заканчивая богословскими познаниями. Эта перфекционистская, почти навязчивая жажда совершенства проецировалась и на управление государством. Он хотел, чтобы его королевство было самым могущественным, двор — самым блистательным, церковь — самой ортодоксальной, армия — самой победоносной. Его личное тщеславие, помноженное на практически неограниченные (как ему казалось) ресурсы, стало главным двигателем английского Ренессанса. Однако эта система, основанная на постоянной демонстрации превосходства, была невероятно затратной и хрупкой. Она могла работать лишь до тех пор, пока казна была полна, здоровье короля — несокрушимо, а удача — на его стороне. Стоило одному из этих условий измениться, и вся конструкция начинала крениться, требуя от своего создателя уже не артистизма, а беспощадной решимости.

       Часть 3. Молодой политик: первые войны и советники

       Начало правления Генриха ознаменовалось не только культурным расцветом, но и резкой сменой внешнеполитического курса. Его отец, Генрих VII, был миротворцем, избегавшим дорогостоящих войн и предпочитавшим дипломатию и династические браки. Молодой король, воспитанный на рыцарских романах и жаждавший славы, видел в войне самый прямой путь к бессмертию. Желая отмежеваться от осторожной, скаредной политики отца, он одним из первых своих публичных действий казнил его самых непопулярных министров, Эмпсона и Дадли. Этот ход, как уже говорилось, был блестящей пропагандистской уловкой. Он позволил свалить всю ответственность за фискальный гнёт предыдущих лет на «злых советников», создав миф о том, что старый король был ими обманут. При этом огромная казна, накопленная Генрихом VII благодаря этой самой непопулярной политике, осталась в полном распоряжении его сына, который мог теперь тратить её, не боясь немедленного обвинения в скупости. Так была заложена основа для финансовой безответственности, которая станет одной из причин будущих кризисов.
       Несмотря на символический разрыв с прошлым, Генрих проявил неожиданный для его юного возраста прагматизм в кадровой политике. Он оставил на ключевых административных постах опытных, проверенных советников отца, таких как архиепископ Кентерберийский Уильям Уорхэм и лорд-хранитель печати Ричард Фокс, епископ Винчестерский. Эти люди, принадлежавшие к старой школе, обеспечивали преемственность управления, рутинную работу аппарата и финансовую дисциплину, пока молодой монарх учился ремеслу государственного деятеля на более привлекательном для него поприще — войне, дипломатии и представительских функциях. Однако их осторожность, их скептическое отношение к авантюрным военным планам и расточительности двора часто вступали в конфликт с безудержными амбициями короля. Постепенно их влияние стало ослабевать, уступая место новым фаворитам, более готовым потворствовать королевским желаниям.
       Настоящей «восходящей звездой» раннего правления Генриха стал Томас Уолси, фигура во многом символическая для тюдоровской Англии. Сын ипсвичского мясоторговца, блестящий выпускник Оксфорда, он сделал головокружительную карьеру благодаря своему уму, трудолюбию и уникальному таланту организатора. Будучи королевским алмонером (раздатчиком милостыни), он сумел обратить на себя внимание короля, взяв на себя организацию первого французского похода 1513 года. Уолси сделал то, что не удавалось другим — обеспечил армию снабжением быстро и эффективно. С этого момента его карьера пошла вверх подобно метеору. Он стал лорд-канцлером, кардиналом (по протекции короля), канцлером Кембриджского университета и фактическим правителем Англии. Их тандем был построен на взаимной выгоде. Уолси взял на себя всю рутинную, скучную работу по управлению, освобождая Генриха для развлечений и войны, а также мастерски находил средства для финансирования королевских проектов. Взамен он получил невероятную власть, богатство (его состояние и роскошь двора соперничали с королевскими) и титулы. Это была классическая модель фаворитизма, когда монарх делегирует власть доверенному лицу, сохраняя за собой право на славу и удовольствия.
