Записки следователя. Книга 3. Махачкала 3

Мою работу видели и отмечали и военный прокурор округа, и командующий войсками округа.
31.12.1976 г. прокурор округа объявил мне благодарность «за добросовестное отношение к исполнению служебных обязанностей».
А 24 января 1977 года командующий войсками СКВО генерал-лейтенант танковых войск (позднее - генерал армии) Беликов Валерий Александрович наградил меня грамотой «за исключительно добросовестное отношение и инициативу в работе по правовой пропаганде».
Конечно, по каждому расследуемому мной делу я в части проводил собрание общественности, информировал личный состав о совершенном преступлении, проводил индивидуальные беседы с нарушителями воинской дисциплины, вносил командованию представления об устранении обстоятельств, способствовавших совершению преступления. То есть проводил весь комплекс правовой работы. Но главное-то в моей работе была борьба с преступностью, а её у нас в войсках «не было». Была просто «правовая работа».



Сергей из армии (г. Куйбышев, ныне–Самара) 06.04.77 г.:
«…Здравствуйте, Толя и Танюша. С солдатским приветом к вам брат Сергей.  Вот получил уже от вас два перевода и два письма с фотографиями, но не смог дать ответа, всё было мало времени…»

В ночь с 31 марта на 1 апреля 1977 года меня вызвали на место автокатастрофы на трассе Ростов-Баку. Ещё вечером здесь столкнулись четыре транспортных средства. Среди пострадавших были инженер по организации движения ГАИ республики капитан Юсупов и начальник Кизилюртовского РО КГБ Дагестана подполковник Аджиев. Юсупов получил серьёзные телесные повреждения, но остался жив, более того, активно препятствовал установлению истины. А подполковник Аджиев погиб. Меня подняли с постели часа в четыре утра, а до этого работники ГАИ более шести часов «гоняли транспорт» по трассе, чтобы не осталось каких-либо следов происшествия. Следы столкновений (а их было два) растянулись на сотню с лишним метром. Мне пришлось на протяжении шести часов буквально «лазить» по асфальту на корточках, выискивая следы. Но я всё нашёл и зафиксировал. И то, что дело не увидело суда, не моя вина. Я всё сделал, чтобы изобличить негодяя.

Фабула происшествия такова:
Пьяный Юсупов на незарегистрированной (без номеров) и нигде не числящейся по учёту автомашине М-22 Г (А чего им, гаишникам, было бояться?! Юсупов даже КГБ не боялся!) около 21 часа возвращался из Махачкалы к себе домой в Кизилюрт. Туда же возвращался и начальник Кизилюртовского райотделения КГБ Аджиев (автомобилем управлял младший сержант сверхсрочной службы Маллакаев). Юсупов решил «поиграть» со своим «земляком»: обгонит его и резко тормозит, опять обгонит и затормозит. А навстречу ему шёл автопоезд из двух грузовых автомобилей Избербашского АТК «Дагнефть». МАЗ-500 № 38-67 ДАГ под управлением Арчакова на гибкой сцепке буксировал КрАЗ-252 № 54-72 ДАЕ под управлением Орешкина.
После очередного своего «обгона» автомобиля Аджиева Юсупов выскочил на встречную полосу движения, врезался в левое переднее колесо буксируемого КрАЗа и выбил у того это колесо. У КрАЗа сразу отказало рулевое управление и тормоза, его вынесло на встречную полосу движения, где он столкнулся с автомобилем КГБ. Аджиев от столкновения вылетел в окно и погиб, а водитель Маллакаев получил средней тяжести телесные повреждения, как и сам Юсупов.
К осмотру места происшествия я привлёк специалистов-криминалистов МВД и КГБ ДАССР (эксперт ОТО МВД Исрафилова Людмила Николаевна и старший экперт КГБ Патяка Пётр Кузьмич), специалиста-автотехника - госавтоинспектора Кизилюртовского ГОВД ДАССР лейтенанта милиции Джафарова Седряддина Джафаровича и водителя одного из автомобилей Орешкина Сергея Ивановича (он нам давал необходимые пояснения). Протокол вместе со мной подписал следователь прокуратуры Буйнакского района ДАССР Исмаилов Исмаил Камилович.
Осмотр производился с 4 час. 30 минут до 10 часов. Протокол я отпечатал на пишущей машинке, снабдил внушительной фототаблицей и составленным в масштабе 1:100 планом.
Поскольку в невиновности военнослужащего Маллакаева сомнений ни у меня, ни у следователя прокуратуры района не возникло, материалы забрал следователь прокуратуры района.
По этим документам 5 апреля 1977 года прокуратура Буйнакского района возбудила уголовное дело. 18 мая привлекла к ответственности Арчакова и Ошкина, а 25 мая – Юсупова. Всем им была избрана мера пресечения - подписка о невыезде. Как я узнал потом, следствие шло ни шибко-ни валко. Да и трудно в Дагестане привлекать к ответственности лиц, подобных Юсупову. По указанию прокуратуры РСФСР дело передали в производство в прокуратуру города Ессентуки. Юсупов там нашёл какие-то выходы на следователя, в результате чего 14 сентября 1977 года дело направили оттуда «по подследственности» в ВП Махачкалинского гарнизона «для решения вопроса о привлечении к ответственности водителя Маллакаева». 20 сентября 1977 года я принял дело к своему производству.

Изучение дела показало, что расследовано оно на низком профессиональном уровне. Допросы водителей транспортных средств, принимавших участие в происшествии, исполнены поверхностно и неполно.
Заключения проведённых по делу автотехнической и трассологической экспертиз страдают неполнотой, а заключение Северо-Кавказской ЦНИКЛ о месте столкновения автомобилей М-22 Г и КрАЗ-252 противоречит протоколу осмотра места происшествия и другим материалам уголовного дела. Состояние капитана Юсупова в момент столкновения не выяснено. При том, что ряд свидетелей заявляли о том, что он был пьян, а Юсупов утверждал обратное, биологическая экспертиза его крови и мочи проведена не была. Взятые образцы, якобы, где-то затерялись, а показания работников больницы по этому вопросу вызывали обоснованные сомнения в их правдивости.
Ряд работников ГАИ, допрошенных по делу в качестве свидетелей и, якобы, прибывших на место происшествия сразу после столкновения, утверждали, что следы столкновения М-22 Г и КрАЗа они видели на полосе движения М-22 Г (встречной для КрАЗа). То есть подвергалась сомнению моя и большого коллектива других участников следственного действия работа на месте происшествия.
Несмотря на значительный срок следствия, судебно-медицинские экспертизы Аджиеву и Маллакаеву, товароведческие экспертизы автомобилей проведены не были. Не было выяснено, откуда взялась автомашина М-22 Г, почему она долгое время эксплуатировалась без регистрации и почему работники ГАИ города Махачкалы не остановили в тот вечер пьяного Юсупова.
Не исследована личность участвовавших в происшествии лиц. В частности, на Юсупова, привлекавшегося Моздокским нарсудом СО АССР в 1974 году к уголовной ответственности за получение взятки, не затребованы основания прекращения Верховным судом СО АССР этого дела.

