Декодер

   Девиз нового отдела криминалистики висел в рамочке над дверью: «Сверхъестественное — это временно не познанное естественное».
И под ним — фотография первого «декодера» Вильямса, сделанная во время первого расследования с его помощью... 

   А началось всё с проблемного ДТП на 45-м километре трассы «Северная». Две машины. Четыре трупа. Металл был перемешан так, что даже опытные эксперты-автотехники разводили руками: восстановить последовательность ударов было невозможно. Казалось, что машины столкнулись не просто друг с другом, а как будто, встретившись в одной точке ненадолго перенеслись в другую реальность с другими законами физики. Неопределённые куски металла, перемешанные с остатками человеческих тел.

   Были свидетели.
   Трое.
   Все под сильным впечатлением, искренние, но сильно напуганные.
   Каждое из их показаний разваливало расследование в момент, приходилось начинать всё сначала...

   Первый свидетель, женщина.
   Ехала в микроавтобусе сзади: «Внедорожник вдруг резко дернуло влево, как будто он объезжал что-то большое на полосе, и он вылетел на встречку прямо под фуру. А фура, сверкая необычно яркими  огнями как ни в чём не бывало продолжила путь, невредимая».

   Второй.
   Дальнобойщик из встречной фуры: «Седан передо мной замедлился почти до нуля, я уже мигал дальним и сигналил… а потом его будто сдуло ветром под колеса встречного внедорожника».

   Третий.
   Старик с обочины: «Да они оба сошли с ума! Один вилял, как пьяный, второй еле полз. И всё это в ослепляющих вспышках яркого света…».
Три картины. Словно три разных аварии.

   Следователь Макарцев страдал мигренью и пил цитрамон. Это было последнее, или может быть предпоследнее его дело перед уходом на пенсию, и ему очень хотелось уйти не просто как отработанный материал, как пешка, задвинутая за кулисы, а уйти с уважением и почётом, с ореолом победителя сложных ситуаций.
Вот тогда, от безысходности, и пригласили «специалистов по тонким материям». Это был акт отчаяния.
   Никто в здравом уме не стал бы этого делать, но нужна была хоть какая-то логичная версия.

   Экстрасенс Алина.
   Художница, работающая с архетипами. Зрелая женщина, пережившая клиническую смерть, после которой её восприятие изменилось в сторону повышенной чувствительности.
   Алина не потребовала личных вещей. Ей хватило размытой фотографии с места аварии, распечатанной на обычной бумаге. Её пальцы легли на изображение смятого крыла. Она не закрыла глаза — зрачки просто закатились, уступив место внутреннему зрению.
   Комната затихла.
   «Не здесь... — её голос стал глухим, будто доносился из колодца. — Холод идет из грудной клетки. Не мой... его холод. Паника, сжавшаяся в комок сухого льда. Образ. Древний, как страх в ночном лесу. Рога. Они заполняют всё поле зрения. Тень с рогами. Чёрный лось. Он материализовался прямо перед ним, и он... отпрянул. Всем телом. Вираж машины — лишь продолжение этого рывка».

   Экстрасенс Виктор.
   Бывший физик, много говоривший об энергетических полях. Не выдержав многочисленных упрёков в лженаучности, он ушел из науки в свободное плавание и продолжал вынашивать концепцию вихревых энергетических образований как основы мироздания.
   Его версия аварии была иной:
«Салон седана… Сгусток паники... Агент хаоса. Вне пространства. Вижу его как фигуру в плаще с капюшоном. Сам он не здесь, это проекция. Его жесты резкие, агрессивные… словно ножницы, разрезающие волю. Водитель седана на секунду забыл, где он, и что делает. Полный разрыв связи с реальностью, заторможенность сознания».

   Экстрасенс Маргарита.
   Бабушка, чувствовавшая «голоса мест», вообще ушла в сторону: «Это место... оно ноет старой болью. Грузовик с молоком улетел в кювет. Сорок девятый год. Шофёр кричит о пропавшей дочери. Его крик в земле застрял. Он резонирует... ничего кроме него не слышу».

   Макарцев слушал, слушал, и у него внутри закипала ярость.
   Мошенники!
   Сумасшедшие!
   Но в их глазах была та же искренняя убеждённость, что и у свидетелей. Просто какая-то дикая убеждённость в своей искренности.

