Уильям Шекспир. Лекция 5

       Фаза 1. Мир и эпоха: контекст создания

       Часть 1.1. Исторический и политический ландшафт
 
       Раздел 1.1.1. Тюдоровская Англия: от Реформации до Армады

       Блок 1. Генрих VIII и рождение нации

       Модуль 1. Англия накануне Реформации

       Лекция №5. Кардинал Уолси: «alter rex» — система управления и финансы накануне разрыва с Римом

       Вступление

       Открывая пятую лекцию нашего фундаментального курса, мы погружаемся в самую сердцевину политического механизма ранней тюдоровской Англии, сосредоточившись на фигуре, которая на два десятилетия стала его главным архитектором и оператором. Кардинал Томас Уолси, чьё происхождение от ипсвичского мясника и торговца скотом могло бы навсегда закрыть ему путь к вершинам власти в сословном обществе, осуществил головокружительный социальный лифт, не имевший аналогов в английской истории. Его путь от скромного оксфордского преподавателя и приходского священника до лорд-канцлера королевства и папского легата с неограниченными полномочиями представляет собой не просто биографию удачливого царедворца, но и наглядное пособие по трансформации власти в эпоху Возрождения. Уолси сумел сконцентрировать в своих руках такой объём административной, судебной и церковной юрисдикции, что стал de facto правителем страны, позволив королю Генриху VIII воплощать образ идеального ренессансного принца, свободного от бюрократических тягот.
       Современники, особенно проницательные наблюдатели с континента, без колебаний награждали его титулом «alter rex» — «другой король» или «второй король». Эта латинская формула, зафиксированная в донесениях венецианских и имперских послов, не была преувеличением, а точно схватывала суть политического устройства Англии 1510-1520-х годов. Пока монарх демонстрировал свою физическую доблесть на турнирных полях, охотился в королевских лесах, сочинял музыку и предавался теологическим диспутам, кардинал вёл бесконечные заседания совета, вершил суд, составлял дипломатическую почту и изыскивал средства для финансирования королевских амбиций. Уолси создал и возглавил сложнейший административный аппарат, пронизывавший все уровни управления, от королевского двора до самого отдалённого графства, пытаясь совместить в одной фигуре идеал гуманистического администратора и традиционного князя вселенской католической церкви.
       Однако эта блестяще выстроенная система, казавшаяся современникам образцом эффективности и мощи, к концу 1520-х годов дала глубокие системные трещины, предвосхитив грядущий катастрофический разлом. Финансы короны, некогда приведённые в идеальный порядок расчётливым Генрихом VII, были безжалостно источены дорогостоящими и малопродуктивными войнами на континенте, которые поддерживал сам кардинал. Аристократическая элита, оттеснённая от рычагов власти плебеем-выскочкой, копила глухое недовольство, готовое прорваться наружу при первом же ослаблении его позиций. Народ, обременённый непосильными налогами и принудительными «дарами», начинал проявлять признаки открытого сопротивления. А его амбициозные судебные реформы, призванные усилить королевскую власть, наталкивались на глухую стену консерватизма профессиональных юристов, ревниво оберегавших традиции общего права. Настоящая лекция будет посвящена детальному вскрытию и анализу именно этих внутренних механизмов власти Уолси и его финансовой политики, которые сформировали тот непосредственный контекст, в котором развернулась драма «великого дела короля» и последовавший за ним разрыв с Римом.
       Следовательно, наша цель заключается не в том, чтобы рассматривать Томаса Уолси лишь как неудачливого предтечу Реформации, человека, который не смог добиться аннулирования брака короля и тем самым открыл дорогу для Томаса Кромвеля. Мы постараемся взглянуть на него как на самостоятельного и грандиозного политического архитектора, предпринявшего последнюю в английской истории титаническую попытку управлять государством в рамках старого, доктринального порядка, где светская и духовная власти пребывали в нерасторжимом симбиозе, персонифицированном в фигуре кардинала-министра. Мы тщательно исследуем источники его личной власти, инструменты его управления, причины оглушительного провала его фискальных экспериментов и, что особенно важно, парадоксальным образом раскроем, каким образом его собственная политика невольно подготовила институциональную и ментальную почву для куда более радикальных и кровавых преобразований, осуществлённых его преемниками.