Военный прокурор гарнизона подполковник юстиции Заиченко А.Г. убывал в отпуск. За прокурора оставался я. Он и постановление с ходатайством о продлении срока следствия подписывать не стал. Произвёл правки в составленном мной постановлении и предложил самому подписывать документ.
Я активно взялся за расследование. А за меня активно взялся Юсупов. Он понимал, что меня «подмазать» не удастся. За мной следили. Почту нашу просматривали. «Поджали хвосты» начальник следственного отделения КГБ ДАССР подполковник Зайдилаев З.З. (а как он громыхал поначалу в адрес Юсупова и угрожал возмездием!). Да и вообще из КГБ уже никто мне не помогал.
И, тем не менее, я переломил ситуацию. Допросил подробно всех водителей. Нашёл ту кровь, которая «потерялась». Было установлено, что она не только не принадлежит Юсупову, а вообще …женская. В связи с этим мной внесено представление Министру здравоохранения Дагестана. Второе представление было внесено Министру Внутренних дел о незаконном использовании в ГАИ республики незарегистрированной и нигде не состоящей на учёте автомашины М-22 Г.
В Москве во Всесоюзном научно-исследовательском институте судебных экспертиз я провел повторную комплексную дорожно-транспортную трассологическую и автотехническую экспертизу. На разрешение экспертов поставил более десяти вопросов, они позволяли полностью внести ясность в совершённое Юсуповым преступление (а я и не скрывал своего отношения к нему):
1)Каково время образования повреждения левого переднего колеса автомобиля М-22 Г (до столкновения или в процессе его); если до столкновения, то могло ли это повлиять на движение автомобиля М-22 Г и выезд автомобиля на встречную полосу движения независимо от воли водителя?
2) Каково было взаиморасположение автомобилей КрАЗ-252 и М-22 Г в момент столкновения?
3) Каково было взаиморасположение автомобилей КрАЗ-252 и М-22 Г в момент столкновения относительно элементов дороги?
4)Определить место столкновения автомобилей КРАЗ-252 и М-22 Г согласно данным, содержащимся в протоколе осмотра места происшествия (а также схеме и фотосхеме к нему).
5) Имел ли водитель автомашины М-22Г техническую возможность предотвратить столкновение с автомашиной КрАЗ-252?
6)Имел ли водитель автомобиля УАЗ-469 Б техническую возможность предотвратить столкновение с автомобилем КрАЗ-252 в момент столкновения автомобилей КрАЗ и М-22?
7) На каком расстоянии находился автомобиль УАЗ-469 Б от автомобиля КрАЗ-252 в момент выезда автомобиля КрАЗ-252 на встречную полосу движения с учётом того, что автомобиль КрАЗ-252 с момента выезда на встречную полосу движения до повторного столкновения с автомобилем УАЗ-469 Б преодолел около 20 метров; располагал ли в этом случае водитель автомобиля УАЗ-469 Б техническую возможностью избежать столкновения?
8)Имел ли водитель а/м КрАЗ-252 техническую возможность предотвратить столкновение с автомобилями М-22 Г и УАЗ-469 Б?
9) Находится ли в причинной связи с происшествием с технической точки зрения непринятие водителем автомобиля МАЗ-500 мер к торможению в момент столкновения автомобилей КрАЗ-252 и М-22 Г?
10) Находится ли в причинной связи с технической точки зрения столкновение автомобилей М-22Г с КрАЗ-252 и последующее столкновение автомобилей КрАЗ-252 и УАЗ-459 Б?
11) Как должны были действовать водители всех транспортных средств, участвовавшие в происшествии, согласно Правилам дорожного движения?

В Москву мне пришлось ездить дважды, когда Татьяна была на последнем сроке беременности (а он протекал у неё сложно). И сын мой родился, когда я был там в командировке. Помню, возвращался и боялся идти домой: каким известием меня встретят. Роды проходили очень тяжело. Но как-то и мысли не было отказаться выполнить приказ или предложить поехать кому-то вместо меня.
Дело я «поставил» на ноги. Вину Юсупова доказал. Принял решение о прекращении дела в отношении «нашего субъекта» - военнослужащего КГБ Маллакаева, после чего дело направил по подследственности в прокуратуру республики. А вот там оно что-то «забуксовало» и закончилось «ничем». Очень уж «сильные» связи были у Юсупова (или у его рода, тейпа). Но моя совесть чиста. Я всё сделал для того, чтобы он «сел».

В селении Унцукуль я завершал расследование дела об убийстве военнослужащим Ражбадиновым гражданина Магомедова, а Магомедовым - Ражбадинова. Конфликт произошёл из-за «ничего». Магомедов был колхозным пастухом, а отец Ражбадинова - единоличником. Как-то он «запустил» своих баранов в общее стадо, а пастух их выгнал. Отец Ражбадинова посчитал это оскорблением и написал своему сыну, который служил срочную службу в армии где-то в Средней Азии. Тот, чтобы отстоять честь отца и покарать обидчика, самовольно оставил расположение своей части, прибыл в Дагестан и стал выслеживать пастуха, чтобы расправиться с ним. Убить, конечно! Другого наказания там не бывает! Для этого изготовил (или где-то приобрёл) пистолет. Выследил, выстрелил, ранил. Подошёл ближе, чтобы добить, но пастух исхитрился проткнуть его в живот своим огромным кинжалом, с которым никогда не расставался. У Ражбадинова пистолет дал осечку. Он всё же перезарядил его, выстрелил второй раз и убил пастуха. Но и сам с места совершения преступления уйти не смог. Здесь же и умер от потери крови. Так два трупа рядом и нашли. Прекрасный вид окрест: широкая, красивая долина в обрамлении гор… и два человека, ушедших из жизни из-за пустяка. Я отцу Ражбадинова тогда прямо так и сказал: «Вы сами послали сына в объятия смерти. Зачем было его впутывать в этот конфликт. Да и конфликт ли?! Так, пустяк»

Свидетелей преступления Ражбадинова не было, и тем не менее мне удалось восстановить все обстоятельства совершённого им преступления. Для этого я активно привлёк к расследованию науку - около десятка различных судебных экспертиз. Помимо судебно-медицинской, это химическая (имеется ли металлизация на повреждениях ткани одежды Ражбадинова, и если имеется, то не однородна ли она с металлом ножа Магомедова), трассологическая (каким оружием причинено повреждение одежды Ражбадинова, не причинено ли повреждение ножом, обнаруженным на месте происшествия), судебно-баллистическая (является ли пистолет, обнаруженный на месте происшествия, огнестрельным оружием; если да, то какова его модель, калибр, система, является ли оно нарезным; исправно ли оно технически и пригодно ли для производства выстрелов; подвергалось ли оружие дополнительной обработке; из этого ли оружия выстреляны гильзы, обнаруженные на месте происшествия и в патроннике оружия; возможен ли из этого оружия непроизвольный выстрел), криминалистическая (является ли изъятый нож холодным оружием; если да, то, к какому типу холодного оружия он относится, носился ли нож, изъятый на месте происшествия, на одежде Магомедова), ещё одна химическая (производился ли выстрел из изъятого на месте происшествия пистолета, если да, то каким порохом был снаряжен патрон; однороден ли порох, которым был произведён выстрел из пистолета с порохом, которым были снаряжены патроны, гильзы которых обнаружены на месте происшествия), физико-химическая (не носился ли пистолет, изъятый с места происшествия, Ражбадиновым или Магомедовым, и если да, то где конкретно он носился), комплексная трассологическая и химическая (были ли ранее пришиты изъятые на месте происшествия пуговицы к одежде Ражбадинова и Магомедова; каким оружием причинены повреждения на одежде Ражбадинова и Магомедова; причинены ли повреждения на одежде Ражбадинова ножом Магомедова; чем причинено повреждение на рубахе Магомедова сзади справа, и если это огнестрельное повреждение, то входное или выходное это отверстие, с какого вида оружия и с расстояние причинено).
Не уверен, что это всё, что я тогда проводил. Это то, что сохранилось в моих архивных документах. Я активно использовал экспертные познания в своей работе.

Происшествие было в Гергебильском районе, но мне что-то надо было получить в Унцукуле (то ли там был объединённый райвоенкомат, то ли отделение КГБ СССР). Так я увидел два красивых района Дагестана. Особенно запомнился Унцукуль. Когда приближаешься к нему со стороны Гергебиля, он как бы парит в воздухе, прилепившись к горам. Очень красиво! И чудесный вид на долину Аварской Койсу из Унцукуля.

Со всеми экспертами (медиками, криминалистами, психиатрами) у меня были прекрасные отношения. Я с уважением относился к ним, прислушивался к их рекомендациям, представлял на экспертизу материалы дела соответствующим образом подготовленные. И они (эксперты) платили мне взаимностью. Сколько раз они меня выручали, помогали в расследовании дел!