       Главной целью молодого Генриха на международной арене стало завоевание военной славы, подобной славе его кумира Генриха V, победителя при Азенкуре. Поводом для войны стала вовлечённость Англии в Священную лигу, созданную папой Юлием II против Франции. В союзе со своим тестем, Фердинандом Арагонским, Генрих в 1512 году отправил экспедицию в Аквитанию, которая закончилась позорным провалом и мятежом солдат. Но король не унывал. В 1513 году он лично во главе внушительной армии (по некоторым оценкам, до 30 000 человек) высадился в Кале, чтобы вторгнуться во Францию. Кампания была больше похожа на грандиозную охоту с элементами осады. Английская армия медленно двигалась по территории союзной Фландрии, устраивая турниры и пиры. Главным «сражением» стала стычка при Гингате (Spurs - Шпорах) 16 августа, где французская кавалерия, попав в засаду, обратилась в бегство, побросав шпоры (отсюда и название). Поле боя осталось за англичанами, были взяты знатные пленники. Затем последовала осада и взятие города Турне. С военной точки зрения достижения были скромными, но для Генриха это был настоящий триумф.
       Победа при Спёрс, тактически незначительная, была представлена в Англии как величайший успех со времён Азенкура. Генрих вернулся в Лондон как триумфатор, устроив пышную процессию, в которой вели знатных французских пленников и везли захваченные трофеи. Он заказал серию гобеленов (к сожалению, утраченных при пожаре в XVIII веке), детально изображавших его кампанию, и сравнивал себя с Юлием Цезарем. Реальная цена этого «триумфа» — сотни тысяч фунтов, истощившие значительную часть отцовской казны, гибель многих солдат от болезней в лагерях, — тщательно замалчивалась. Для короля война была продолжением турнира, только на более грандиозной европейской арене, способом доказать свою рыцарскую доблесть перед лицом всего христианского мира. Его не интересовали стратегические gains или экономические выгоды, его интересовала слава, и в этом он её получил сполна, даже если она была бутафорской.
       Пока Генрих воевал во Франции, его шотландский кузен Яков IV, связанный союзом с Францией, решил воспользоваться моментом и вторгся в Англию. Регентом на время отсутствия короля была оставлена королева Екатерина Арагонская. Она проявила неожиданные и впечатляющие качества правительницы. Не ограничившись отправкой приказов, Екатерина лично отправилась на север, вдохновляя войска, занимаясь вопросами снабжения и стратегии. Результат превзошёл все ожидания. 9 сентября 1513 года, в день битвы при Флоддене, английская армия под командованием графа Суррея наголову разбила шотландцев. Яков IV, двенадцать графов, четырнадцать лордов, два епископа и тысячи солдат пали на поле боя. Это была самая сокрушительная победа Англии над Шотландией за столетия, на десятилетия обезопасившая северные границы. Генрих, получив известие во Франции, был вне себя от восторга. Он немедленно отправил Екатерине восторженное письмо и часть трофейного плаща Якова IV папе в качестве дара. В этом эпизоде королева проявила себя как истинная правительница, что, возможно, впоследствии заставляло Генриха подсознательно ревновать к её способностям и авторитету.
       После французской кампании Генрих, под влиянием Уолси, увлёкся сложной дипломатической игрой, известной как политика «баланса сил». Два гиганта континента — молодой, амбициозный король Франции Франциск I и могущественный император Священной Римской империи Карл V (который приходился Генриху племянником, сыном его сестры Марии и Филиппа Красивого) — боролись за гегемонию в Европе. Англия, чьи ресурсы были несопоставимы с ресурсами этих держав, благодаря дипломатическому гению Уолси неожиданно оказалась в роли арбитра. Уолси мастерски лавировал, заключая то союз с Францией (договор в Лондоне, 1518), то с Империей, выторговывая для Англии выгодные условия и субсидии. Генрих наслаждался этой ролью вершителя судеб Европы. Его двор стал местом важных переговоров, он принимал послов с почётом, достойным императора. Однако реальное влияние часто было призрачным. И Франциск, и Карл видели в Англии прежде всего источник денег (займов, которые никогда не возвращались) и полезного, но ограниченного союзника. Дипломатическая игра была дорогой иллюзией величия, но иллюзией, которую король ценил.