   И тут Макарцева осенило.

   Свидетели - простые люди, видели следствия — металл, свет, движение.
Их мозг строил логику из обрывков увиденного. А эти ...-сенсы, они будто видели причины произошедшего, но какие-то другие причины, не физические. Они описывали не события, а внутренние катастрофы, которые предшествовали событиям. Страх, принятый за лося. Панический ступор, описанный как проекция колдуна. Фоновая историческая тревога места, спутанная с ужасом текущего момента. Их «расширенное» восприятие улавливало что-то — энергетический выброс, «запах» адреналина, всплеск нейронов страха, исторический стресс локации — но их человеческий мозг, со своим культурным багажом, тут же облекал этот «сырой сигнал» в мистические одежды.
   Они не врали.
   Они интерпретировали.
   Они «так видели».

   С этим прозрением и отчаянием, опасением не узнать истинной истории этой трагедии, он пришёл к нейробиологу Артуру Вильямсу.
   Учёный сначала отмахнулся:
 - Я не занимаюсь фольклором, Макарцев. Насчёт экстрасенсов – не ко мне.
 - Вы же изучаете мозг. Скажите, как может быть, чтобы три человека, не сговариваясь, описали одну аварию тремя разными способами, родив три разные версии?
   И это ещё цветочки.
   А вот когда каждый из трёх «видящих» рисует тебе три разных кошмара, которые трудно соединить и привязать к конкретному событию, то вот именно тут полный капец ...
   Что с этим делать?

   Ученый, скептик и рационалист, выслушал историю про лося, тень и эхо крика 49-го года, и не рассмеялся.

   Вильямс задумался. Он смотрит куда-то вглубь себя, на ночную горную дорогу двадцатилетней давности.

   «Знаете, — говорит он тихо, - самое странное — это не то, что показания не сходятся. Самое странное — это когда реальность не сходится с законами физики.
   Когда ты сидишь в смятой, как консервная банка, машине, которая только что сделала с десяток сальто, и понимаешь, что у тебя нет ни царапины. И ты чувствуешь не облегчение, а ледяное недоумение. Почему тебе повезло? По какому закону? Или... вопреки какому закону?..
   Понимаете, много лет назад, у меня была проблема. Серьёзная проблема. У меня был тяжело болен отец, и я прилагал немалые усилия по его излечению...»

   Он рассказал Макарцеву личную историю о том, что много лет назад его отец страдал тяжелой очень трудноизлечимой или вовсе неизлечимой болезнью. Вильямс изыскивал по всему миру способы излечить отца. В одном из эпизодов поиска излечения, он нашел и договорился с одним знахарем в горах. Попытки встретиться с ним и показать ему отца постоянно срывались по каким-то нелепым причинам. Всегда что-то мешало. И вот, когда Вильямс вооружился терпением и преодолел все препоны, он с отцом отправился в путь. Не проехали они и половину пути, как случилось страшная авария. Их машина слетела с трассы, долго кувыркалась по каменистому склону и не улетела в бурную горную речку лишь потому, что её задержали прибрежные кусты и деревья. Удивительно, но никто не пострадал. Машина ремонту не подлежала, а водитель с пассажиром оказались совершенно невредимы, словно машина была оборудована капсулой безопасности. Гаишники , помогавшие перевернуть машину на колеса и транспортировать её до ближайшей деревни удивлялись: «Если здесь в этом повороте кто и улетал, то точно насмерть. Вам очень повезло».

   К народному целителю они так и не добрались, а в телефонном разговоре тот сказал, что это личные персональные черти, демоны, которые паразитируют на его отце, питаются его энергией, не пустили их на лечение. Черти не собирались их убивать, они изо всех сил создавали ситуации, препятствующие поездке, и даже этой аварией они только лишь предупредили, что не надо ехать к лекарю.
Вильямс позже много думал над этим происшествием, но так и не пришел к окончательному материалистическому объяснению той трагедии. Повзрослев и получив неплохое образование, научную степень, он оставался заинтригованным причиной той аварии и версией целителя.


   «Вы говорите, экстрасенсы считывают состояния, отпечатанные в предметах — сказал Вильямс — психоэмоциональные бури, и переводят их в персонифицированные символы. В интерпретацию, соответствующую собственным шаблонам мировоззрения. А что, если перехватить сигнал раньше, до этапа личной мифологизации?