Случались и забавные истории.
Как-то во время возвращения в Махачкалу из отпуска мы с Татьяной оказались в одном купе с двумя приятными женщинами. Они сказали, что работают в республиканской психиатрической больнице. Я тут же поинтересовался, как обстоят дела у того-то и того-то (руководство больницы, врачи-эксперты). Я довольно часто с ними встречался по работе, отношения у меня с ними были прекрасными, и мне приятно были лишний раз услышать о них и передать им привет.
Но мои «бабоньки» восприняли мой интерес по-своему. Я почувствовал их косые, сочувствующие взгляды. А потом Татьяна услышала, как одна из них сказала другой: «Как жаль! Такой молодой, красивый парень и больной!». Татьяна рассмеялась и пояснила, что я - военный следователь и бываю в психиатрической больнице по делам, вожу туда на экспертизу своих подследственных. Мои бабоньки тут же повеселели, и сами стали смеяться над своими мыслями.

Письмо Татьяны в Развильное:
Здравствуйте, дорогие наши мамочка, папа и Ларисочка!… У нас всё хорошо. Почти. У Толи много работы. Опять командировки…

Работы, действительно, всегда было много. Территория-то поднадзорная была огромной: весь Дагестан. И войск достаточно много. Да и «пришлые» совершали преступления на «нашей» территории, а расследовать приходилось нам.

Татьяна в Развильное 15.10.77 г.:
…Мы с Толей болеем. У Толи была стильная ангина. Сейчас ему лучше… Толику давала днём лекарства. На ночь парила. Соль жарила для горла. У Толика быстро прошло…
У Толи много работы. Приходит уставший. После ангины всё крутит. Так он вообще ходить не может долго. Сейчас за прокурора, работы ещё больше…

Мой комментарий: Не могу пропустить молча. Так тепло на душе стало. Татьяна, действительно, обо мне в то время очень заботилась. И лечила. И покормить старалась.
Она во время написания этого письма уже была беременна. Беременность протекала тяжело. Заработанный во время работы на кухне пиелонефрит (спереди от печи - жар, а по пояснице гуляют сквозняки) сказывался. Чтобы сохранить ребёнка, её направили в роддом на сохранение. Это прямо рядом с её техникумом (механический техникум). Она отказывалась, я и тёща настаивали. Уломали, наконец. Но каждый день, к обеду, она убегала из роддома домой, чтобы приготовить мне обед. Категорически была не согласна с тем, чтобы я кушал в столовой или сам себе что-то готовил (тёща работала и на обед домой не приходила). И приготовить старалась каждый раз что-то новое.
И я, и тёща (и медперсонал, конечно) как только её не уговаривали! – Бесполезно! Тот ещё характер был! Кремень! «Сказала: сама обед мужу буду готовить!». Очень трогательно.
Куда вот только всё это делось?!
И всё равно греет. До сих пор.

В мой первый «Махачкалинский» период моими «напарниками» были два следователя: Тумбасов Анатолий Аркадьевич (до 1976 года) и Кураков Александр Николаевич (до моего отъезда в Краснодар). И с тем, и с другим особой дружбы не было. Но по службе надо было общаться, вот и общались. Но если в случае с Тумбасовым, ни я у него, ни он у меня в гостях не был, и «семьями» мы не дружили, то с Кураковым было по-другому. И он у нас бывал, и мы у него. В частности, в канун дня Победы в 1977 году. Ниже фотографии этой встречи.
Мы с ним почти земляки. Он из Тихорецка (ул. Железнодорожная, 7, кв. 8). Учились на одном факультете в РГУ. Он старше меня на два года, но на два курса был младше. В одном стройотряде в 1972 году мы работали в винсовхозе «Цимлянский». Ну, а когда его в 1976 году назначили следователем к нам в прокуратуру, не дружить было нельзя. Вернее, это была не дружба, а моё «патронирование» его. У него служба не «пошла», было много нареканий. Он много курил. Сильно похудел. Как-то военный прокурор гарнизона подполковник Толокольников попросил меня:
- Ты поговори с ним. Он очень много курит. Скоро его вместе с шинелью можно будет вешать на одни плечики.
Я его всячески успокаивал, помогал, учил. И квартиру свою он получил с моей помощью тоже. Её кто-то вознамерился захватить после отъезда Тумбасова. Я взял несколько чемоданов, завёз туда - квартира оказалась «уже занята» нами.
Вместе ездили отдыхать на море, встречались дома.
На верхнем снимке я с Татьяной в гостях у Кураковых (в «отвоёванной» мной квартире) 8 мая 1977 года. С нами жена Александра Николаевича Ирина. На руках у Татьяны их (Кураковых) первенец. На втором снимке мы с ним 13 августа 1978 года на дивизионном (в/ч 29964) пляже между Махачкалой и Каспийском.


Верхний снимок - 10.05.76 в гостях у Кураковых.
Нижний снимок - июль 1977 года в Развильном (папа, мама, Татьяна).

Александр Николаевич тогда меня не предавал. Это будет позже. Завидовал мне, да. Моему авторитету, моему положению, успехам (он по своей сути карьерист). Даже тому, как мне сшили парадный мундир. завидовал. В тот день, что мы с Татьяной на снимке в их квартире, он попросил меня разрешить ему надеть мой китель, и стал в нём выхаживать по квартире, декламируя: «Лейтенант юстиции Кураков! Вам присваивается очередное воинское звание старший лейтенант юстиции!»

Но как всё меняется со временем и обстоятельствами. И мне придётся «испить» этот отрезвляющий напиток, когда, казалось бы, мог рассчитывать на помощь и поддержку - во второй свой «Махачкалинский» период. Мы снова встретимся здесь с Кураковым А.Н. Но это был уже другой Кураков. Об этой «встрече» я рассказал в своей повести «Врачу, исцели себя сам».

Татьяна в Развильное 11.05.77 г.:
…Мамочка, получили от Вас письмо и телеграмму (Вовку в армию призывали - моё пояснение, А.З.), большое спасибо за приглашение. Мы очень хотели приехать к вам. Но Толю отправили в Унцукуль заканчивать дело. Прокурор Толю отсылает в отпуск, поэтому гоняет. Толик приходит с работы очень поздно, уставший. Толик очень хочет в отпуск. Тянет время, чтоб мне хоть до каникул. Каждый день говорит об отпуске. Очень устал. Я только и жду, чтоб был отпуск, чтоб отдохнул. А то он приходит домой, покушает, ляжет и лежит, читать нет сил, глаза устают…

Татьяна Ларисе от 15.10.77 г.:
… У Толи как всегда много работы. Он сейчас за прокурора, так работы уйма. У Толи была ангина. Сейчас не поймёшь - и грипп, и ангина…
Вчера у нас в подъезде был красивый котёнок. Я его взяла к себе. Толя приехал. Говорит: «Была у меня одна кошка, принесла ещё котёнка. Зачем он нам нужен?» Но я уговорила его, и мы оставили… Этот котёнок такой балованный… какой-то хулиган. Толик пришёл на обед, он ему носки стягивал. Толик крикнул на него. Он ещё злее стал за носки тянуть, мяучит... Не было хлопот, купила баба порося, как в пословице…

С 30 мая по 4 июля 1977 года у меня был отпуск. И подготовился я к нему очень хорошо. Приобрёл путёвки («По городам Молдавии и Украины»), разработал маршрут, выписал воинские перевозочные документы и взял билеты.
Начинали мы с Татьяной наше путешествие в Баку. Должен же я был познакомиться с её бабушкой! Она жила в Мардакянах (вернее в Шувелянах, но граница между этими посёлками условная, поэтому тёща и Татьяна всегда говорили «Мардакяны»).
Если начинали мы наш отпуск с посещения Таниной бабушки, то завершить его решили посещением моей малой родины - села Развильное. Мама очень скучала. Я был любимый сын.

