Катарина

Катарина вытащила сосок изо рта дочери, та нахмурила тёмные бровки и сердито зачмокала, впитывая последние капельки материнского молока. Женщина легко коснулась губами щеки младенца, ощутив прилив нежности и покоя от сонного посапывания родного комочка, от её непередаваемого младенческого молочного запаха.

Легко поднявшись, Катарина откинула одеяло и положила ребёнка поближе к тёплому боку спящей бабушки. Та тут же проснулась, заботливо укрыла внучку одеялом, притянув её к себе. С другой стороны кровати заворочалась во сне младшая сестра Маля, неосознанно ловя ускользающее тепло.

Катарина потянулась всем своим гибким молодым телом, несмотря на постоянное недоедание, измождённой она не выглядела. Она взглянула в окно, на небе вовсю светил месяц, и на полу лежали тёмные кресты от переплётов окон.

– Вот уж совсем ты, месяц, некстати! И почему я эти кресты раньше не замечала? – мелькнула мысль. – Зловещие какие! О, майн Гот!

Тревожное предчувствие сжало душу. Катарина торопливо опустилась на скамью, молитвенно сложила ладони перед грудью, и зашептала слова молитвы, мысленно по памяти повторяя их за пастором, стараясь не ошибиться ни в одном слове.

– О, майн Гот! Тебе вверяю свою душу и тело, и растворяюсь в тебе. Будь милосерден ко мне и моим родным. Дай мне сил сделать положенное мне, дай здоровья матушке Кристине, сестрёнке Амалии, доченьке Анечке. Спаси и сохрани моего любимого Соломона. Буду вечно на тебя уповать, аминь.

Катарина, стараясь не шуметь, принялась одеваться. Когда она уже взялась за дверной засов, мать подняла голову.

– Будь осторожна, доченька моя, – одними губами прошептала она.

– Не волнуйся, мути, мамочка, всё будет хорошо, – вопреки предчувствию уверила Катарина. – Скоро хлеб принесу. Не переживай. Спи.

На крыльце она немного постояла, прислушиваясь к морозной тишине. В деревне было тихо. Не лаяли даже собаки, их съели уже в самом начале зимы.  Коров доели прошлой зимой 1920 года, когда в деревнях Поволжья разразился сильнейший неурожай. Во всей немецкой деревне остались две козы, и охраняли их почище злата и серебра. Коза – это жизнь целой семьи. Одна из коз была у соседей, родителей Соломона. Держали её в избе, чтобы суметь защитить от лихих людей.

Катарина перелезла через невысокий забор, разделявший дворы, и легко постучала в тёмное окно. С той стороны показалась неясная тень, махнула рукой в сторону крыльца. Катарина торопливо подбежала к открывшейся двери. В проёме стояла тёмная фигура в накинутой шали, мать её любимого Соломона.

– Чего припозднилась? – сердито прошипела она, – Соломончик там заждался, голодный, холодный. Поторопись! – приказала она, передавая свёрток с едой, завязанный в тёмную тряпку и обмотанный бечёвкой.

Затем, видя, что Катарина медлит, откуда-то из-за спины вытащила горбушку хлеба, и, сурово поджав тонкие губы, сунула её в руки Катарине, хмуро пробормотав:

– Неси своим, да Аннушку береги, смотри мне.

Дверь захлопнулась.

– Вот жадоба старая, могла бы внучке хоть разок стакан молока передать, – про себя ругнулась Катарина.

Она на секунду задумалась: может сразу к Соломону бежать? но горбушка так манила своим запахом, а желудок предательски урчал, что Катарина решила от соблазна лучше оставить хлеб дома. Она перелезла в свой двор, бесшумно открыла дверь и, передав хлеб в руки матери, повернула в сторону огородов, не забыв захватить на всякий случай палку от диких зверей и злых людей. Всё это время за окном соседнего дома маячило светлое пятно, мать Соломона провожала Катарину тяжёлым взглядом. 

Катарина чувствовала эти волны ненависти, исходящие из соседнего дома, с того самого момента, как мать узнала, что её любимый Соломон спутался с соседской бесприданницей. В семье Катарины не было мужчин, жили они втроём с матушкой и младшей сестрёнкой на то, что давал им сад и огород. Зимой матушка пряла, вязала, тем и жили, что Бог пошлёт, да люди добрые заплатят.

… В ту осень, когда Катарине исполнилось 16, мать упросила богатых соседей взять её конюхом, ухаживать за многочисленной соседской живностью. Скотины у соседей было много: три лошади, пять коров, телята, полтора десятка овец, ну и прочей мелкой живности без счёту. Работы хватало на всех домочадцев, хозяйка дома доила коров и коз, Соломон с отцом ухаживали за скотиной. Катарина работала за троих, ворочала сено наравне с мужиками. Вставала затемно, задавала корм скотине, с рассветом водила лошадей и коров на Волгу на водопой, чистила сараи, вывозила навоз на огород.