   «Рациональное объяснение, — заключает Вильямс — должно быть универсальным. Вы принесли мне не бред. Вы принесли мне идею персонификации увиденного... данные трудно коррелируются с реальностью из-за помех. Помехи — это образное мышление свидетелей. Данные... А что, если данные — это эмоциональные окаменелости, оставшиеся в месте события? Или... проекция состояния жертв в момент трагедии? Мой отец боялся поездки в горы. Его страх был так силён, что приманил неприятность... А что, если мы сможем буквально увидеть истинную причину? Увидеть объективной, очищенной от эмоционального резонанса человека?»

   Впечатлённый новой свежей струёй понимания, Вильямс работал над новым прибором довольно долго, и получил нечто необычное. Его прибор был назван незатейливо, «Декодер», предполагалось, что прибор сможет декодировать природные, можно сказать инстинктивные, реликтовые сигналы тела в однозначную смысловую картину. Принцип работы прибора был гениально прост на словах, и невероятно сложен в исполнении. Он считывал микроскопические изменения в капиллярах сетчатки — прямую проекцию активности лимбической системы, центра эмоций. Нет нет, это не было «чтение мыслей». Никаких мыслей, только чистая физиология, фиксация сознательной и подсознательной реакции человека на созерцание результатов какой-либо трагедии: ярость, отвращение, ужас. И превращал это в визуальную карту.

   Макарцев поддерживал интерес Вильямса, сохраняя с ним приятельские отношения. Их регулярные встречи непременно переходили от простых бытовых вопросов к мозговому штурму, касающемуся аспектов создаваемой технологии. Ко времени появления первого тестового образца прибора, Макарцев был уже на пенсии, но интереса к возможности отключения эмоциональной составляющей в свидетельских показаниях не терял, уж больно захватывающая перспектива могла открыться, в случае успешной работы прибора.

   Первый шлем – составная часть декодера – был невероятно громоздким и даже грозным на вид. Первые опыты давали некоторую тень результата, соответствующего объективным подтверждениям исследуемых трагедий, но шумы мозговых волн, вызванные неприятными ощущениями испытуемого от самого прибора, ощущениями, сходными с клаустрофобией, зашумливали слабые сигналы реакции на созерцание результатов трагедий.

   Первый тест-драйв. Собрав первую версию прототипа, это нагромождение проводов, датчиков и электронных блоков, занявших половину комнаты, Вильямс впервые проверил его... на себе. Надев шлем с датчиками и камерами трёх диапазонов, он всматривался в старую, единственную уцелевшую фотографию того разбитого автомобиля, в котором он ехал с отцом в горы.
На сетчатке замигали огоньки. Декодер гудел, строя карту. Вильямс ждал воспоминаний: страха, удара, темноты. Но прибор показал другое.
Над водительским местом была густая, тягучая, фиолетово-чёрная пульсация. Глухое, обречённое сопротивление. Не вспышка, а хроническая болезнь. За рулём в той поездке, кстати был не Вильямс, а его отец. Тот на самом деле не верил в исцеление. Он так часто разочаровывался в каждой очередной «панацее», что уже боялся надеяться. Обычно попытки излечиться приводили к обратному эффекту. Он начал бояться любого лечения, любого изменения существующего на тот момент положения. Это был уже хронический привычный страх лечения.
Над местом пассажира (молодого Вильямса) — острое, оранжевое пятно яростной, отчаянной целеустремлённости, пронизанное стальными нитями тревоги. Он вцепился в идею спасения, как в якорь.
И была третья аномалия. Между ними. Серая, инертная зона, похожая на щель. Разрыв. Непонимание. Он так хотел спасти отца, что не видел, что отец уже давно смирился и воспринимал любую заботу о его здоровье грубым попиранием своего внутреннего пространства.
Вильямс снял шлем. Он не увидел «чертей». Он увидел трагедию, более человеческую и горькую, чем любая мистика. Не потусторонние силы саботировали поездку. Это делали их собственные, противоречащие друг другу, эмоции. Отец подсознательно не хотел ехать. Сын — фанатично хотел. Машина стала материальным воплощением этого конфликта. Несчастный случай? Возможно. Но первоначальная причина этого случая родилась внутри них.
И тут его осенило: а что, если ВСЕ «потусторонние вмешательства» — это и есть такие, подобные внутренние конфликты, страхи или болезни, спроецированные во внешнюю реальность, и впоследствии искажённые образностью восприятия свидетелей?