Папа, мама, Татьяна. Я фотографирую.

Её письмо в Махачкалу 23.07.77 г.:
…Напрасно ты, сыночек, не пустил меня провожать вас на поезд. Всё равно я больше не спала. Для меня была большая печаль вашего отъезда. Вы побыли у нас, как солнышко блеснуло, и снова спряталось за тучку. За сколько лет у меня в родительском доме засияло солнышко. И притом блеснуло очень быстро и мало. Я всё переживала, что мало с вами была, мало говорила и не так, видимо, гостила. Из-за этой работы я не смогла вас хорошо покормить. Не смогла ничего спекти в дорогу. На другой день, как вы уехали, Люда нарвала молодой фасоли, сварили хороший суп. И меня сильно душили слёзы, что нет вас, дети, вместе с нами…

Мой комментарий к письму: Сердце рвётся, когда читаю это письмо. Как я теперь понимаю маму! Как сам скучаю по детям! Что только ни готов для них сделать! Но тогда…
Была Татьяна, которая меня очень любила. Люде она, тогда, рассказывая о моей опасной работе, призналась: «Я не представляю, что со мной будет, если с ним (то есть со мной), что-то случится. Я не переживу!». Верю. Вернее, верил тогда. И эта уверенность много значила и многое давала. Спокойно уезжал из дому: я был не один, у меня (со мной) была надёжная, верная и т.д. и т.п. опора, половина, да как угодно… Я был центром маленькой общности по имени «семья». Уверен в себе, в будущем. Сейчас такой уверенности нет. И поэтому пытаешься «зацепиться» за что-то хорошее и ценное в прошлом, когда ты был нужен, значим, востребован!
Даже предполагать не мог тогда, в описываемый период, что когда-то буду никому не нужен. Жёны постарались «отбить» от меня детей. Свою власть таким образом пытались установить.

Мама своё особое чувство любви ко мне сохранила до самой своей смерти. Мою открытку с поздравлением ее с днем рождения (последним её днем рождения) в 2004-ом году она хранила в книге, которую читала перед смертью. Читала и вновь перечитывала написанное мной и плакала. (Лариска рассказывала, что сама она заплакала, прочтя поздравление, так оно ее тронуло.)
Меня как раз «турнули» с работы в «Оборонпромкомплексе». Я сдал дела, получил расчетные деньги и пошел на почту, чтобы отправить маме бандероль к ее дню рождения. На душе было муторно, обидно, что со мной так поступили, пугала перспектива безработицы (около полугода я не мог потом найти работу) и, как всегда у меня в такие моменты, по контрасту, так хотелось, чтобы близким было хорошо. Поехать в Развильное из-за дороговизны билетов я не мог, но хотелось хоть как-то подбодрить маму. Мне удалось найти для мамы нужные слова (Лариса потом написала: «Маме было очень приятно, она долго плакала и все перечитывала твою открытку. Как хорошо ты написал, так просто и тепло»). А написал я следующее: «Мамочка! С днем рождения тебя. Так хочется, чтобы тебе в этот день было хорошо. Вспомни себя молодой, красивой, веселой, энергичной (я такой тебя помню) и, следовательно, счастливой. Вспомни нас возле себя. Еще маленьких, глупых, верящих твоему каждому слову, еще не потрёпанных жизнью и тоже счастливых (и это было). Пусть у тебя на душе будет светло и радостно. Я мысленно в этот день буду с вами. Толик. 22.01.2004 г.»
Одновременно с открыткой я маме выслал коробку конфет и тысячу рублей на лекарства. Талончики к почтовому переводу мама хранила в указанной мной книге вместе с поздравительной открыткой. И все перекладывала денежные купюры, приговаривая: «Мой сынок, один у меня сын», что обижало Ларису, и она возражала маме: «Мам, и мы же у тебя есть». И это при всем при том, что к деньгам мама относилась равнодушно. На себя не тратила даже свою пенсию, все раздавала детям и внукам. Ей приятно было ощущать заботу.

Перед смертью она попросила снять с нее крестик: «Мне он уже не нужен. Передайте Толику». Этот крестик (мой крестик, Галка приобрела и освятила его для меня в Храме Христа Спасителя, я носил его до поездки в Израиль) я маме выслал после ее первого инсульта, и по заявлению Ларисы крестик ей очень помог. У нее стала лучше речь, разгладилось лицо (было перекошено), улучшилось общее самочувствие и настроение. Мама прожила еще почти два года. И поскольку мама была человеком эмоциональным и впечатлительным, думаю, сыграло при этом роль и то обстоятельство, что крестик был от меня.

Моё письмо Ларисе 05.12.77 г.:
…Здравствуй, Лариса! Ещё 4 ноября 1977 года я выслал тебе 30 рублей. Ответа же от тебя об их получении до сих пор нет… На почте мне сообщили, что деньги по доверенности от твоего имени 15 ноября 1977 года получил какой-то Лобов. Кто этот Лобов? Писала ли ты ему доверенность? Передал ли он тебе деньги?
Срочно пиши об этом или я сообщу в прокуратуру г. Таганрога, чтобы в отношении Лобова возбудили уголовное дело…
Мой комментарий: Лариса окончила 8 классов и поступила в Таганрогское строительное ПТУ. Я считал своим долгом помогать ей. Ну, а методы отстаивания прав у меня были радикальные, большевистские. И то сказать: в интернате провёл детство. До сих пор закваска та ещё!
 
Моё письмо от 07.12.77 г. маме в больницу в город Ростов-на-Дону:
Здравствуй, мама!
Вчера ко мне приехал Саня. Приехал всего на два дня и послезавтра уже уезжает… Саня заверил меня, что деньги у тебя есть. Но если, мам, это не так, то не постесняйся и напиши. Я тебе с получки вышлю… Татьяна сейчас находится в больнице на сохранении, я был в командировке, поэтому ты и не получала от меня писем. Но не беспокойся: все три посылки с картошкой мы получили. Спасибо. Дошли до Махачкалы за 5 дней. Половину картошки и морковки уже и расходовали, поэтому можно будет позднее выслать ещё. Но это когда выпишешься. Сейчас пусть тебя ничего не тревожит. К тебе, по всей видимости, в воскресенье будет приезжать Лариска. Спроси у неё, получила ли она деньги. Я их ей выслал ещё 4 ноября, но до сих пор ответа нет. Я не пойму, в чём дело…

Листаю свой еженедельник за 1977 год. Как плотно я работал! Как часто выезжал на происшествия. В том числе ночью. А утром, как ни в чем, ни бывало - на работу, и работа целый день.
Например, 29 сентября 1977 года выезд ночью на место автопроисшествия, а с 8 часов и до 18.30 была отработка материалов и назначение экспертизы.
19.10.1977 года выезд в 23.30 на место происшествия по сообщению о групповом изнасиловании и работа там до 5.30. А днём с 9.00 до 18.00 обычная работа. Я тогда в возбуждении дела отказал. Нет, в том, что было изнасилование, я не сомневался. На каком-то полустанке (не в Шамхале ли?) два джигита (один из них солдат) изнасиловали русскую девушку. Крепенькая такая, в теле. В их духе, короче. Где уж они её там поймали? Но телесных повреждений никаких не было, повреждений одежды тоже. Видно, не очень сопротивлялась или совсем не сопротивлялась. Для квалификации это неважно. Но… надо знать дагестанцев. Если самих негодяев мы тут же задержали, хотя вину они не признавали и заявляли, что всё было по согласию, то родственников их не задержишь. И они-то как раз стали плотно работать с потерпевшей. Уговаривать. Я оставался за прокурора, работы невпроворот, и работать впустую не хотелось. Я видел, что дивчина колеблется. И неловко отказываться от данных в милиции заявления и объяснений, и … Не хочу сказать, что её купили. Возможно, просто жалела негодяев. Короче колебалась. Я и спросил прямо, что она от нас хочет.
- Я хочу, чтобы они передо мной извинились. - Был ответ.
- И это всё?
- Да, всё. Я не хочу ломать им жизнь.
- Ну, если так, то это не ко мне, а к их родственникам (они маячили невдалеке). Они организуют и извинение, и компенсацию морального и иного вреда. Мне потом сообщите своё решение. Понятно, каким было её решение. Конечно, дела о групповом изнасиловании должны возбуждаться без учёта мнения потерпевшей. Но как с такой потерпевшей пойдёшь в суд?!Да, до суда не дойдёшь!