       Апофеозом этой политики театрального престижа и дипломатического соперничества стала знаменитая встреча на «Поле золотой парчи» в июне 1520 года близ Кале, на тогда ещё английской территории. Это был двухнедельный фестиваль невероятной, даже для того времени, роскоши, где Генрих и Франциск I состязались в демонстрации богатства и щедрости. Были возведены временные дворцы из позолоченной ткани и стекла, разбиты фонтаны, из которых лилось красное и белое вино, устраивались гигантские пиры на тысячи персон, рыцарские турниры и маскарады. Генрих появился в одеждах, расшитых золотом и драгоценными камнями, его палатка была из золотой парчи. Встреча была призвана скрепить недавно заключённый мир, но дух соперничества преобладал. Доходило до курьёзов. Известен эпизод, когда оба короля, желая доказать свою силу, устроили неожиданную борцовскую схватку. Генрих, более тяжёлый и, возможно, менее ловкий, был брошен на землю Франциском. Он вскочил с яростью на лице, и придворным едва удалось предотвратить скандал. Эта мелкая, но унизительная для его гордости неудача, вероятно, засела в памяти Генриха глубоко. За фасадом дружбы и великолепия копились личные обиды и политические противоречия, которые всего через несколько лет выльются в новую, ещё более разорительную войну. «Поле золотой парчи» стало лебединой песней беззаботной, «весёлой» внешней политики молодого короля.

       Часть 4. Интеллектуальный круг: гуманисты при дворе

       Окружение Генриха VIII составляли не только царедворцы, военные и клирики, но и цвет английской интеллектуальной элиты — гуманисты. Самой яркой и трагической фигурой в этом кругу был, безусловно, Томас Мор. Их дружба началась ещё в те годы, когда Генрих был принцем. Мор, старше короля на семь лет, юрист, философ, автор бессмертной «Утопии», привлекал Генриха своим острым умом, блестящим чувством юмора и глубокой, но не фанатичной религиозностью. Король мог в любое время, без предупреждения, явиться в дом Мора в Челси, чтобы поужинать и побеседовать об астрономии, богословии или государственных делах. Он называл Мора «милым Томасом» и, казалось, видел в нём не подданного, а друга и наставника. Их отношения воплощали утопический (в прямом смысле слова) идеал гуманистов о просвещённом монархе, который советуется с философом. Мор, со своей стороны, хотя и восхищался умом и образованностью короля, сохранял определённую дистанцию и внутренний скепсис, понимая тщеславие и переменчивость натуры своего повелителя. Эта дружба, столь идиллическая на первый взгляд, будет растоптана, когда личная воля короля столкнётся с принципами совести его канцлера.
       Нельзя говорить о раннем тюдоровском гуманизме, не упомянув косвенное, но мощное влияние Эразма Роттердамского. Великий нидерландец дважды посещал Англию (в 1499 и 1509-1514 годах), где сблизился с кругом Джона Колета, Томаса Мора и Уильяма Гросина. Его знаменитая «Похвала глупости» была написана в доме Мора и посвящена ему. Хотя Эразм, осторожный и независимый, избегал прочных связей с каким-либо двором, он высоко ценил образованность молодого короля Генриха, которому посвятил свой перевод Плутарха. В своих письмах он сравнивал Генриха и Франциска I как «двух самых учёных монархов христианского мира». Именно при Генрихе, благодаря поддержке таких людей, как архиепископ Уорхэм и епископ Фокс, а также самого короля, английские интеллектуалы стали полноправными гражданами европейской Республики Учёных. Кембриджский университет, где учились многие из этих людей, пережил реформы в гуманистическом духе, изгоняя схоластику и внедряя изучение греческого и классических текстов. Атмосфера надежд, связанных с новым царствованием, была столь высока, что Эразм писал, будто «золотой век» вот-вот настанет.