  «Ну что, Артур, нашли вы своих чертей»? – спросил Макарцев, узнав о первом запуске прибора.

  «Нашел. Их химическую формулу, нейронный паттерн и триггеры. Они сводятся к выбросу кортизола на фоне хронического болевого синдрома и выученной беспомощности. Больше они не будут пугать людей по ночным дорогам. Они сидят в учебниках по психосоматике – а далее продолжил более задумчиво - Знаете, я думал, что найду монстров. А нашел... просто боль. Человеческую, одинокую, невысказанную боль моего отца. «Черти» оказались милосерднее. Они лишь отводили машину от пропасти. А боль... она осталась со мной. Но теперь я её вижу. И, может быть, видеть — это уже первый шаг, чтобы не винить себя, что сделал не всё возможное для своего отца…».


   Прототипы прибора работали всё более чётко с каждой новой версией. Однако до массового их внедрения было ещё слишком далеко. Они были невероятно громоздкими, интерфейс испытуемого был страшнее, чем шлемы виртуальной реальности. Их приходилось калибровать по полчаса. Они пугали испытуемых, и их данные были полны шумов — артефактов стресса восприятия самого прибора.

   Очередным прорывом Вильямса стало не усложнение сенсоров, а гениальная простота их размещения. Теперь на испытуемого надевалось что-то наподобие лёгкой бейсболки. Его лицо оставалось открытым, и лишь на удлинённом козырьке располагалось несколько едва различимых сенсоров, а связь с анализирующим комплексом осуществлялась по беспроводному каналу связи.
«Переодевшись» в бейсболку, «декодер» перестал выглядеть как прибор. Он стал нормальной эргономичной частью процесса установления истины. Удивительно, но приятная форма бейсболки не вызывала никаких неприятных ассоциаций, несмотря на то, что прибор был гораздо мощнее всем известных «детекторов лжи».

   Предложение надеть технологическую бейсболку уже не вызывало ответной волны неприятия и стресса. Порой, опрашиваемый свидетель даже не подозревал, что его подсознательные реакции уже считываются мощнейшим прибором, который с помощью искусственного интеллекта практически безошибочно восстанавливает истинные причины произошедшего. Это стерло границу между опросом и сканированием. Правда перестала прятаться — она просто текла по проводам и радиоканалу. Незаметно, как взгляд из-под козырька в сервер отправлялась истина.

   Длинный козырек этой «бейсболки» оказался идеальной «консолью» для размещения сенсоров. Он естественным образом направляет камеры в нужную точку — на лицо и глаза оператора, защищая объективы от верхнего света и не мешая обзору, не создавая испытуемому ощущения изолированности.

   В этом был удивительный символизм, форма бейсболки тонко намекает на аспект внимательного наблюдения. Она — атрибут наблюдателя, спортивного фаната, туриста. Декодер, это технологическая бейсболка – он сам является наблюдателем за человеком.

   Какие же датчики были установлены в окончательном варианте прибора?

   Здесь была установлена ультрафиолетовая камера макросъёмки сетчатки глаза, фундальная камера. Она широко используется в офтальмологии. Идея считывания данных через сетчатку, а не через сложные имплантированные электроды и датчики — это было элегантное решение. Через сетчатку «просвечивают» кровеносные сосуды, напрямую связанные с мозговым кровообращением. Изменения в них могут указывать на стресс, когнитивную нагрузку, эмоциональный отклик.

   Вторая камера была обычной оптической. Она фиксировала микромимику лица, отмечала взаимозависимость лицевых микродвижений. Мельчайшие, неуловимые для глаза движения лицевых мышц, например, легкое подергивание брови или уголка губ, напрямую связаны с базовыми эмоциями на уровне физиологии.
   
   Третья камера работала в инфракрасном диапазоне. Её применили для фиксации температурных градиентов. При эмоциональном возбуждении (страх, стресс, волнение) меняется периферическое кровообращение. Это можно зафиксировать по изменению температуры кожи вокруг носа, переносицы, лба. Это косвенный, но очень информативный маркер активности автономной нервной системы.