И в воскресенье были выезды на происшествие (суббота у нас и так была рабочей).
Например, согласно записям в еженедельнике, в воскресенье 20 ноября 1977 года я с 13.30 до 17.00 выезжал для осмотра места автопроисшествия.
Действительно, коменданты (гарнизонов, ж/д комендатур) и командиры частей направляли всегда машину за мной. И даже когда я оставался за прокурора и, вроде бы, мог послать Куракова, я не делал этого. Времени упущенного было жалко, и знал, что сделаю всё лучше, чем он. Да и как-то просто по-человечески было неловко. Перед теми же командирами, которые посылали за мной.

И постоянные командировки: Буйнакск, Дербент, Москва… Я уже упоминал, что был в командировке, даже когда жена рожала. А роды были тяжёлые. И врачи уже беспокоились за жизнь самой матери. Но… прокурор округа приказал, и я подчинился. И всё положенное в командировке выполнил.
От Татьяны мой отъезд скрыли, сказали, что меня просто не пускают к ней. Она очень ко мне была привязана тогда.

С рождением сына начался самый тяжёлый период моей жизни. В чисто физическом смысле, когда не знаешь, выстоишь или нет. Будет у меня ещё один такой период. В Москве. Когда привезу из роддома младших девочек.

Это пока нет детей, ты жаворонок или сова. А потом всё - ты зомби.

От службы меня никто не освобождал. И поблажек делать никто не собирался. То есть утром я должен был, как штык быть на работе и напряжённо работать. А дома мне предстоял второй рабочий день. Татьяна была слаба, и помочь ей было некому. Тёща сразу заявила, что она ночью должна спать, ибо ей утром идти на работу. То есть управляйтесь сами. Брат жены Васёк… он, конечно, мог бы чем-то помогать, но… спал вместе с матерью.
Денис был очень слабенький. Всего 1750 гр. Едва высасывал всего пенициллиновый флакончик молока. Постоянно писался, и надо было постоянно (каждые 5-10 минут) менять подгузники (памперсов тогда не было). Оставлять его мокрым ни в коем было нельзя. В квартире было холодно. Топили плохо, и даже это тепло выдувалось в окна. На улице в это время дул сильный северный ветер («Иван»). Подгузников (сухих) не хватало, их тут же мы сушили на электрообогревателе. Сидеть у кроватки Дениса надо было всю ночь, время от времени ощупывая подгузник, чтобы своевременно заменить мокрый на сухой. Тут же мокрый простирнуть и повесить сушить, а подсохший - погладить (первое время, потом пользовались неглаженными; да и стирать описанный не всегда брались).
Договаривались делить ночь пополам. Татьяна брала «вторую» смену и тут же усыпала. Она меня должна была сменить в два часа ночи. Но она спала «как убитая», будить её было трудно, да и жалко. Я давал ей поспать до пяти часов, чтобы хоть пару часов поспать самому. Но и в пять часов она, бедная, просыпалась с трудом.
Недели две (не меньше) длился этот тяжелейший период. Видимо, критическая масса напряжения между Татьяной и матерью накапливалась, потому что мы вскоре перешли в свою квартиру (на улице Гагарина).
Усталость выматывала. Вспоминается забавный случай. Уже на нашей квартире. Как-то ночью случилось довольно чувствительное землетрясение. Качалось всё, в том числе и платяной шкаф, на антресолях которого я хранил свои многочисленные книги. А я не мог взять в толк, как это может быть от качания мной кроватки Дениса (она была у нас в головах) и почему так всё скрипит. Вот это «оплывшее сознание» и спасло от паники. Потрясло-потрясло - и успокоилось. А я тогда констатировал: «Это я стал не так сильно трясти Дениса». Лишь утром узнали, что это было землетрясение.

Вскоре Татьяна выдохлась окончательно и «сдалась». Мне она со слезами призналась: «Ты знаешь, я чувствую, что умру». Я её стал всячески ободрять, уговаривать собрать силы: «Потерпи ещё немного! Вот увидишь, будет легче. Не может не быть легче!».

И постепенно, понемногу, начиная с марта, стало легче. Денис стал крепнуть. Весна наступила (там она наступает рано): теплее стало, солнышко засияло. Короче, с весной у нас открылось «второе» дыхание.
А тут Шура Кураков подсуетился и подарил нам книжку «Первый год жизни вашего ребёнка» из серии «Воспитание в семье». Самое интересное в ней была его «указание» - «Планируйте в месяц». Он пародировал поведение военного прокурора гарнизона подполковника юстиции Заиченко А.Г. Тот, отдавая приказ о принятии любого (любой сложности и объёма) дела в производство, требовал: «Планируйте в месяц». Тогда была такая графа в отчётности: 1) дела, оконченное в законный срок (2 месяца), 2) дела, оконченные в месячный срок и 3) дела, оконченные в месячный срок «с приговором» (ну, это уж почти совсем нереальное: в течение месяца после совершения преступления должен состояться и приговор трибунала по делу).
Вот и Александр Николаевич предлагал то, что должно растянуться на год, вместить в месяц.

Вот каким был сын к концу года - геройский парень и всеобщий любимец.

А работа шла своим чередом, никак не считаясь с личными трудностями. Её нужно было делать параллельно. Достаточно оперативно и качественно. В этом плане ко мне замечаний не было. Всех дел того времени уже не упомню. Называю лишь те, свидетельства о которых остались.

В фотоальбоме по судебной фотографии сохранились снимки следственного эксперимента с участием обвиняемого Крайнова (ч. 1 ст. 89 и п. «в» ст. 255 УК РСФСР). Будучи часовым по охране дивизионных складов с продовольствием, этот солдат проникал в хранилище и «тырил» продукты. В мой второй «Махачкалинский» период я расследовал такие преступления, совершённые уже группой лиц и систематически на протяжении длительного времени. Как-то уже не удивляло. А тогда (февраль 1978 года) такое поведение часового было чем-то исключительным. Поэтому командование части «заминать» дело не стало. Крайнов пошёл под суд.

И осталось моё задание дознавателю по делу Шалина (пп. «в» и «д» ст. 102 УК РСФСР).
Находясь в карауле, он застрелил из автомата в присутствии других караульных своего разводящего Котковского из-за каких-то личных счётов. Дело расследовал я. Сам прокурор округа генерал-майор юстиции Кузнецов Р.А. приехал на выездное заседание военного трибунала поддерживать обвинение.
А вспомнил я об этом деле потому, что оно стало одной из «перемычек» (грязной, неприятной) между двумя моими «махачкалинскими периодами службы. Мой дознаватель по этому делу капитан Зайцев окончил заочно юридический факультет какого-то ВУЗа и в девяностых годах стал преуспевающим юрисконсультом. Со службы уволился в звании подполковник. Махачкалы ему уже не хватало, уехал в Москву. А свою трёхкомнатную квартиру в районе старого автовокзала разрешил мне передать кому-либо для проживания без всякой платы. Это в то-то время, когда было столько бесквартирных военнослужащих! Я её передал по просьбе своей жены подполковнику Дальнову - командиру батальона, в котором она проходила службу, и её любовнику одновременно. Очень тщательно они скрывали свою связь. Вот как бывает. Бескорыстие (и с моей, и с Зайцева стороны) и подлость.