       Джон Колет, декан собора Святого Павла, был фигурой иного, более аскетичного и реформаторского склада. Друг Эразма и Мора, он стал знаменит своими пламенными проповедями, в которых обличал пороки духовенства, его невежество, симонию и стяжательство, и призывал к очищению церкви изнутри, через возврат к евангельским идеалам. Его цикл проповедей о посланиях апостола Павла, прочитанный в 1512 году в присутствии всего духовенства, включая архиепископа, стал событием. Генрих, в то время ещё ревностный католик, внимательно слушал Колета и, кажется, симпатизировал его критике, видя в ней не вызов церковной иерархии, а призыв к моральному обновлению. Практическим воплощением идей Колета стало основание школы Святого Павла в Лондоне в 1509 году. На её создание Колет потратил огромное наследство отца, а учебный план для неё составил лично Эразм. Школа, существующая до сих пор, должна была готовить новую элиту — образованных, нравственных государственных деятелей и священников. Король оказал проекту поддержку, что говорило о его готовности инвестировать в просвещение как в инструмент улучшения общества.
       Любопытна и поучительна ранняя история Уильяма Тиндейла, будущего мученика протестантской Реформации и переводчика Библии на английский. Около 1523 года, уже будучи священником и талантливым лингвистом, Тиндейл обратился к епископу Лондонскому Катберту Тансталлу (самому гуманисту) с просьбой поддержать его проект перевода Нового Завета на родной язык. Тансталл, опасаясь распространения ереси и неконтролируемого толкования Писания, отказал. Существуют свидетельства, что Тиндейл и его сторонники питали надежды на покровительство самого короля. Ведь Генрих, с его гуманистическим образованием, любовью к богословию и титулом «Защитника веры», казался идеальным кандидатом для того, чтобы возглавить дело предоставления Библии народу на понятном языке, но под контролем церкви. Однако эти надежды оказались тщетны. Генрих в тот момент был глух к подобным идеям, видя в них угрозу церковному единству и, следовательно, общественному порядку. Впоследствии именно он объявит перевод Тиндейла еретическим, а самого переводчика будут преследовать как врага государства. Этот эпизод показывает пределы гуманистического либерализма при дворе — он распространялся только на то, что не противоречило воле и интересам короны.
       Собственные литературные амбиции Генриха нашли своё наиболее полное выражение в уже упомянутом трактате «В защиту семи таинств» (1521). Папская курия, борясь с Лютером, искала поддержки светских государей, и Генрих с готовностью откликнулся. Текст, написанный, несомненно, с помощью команды теологов (вероятно, под руководством Томаса Мора), представляет собой яростную защиту католических таинств, папского авторитета и церковной традиции от нападок реформатора. Важно, что король не просто подписал готовый документ. Он активно участвовал в его создании, вносил правки, обсуждал аргументы. Получив от папы титул «Fidei Defensor», он воспринял его как личную, глубочайше значимую победу. Эта книга и этот титул — ключ к пониманию его самоощущения в начале 1520-х годов. Он видел себя не просто мирским правителем, но и главным богословом своего королевства, духовным лидером, наследником императора Константина, призванным защищать истинную веру от ереси. Это убеждение сделает его будущий разрыв с Римом не только политическим актом, но и глубоко личной, болезненной драмой, где ему пришлось переступить через свои же ранее высказанные принципы.