       Часть 1. Восхождение «мясницкого сына»: карьера и источники власти

       Истоки феномена Уолси лежат в скромном, но отнюдь не нищем доме в Ипсвиче, где около 1473 года родился будущий кардинал. Его отец, Роберт Уолси, был состоятельным горожанином, мясником, владельцем трактира и, что существенно, землевладельцем, что уже ставило семью выше простого простонародья. Рано проявившиеся блестящие интеллектуальные способности мальчика определили его судьбу — он был отправлен в Оксфорд, где примерно в пятнадцать лет получил степень бакалавра, а вскоре и магистра искусств, что для того времени было исключительным достижением. Церковная стезя для таких талантливых выходцев из низов была не столько призванием, сколько практически единственным социальным лифтом, позволявшим преодолеть сословные барьеры. Рукоположенный в священники, молодой Томас быстро проявил недюжинные организаторские таланты, привлёк внимание сначала архиепископа Кентерберийского, а затем и влиятельных придворных кругов при дворе первого Тюдора, Генриха VII, где он начал свою службу в качестве капеллана.
       Подлинный взлёт карьеры Уолси начался с восшествием на престол молодого Генриха VIII в 1509 году. Новому королю, воспитанному на идеалах рыцарства и жаждавшему военной славы, срочно потребовались энергичные, умные и абсолютно преданные помощники, способные взвалить на себя бремя рутинного управления, освободив монарха для более приятных и достойных занятий. Уолси, назначенный раздатчиком королевской милостыни, то есть ответственным за благотворительность, блестяще проявил себя во время первой крупной военной авантюры Генриха — кампании против Франции 1513 года. Он не командовал войсками, но именно его гений организатора обеспечил бесперебойную логистику, снабжение и переброску армии через Ла-Манш. Эта беспримерная по сложности операция, завершившаяся взятием Турне и тактической победой в битве шпор при Гингате, принесла Уолси безграничное доверие короля, который увидел в нём человека, способного материализовать самые смелые монаршие фантазии, превратив их в рабочие административные решения.
       Международная арена стала следующей площадкой для демонстрации его талантов. Уолси превратился в главного дипломата Генриха VIII, искусно лавируя между тремя титанами тогдашней Европы — папой, императором Карлом V и французским королём Франциском I. Он был ключевым организатором одного из самых театральных событий эпохи — встречи в долине близ Кале, вошедшей в историю как Лагерь Золотой парчи (1520), где на протяжении двух недель английский и французский дворы соревновались в неподражаемой роскоши, пытаясь поразить друг друга, а Уолси выступал в роли главного режиссёра и распорядителя. Его дипломатические успехи, в частности, заключение всеобщего мирного договора в Лондоне в 1518 году, который на короткий момент объединил всех христианских монархов Европы, принесли ему громкую славу и благосклонность папы Льва X, остро нуждавшегося в союзнике против французов на Апеннинах.
       Материальной основой невероятного могущества Уолси стало беспрецедентное даже для той распутной в плане симонии эпохи накопление церковных бенефициев и светских должностей. Он не гнушался совмещением постов, которое сегодня назвали бы вопиющим конфликтом интересов. Одновременно он был архиепископом Йоркским (хотя так и не посетил свою северную епархию до самой опалы), епископом Винчестерского — самого богатого диоцеза в Англии, и аббатом монастыря Сент-Олбанс. Каждая из этих позиций приносила гигантские доходы не только в виде денежных поступлений, но и в виде земельных владений, прав патронажа над десятками приходов и мелких должностей, которые он раздавал своим клиентам, плетя тем самым плотную сеть личной лояльности по всей стране.
       Кульминацией церковной карьеры стало получение кардинальской шапки в 1515 году и, что ещё важнее с политической точки зрения, звания папского легата a latere, то есть «от [папского] бока», с постоянными и чрезвычайными полномочиями на территории Англии. Этот статус делал его высшей церковной инстанцией в королевстве, стоящей даже выше архиепископа Кентерберийского. Теперь он мог от имени папы издавать указы, проводить реформы, судить и смещать любого клирика, не спрашивая согласия местной церковной иерархии. Фактически он стал наместником папы в Англии, получив в свои руки легальный инструмент для контроля над всей духовной жизнью нации, что было уникальным случаем в английской истории и вызывало глухое раздражение у национального епископата.
       В том же судьбоносном 1515 году Уолси достиг и вершины светской власти, заняв пост лорд-канцлера Англии. Эта древняя должность делала его хранителем Большой государственной печати, председателем Палаты лордов, когда та собиралась, и главным министром короны, через руки которого проходила вся правительственная переписка и важнейшие распоряжения. Совмещение в одном лице постов верховного судьи от церкви (легата) и верховного администратора от короны (канцлера) создавало беспрецедентную монополию на принятие решений. Ни один документ, ни одна просьба, ни один судебный вердикт не могли миновать его канцелярии. Он стал непроницаемым фильтром между королём и остальным миром, что и породило легенду о всемогуществе «второго короля».
       Внешним, зримым воплощением этого могущества стали грандиозные строительные проекты, которые сознательно затмевали королевские резиденции. Дворец Хэмптон-Корт, который он начал строить в 1514 году, и его лондонская резиденция Йорк-плейс (на её месте позднее вырастет дворец Уайтхолл) создавались не просто как жилища, а как тщательно спроектированные театры власти. Хэмптон-Корт с его знаменитыми часовней, залом для приёмов, башенными воротами и обширными садами был спланирован так, чтобы поражать иностранных послов и внушать трепет подданным. Здесь проходили заседания Тайного совета, здесь вершился суд Звёздной палаты, здесь устраивались пиры на тысячи персон. Позднее, чувствуя приближение опалы, Уолси «подарит» Хэмптон-Корт королю в тщетной попытке вернуть его благосклонность, но сам факт, что частное жилище министра могло соперничать с королевским дворцом, красноречиво говорит о масштабе его ресурсов и амбиций.
       Никакая личная власть не может существовать без широкой сети сторонников и исполнителей. Уолси создал обширную клиентелу, покровительствуя способным выходцам из незнатных семей, которые видели в нём своего благодетеля и единственную опору. Самым знаменитым из его протеже стал Томас Кромвель, начавший карьеру в качестве его управляющего и юриста. Через свою сеть кардинал контролировал назначения на ключевые посты в системе общего права, в церковных капитулах, в местных органах управления — везде сидели его люди. Даже парламент, созывавшийся в те годы редко, не был исключением — многие депутаты от графств и городов были его прямыми ставленниками или финансово от него зависели. Эта всепроникающая паутина личных связей, наложенная на формальные институты власти, и делала Уолси почти неуязвимым до того самого момента, пока он сохранял милость единственного человека, чья воля стояла выше его собственной — короля Генриха VIII.