О предстоящем перемещении меня по службе из Махачкалы, ибо я давно «перерос» свою должность, разговоры в округе шли давно. Оно и состоится вскоре и закроет этот такой непростой, но яркий период моей службы и жизни. Признаюсь, до сих пор в трудные моменты подпитываюсь от того времени. Ярким, динамичным и душевным оно осталось в моей памяти. И в Махачкалу тянет приехать и побродить по тем местам, и, хотя бы мысленно, ощутить себя молодым, нужным.


Комментарий: Эту аттестацию Заиченко А.Г. написал «под завязку» своей службы в Махачкале. Сказал, что лучшей аттестации никому не писал. Он уезжал во Фрунзе (ныне г.Бишкек), я вскоре уеду в г.Краснодар.

В конце сентября-начале октября 1978 года прокурор округа назначил меня старшим следователем ВП Краснодарского гарнизона.
Не исполнять приказ было нельзя, но и отпустить меня к новому месту службы военный прокурор Махачкалинского гарнизона подполковник юстиции Толокольников Александр Николаевич не мог.
У меня с мая в производстве было уголовное дело (самое большое и сложное за время службы здесь) о хищениях в особо крупном размере и взятках при отягчающих обстоятельствах. По обеим статьям в то время предусматривалась смертная казнь. Это дело передать было некому. Присылать старшего следователя из округа посчитали не нужным. Решили, что я сам завершу расследование, а Краснодар подождёт. Я съездил в Краснодар, как бы засвидетельствовал своё почтение этому городу. В тот же день мне была выписана командировка в Махачкалу (правда, предупредили, что оплачивать её не будут, только воинские перевозочные документы), и в тот же день я отбыл в Дагестан завершать следствие. До конца года я работал по делу, затем убыл в отпуск за 1978 год, и к службе в Краснодаре приступил только в феврале 1979 года.
В Махачкале меня сменил мой однокурсник (одногрупник даже) по университету Николай Фёдорович Кугатов. Его сюда переместили из Ростова-на-Дону за пьяный дебош.
Какое-то время мы с ним в Махачкале работали параллельно. Он по текущим делам, я - заканчивал своё большое дело.
На снимке внизу мы у входа в здание комендатуры и прокуратуры гарнизона. Декабрь, холодина, ветер пронизывает.



Дело заслуживает того, чтобы о нём рассказать подробнее.
Началось дело с проверки частнопредпринимательской деятельности трёх гражданских лиц (Магомедов, Казаков и Соковых). Они на предприятиях Дагестана изготавливали стенды наглядной агитации, а расчёты за работу с ними осуществлялись через расчётный счёт нашего (военного) домоуправления (домоуправление № 2 Буйнакской КЭЧ района).
Вот во время проверки и заинтересовались начальником домоуправления Новиковым Николаем Михайловичем, а потом и его подчинёнными (техником Бовтиком, главным бухгалтером Ефимовой и кем-то ещё, всего мы привлекли к ответственности четверых человек).
Очень интересное дело и в плане раскрытия многочисленных преступлений, и в плане доказывания вины, установления контактов с подследственными и т.д. и т.п. Около полугода я занимался этим делом и успешно, даже с блеском завершил его.
Дело рассматривал Верховный суд ДАССР. Мне потом рассказывали, что, когда судьи получили дело, они решили, что оно сфабриковано: или забили в конец главного виновного (Новикова), и он всё подписал, что ему приказали, или просто сфальсифицировали все материалы с его участием. Ну, не может быть, чтобы человек, привлечённый к ответственности по двум «расстрельным» статьям, так активно проявлял себя на стороне следствия!
Но когда Новиков на суде стал изобличать своих же подельников или пытавшихся изменить показания свидетелей, глаза у судей полезли на лоб. Не удивительно, что когда они провозгласили приговор, то Новиков, единственный, закричал:
- Где мне расписаться, что я согласен?!
По двум «расстрельным» статьям, где срок лишения свободы определялся от восьми до пятнадцати лет, он получил всего шесть лет лишения свободы по совокупности.
А ведь на ознакомлении с материалами дела перед направлением дела в суд Николай Михайлович засомневался в правильности принятого им ранее решения пойти на сотрудничество со следствием.
- Мне, Анатолий Иванович, однокамерники говорят, что зря я пошёл в «сознанку». Получишь, дескать, под самую завязку.
Обманывать его я не стал.
- Николай Михайлович, я не знаю, что будет. И никто знать не может. Но в деле я довольно подробно «обставил» Ваше искреннее раскаяние и активное способствование раскрытию преступления, характеристику Вас как очень интересного человека и то, как Вас втянули в преступную деятельность. Поэтому я убеждён, что это был с Вашей стороны правильный шаг, и судьи его оценят.
Прав я оказался.

А как нелегко налаживались наши отношения с Николаем Михайловичем. Он меня в серьёз не воспринимал. Как много позднее генерал армии Кобец К.И.
- Ну, бегает тут какой-то мальчишка - старший лейтенант! Ему ли тягаться со мной, у которого везде «всё схвачено», связи всюду и все «большие» начальники тем или иным образом обязаны!

Ну, вот он я в то время. Это я сфотографирован с папой у нашего дома в Развильном в январе 1979 года во время отпуска.

По поводу «обязанных» начальников. Действительно, все начальники шли кланяться к Новикову: квартиру получить побыстрее и получше с ремонтом нестандартным (тогда понятия «евроремонт» не было). Опять же справку получить о сдаче квартиры (а ты её не сдаешь) при выезде к новому месту службы. А была ещё и необходимость дать или восстановить в учреждения тепло, свет, газ.
И пытались разного рода «обязанные» Новикову начальники «воздействовать», тормозить расследование.
Приведу лишь один пример.
Когда я установил психологический контакт с Николаем Михайловичем, и он стал откровенно рассказывать о содеянном, я несколько месяцев, как на работу ходил в следственный изолятор. До обеда допрашивал Николая Михайловича, а после обеда закреплял полученные от него сведения (изымал документацию, допрашивал свидетелей, проводил очные ставки, назначал контрольные обмеры и т.д.). Мы хорошо с ним работали «тандемом». Поэтому-то такое большое дело так быстро я и завершил.
Но я отвлёкся. «Работаем» мы с ним по незаконно выданным справкам о сдаче квартиры. По существу, о воровстве у государства. Квартиры в таких случаях оставляли либо своим родственникам, либо вообще посторонним лицам, понятно, что «не за так».
- Анатолий Иванович! А Вы как…своего бывшего начальника так же будете привлекать к ответственности?!
Говорит и с ехидцей следить за моей реакцией.
- Какого ещё начальника?
- А Александра Григорьевича Заиченко. Не забыли чай ещё?! Он ведь тоже у меня такую справку получил, а квартиру не сдал!

Это этикетка с коробки конфет Махачкалинского булочно-кондитерского комбината. Он на снимке справа. Прямо за ним (его не видно) - дом тёщи (пр. Кирова, 61 а, кв. 38). Слева – высотный дом. Это дом прокурора (пр. Кирова, 57, кв. 171, 6 подъезд, 2 этаж). Весь козырёк над магазинами на первом этаже, а он был и широкий и длинный, Александр Григорьевич использовал как свою лоджию, место для прогулок и т.п. Дом-то был непростой. Не зря Александр Григорьевич не хотел сдавать такую квартиру.