       Личная библиотека Генриха, насчитывавшая к концу его жизни около тысячи томов, была не статичным собранием редкостей, а живым, рабочим инструментом монарха-интеллектуала. Она включала богословские трактаты, исторические хроники, труды по праву, медицине, астрологии, поэзию и рыцарские романы. На полях многих книг сохранились его пометки — иногда краткие («nota bene»), иногда пространные, раскрывающие его мысли по тому или иному вопросу. Он читал историю, чтобы извлекать уроки для управления, изучал медицинские трактаты, чтобы лечить себя и придворных, вникал в астрологические прогнозы. Библиотека постоянно пополнялась, отражая эволюцию его интересов — от рыцарских идеалов и схоластики к вопросам развода, королевской супрематии и управления церковным имуществом. После его смерти библиотека была в значительной степени рассеяна, но сохранившиеся экземпляры (например, в Британской библиотеке или в колледже Святого Иоанна в Кембридже) являются бесценными свидетельствами интеллектуальной жизни одного из самых начитанных монархов в истории.
       Медицина и фармакология были ещё одной серьёзной, практической страстью короля, тесно связанной с его верой в свою универсальную компетентность. Он не только интересовался теорией, но и активно практиковал, составляя рецепты мазей, микстур, пластырей и электуариев. В его аптекарских книгах тщательно записывались ингредиенты и дозировки. Он лечил не только себя (страдая от хронических язв на ногах, последствий травм и, возможно, сифилиса), но и своих придворных, считая это проявлением королевской милости. Некоторые из его снадобий, по современным меркам, были откровенно опасными, содержали ртуть, мышьяк, опиум. Эта самоуверенность в медицинских вопросах, характерная для многих образованных людей того времени, позже обернётся трагедией. Существует версия, что смерть его третьей жены, Джейн Сеймур, в 1537 году от родильной горячки могла быть отчасти спровоцирована неумелыми действиями королевских лекарей, действовавших, возможно, по указаниям самого Генриха. Его желание контролировать всё, включая процессы жизни и смерти, иногда имело фатальные последствия.
       Однако существовала чёткая, невидимая, но всеми понимаемая граница, которую свободомыслие гуманистов не могло переступить. Наглядной иллюстрацией этого стал инцидент 1515 года, связанный с так называемой «делом о завещаниях». Парламент, где спикером Палаты общин был Томас Мор, принял билль, ограничивавший право духовных лиц быть судьями в светском суде Канцлера по делам о завещаниях. Это задевало интересы церкви. Когда делегация парламентариев во главе с Мором явилась к королю за утверждением закона, Генрих устроил им суровую отповедь. Он заявил, что короли получают свою власть непосредственно от Бога, а потому ни светские, ни духовные лица не могут её ограничивать. Мор, оказавшись в неловком положении, был вынужден на коленях умолять короля забрать свои слова назад, так как они ставили под сомнение законность всего парламентского процесса. Генрих, смягчившись, согласился, но урок был усвоен всеми. Гуманизм, учёные диспуты, дружеские беседы — всё это процветало лишь до тех пор, пока служило укреплению авторитета и абсолютной власти венценосного покровителя. В тот момент, когда интеллектуальная свобода или законность парламента пытались поставить под сомнение волю монарха, она немедленно пресекалась. Это было предупреждение, которое Томас Мор, к несчастью, запомнил, но не смог принять, когда вопрос коснулся его совести.

       Часть 5. Трещины в фасаде: от «Золотого принца» к «старому Гарри»

       Главной проблемой, медленно, но неуклонно подтачивавшей идиллию «весёлого правления» и личное благополучие короля, было катастрофическое отсутствие наследника мужского пола. Королева Екатерина Арагонская была беременна не менее шести раз между 1510 и 1518 годами. Из всех этих беременностей выжил лишь один ребёнок — принцесса Мария, родившаяся в 1516 году. Остальные дети либо рождались мёртвыми, либо умирали в первые недели или месяцы жизни, включая долгожданного сына, прожившего всего 52 дня в 1511 году. Для средневекового и ренессансного сознания, а особенно для монарха, одержимого династической стабильностью, это была не просто личная трагедия, а знак божественного недовольства. Генрих, воспитанный на Ветхом Завете, начинал видеть в своей судьбе параллели с библейскими царями, наказанными за свои грехи. Он всё чаще задумывался над словами из книги Левит (20:21), которые гласили, что если мужчина возьмёт жену своего брата, это будет беззаконием, и они останутся бездетными. Хотя папская диспенсация 1509 года специально разрешала этот брак, сомнения и страх начали точить его изнутри. Его брак, первоначально династический союз, стал восприниматься как проклятие, мешающее осуществлению божественного плана для династии Тюдоров.