       Часть 2. «Alter rex»: Уолси как фактический правитель Англии

       Оценки современников, фиксировавших феномен власти Уолси, предельно единодушны и красочны. Венецианский посол Себастьяно Джустиниани в своём донесении сенату писал, что кардинал «правит и королём, и всей Англией». Сам Генрих VIII в первые полтора десятилетия своего правления открыто демонстрировал безграничное доверие к своему министру, называя его в письмах «моим добрым кардиналом Йоркским» и «единственным добрым слугой». Уолси взял на себя всю тяжесть ежедневного, кропотливого, часто скучного труда по управлению государством, освобождая монарха для занятий, которые тот считал подобающими сану государя и образу идеального ренессансного принца — для турниров и охоты, для сочинения музыки и теологических дискуссий, для проектирования военных кораблей и наслаждения придворными празднествами. Это разделение ролей было взаимовыгодным и на удивление стабильным.
       Контроль Уолси над государственным аппаратом был тотальным и системным. Королевский совет, который при Генрихе VII был инструментом узкой группы наследственной аристократии, был кардиналом радикально преобразован. Он превратил его в регулярно заседающий, почти профессиональный рабочий орган, где доминировали не магнаты по праву крови, а его сторонники — юристы, администраторы, финансисты, люди, обязанные своим положением лично ему. Все доклады из графств, прошения от частных лиц, донесения от зарубежных резидентов, проекты указов — всё это проходило через его личную канцелярию, где отсеивалось, сортировалось и готовилось к докладу. Он решал, что именно требует внимания короля, а что можно урегулировать своей властью, действуя как верховный фильтр и распределитель информации, что в эпоху, предшествующую массовой бюрократии, было источником колоссального влияния.
       Внешняя политика стала его личной, ни с кем не разделяемой вотчиной. Уолси вынашивал грандиозную геополитическую концепцию, в центре которой была Англия в роли миротворца и арбитра Европы, балансирующего между двумя гигантами — Францией и Священной Римской империей Габсбургов. Он организовывал пышные саммиты, заключал всеобъемлющие договоры о дружбе и взаимопомощи, как знаменитый Лондонский договор 1518 года, который на короткий миг объединил Англию, Францию, Испанию, Империю и папство в единый союз. Его целью было не только возвышение международного статуса Англии, но и, что немаловажно, укрепление позиций папства, которому он, как легат, служил, и, конечно, умножение собственной славы как главного дипломата христианского мира.
       Однако эти грандиозные геополитические конструкции зачастую оказывались карточными домиками, не выдерживавшими давления реальных противоречий. Всеобщий мир 1518 года рухнул через несколько лет, когда интересы Франциска I и Карла V снова столкнулись в Италии. Военная экспедиция 1523 года против Франции, которую Уолси с энтузиазмом поддержал и финансировал, несмотря на первоначальные успехи войск герцога Саффолка, в итоге обернулась катастрофой — армию пришлось отвести из-за нехватки средств и распутицы, а союзник, император Карл V, не оказал обещанной поддержки. Амбициозные замыслы кардинала постоянно наталкивались на суровую реальность — ресурсы островного королевства были недостаточны для ведения продолжительной континентальной войны на равных с могущественнейшими державами Европы, а его союзники преследовали сугубо эгоистические цели, легко жертвуя английскими интересами.
       Конфликт с высшей титулованной аристократией был предопределён социальной динамикой его правления. Старинные роды — Ховарды, Перси, Стаффорды — с нескрываемым презрением и ненавистью наблюдали за тем, как сын мясника оттесняет их, потомков завоевателей и крестоносцев, от рычагов власти, монополизирует королевское внимание и живёт с королевской, а то и большей пышностью. Ярчайшим примером жестокого подавления этого аристократического недовольства стал инспирированный Уолси судебный процесс над Эдвардом Стаффордом, 3-м герцогом Бекингемом, в 1521 году. Бекингем, прямой потомок Томаса Вудстока, сына Эдуарда III, и, следовательно, потенциальный претендент на престол, был обвинён в государственной измене на основе показаний недовольных слуг, утверждавших, что он высказывал надежду на смерть короля и своё возможное воцарение. Большинство современных историков сходится во мнении, что улики были сфабрикованы или раздуты, а сам процесс стал актом устранения опасного конкурента и наглядной демонстрации того, что никакое происхождение не защитит от королевской юстиции, которой манипулировал кардинал. Казнь Бекингема на время приглушила ропот знати, но посеяла семена глубокой, личной мести, которая взошла, когда Уолси начал терять власть.
       Стиль жизни кардинала сознательно и демонстративно копировал, а порой и сознательно превосходил монарший. Его личная свита, его «домашний штат», насчитывала до пятисот человек — собственные телохранители, капелланы, секретари, певчие, повара, слуги всех мастей. Когда он выезжал из своего дворца, то восседал на муле под балдахином из золотой парчи, а его процессия, включавшая вьючных лошадей с сундуками, знаменосцев и духовых музыкантов, растягивалась на полмили, парализуя уличное движение. Приёмы, которые он давал для иностранных послов в Хэмптон-Корте или Йорк-плейс, поражали даже видавших виды итальянцев роскошью убранства — золотая и серебряная посуда, тончайшие фламандские гобелены, драгоценные ткани на стенах, изысканные яства. Этот тщательно выверенный театр власти был жизненно необходим человеку, не обладавшему ни капли королевской крови, для поддержания ауры недосягаемого величия и для убеждения всех, включая самого себя, в легитимности его невероятного положения.
       Проекты внутренних реформ, которые вынашивал Уолси, были не менее масштабны, чем его дипломатические комбинации. Он задумывал всеобъемлющий пересмотр статутов, кодификацию запутанного общего права, улучшение системы образования через основание новых колледжей, принятие мер против огораживаний общинных земель, разоряющих крестьянство. Многие из этих планов остались нереализованными, утонув в текущих делах и политических интригах, но сам их размах и системность говорят о видении государства не как патримониального владения монарха, а как сложного механизма, который можно и нужно рационально улучшать, настраивать и совершенствовать административными методами. В этом отношении он был подлинным человеком эпохи Возрождения, искренне верившим в силу разума, организации и административного гения.
       Но именно в этой административной эффективности и таилось глубочайшее, трагическое для Уолси противоречие. Стремясь всеми силами укрепить власть короля-католика, он невольно выстраивал аппарат, который в ближайшем будущем будет использован его преемниками для проведения Реформации — процесса, в корне враждебного всему, во что он, как князь церкви, верил и что защищал. Он создавал леса централизованной, бюрократической монархии, на которых Томас Кромвель и сам Генрих VIII воздвигнут совершенно иное, националистическое и антипапское здание. Уолси, сам того не ведая, был великим прорабом, подготовившим площадку для сноса того самого здания, в котором он занимал самый роскошный апартамент.