Очень важный был момент в наших налаживающихся доверительных взаимоотношениях. С Новиковым, конечно. Он ведь поверил, что я в юстицию пришёл по призванию и по призванию же воюю с преступностью. Это была своего рода лакмусовая бумажка на мою искренность. И я решился:
- Если он это сделал, то «заминать» этот случай я не намерен: заслужил - пусть получает. По крайней мере, я всё сделаю, что в моих силах. Хотя, сами понимаете, случай нестандартный, более того - особый.
Он мне поверил, и когда в «обвинении» его этого эпизода не оказалось, он доверия ко мне не потерял.
Понимая, на кого я сейчас «поднимаю руку», я постарался, как можно подробнее и точнее записать показания Николая Михайловича, без отсебятины:
- Приходит ко мне Александр Григорьевич. А я уже знаю, что он убывает в город Фрунзе на полковничью должность, и догадываюсь, что он свою прекрасную квартиру сдавать не будет, и пришёл за липовой справкой. «Что привело ко мне на прощание?» - Спрашиваю. «Да справку надо получить о сдаче квартиры», - Отвечает. А я ему так ехидно, как Вам сейчас: «А Вы что решили её сдать?!» «Да, нет! - Говорит. - Что ты?! Такую квартиру!». А я тут же свой интерес: «Там, слышно, мне дело «шьют»?! А, Александр Григорьевич?! Какой Ваш прогноз?!». - «Да, этим занимается мой сменщик. Подполковник Толокольников. Пока только проверка». – «Что за человек?! Чего можно от него ожидать?!» - «С неба звёзд не хватает. Ничем особым себя не проявил». Я поблагодарил его за информацию и выдал ему требуемую справку.
Дословно показания Николая Михайловича уже не помню, столько лет прошло. Но примерно в таком ключе. Александр Григорьевич, по существу, заработал себе справку консультацией нашего процессуального противника, то есть предал свою систему.
Пришёл я в прокуратуру. Доложил Толокольникову. Стали думать, что дальше делать. Александр Николаевич и предложил:
- Давай отправим этот протокол прокурору округа генералу Кузнецову. Пусть он думает!
А через некоторое время в Махачкалу прилетел сам Заиченко. Вызвал меня в свой бывший кабинет и при Толокольникове, который всё время молчал, стал отчитывать меня, держа перед собой мой протокол допроса Новикова:
- Ты как посмел такое написать?! Да ещё в красках?!
Сработала моя задумка: всё в деталях, которые можно проверить! Такое не придумаешь!
Я молчал, утирая пот со лба. Понял, что наша юстиция дала ещё один «сбой», и этого протокола, и эпизода, соответственно, в деле не будет. Наш прокурор округа переслал опасный протокол допроса самому Заиченко, тот прилетел, чтобы официально сдать квартиру. На том всё и закончится.
- Ну, сам ты пойми?! - Говорил мне потом Толокольников. - Кузнецов только что выдвинул Заиченко на повышение. Будет ли он его «топить»?! Это же всё равно, что топить себя самого! Мы это с тобой не учли.
«Мы» не учли! Он, подполковник и прокурор, уравнивал в ответственности меня с собой.
А вообще-то он очень хорошо ко мне относился и можно сказать был в восторге от моих способностей, в частности «раскалывать» свидетелей и обвиняемых. Он любил всем «хвастать» своим следователем:
- Анатолий Иванович ходит, ходит по кабинету, слушает, слушает! А потом - бац! И такой протокол выдаёт!

Я к тому времени уже выработал свой метод расположения к себе допрашиваемого и получения от него правдивой информации. Я интуитивно понимал, что на откровенность человека можно вызвать лишь своей откровенностью. Поэтому никогда не врал (это вообще исключено), и, где это было возможно (и к месту), «приоткрывал» душу, то есть высказывал свои мысли по каким-то важным моментам (часто они расходились с «официозом»). Но в ответ я слышал также что-то искреннее, не официальное, и у меня с допрашиваемым устанавливался психологический контакт. Мне не раз делали замечания: «Ты рискуешь! Тебе могут «плюнуть в душу» и использовать твою откровенность против тебя же!» Я это понимал и сам. Риск был, но и окупался от сторицей - десятками раскрытых преступлений.
Но, возвращаюсь к Александру Николаевичу Толокольникову. Работать мне он не мешал, полностью полагаясь на мои решения. Жалел, что я убываю в другую прокуратуру.

Николай Михайлович Новиков был самородком. Образование всего семь классов. Профессия электрик. Но начальник домоуправления старый лис Телятников рассмотрел в нём и большие возможности и перспективы. Никто не ожидал, когда он после ухода техника, назначил на эту должность какого-то электрика. Более того, он на все совещания обязательно брал с собой Новикова, и везде спрашивал его мнения по тому или иному вопросу, демонстративно называя его по имени и отчеству. Новиков к отцу родному так не относился, поэтому и не смог отказать Телятникову, когда тот «на нужное дело» попросил составить липовый наряд на какие-то работы. Когда приехали ревизоры, а Новиков считал, что это его разоблачать приехали, Телятников вновь попросил «закрыть» какой-нибудь наряд для встречи и проводов ревизоров. И всё прошло, как по маслу. Потом это повторялось неоднократно и вошло в практику. И вдруг Телятников умер. Накануне очередной проверки. За начальника остался Новиков. Был вопрос, что делать. Попробовал действовать в русле полученного от Телятникова опыта. Всё «срослось», и он уверовал, что ему теперь сам чёрт - не брат. Место особенное, денежное и «влиятельное». Все к тебе с просьбами, с угощением. Втянулся, стал пить дорогие напитки. Пошли женщины. Он был высокий, красивый. А тут ещё и с деньгами и положением. Женщины от него млели. А он с ними не церемонился.
Была у них кассирша, жена мичмана Жилякова. Так себе, ничего особенного. Что они в ней нашли?! Влюбился в неё женатый уже техник Бовтик. Вздыхал, мучился, делал подарки. Как-то на одном из сабантуев на ночь оказался с ней наедине в комнате, проторчал у её ног, но так и не решился прикоснуться к ней. Новиков же на одном из коллективных выездов на природу одним кавалерийским наскоком овладел Жиляковой. Бовтик ему этого не простил, ненавидел и всегда шипел ему вслед: «У-у, кобель!» Но их объединяло одно общее дело (нет, не работа, - воровство), и приходилось смиряться.
Всё это я узнал от одной работницы домоуправления, подруги Жиляковой. Та ей всё рассказывала до мелочей. А я очень понравился этой девушке. Она готова была, ради общения со мной, рассказывать всё, что угодно, в том числе и такие пустяки. Но для меня они пустяками не были. Я на этих «пустяках» дело сделал. Две недели ходила ко мне девушка, а я её слушал и слушал. У следователя лишней информации не бывает.
Колоть я начал Бовника. Он было попроще. Приходил ко мне и рассказывал что-то по мелочи, свидетельствуя «раскаяние» и «активное способствование раскрытию преступления». Естественно, о Новикове, главным образом. Потом с невинным видом шёл на работу. Через него я и узнавал, что предпринимает Новиков, кто у него бывает и т.п. Ждал, когда «клиент» (Новиков) «созреет». Он-то и был моей главной целью. Когда я посчитал, что настала пора лишать Николая Михайловича свободы, запросил у Толокольникова санкцию на его арест. И не успел. После очередного выезда работников домоуправления на природу Николай Михайлович очень неосторожно (по привычке) повёл себя со своей подчинённой Волохович. Об этом узнал её муж. С огромным тесаком Волохович подстерёг Новикова у ворот домоуправления и нанёс несколько ударов. Слава Богу, не убил. Новикова увезли в больницу, и я его уже оттуда переводил в следственный изолятор.
А Волохович пришёл ко мне в кабинет и положил мне на стол что-то длинное, завернутое в мятую газету. Мы жили по соседству. Я знал, что он рыбак, и подумал, что он мне принёс вяленую или сушёную рыбу. Удивился (ранее такого ведь не было):
- С чего это вдруг ты решил меня угощать рыбой?
Не отвечая на мой вопрос, он задал свой:
- Ты Новикова ждешь? – И, не дожидаясь ответа, продолжил. - Не жди. Он не придёт.
И, видя моё недоумение, пояснил:
- Я убил его.
Я всё ещё считал всё глупой шуткой.
- Да ты разверни газету! - Предложил он.
Я развернул и ахнул: там был окровавленный тесак.
Теперь я поверил:
- За что ты его? Где, когда, при каких обстоятельствах?
- За дело. У ворот домоуправления. Только что. Люди видели. Я действовал открыто. Будет знать, как по чужим жёнам «шастать»! Арестовывай меня.

