Уильям Шекспир. Лекция 7

       Фаза 1. Мир и эпоха: контекст создания

       Часть 1.1. Исторический и политический ландшафт
 
       Раздел 1.1.1. Тюдоровская Англия: от Реформации до Армады

       Блок 1. Генрих VIII и рождение нации

       Модуль 2. «Великое дело короля»

       Лекция №7. Дипломатические миссии к папскому престолу и канонические аргументы в деле об аннулировании брака Генриха VIII

       Вступление

       В начале XVI века каноническое право представляло собой не просто свод церковных правил, а универсальный и всепроникающий каркас, на котором держался весь европейский правопорядок. Оно регулировало самые разные стороны жизни — от завещаний и контрактов до клятв и, конечно же, браков. Брак короля в этой системе занимал особое, двойственное положение. С одной стороны, это был династический акт высочайшей государственной важности, с другой — церковное таинство, подлежащее исключительной юрисдикции папского престола. Попытка короля Генриха VIII аннулировать свой двадцатилетний союз с Екатериной Арагонской мгновенно поставила его на скользкий путь между двумя этими мирами. «Великое дело короля», как его стали называть, изначально было не бунтом против Рима, а отчаянной попыткой добиться от него санкции, оставаясь в рамках установленных правил. Эта борьба развернулась не на полях сражений, а в тиши канцелярий и папских аудиенций, где каждый аргумент должен был быть обёрнут в безупречные формулировки древнего права. Исход этой борьбы определил не только судьбу английской короны, но и будущее всей западной христианской цивилизации, обозначив трещину, которая вскоре превратится в пропасть.
       Навязчивая идея о наследнике мужского пола, подогреваемая чередой выкидышей, мёртворождённых сыновей и смертью единственного выжившего младенца, столкнулась с казавшейся монолитной стеной церковной доктрины. Парадоксальным образом Генрих VIII, воспитанный в строгой католической ортодоксии и удостоенный папой Львом X почётного титула «Защитник веры» за полемический трактат против Лютера, искал не разрыва с Римом, а его благословения. Он желал не уничтожить систему, а заставить её работать на себя, найти в её лабиринтах лазейку, которая позволила бы ему, оставаясь законопослушным католиком, освободиться от брака, ставшего в его глазах проклятием. Эта внутренняя противоречивость — стремление использовать авторитет папы для того, чтобы обойти его же решение, — наложила отпечаток на всю многолетнюю эпопею. Королевские агенты и дипломаты отправились в Италию не с ультиматумами, а с увесистыми томами канонических аргументов и кошелями, полными золота, надеясь убедить, купить или обойти сопротивление римской курии. Их неудачи красноречиво свидетельствовали о том, что логика власти начинает перевешивать логику права.
       Настоящая лекция посвящена самому драматичному и напряжённому этапу этой истории, когда исход дела ещё казался неопределённым, а все усилия были сосредоточены на традиционных методах. Мы подробно рассмотрим ту сложную, подчас изощрённую до казуистики юридическую аргументацию, которую разрабатывали лучшие умы Оксфорда и Кембриджа, состоявшие на службе у короля. Мы шаг за шагом проследим путь каждого посольства, отправленного в Вечный город, от первого робкого зондажа до откровенного фарса суда под председательством папского легата. Каждая из этих миссий, несмотря на блестящую подготовку, щедрое финансирование и виртуозность аргументов, оказывалась бессильной перед лицом более могущественной силы — жёсткой реальности европейской большой политики. Изучение этого процесса позволяет увидеть, как личная драма монарха постепенно перерастала в системный кризис, выявивший пределы папского авторитета и хрупкость средневековой универсалистской модели.
       Наша главная цель — показать, как сугубо частная, хотя и чреватая государственными последствиями, проблема престолонаследия была искусно преобразована в неразрешимый казус международного права, богословия и дипломатии. Мы увидим, как отдельные, почти забытые стихи из Книги Левит обрели новую, взрывоопасную актуальность. Как тончайшие нюансы папской бюрократической процедуры выдачи булл стали предметом яростных споров. Как мнения профессоров из Болоньи, Парижа и Орлеана были мобилизованы в пропагандистской войне. И как секретные инструкции, спрятанные в обивке кареты папского легата, решили судьбу королевства. Всё это сплелось в тугой, гордиев узел, который не смог разрубить ни один, даже самый искусный юрист, и который в итоге пришлось разрывать силой, положив начало новой эпохе.