       Часть 3. Фискальная политика Уолси: между королевской щедростью и государственной необходимостью

       Финансовая система, которую унаследовал Генрих VIII, была образцовой для своего времени, но исключительно благодаря скупости и расчетливости его отца. Генрих VII, прозванный современниками «английским царём Крезом», оставил после себя небывало полную королевскую казну, оценивавшуюся в сумму, эквивалентную полутора миллионам фунтов стерлингов — состояние астрономическое по меркам XVI века. Его сын, воспитанный в духе рыцарского великодушия и ренессансной щедрости, воспринял эти накопления не как фонд государственной стабильности, а как личный кошелёк для реализации своих амбиций. Дорогостоящие французские кампании 1513 и 1523 годов, содержание пышного двора, субсидии союзникам, строительство флота — всё это поглощало гигантские суммы с катастрофической скоростью. Уолси, как главный министр и распорядитель королевских финансов, столкнулся с почти неразрешимой дилеммой — найти источники денег для ненасытного монарха, не спровоцировав при этом социального взрыва или конфликта с парламентом, традиционным источником санкционированных налогов.
       Традиционные источники доходов английской короны к началу XVI века были трёх видов. Во-первых, доходы с королевских доменов (коронных земель) и феодальные права, такие как опека и рельеф. Во-вторых, таможенные пошлины, утверждённые парламентом за монарха пожизненно. В-третьих, и это было главным инструментом для чрезвычайных расходов, парламентские субсидии — прямые налоги на движимое имущество подданных, которые требовали отдельного голосования палатами. Парламент давал деньги неохотно, лишь на очевидные нужды обороны, и всегда стремился уменьшить запрашиваемую сумму. К 1525 году, после провальной и дорогой войны с Францией, казна была опустошена, а Генрих, уязвлённый поражением, мечтал о реванше. Уолси, отчаянно ища выход, решился на беспрецедентный и крайне рискованный шаг — введение масштабного налогообложения без созыва и одобрения парламента, в обход одного из фундаментальных принципов английской конституционной практики.
       Так появилась на свет печально знаменитая «Аmicable Grant», что можно перевести как «Дружественный дар» или «Добровольное пожертвование». Формально это была не субсидия, не налог, а именно принудительный заём у населения королю, который, как всем прекрасно было понятно, никогда не будет возвращён. Размеры этого «пожертвования» были ошеломляющими и грабительскими — от одной шестой до одной третьей стоимости движимого имущества у мирян и половины годового дохода у духовенства. Вся операция была построена на юридической фикции — раз это «дар» от любящих подданных своему государю, то согласия парламента, представляющего эти самые сословия, не требуется. Это была прямая, ничем не прикрытая атака на складывавшийся веками принцип «никаких налогов без представительства», краеугольный камень будущих парламентских свобод.
       Реакция населения на эту финансовую инновацию последовала мгновенно и оказалась ошеломляющей по силе и географическому размаху. Уже в апреле-мае 1525 года в Восточной Англии, традиционно процветавшем регионе с развитым суконным производством, вспыхнули массовые, хорошо организованные волнения. В Суффолке и Норфолке тысячи ремесленников, крестьян, мелких торговцев, а также представителей джентри собрались в крупные отряды, открыто отказываясь платить неправедный побор. Это не был стихийный бунт голодных черни — это было скорее выступление налогоплательщиков, сознававших незаконность действий правительства и готовых отстаивать свои права. В некоторых графствах королевских сборщиков налогов просто изгоняли силой, не причиняя им, впрочем, физического вреда, что говорит об определённой дисциплине протеста.
