Спецоперация

 В начале было слово... Ну а потом — его интерпретация.
   Одно и тоже слово или ряд слов можно донести до слушателя порой в таких ракурсах, что нередко первоначальные смыл и идея меняют полярность на сто восемьдесят градусов. Для этого не обязательно обманывать. Одна и та же информация, но: построение фразы, знаки препинания (банальное: казнить нельзя помиловать), интонационная подача и некая недосказанность, — творят чудеса. Как пример, расскажу историю из своего далёкого армейского прошлого в двух интерпретациях. История одна, фактология — тоже, но лёгкая недосказанность придает ей ореол героического эпоса, на фоне которого античная мифология меркнет в тени великого.
   История одна, но вариации...
   Вариант первый, не обременённый подробностями и нюансами, краткий, как команда: "Пли!" Тот самый — героический...
   "В годы срочной армейской службы я в составе спецподразделения войск КГБ СССР по заданию непосредственного военного руководства пересёк государственную границу. На территории сопредельного государства мы выполнили поставленную нам задачу. Операция, не побоюсь этого слова, была жаркой..."
   А? Звучит? Ещё бы... Хочется гордится собой и, под перезвон посуды с крепкими напитками, пуская скупую мужскую слезу, говорить полушёпотом: "Да-а, было, было..."
   Вариант второй одной и той же истории, низвергнутый с пьедестала почёта излишними подробностями, то есть — как оно было на самом деле...
   В 1989 году три дивизии — Чугуевскую, Витебскую и Нахичеванскую — по неизвестным никому причинам передали из мужественных рук Министерства Обороны в суровые объятия Комитета Государственной Безопасности. Я призвался в армию в девяностом. По воле случая первый год я служил в городе Чугуеве, в той самой Чугуевской дивизии, а потом был переведён в Кивражский полк Нахичеванской дивизии, то есть, и там, и там — войска КГБ. Да, конечно, обычные мотострелковые дивизии (в отличие от десантной Витебской), но всё-таки КГБ, что звучит эффектнее, чем те же мотострелки Министерства Обороны, то есть — банальная пехота.
   Первый год в самом Чугуеве да ещё в учебке в Десне пролетел незаметно. Много бегали, ходили по полной выкладке десятки километров, стреляли из всего, что стреляет, и даже по ночам (на полигонах, конечно). Про строевую и физическую подготовку даже вспоминать не хочется — её было в разы больше, чем огневой. Ну и караулы, наряды и прочие будни срочной службы.
   На второй год в наш полк приехали представители Нахичеванской дивизии вербовать добровольцев к себе. Я, дабы разнообразить "будни" армейской жизни, написал заявление о переводе.
   Уже там, после перелёта, в автономной республике Нахичевань, в посёлке Кивраг — в маленьком, но очень гордом, потому что высоком (ещё бы — две тысячи над уровнем моря), нас всех новоприбывших собрали в армейском клубе Кивражского полка. Местные офицеры разбирали "новичков" в свои батальоны и роты. Интересовались в первую очередь художниками, водителями, поварами и прочими далёкими от армии, но столь необходимыми ей специальностями.
   Один молодой, почти болезненно худой "литёха" спросил со сцены клуба (мы сидели в зрительном зале):
   — Кто-нибудь с радиоделом знаком? Если да — поднимите руки.
   Из доброй сотни сидевших в зале руку поднял только я.
   Лейтенант отвёл меня в сторону:
   — Что умеешь?
   — Я до армии трансивер собирал... — бросил я эффектную фразу, как опытный рыбак блесну в пучину вод.
   Лейтенант посмотрел на меня с уважением. Если бы я сказал банальное "приёмник-передатчик", такого впечатления не было бы. Но то же самое, завёрнутое в шуршащую фольгу красивого слова "трансивер" поразило молодого офицера наповал.
   Я умолчал, что в радиокружке до армии я трансивер собирал, но... так и не собрал. По схеме из журнала "Радио" была "вытравлена" плата, собраны радиодетали, какие-то из них даже были впаяны... Но потолком моим на ниве радиоэлектроники стал примитивный звонок "канарейка" на двух-трёх транзисторах. Позже это поняли, проверив мой "колоссальный" опыт сборщика трансиверов — меня привели в радиомастерскую полка и убедились в моей компетентности уровня звонка "канарейка". Но до этого я уже был зачислен в роту связи, а в армии подобные приказы, за редким исключением, обратного действия не имеют.
   Включён в состав роты связи я был в качестве командира отделения телефонного взвода (видимо, в радио взвод специалисты по трансиверам нужны не были). Но это не все... В Военный Билет я был вписан на штатную должность водителя передвижной радиостанции. В разделе "должность и воинское звание по штату" помимо предыдущих моих воинских специальностей "стрелок", "курсант", "командир отделения" вписали ещё и "водитель эл". Что такое "эл." мне никто не объяснил... (Электрик, элегантный, элитный, эластичный?) Но не это самое интересное...
   На штатную должность водителя меня зачислили, зная, что прав даже на вождение мотоцикла у меня нет. Взводный меня успокоил:
   — Не переживай, этой машины давно нет — она списана, а должность осталась.
   После учебки чем-то подобным меня трудно было удивить. Был у нас там случай...
   