   Кроме камер, на козырьке были установлены датчики статического электрического поля, показывающие электронную активность кожи лица, а также сверхточные гироскопы, улавливающие малейшие подрагивания головы.

   Когда все датчики были установлены и откалиброваны, начался довольно длительный процесс обучения созданной системы. Первоначально шлем, а впоследствии – бейсболку надевали на испытуемого, которому показывали фотографии с мест трагедий, относительно которых была известна абсолютно вся подноготная. Показания приборов в интегральной обобщённой форме загружались в специально созданную для этого нейросеть. После накопления базы данных из нескольких сотен тысяч расследованных трагедий, после опробования десятков разных испытателей и реальных свидетелей, система научилась переводить язык лимбической системы мозга на человеческий. Лишь после этой подготовительной работы Вильямс решил испытать его на себе, на своей загадочной аварии.

   Декодер, созданный на идее получения более объективных свидетельских показаний, оказался огромным прорывом в развитии нейромаркетинга, аффективных вычислений и психофизиологии. Он объединил несколько существующих технологий в одном портативном и социально приемлемом устройстве.

   Вслед за Вильямсом, проверил прибор на себе и Макарцев. Он впервые надел шлем декодера и взглянул на фотографии с места той роковой аварии, которая явилась толчком в создании прибора.
   Он не увидел ни лося, ни магической тени.
   Перед его мысленным взором, наложившись на картинку с трассы, проступили две пульсирующие абстракции.

   Над местом водителя внедорожника — взрывной красно-оранжевый клин внезапного, животного ужаса, направленный влево. Это был чистый, нефильтрованный сознанием, не окрашенный навеянными образами сигнал: «ВНЕЗАПНАЯ УГРОЗА – МГНОВЕННОЕ УКЛОНЕНИЕ!»

   Над местом водителя седана — тёмно-синяя, сжимающаяся сфера глубокой дезориентации и ступора, почти полного отключения сознания.
   Его мозг на секунду «отказал», уйдя в себя.

   Прибор не воссоздал аварию. Он вскрыл её подноготную – ту скрытую пружину, что спустила курок. Причиной оказались не законы механики, а биология и психология.

   В результате дело было возобновлено и пересмотрено. Данные декодера дали следователям чёткий вектор: искать внешний раздражитель для одного водителя и психологический сбой для другого. Это заставило их вновь прочесать окрестности, опросить жителей деревни, что была практически рядом с местом происшествия. В результате, была найдена запись с охранной системы магазина, находящегося достаточно далеко от места аварии, но в растр его камеры это место попадало.

   В реальности оказалось, что на долю секунды перед внедорожником на дорогу из кустов выскочила большая собака. Водитель внедорожника, страдавший кинофобией – патологической боязнью собак, резко конвульсивно дернул руль. Это был небольшой, но резкий манёвр, и сам по себе он не мог явиться причиной аварии. Однако водитель седана, как подтвердил впоследствии опрос его родных, страдал от внезапных панических атак, которые тщательно скрывал. Он был сильно уставшим, катился медленно, его внимание было рассеянно. В роковой миг, когда встречный внедорожник дёрнулся, не выходя за пределы своей полосы, водителя седана накрыла паническая атака и в приступе паники он рванул руль и вылетел на встречку, прямо в лоб внедорожника.

   Нераскрытых дел стало намного меньше.
   Теперь, когда свидетель говорит «я видел демона», декодер показывает сферическую вспышку страха перед неопознанной угрозой, а ИИ сухо констатирует: «Свидетель испытал интенсивный страх, источник которого идентифицировать не смог, вероятно, из-за плохой освещённости, усталости или психологического шока».

   Когда «ясновидящий» вещает о «проклятии дома», прибор выдает паттерн хронической тревоги, а ИИ находит в архивах историю о бывшем жильце-параноике.

   Мистика не исчезла. Она стала цифровыми данными декодера.

   Девиз над дверью следственного отдела превратился из модного мема в рабочую инструкцию.
   Самые жуткие призраки, как выяснилось, живут ни в домах, ни на трассах, а в глубинах нашего мозга, и теперь у человечества появился ключ к их расшифровке. Ключ, который начался с чёрного лося на трассе «Северная», теперь открывал двери в самые тёмные комнаты человеческой души.