       Уолси оказался в политической ловушке, из которой не видел достойного выхода. У него не было под рукой постоянной профессиональной армии, способной подавить одновременно волнения в нескольких удалённых друг от друга графствах. Силы местного ополчения (милиции) были ненадёжны, так как часто состояли из тех же самых недовольных налогоплательщиков. Кардинал попытался действовать излюбленным методом сочетания угроз и уступок. В одни регионы были посланы суровые королевские комиссии с приказами арестовывать зачинщиков и устрашать население. В других, как в Саффолке, он сам выехал на переговоры с лидерами протеста, пытаясь уговорить их разойтись, одновременно угрожая королевским гневом. Однако его риторика не сработала. Герцог Норфолк, Томас Ховард, посланный на усмирение Восточной Англии, прислал паническое донесение, что страна стоит на пороге всеобщего восстания и что силой ничего не добиться, ибо «людей слишком много, а солдат слишком мало».
       Провал «Аmicable Grant» был полным, публичным и унизительным для всесильного кардинала. Под давлением реальной угрозы крупномасштабного социального взрыва, который мог поставить под вопрос саму стабильность династии, Генрих VIII, к ярости и отчаянию Уолси, был вынужден публично отречься от «Дара». Король издал прокламацию, в которой заявил, что никогда не требовал такого принудительного сбора, и что если его подданные не желают давать, то он и не желает брать. Вся вина была ловко переложена на кардинала, якобы превысившего свои полномочия и неправильно истолковавшего королевскую волю. На самом деле, инициатива исходила непосредственно от Генриха, жаждавшего денег для войны, но Уолси, как всегда, выступил в роли идеального громоотвода. Его непререкаемый авторитет был подорван катастрофически — впервые он предстал не всемогущим правителем, а министром, чья политика может быть публично отвергнута и королём, и нацией.
       После этого оглушительного фиаско Уолси был вынужден вернуться к более традиционным, но не менее изощрённым и непопулярным методам пополнения казны. Он усилил давление на отдельные, богатые города (особенно Лондон) и графства с требованием «добровольных даров» поменьше, вымогал крупные суммы у отдельных богатых купцов, банкиров и прелатов под угрозой королевской немилости или судебного преследования. Он ужесточил контроль над сбором старых налогов и таможенных пошлин, требовал отчётности от всех финансовых агентов. Но тень провала «Дружественного дара» нависала над ним до самого конца его карьеры, подрывая кредит доверия как внутри страны, так и, что важно, в глазах самого короля, который начал сомневаться в непогрешимости своего министра.
       Финансовый кризис 1525 года, кульминацией которого стал провал «Аmicable Grant», обнажил перед всеми ключевую проблему тюдоровского, да и любого европейского государства раннего Нового времени. Старые, феодальные по своей природе доходы короны были совершенно недостаточны для финансирования современной, амбициозной внешней политики, содержания растущего бюрократического аппарата и поддержания блестящего королевского двора, необходимого для престижа. Парламентский контроль над основными прямыми налогами становился серьёзным политическим ограничением для монархии, стремящейся к абсолютизму. Уолси попытался силовым, административным путём обойти это ограничение и потерпел сокрушительное поражение. Его преемнику, Томасу Кромвелю, предстояло найти принципиально иное, гениальное в своей простоте решение — конфискацию несметных богатств английской церкви, которая на несколько десятилетий радикально решила финансовые проблемы короны, но потребовала для своего осуществления полномасштабной религиозной и политической революции, навсегда изменившей лицо Англии.