***

   Сержант как-то, помню, с утра пораньше, строго так обращаясь к моему сослуживцу, говорит:
   — Окунев, ты сегодня вечером, как вновь назначенный комсорг взвода, идёшь на собрание Комитета Комсомола полка.
   Тот ошарашенно смотрит:
   — Товарищ сержант, я же не комсомолец...
   Сказать, что ответ сержанта поразил, это ничего не сказать:
   — Окунев, ты не комсомолец, ты — комсорг!
   Потом, правда, до вечера Окунева задним числом приняли в комсомол, выдали билет и значок, и комсорг взвода по праву занял своё место на полковом собрании...


***


   Примерно так я попал в спецподразделение войск КГБ СССР. Да, именно — спецподразделение. Спецподразделения или "спецы" располагались в одной казарме на одном этаже: развед. рота, ремонтная рота (технари), комендантский взвод (штабисты), хим. взвод, ну и мы — связисты. Продолжим историю...
   Пропустим подробности службы и перейдём непосредственно к "спецоперации".
   В один из жарких летних дней (напомню — спецоперация была жаркой), с утра пораньше, после пробежки, зарядки и завтрака — повседневные занятия... Мы сидели в Ленинской комнате, и замполит доводил до нас курс политинформации, клеймя позором загнивающий запад и прославляя социальные ценности, на страже которых мы стоим.
   Вошёл ротный. "Старлей" скомандовал: "Рота, смирно!" Мы встали. Ротный обратился к подразделению:
   — Бойцы, мне нужны добровольцы.
   Гробовое молчание. Он зашёл с козырей:
   — Сегодня дальше по расписанию физподготовка и строевая... Пятерых я могу избавить на сегодня от всех тягот и лишений... И, да — нужны мне те, кто хоть отдалённо знаком с рыбалкой.
   Как говорится: "Так с этого нужно было начинать..." — и, соответственно — лес рук.
   С рыбалкой я бы знаком примерно так же, как и со сборкой трансиверов — не регулярно, далеко не регулярно, но бывал... Возможно, ротный эту информацию прочитал по моим глазам. Как бы та ни было, но в пятёрку "избранных" я попал...
   Уже внизу, на улице, майор ввёл нас в курс дела предстоящей спецоперации:
   — Парни, понимаете, послезавтра у моего сына день рождения — годик мужику, ну и я, конечно, должен проставиться. Сколько офицеров в полку, а? Во-о-от! Ну и плюс прапора из нашей роты. Короче, много. На водку я наскребу — это святое, а вот с закусью — беда, — поймав чей-то взгляд, он ответил на немой вопрос, — Нет, на охоту мы не пойдём... На кого в горах охотиться? Разве что на баранов, взращенных местными селянами. В прошлом году один капитан из второго батальона бесхозного барана оприходовал на шашлык, так чуть не разжаловали его — местные до штаба дивизии дошли. А мы поедем на рыбалку, знаю одно хорошее место...
   Дальше мы двинулись в тех. парк. Там под парами "шестьдесят шестого газона" нас уже ждал за рулём транспортного средства водитель из нашей роты по фамилии Персидский, для своих — Персик. Кузов автомобиля был покрыт тентом, что в жаркий день — не самое то...
   Мы загрузились на борт и ГАЗ-66, покашливая выхлопной трубой, спустил нас по серпантину с небес на землю, в буквальном смысле слова — с высоты двух тысяч метров над уровнем моря в долину, в предгорье, к пограничной речке Аракс, разделявшей Советский Союз с сопредельным Ираном.
   Шутка в армии есть: "Граница на замке, ключи у прапорщика, а с прапорщиком всегда можно договориться". Майор пошёл договариваться, возможно с тем самым прапорщиком.
   С некоторых пор, перед самым распадом Союза, граница здесь потеряла свой сакральный смысл, и толпы иранских азербайджанцев к нам и наших к ним регулярно раз в какое-то время, в определённый день, вполне легально пересекали границу по так называемым мостам Дружбы, почти без досмотра и без проверки документов.