       К концу 1510-х годов в поведении и настроениях Генриха стали заметны первые тревожные признаки разочарования, скуки и нетерпения. Его интерес к рутинному, ежедневному управлению государством, никогда не бывший глубоким, практически угас. Всё больше времени он проводил в бесконечных охотничьих вылазках, которые стали для него способом escape от давления реальности, в турнирах, пирах и празднествах. Груз административных, финансовых и дипломатических решений он почти полностью переложил на плечи Томаса Уолси, который стал своего рода «alter rex» — вторым королём. Одновременно стали проявляться ранее сдерживаемые вспышки королевского гнева, если что-то шло не по его воле или если ему противоречили. Блистательный, весёлый фасад начинал скрывать растущую внутреннюю тревогу, фрустрацию от невозможности добиться самого главного — сына, и смутную, но навязчивую скуку от того, что все его победы — военные, дипломатические, культурные — казались ему теперь пустыми и не приводящими к желанной цели.
       В придворной и личной жизни Генриха появились первые официальные фаворитки, что было прямым следствием его разочарования в браке. Около 1519 года у него начался роман с Елизаветой (Бесси) Блаунт, фрейлиной королевы, которая была молода, жизнерадостна и, что важно, не связана с тяготами государственного долга. В июне 1519 года она родила сына, которого назвали Генри Фицроем («сыном короля»). Этот ребёнок стал живым доказательством для короля, что проблема бесплодия или рождения мёртвых детей лежит не на нём, а на Екатерине. В 1525 году, в разгар династического кризиса, Генрих официально признал Фицроя, даровал ему титулы герцога Ричмонда и Сомерсета и, что крайне показательно, стал открыто рассматривать возможность сделать его своим наследником, несмотря на его незаконнорождённость. Этот шаг шёл вразрез со всей традицией и был смелой, даже отчаянной попыткой решить проблему престолонаследия. Он ясно демонстрировал, насколько серьёзно Генрих был озабочен династическим вопросом и насколько он уже внутренне готов был поставить под сомнение законность своего брака с Екатериной, раз уж прибегал к таким крайним мерам.
       Физическое здоровье короля, казавшееся в молодости незыблемым, дало первый серьёзный сбой, имевший долгосрочные последствия. Во время турнира в Гринвиче в марте 1524 года, когда Генрих, облачённый в полные турнирные доспехи, сражался с герцогом Саффолком, копьё противника проникло в незакрытый забрало его шлема. Осколки стали попали в лицо и шею короля, а сам удар был настолько силён, что, по словам хрониста Эдварда Холла, «все подумали, что он убит». К счастью, серьёзных ранений удалось избежать, но травма, особенно удар по голове, могла иметь скрытые последствия. С этого времени современники начинают отмечать у Генриха периоды сильнейших головных болей, перепадов настроения, вспышек неконтролируемого гнева, чередующихся с периодами апатии. Некоторые историки медицины предполагают, что эта травма могла привести к повреждению лобной доли мозга, что влияет на контроль эмоций и импульсов. Так или иначе, после 1524 года в характере короля появляется новая, тревожная черта — непредсказуемость и жестокость, которых раньше в таких масштабах не наблюдалось.