       Часть 4. Судебные реформы и «Звёздная палата»: централизация власти

       Одной из самых прочных, долговечных и при этом противоречивых частей политического наследия Томаса Уолси, пережившей его самого и оказавшей глубокое влияние на всю тюдоровскую эпоху, стала проведённая им масштабная судебная реформа, центром которой было превращение суда Звёздной палаты в главный инструмент королевской власти. Сама Звёздная палата не была изобретением кардинала — это был специализированный комитет Тайного совета, который издавна заседал в украшенном звёздами помещении Вестминстерского дворца, занимаясь разбором особо сложных или политически значимых дел. Однако именно Уолси вдохнул в этот институт новую жизнь, сделав его заседания практически ежедневными, резко расширив его юрисдикцию и лично председательствуя в нём, разбирая сотни, если не тысячи дел в год, превратив палату в рабочий орган верховной юстиции.
       Цели этой кипучей судебной активности кардинала были многогранны и проницательны. Во-первых, декларируемой целью было обеспечение быстрого, относительно дешёвого и справедливого правосудия для простых подданных, страдавших от волокиты, коррупции и чрезмерной технической сложности процедур в традиционных судах общего права. Во-вторых, и это была главная, не всегда афишируемая задача, — обуздание могущества так называемых «сверхмогучих» субъектов, то есть крупных земельных магнатов, которые в своих вотчинах творили настоящий произвол, содержали частные армии из слуг и зависимых людей, фальсифицировали судебные процессы в своих манориальных куриях и открыто игнорировали королевские указы. Звёздная палата в руках Уолси стала грозным оружием в борьбе за установление единого «королевского мира» по всей территории государства, за утверждение верховенства центральной власти над феодальной вольницей.
       Показательные процессы, инициированные и часто лично контролируемые кардиналом, производили на современников эффект разорвавшейся бомбы, демонстрируя, что даже самые знатные фамилии не защищены от королевского правосудия. Мы уже упоминали дело герцога Бекингема. Не менее показательным был процесс против Генри Перси, 5-го графа Нортумберленда, в 1516 году. Магната обвинили в систематическом укрывательстве преступников, нападениях на королевских чиновников, пытавшихся исполнить свои обязанности в его владениях, и общем «нарушении королевского мира». Уолси лично допрашивал свидетелей, оказывая на них мощное психологическое давление, и в итоге вынудил графа признать вину, заплатить колоссальный штраф в десять тысяч фунтов (баснословная сумма) и дать унизительные письменные обещания хорошего поведения в будущем. Этот процесс послужил ясным предупреждением всей титулованной аристократии — её старинные привилегии и представления о собственной безнаказанности более не являются неприкосновенными, если они вступают в противоречие с интересами короны.
       Параллельно с возвышением Звёздной палаты Уолси активно реформировал и другие прерогативные суды, подконтрольные непосредственно короне, а не системе общего права. Он расширил юрисдикцию суда канцлера, который действовал на основе права справедливости и мог исправлять несправедливые решения судов общего права, особенно в таких сферах, как завещания, договоры о доверительной собственности и мошенничество. Кроме того, он активизировал работу суда по делам бедных, призванного защищать наименее обеспеченных и социально уязвимых подданных, которые не могли позволить себе дорогостоящую тяжбу. Эти суды были более гибкими, не связанными жёсткими процессуальными нормами и средневековым формализмом, что позволяло кардиналу, как канцлеру, проводить свою политическую и административную волю напрямую, быстро и эффективно.
       Однако такая экспансия судебной власти канцлера и прерогативных судов вызвала ожесточённое, хотя поначалу и скрытое, сопротивление со стороны судей общего права и всей корпорации юристов, воспитанных на традициях общего права. Они видели в этой активности прямую угрозу вековым правовым традициям Англии, которые, при всех своих недостатках, гарантировали определённую защиту от произвола благодаря строгим процедурам, суду присяжных и накопленным прецедентам. Даже сэр Томас Мор, близкий друг Уолси по гуманистическому кружку и его преемник на посту лорд-канцлера, впоследствии критически отзывался о методах кардинала, указывая на опасность пренебрежения установленным законом в пользу административного усмотрения и сиюминутной политической целесообразности, что, по мнению Мора, подрывало сами основы права.
       Несмотря на это скрытое сопротивление, эффективность новой судебной системы, выстроенной Уолси, была впечатляющей и неоспоримой. Количество дел, рассмотренных в Звёздной палате, выросло в десятки раз по сравнению с предшествующим периодом. Жалобы со всех концов королевства — на притеснения со стороны лордов, на злоупотребления чиновников, на земельные споры — хлынули к кардиналу как к последней инстанции справедливости. Это резко усилило ощущение присутствия и реальной силы центральной власти в каждом, даже самом удалённом уголке Англии, подрывая местную автономию феодалов и создавая прямую, не опосредованную связь между рядовым подданным и короной, представленной её всемогущим министром.
       Главным структурным изъяном этой системы, однако, был её глубоко персонализированный характер. Вся её эффективность, весь её размах целиком и полностью зависели от неиссякаемой энергии, административного гения и личного авторитета самого Томаса Уолси. Это была власть, воплощённая в конкретной личности, а не институциализированная в безличных бюрократических процедурах. Поэтому, когда в 1529 году кардинал пал, лишившись королевской милости, вся его судебная машина на время замерла, пришла в упадок, и многие его начинания были поставлены под вопрос. Но сама модель, сама идея сильного, централизованного суда как орудия королевской политики оказалась слишком ценной, чтобы от неё отказаться. После краткого перерыва Звёздная палата была с новыми силами возрождена Томасом Кромвелем и стала в правление Генриха VIII и Елизаветы I одним из столпов тюдоровского абсолютизма, символом верховной власти короны, стоящей выше обычного права и способной карать за преступления против государства.
       Таким образом, судебные реформы Уолси имели долгосрочные, стратегические последствия, далеко выходившие за рамки его личного правления и даже его жизненных целей. Они заложили прочный фундамент для централизованной, бюрократической монархии, где верховная власть короля могла непосредственно, минуя сложную систему сдержек и противовесов феодального права, вмешиваться в отправление правосудия, карать своих политических противников и защищать своих сторонников. Это была важнейшая веха на долгом и сложном пути трансформации от средневекового государства, основанного на личных договорных отношениях между королём и его вассалами, к государству раннего Нового времени с его претензией на суверенитет, монополию на насилие и всепроникающий административный контроль.