   Вот и мы, после непродолжительной беседы майора с местными погранцами, пересекли на "шестьдесят шестом" государственную границу и поехали вглубь иностранного государства. Вглубь — это громко сказано — два-три километра влево от моста и пару километров от Аракса... Но по территории Ирана. Там, по словам ротного, был рыбный Клондайк. Странно, но с той стороны их погранцов почему-то не было от слова совсем. То ли они нас не боялись, то ли им нечего было терять, но с той стороны не то что военных, даже оградительной "колючки" не было.
   Пробираясь по "тайным тропам" в тылу потенциального противника, мы минут через двадцать оказались на месте. Озеро-"Клондайк" оказалось сравнительно небольшим и мелким — по горло максимум. По каким-то местным мусульманско-иранским традициям пресноводную рыбу из озёр местное население не ело, поэтому рыбы здесь было немерено. А так как наезды с нашей стороны были скорее исключением, чем регулярным паломничеством, то карась в близлежащих озёрах размножался в геометрической прогрессии.
   Мы, сбросив с себя сапоги и камуфляж, остались в уставном нижнем белье. Кто служил, тот знает... Семейными эти трусы назвать — язык не поворачивается: тёмно-синие, как море перед бурей и огромные, как парус на ветру.
   И вот, одетые по уставу — в тёмно-синюю необъятную униформу, мы, разбившись на три пары (нас пятеро, плюс водитель Персик) полезли в тёплое, как молоко в детском садике, озеро. Вооружены мы были бреднями... Нет, не пустыми разговорами, а сетью для отлова рыбы, взятой майором у своих собратьев по оружию.
   Под раскатистый солдатский русский мат, нехарактерный для данного участка местности Ирана, мы сравнительно быстро наловили полный кузов рыбы — в буквальном смысле этого слова. Свернув сети, мы влезли сначала обратно в камуфляж и сапоги, потом в кузов "газона", и, с чувством выполненного долга, довольные как дети после уроков, отправились обратно — на Родину.
   На границе ротный щедро поделился нашим уловом с погранцами. Да, возможно, мзду они не берут, но рыбу берут — сам видел.
   Уже в полку, в тех. парке майор отсыпал рыбы и нам, и тоже не поскупился. Даже после этого рыбы у него осталось далеко не на один день рождения...
   Вечером в казарме у нас на этаже пахло жаренной рыбой. В "каптёрке" на самопальных электроплитках, нарушая все нормы и правила техники безопасности, мы жарили улов. Досталось всем "спецам" — и разведке, и "химикам", и технарям и комендантским. Естественно, не на сухую...


   ***

   Много раз потом в тёплых дружеских компаниях под горячие и горячительные  напитки я рассказывал эту историю во всех подробностях, ничего не утаивая от собеседников. И каждый раз кто-нибудь, хитро подмигнув, говорил:
   — А-а-а... Рыбалка, говоришь, в Иране...? Ну-ну... Знаем мы ваши чекистские рыбалки. Не хочешь говорить правду, не надо. Мы-то понимаем...
   Как человек в настоящий момент имеющий некое отношение к литературе, советую всем пишущим, всем рассказчикам: всегда говорите правду и ничего кроме правды. Жизнь — она намного интереснее самого изощрённого вымысла. Просто, рассказывая, немного не договаривайте, совсем чуть-чуть. Некая недосказанность будит воображение как собеседника, так и читателя, и колорит, воссозданный их мозгом, даст фору богатейшему литературному сюжету любого классика. Говорите правду, но — полушёпотом, не всю, изредка добавляя: "Ну вы-то понимаете..." — и многоточия, побольше многоточий... Да, и самое главное — это подобрать нужные слова. Помните: вначале было слово..