Прямо как в том анекдоте:
- Алло, милиция? Я застукала мужа с любовницей!
- А зачем сюда звоните?
- Ну… насмерть застукала.

Арестовывали Волоховича работники милиции, которых я вызвал. Это преступление было не нашей подследственности.

В следственном изоляторе начались наши с Новиковым длительные беседы по делу и о жизни. В том плане, что пора подумать о себе и своих близких. Я всегда основательно изучал личность своих подследственных. Так легче найти контакт с ними. Новиков не хотел общаться со мной, не хотел давать показания. Я должен был вывести его к истинным ценностям. А истинной ценностью для него были жена и дочь. Пока его не затянула разгульная жизнь, они жили душа в душу, а в дочери Николай Михайлович вообще души не чаял. На эти чувства я и сделал ставку. Отправляясь в следственный изолятор, я предлагал жене Новикова передать ему что-то из продуктов. Питание там было неважное, а ему после ранения надо было хорошо кушать. Помню, принесла она ему термос с борщом: «Коля это любит».
- Напишите ему что-нибудь, чтобы он знал, что это от Вас, и не отказался.
- Да, что ему написать?! Какой из меня писатель?!
- Ну, вот Вы расскажите, что сегодня у вас дома было.
- Собираю я ему передачу, а дочка говорит: «Дура, ты папе борща налей. Он борщ любит»!
- А вот Вы так и напишите. Он поверит, что так всё и было, и что Вы не по принуждению писали ему письмо.
Я правильно рассчитал. Как только дошел Николай Михайлович в письме до этих слов дочери, сразу скомкал письмо в руках и поднёс его к глазам, чтобы скрыть от меня слёзы, и попросил разрешения уйти в камеру. Я не препятствовал, ибо видел, что «процесс» переосмысливания жизни у Николая Михайловича пошёл, и ему не надо мешать.

Конечно, далеко не сразу он стал мне рассказывать что-то по делу, о своей «второй» жизни. Его надо было убедить, что я и без него до всего дойду. Но что для него, именно для него, важно, каким я его увижу и изображу в деле.
- Николай Михайлович! У зэков есть поговорка, что судья одевает подсудимого в тот костюм, который ему сшил следователь. В этом есть доля правды. Судья видит вас день, неделю. То есть то время, пока рассматривает дело. А следователь наблюдает Вас месяцы. Вот каким он изобразит Вас в деле, таким Вы и предстанете перед судьёй. Думайте сами! Другой резон: нам с Вами надо пройти определённый путь, мне надо выполнить набор каких-то обязательных действий. Вне зависимости, признаете Вы свою вину или нет. Но если Вы говорите правду, я каждым своим следственным действием как бы подтверждаю: здесь сказал правду и здесь, и здесь тоже. А когда Вы врёте, всё наоборот: здесь соврал, и здесь, и здесь тоже.
Разговоров было море. Я мог быть убедительным. А ещё больше убеждал своей работой. Я уже говорил, что Бовтик мне кое в чём «покаялся». Я и стал «колоть» Николая Михайловича. Мне важно было на основании имеющихся и известных мне эпизодов преступной деятельности создать у Новикова преувеличенное представление о моих возможностях и объёме известного. Неспешно беседуя, я незаметно для него подводил Новикова к тому или иному событию, уже известному мне, пришпиливал его к нему, и не зацикливаясь, двигался дальше. опять подводил его уже к другому моменту, где я был «силён», и вновь «шлёпал его» по носу.
Например, Николай Михайлович смотрит в окно, там лето, голубое небо, облачка:
- Жрать хочется. Сейчас бы в парк Ленинского комсомола на шашлыки…
- Ага, в ресторан такой-то, где обмывали такое-то хищение.
 Николай Михайлович делает вид, что не понял и не принял к сведению мою осведомлённость, а я не предлагаю поговорить на эту тему.
Он вновь продолжает мечтать:
- И на море бы сейчас за редукторный посёлок.
- Это куда Вы возили баб-ревизорш, а потом одну из них прямо в машине и…
Николай Михайлович уже не улыбается, но всё ещё упрямо хочет мою осведомлённость проигнорировать. Вновь пускается в воспоминания, а я его приземляю на очередном преступном эпизоде.
И так несколько раз. Пока он, наконец, не выдерживает:
- Да откуда же Вы столько знаете?!
- Работаю я, уважаемый Николай Михайлович! Я же Вас предупреждал. Я на месте не стою. Всё сказанное - мелочи. Я вот никак не могу понять (просто как психолог), как Вы с Бовтиком продолжали совместно воровать после того, как Вы так дерзко и коварно умыкнули у него Жилякову. Ведь он Вас «кобелём» называл! А, поди-ж ты, «работать» Вы не прекращали.
Отмечаю, как лицо у Николая Михайловича начинает наливаться краской гнева, а потом он разражается тирадой:
- Вот ведь скотина! И об этом приплёл!
Я понимаю, кого он имеет в виду, но молчу, не опровергаю.
- А вот об этом он Вам, наверняка, не сообщал. - Продолжает Новиков и начинает мне рассказывать о совсем неизвестных мне эпизодах преступной деятельности уже Бовтика. Я добросовестно всё записываю. Потом иду допрашивать по этому эпизоду Бовтика, не говоря, откуда сведения. Но он и сам понимает, откуда, и начинает давать мне показания против Новикова. Я записываю их. Иду к Новикову, спрашиваю. Тот понимает, откуда у меня новые сведения и даёт новые показания на Бовника. Так я и ходил между ними, пока не арестовал Бовтика.
Знакомясь с материалами дела по окончании следствия, Николай Михайлович не без восхищения мной (и грусти и сожаления о себе) сказал:
- Ну, Анатолий Иванович! Как классно Вы нас разделали! И ведь ничего не скажешь! Без всякого обмана! Мы с Бовтиком сами ошибались. Чисто работаете!
Это высшая похвала для следователя. Она свидетельствует об искреннем уважении подследственного.

Дальнейшей судьбы Новикова не знаю. Уже когда служил в Хабаровске, от кого-то узнал, что Николаю Михайловичу в местах лишения свободы ампутировали часть ноги. Он поранил ноготь и содрал его. Началась гангрена.
В мой второй «Махачкалинский» период была мысль узнать его судьбу. Но и обстановка не благоприятствовала из-за конфликта с Сапожниковым, да и подумалось, что не стоит ворошить прошлое. Кто его знает, как он меня сейчас воспримет. Ведь может и так: не будь тебя, я бы не попал в места лишения свободы, у меня были бы обе ноги, и всё у меня было бы прекрасно. Ведь примерно так же потом повёл себя генерал армии Кобец К.И.

Вот, в принципе, я и закончил описывать мой первый Махачкалинский период. Правду говорят: Оглядываясь в прошлое, сними шляпу, заглядывая в будущее - засучи рукава.
Я снимаю шляпу.

Год по традиции должен был завершиться ярким путешествием, но, кроме десятидневной поездки в Москву, ничего в бюро путешествий и экскурсий я не нашёл. Не было просто ничего другого. Поехали в Москву. Маленького Дениса на время поездки (и потом на время, пока устроимся в Краснодаре) оставили у моих родителей (мама согласилась) в Развильном.
Зима 1978-1979 годов была аномально холодной. Поезда десятками замерзали. В купе невозможно было согреться. Укрывались, чем только могли. Я ехал в своей военной форме, так как другой зимней одежды у меня тогда не было. Но и в ней было холодно.
Конечно, поездка была, мягко говоря, не из лучших. Но это было всё же лучше, чем просто просидеть весь месяц в Развильном или Махачкале. Я уже тогда знал, что в жизни повторов нет. Надо воспринимать её такой, какая она есть, и максимально пользоваться тем, что тебе выпадает. «Встряхнулись» с Татьяной, сменили обстановку, обогатили жизнь новыми эмоциями, зарядились энергией для нового этапа нашей жизни и моей (тогда ещё нашей общей с Татьяной) службы в г. Краснодаре.