       Часть 5. Церковная политика и накопление ресурсов: предвестие роспуска

       Будучи облечённым званием папского легата a latere, Томас Уолси обладал над английской церковью властью, которой не имел ни один английский прелат ни до, ни после него. Он использовал эти беспрецедентные полномочия не только для личного обогащения, но и для проведения масштабной инспекции и частичной реформы церковных институтов. В 1510-х и особенно в 1520-х годах он инициировал серию визитаций — инспекционных поездок своих комиссаров — в монастыри, прежде всего мелкие и провинциальные, с официальной целью выявления и искоренения злоупотреблений: симонии (продажи церковных должностей), нецелевого использования монастырских доходов, распущенности нравов монашеской братии, пренебрежения уставом и богослужением.
       Мотивы, двигавшие кардиналом в этой деятельности, были сложны и многослойны. Безусловно, Уолси-реформатор, воспитанный в оксфордской традиции христианского гуманизма с его критикой церковных пороков, искренне стремился к очищению и обновлению церкви, к возвращению её к евангельским идеалам. Но наличествовал и трезвый, прагматический политический расчёт. Слабыми, малонаселёнными, экономически неэффективными и морально скомпрометированными монастырями было легче пожертвовать, закрыв их, ради достижения более великой и, с его точки зрения, благочестивой цели. А цель у кардинала была поистине грандиозная, соответствовавшая его амбициям, — создание нового, образцового центра учёности и образования, который мог бы соперничать с лучшими университетами Европы.
       Этой целью, поглотившей огромную часть его энергии и ресурсов, стало основание колледжа в Оксфорде, названного в его честь Кардинал-колледжем (после его падения и казни он был переименован королём в Крайст-Чёрч), а также колледжа в его родном Ипсвиче. Уолси мечтал создать учебные заведения нового типа, которые готовили бы не просто клириков, а образованную элиту — будущих государственных мужей, дипломатов, учёных, воспитанных на идеалах ренессансного гуманизма и верных службе короне и церкви. Оксфордский колледж задумывался как самый большой и богатый в университете, с великолепной библиотекой, штатом выдающихся преподавателей и стипендиями для талантливых студентов из бедных семей.
       Однако финансирование такого грандиозного строительства и, что ещё важнее, обеспечение постоянного содержания колледжей требовало колоссальных и стабильных денежных потоков. Уолси нашёл остроумное, но чреватое далеко идущими последствиями решение. Он начал закрывать мелкие, часто приходящие в упадок монастыри, а их земли, здания и доходы передавал в фонд вновь создаваемых колледжей. Таким образом, между 1524 и 1529 годами было распущено около двадцати девяти монастырских общин. Это были ещё не те массовые секуляризации, которые проведёт Кромвель в 1530-е годы, а точечные, избирательные конфискации, обоснованные необходимостью «реформы» и перенаправления церковных ресурсов на более благочестивые и полезные цели — образование. Папа Климент VII, нуждавшийся в поддержке Англии в сложной политической ситуации, дал на это своё согласие, тем самым создав опаснейший прецедент.
       Действия кардинала-легата вызвали яростное, хотя поначалу и сдержанное, недовольство внутри самой английской церковной иерархии. Архиепископ Кентерберийский Уильям Уорэм и многие епископы видели в Уолси узурпатора, посягающего на их традиционные епархиальные права и автономию национальной церкви. Монашеские ордена, особенно бенедиктинцы и августинцы, чьи обители подвергались инспекциям и закрытию, воспринимали его визитации как грубое вмешательство в их внутреннюю жизнь и покушение на их вековые уставы. Сам образ жизни Уолси, окружённого светскими клерками, живущего с княжеской роскошью и редко исполнявшего прямые пастырские обязанности, казался многим клирикам худшим воплощением тех самых пороков богатства и симонии, с которыми он якобы боролся.
       Личное богатство кардинала, источником которого были именно церковные бенефиции, стало притчей во языцех и мощным пропагандистским оружием в руках его врагов. Его годовой доход современные исследователи оценивают в сумму, превышающую 35 000 фунтов стерлингов, что было сопоставимо с доходом самой короны от её доменов. Он тратил баснословные деньги на произведения искусства, приглашая итальянских мастеров для украшения своих дворцов, на свою обширную библиотеку, на содержание двора в пятьсот человек, на дорогие ткани, вина и яства. Для его светских и духовных противников он стал живым символом алчности, гордыни и симонии, «волком в пастырской одежде», пожирающим ресурсы церкви, которую призван был защищать.
       Историческая ирония, граничащая с трагедией, заключается в том, что, закрывая монастыри и конфискуя их имущество для своих колледжей, Уолси сам невольно указал путь, каким можно радикально и быстро обогатить корону, не прибегая к конфликту с парламентом. Он наглядно продемонстрировал и королю, и таким прагматикам, как Томас Кромвель, сколько несметных богатств — земель, зданий, драгоценной утвари, годовых рент — сконцентрировано в руках монашеских орденов, и как относительно легко, под благовидным предлогом «реформы» и с согласия самого папы, это богатство можно изъять и перераспределить. Его коллега и протеже Томас Кромвель, внимательно изучавший методы работы кардинала, прекрасно усвоил этот урок.
       Церковная политика Уолси, таким образом, вопреки всем его намерениям, оказалась зловещим прологом к грядущей трагедии Реформации. Стремясь реформировать, укрепить и очистить церковь изнутри, оставаясь верным сыном Рима, он невольно её ослабил, продемонстрировав её уязвимость перед лицом светской административной машины, которую сам же и создавал и совершенствовал. Он подготовил кадры (как тот же Кромвель), создал юридические и финансовые прецеденты (закрытие монастырей с передачей имущества), настроил общественное мнение против очевидных богатств и пороков части клира. Всё это в совокупности будет в полной мере и с удвоенной энергией использовано его преемниками и политическими противниками для сокрушения того самого старого церковно-государственного порядка, сохранению которого кардинал Томас Уолси посвятил всю свою жизнь и все свои недюжинные силы.