       Народная любовь и всеобщее обожание, которые окружали Генриха в первые годы правления, также начали таять, уступая место ропоту и открытому недовольству. Экстравагантные расходы двора, неудачные и бессмысленные с точки зрения простого народа войны с Францией и растущие налоги для их финансирования легли тяжким бременем на экономику и карманы подданных. Кульминацией стал 1525 год. Чтобы собрать деньги для новой войны с Францией, Уолси задумал ввести чрезвычайный налог под названием «Amicable Grant» («Дружеский дар»), который по сути был принудительным займом без обещания возврата. Это вызвало волну протестов и фактических восстаний в нескольких графствах, особенно в Восточной Англии. В Суффолке собралась 10-тысячная толпа вооружённых йоменов. Ситуация стала настолько опасной, что Генриху пришлось лично вмешаться. Он отменил сбор, публично объявив, что был введён в заблуждение относительно настроений народа, и сделал Уолси козлом отпущения, хотя сам одобрял эту меру. Для короля это был первый болезненный опыт столкновения с реальным, массовым сопротивлением его политике. Ощущение всеобщей любви и поддержки оказалось иллюзией, развеянной жёсткой реальностью фискального давления.
       Дипломатические авантюры и политика «баланса сил», которой так увлекался Генрих через Уолси, также стали пробуксовывать и оборачиваться финансовыми и репутационными потерями. Дорогостоящий альянс с императором Карлом V, на который были сделаны основные ставки, не принёс Англии никаких ощутимых территориальных gains. Напротив, Карл, использовав английские субсидии и отвлёк Францию, заключил с Франциском I сепаратный мир в Камбре в 1529 году, фактически бросив Генриха. Король почувствовал себя не просто обманутым, но и униженным. Его мечта о славе великого европейского арбитра и завоевателя таяла на глазах, оставляя после себя лишь горы долгов (к 1529 году корона была должна астрономическую сумму) и чувство глубокого разочарования в своих союзниках и, возможно, в собственном министре. Война перестала быть увлекательной рыцарской игрой, обнаружив свою неприглядную экономическую подоплёку и циничную природу международных отношений. Иллюзии юности рассеивались.
       В этих условиях общего кризиса — династического, финансового, дипломатического, личностного — в мировоззрении Генриха стали зреть и крепнуть семена будущего тотального конфликта с папством и старой церковной иерархией. Его врождённое и воспитанное желание контролировать всё и вся — от церковных назначений и земель до тонкостей богословских доктрин — наталкивалось на ограничения, налагаемые властью Рима. Он всё больше раздражался независимостью английского духовенства, его юридическими привилегиями (так называемое «право убежища» в церквях), его богатствами, которые так манили опустевшую королевскую казну. Дело о разводе (точнее, аннулировании) с Екатериной Арагонской, которое окончательно оформилось к 1527 году, когда Генрих влюбился в Анну Болейн и окончательно уверился в незаконности своего первого брака, стало тем катализатором, который взорвал ситуацию. Но горючий материал копился годами. Абсолютистские тенденции, присущие его характеру, искали выхода, и церковь с её транснациональной властью и независимостью становилась очевидным, последним крупным препятствием на пути к полному, ничем не ограниченному суверенитету короля в своих владениях.
       Таким образом, к 1525-1527 годам «Золотой принц» Возрождения подошёл к глубокому личному, династическому и политическому кризису. Его тело начало предавать его, мучая болями. Казна, накопленная отцом, была растрачена на войны, дворцы и дипломатические интриги. Дипломатические проекты провалились, оставив чувство унижения. Жена, верная спутница двадцати лет, не могла дать наследника и стала живым напоминанием о неудаче. Народ, когда-то его обожавший, начинал роптать. А идеализированный мир ренессансного праздника, рыцарского блеска и гуманистических бесед трещал по всем швам, обнажая пугающую реальность. Следующий акт его правления, который начнётся с «Великого дела короля» — борьбы за развод, — потребует уже не рыцарской доблести, не художественного вкуса и не учёности. Он потребует железной, беспощадной воли, политического цинизма, готовности сокрушить любые преграды — будь то вековые институты, авторитет папы, верность друзей (как Томаса Мора), жизнь жён или собственные прежние, казалось бы, незыблемые убеждения. Трансформация была неизбежна, и её цена окажется невероятно высокой для всей Англии.