Домой являлась затемно, уставшая, но довольная. Соседи расплачивались продуктами, в ту зиму жилось им с матушкой не в пример лучше прежнего. На хорошей еде Катарина расцвела, налилась, из-под платка косища в руку толщиной по спине мотается, румянец во всю щёку.  Всё чаще стала замечать Катарина, что Соломон на неё по-особому поглядывает, старается поближе к ней держаться, самую тяжёлую работу за неё делает.

Дело молодое, сначала в переглядки играли, потом уже и до серьёзных игрищ дело дошло. Не устояла Катарина. Матушка её ничего не замечала, радовалась, что дочь выросла, кормит всю семью. Соседка, мать Соломона, может о чём-то и догадывалась, но до поры до времени не встревала. Всё её устраивало, видимо: сын дома, скотина обихожена, да и платила она Катарине самую малость, другому работнику пришлось бы больше отдавать.

Дурное дело нехитрое, так в деревне говорят, понесла Катарина. Как водится, скрывала, сколько могла, пока живот на нос не полез. Поэтому и работала до самой последней минуточки. Когда боль стала нестерпимой, она зашла в сарай, подальше от человеческого взгляда, тяжело перевалила ноющий живот через доски яслей, и зарылась поглубже в сено. Так и получилось, что первый крик младенца услышали коровы, овцы да лошади. Отлежалась Катарина, грудь младенцу дала, в юбку нижнюю завернула, да подалась восвояси.

Дома матушка била её и скалкой, и мокрым полотенцем, да ничего не поделаешь уже, девичью честь не воротишь. Отвела душу матушка, попробовала положение исправить, собралась и пошла к соседям. Вернулась темнее тучи, не захотели богатые соседи породниться с бесприданницей. И Соломон промолчал, не посмел выйти из-под родительской воли.

Сейчас, когда деревня чуть не каждую неделю переходит из рук в руки, а Соломон прячется в дальнем урочище за Волгой то ли от красных, то ли от белых, то ли от махновцев, Катарина нужна семье своего любимого. Хоть и косится недобро на неё мать Соломона, но без Катарины ей не обойтись: Катарина носит Соломону еду в его схрон. Опасно, конечно, и волки могут встретиться, да и лихие люди. Но Катарина не боится, ради Соломона на всё готова. Не держит она обиду на Соломона, по-прежнему любит его, и он её любит, майн либкхен!

Катарина стряхнула с себя воспоминания, ещё раз прислушалась и, ничего подозрительного не услышав, заторопилась по тропинке в сторону Волги. Быстрее бы пройти открытое пространство, она тут как на ладони при мертвенном лунном свете. Вот спустится с высокого берега к воде, да побежит по льду, она быстрая, сильная, ловкая. Уже через полчаса будет у Соломона. Представив жаркие объятия любимого, Катарина счастливо улыбнулась.

И именно в этот момент боковым зрением уловила какое-то движение, резко повернулась и обомлела, из-за сараев вслед за ней по тропинке бесшумно, как в ночном кошмаре, двигались две тени. Вот оно, предчувствие! В деревню путь ей уже отрезан, значит, только туда, к Соломону, он защитит. Катарина рванулась вперёд. Она летела как птица, ещё быстрее вперёд летела её душа.

Сзади сильнее забухали сапогами преследователи, но она уже с разбегу кинулась кубарем с берега Волги. Часть склона она проскользила на боку, не замечая камней, веток и снега, набившихся под телогрейку. Напоследок перекувыркнувшись через голову, она довольно удачно вскочила на ноги и побежала по льду. Сзади опять забухало, преследователи не отставали. Оглядываться она боялась, суеверно надеясь, что если не видишь опасности, то её и как бы нет, как бывает во сне.
И тут вдруг что-то произошло, лёд Волги встал на дыбы и хлёстко ударил её по лицу.

Катарина медленно открыла глаза и удивилась: почему лёд красного цвета? почему она бежит, а перед глазами только красный лёд? Девушка попыталась поднять голову, но в голове вдруг что-то оглушительно лопнуло, и серые снеговые горы закружились в свирепом танце вокруг неё.

Катарина закричала или ей показалось, что закричала:

– Мама, мамочка моя, спаси!

И последним дуновением сознания:

– Доченька… Аннушка… как же так…

Чужие руки перевернули тело, грубо разодрали телогрейку, нашарили узелок с едой. Довольно переглянувшись, двое, не сговариваясь, как бывало уже не раз, подхватили обмякшее тело за плечи и потащили к проруби. Глаза Катарины открыты, казалось, она внимательно всматривается в тёмное небо, из глубины которого на них медленно опускаются и не тают снежинки.

Через минуту Волга приняла её в свои ледяные объятия, но Катарине уже было всё равно. И только начавшаяся метель долго ещё разносила средь берегов последнее дыхание: дооо-чень-кааа… Ааан-нууш-кааа…

В немецкой деревне в Поволжье начинался голодный двадцать первый год.