       Заключение

       Фигура кардинала Томаса Уолси в истории Англии стоит на самом пороге двух мировоззренческих и политических эпох, как величественный, сложный и в конечном счёте глубоко трагический монумент. Он был, вероятно, последним великим английским государственным деятелем чисто средневекового, доктринального типа — князем церкви, чья легитимность и власть проистекали из божественного права, папского авторитета и личного королевского доверия, а не из бюрократической должности или парламентского мандата. Все его титанические реформы, вся выстроенная им административная машинерия, его дипломатические комбинации и судебные эксперименты были в конечном счёте направлены на одну цель — укрепление и сохранение синтеза духовной и светской власти под эгидой короля-католика в рамках единого corpus christianum, христианского сообщества, центром которого был Рим.
       Однако объективные, долгосрочные результаты его кипучей деятельности вели в прямо противоположном направлении, которое он, будучи человеком своего времени, не мог ни предвидеть, ни принять. Укрепляя королевскую прерогативу, централизуя судебную систему и пытаясь реформировать финансы, он создавал мощный, эффективный государственный аппарат, который вскоре обретёт собственную логику развития и обратится против самой церкви, его взрастившей. Его финансовые провалы, в частности крах «Аmicable Grant», со всей очевидностью показали исчерпанность старых методов финансирования короны, подтолкнув к поиску радикально новых, внепарламентских источников доходов. И, что самое парадоксальное, его собственная, ограниченная практика конфискации монастырских земель для нужд образования стала готовой, опробованной моделью для грядущего тотального роспуска монастырей, который проведёт его ученик Кромвель.
       Падение Уолси осенью 1529 года, вызванное его неспособностью добиться от папы аннулирования брака Генриха VIII с Екатериной Арагонской, было не просто отставкой неугодного министра. Это был глубоко символический акт, в котором король отрёкся не только от своего верного слуги, но и от целой системы управления, идеологии и мировоззрения, которую тот с таким размахом олицетворял. Кардинал, этот «alter rex», чьё слово было законом для миллионов, умер в опале и болезнях по дороге в Лондон, куда его вызвали для ответа по надуманным обвинениям в государственной измене. Его мир, мир учёного-клирика у руля государства, рухнул вместе с ним, не выдержав столкновения с новой реальностью националистической монархии и личных страстей короля.
       Но призрак Уолси, его методы и его наследие ещё долго, почти зловеще, блуждали по коридорам власти. Его Звёздная палата, его бюрократические приёмы управления, его великолепные дворцы и даже конфискованные им монастырские земли и средства достались по наследству Томасу Кромвелю, который обратил их против памяти своего бывшего патрона и против всего строя, который тот защищал. В этом и заключается высшая историческая ирония. Гений выскочки-кардинала из Ипсвича, направленный всеми силами на сохранение старого католического порядка и укрепление королевской власти в его рамках, в конечном счёте предоставил самые совершенные инструменты, кадры и часть ресурсов для самой радикальной и успешной революции в английской истории — Реформации, навсегда разорвавшей связь Англии с Римом, конфисковавшей церковные богатства в пользу короны и джентри и создавшей ту самую новую национальную идентичность и государственный суверенитет, которые мы ассоциируем с эпохой Тюдоров.