       Заключение

       Ранние годы правления Генриха VIII, с 1509 по конец 1520-х годов, представляют собой уникальный и крайне важный исторический феномен, где личные склонности, вкусы и психологические особенности монарха не просто влияли на государственную политику, а напрямую формировали её курс и культурный ландшафт целой эпохи. Его царствование началось как осознанный, грандиозный проект построения ренессансной монархии по образцу блестящих дворов Италии и Франции, но адаптированной к английским условиям и тюдоровской династической мифологии. Генрих доказал, что Англия может быть не только экономически стабильным, но и культурно блистающим, модным королевством, чей голос весом в европейской политике. Он создал двор, ставший центром притяжения для талантов, армию, способную побеждать, и образ короля-универсала, равного самым просвещённым государям континента. В этом смысле его молодость была временем подлинного национального подъёма и самоутверждения, вышедшего за пределы острова.
       Однако в самой личности «Золотого принца», в условиях его воспитания и в природе его власти были изначально заложены семена будущей трагедии и трансформации. Его воспитание как «запасного наследника», а затем внезапное обретение короны породило нереалистичные, мессианские ожидания — как от мира, так и от себя самого. Вера в свою богоизбранность и непогрешимость, помноженная на навязчивую династическую тревогу, отсутствие наследника и позднейшие физические страдания, создала гремучую, взрывоопасную смесь. Гуманистические идеалы дружбы, просвещения и свободного поиска истины оказались хрупкими и вторичными перед лицом всепоглощающей жажды контроля, абсолютного суверенитета и необходимости любой ценой обеспечить наследие Тюдоров. Идеализированный мир Возрождения, который он так старательно строил, сам по себе не мог решить конкретных, грубых проблем престолонаследия, финансов и международного престижа, когда иллюзии рассеялись.
       Трансформация Генриха из щедрого покровителя искусств, друга гуманистов и ревностного «Защитника веры» в жёсткого, подозрительного автократа, порвавшего с Римом, казнившего бывших друзей и управлявшего через страх, не была ни случайностью, ни следствием одного лишь влияния новых фаворитов вроде Анны Болейн или Томаса Кромвеля. Она была логическим, почти неизбежным следствием кризиса, порождённого фундаментальным противоречием между ренессансными мечтами о славе, гармонии и совершенстве — и суровой реальностью управления раннемодерным государством в условиях финансового дефицита, династической нестабильности и жёсткой международной конкуренции. Система, которую он создал для своего удовольствия и прославления — с фаворитами, выполняющими чёрную работу, и казной, тратящейся на престиж, — не смогла выдержать испытания неудачами. И тогда в действие вступила вторая, теневая сторона его характера — воля к власти, не терпящая препятствий, ради которой можно было пожертвовать всем, включая собственное прошлое.
       Поэтому изучение молодого Генриха VIII даёт нам ключ к пониманию не только его собственного, личного правления, но и самой природы английской Реформации, этого поворотного пункта в истории нации. Реформация Генриха началась не как народное движение, не как результат глубокого теологического прозрения или социального протеста, а как разрешение личного династического кризиса монарха, чей характер, воспитание и обстоятельства позволили ему пойти на беспрецедентный, революционный разрыв с тысячелетней традицией. «Золотой принц» Возрождения, в конечном счёте, стал его могильщиком в Англии, расчистив путь не новому гуманизму, а новому, более жёсткому, прагматичному и централизованному государству, где воля государя стала высшим законом. Его трагическая эволюция от идеала к тирании — это история о том, как самые высокие идеалы могут разбиться о скалы реальности, когда они находятся в руках того, кто считает себя выше любых законов, кроме своего собственного желания.