       Часть 1. Незыблемый фундамент: Каноническое право о браке и его расторжении

       Каноническое право, регулировавшее вопросы брака и семьи в эпоху позднего Средневековья, было грандиозным интеллектуальным сооружением, чьи корни уходили в глубь веков. Его фундамент был заложен в XII веке монахом Грацианом, создавшим свой знаменитый «Декрет», который систематизировал тысячи иногда противоречивых церковных постановлений. На этот фундамент в последующие столетия легли бесчисленные папские декреталии, решения соборов и комментарии авторитетнейших теологов вроде Фомы Аквинского. Эта сложная, иерархически выстроенная система обладала почти абсолютным авторитетом в Западной Европе, пронизывая собой не только духовную, но и гражданскую, хозяйственную и политическую жизнь. Оно было универсальным языком, на котором говорили юристы от Лиссабона до Кракова, и верховным арбитром в спорах между королями и их подданными. Его сила заключалась не столько в угрозе санкций, сколько в глубочайшей вере людей в его сакральную природу, в то, что оно отражает божественный порядок мироздания.
       Центральным догматом, на котором зиждилось всё каноническое учение о браке, была его принадлежность к семи таинствам церкви. В отличие от простого гражданского договора, брак, согласно булле папы Иннокентия III «Debitum» 1204 года, являлся «знаком великой тайны — соединения Христа с Церковью». Из этого богословского постулата вытекали два ключевых, неразрывно связанных свойства супружеского союза — нерасторжимость и единственность. Брак, однажды заключённый и консуммированный, создавал мистическую, неразрывную связь между супругами, «одну плоть», которую не мог разрушить даже папа. Современное понятие развода как административного расторжения действительного брака было в принципе невозможно. Церковь признавала только аннулирование, то есть признание брака недействительным с самого начала в силу каких-либо скрытых дефектов, препятствовавших его законному заключению. Это различие между «расторжением» и «аннулированием» станет юридическим полем битвы в деле Генриха VIII.
       Канонисты тщательно, с присущей средневековой мысли скрупулёзностью, определили исчерпывающий перечень таких дефектов, или «препятствий». Главными среди них были кровное родство в запрещённых церковью степенях, духовное родство, возникавшее между крёстными родителями и крестниками, предыдущий нерасторгнутый брак одного из супругов, отсутствие добровольного и осознанного согласия сторон, недостижение установленного возраста, физическая неспособность к супружеской жизни или же обет безбрачия, данный ранее одним из партнёров. Каждое из этих препятствий имело свои градации и толкования. Например, кровное родство до четвёртой степени включительно делало брак недействительным, и для его заключения требовалось специальное папское разрешение — диспенсация. Эта казуистическая система, с одной стороны, оставляла лазейки для сильных мира сего, с другой — предоставляла мощное оружие для тех, кто хотел оспорить неугодный союз.
       Процедура аннулирования, особенно когда речь шла об особах королевской крови, была исключительной прерогативой и монополией папского престола. Местные епископские или архиепископские суды могли рассматривать лишь простые, бытовые случаи простолюдинов, где не было риска политических осложнений. Дела же королей, принцев, герцогов и высокородной аристократии автоматически изымались в юрисдикцию Рима, в папскую курию — сложнейший бюрократический аппарат, состоявший из множества конгрегаций и судов. Это правило было установлено не только из-за уважения к высокому статусу сторон, но и для предотвращения скандалов и обеспечения единообразия решений по всему христианскому миру. Папа выступал в роли верховного судьи, последней инстанции, чьё слово было окончательным. Именно к этому слову и обратился Генрих VIII, наивно полагая, что его дело будет рассмотрено по существу, вне контекста европейской политики.
       Для конкретного дела Генриха ключевым стало специфическое каноническое понятие «impedimentum affinitatis», препятствие свойственного родства, возникавшее не от кровной связи, а от брака. Согласно этому правилу, человек, вступивший в брак, породнялся со всеми кровными родственниками своего супруга. Таким образом, после смерти брата Артура Генрих оказался в свойственном родстве с его вдовой, Екатериной. Запрет на брак с женой покойного брата имел прямую и суровую библейскую основу. В Книге Левит (18:16) говорилось. «Наготы жены брата твоего не открывай, это нагота брата твоего». А в 20 главе (стих 21) предписывалось. «Если кто возьмёт жену брата своего, это гнусно. он открыл наготу брата своего, бездетны они будут». Эти строки, написанные за полторы тысячи лет до описываемых событий, неожиданно обрели оглушительную актуальность и стали краеугольным камнем всей будущей аргументации короля, желавшего представить свой брак не просто несчастливым, а оскверняющим, греховным и проклятым Богом.
       Опытные канонисты того времени, однако, проводили тонкое, но критически важное различие между диспенсациями от препятствий, установленных человеческим, церковным правом, и от тех, что основаны на законе божественном, данном в Откровении. Запреты первой категории — например, о родстве в дальних степенях или о браках в определённые посты — церковь сама установила и могла отменять. Запреты же второй категории, к которым многие относили и ветхозаветные предписания Книги Левит, считались установленными непосредственно Богом и потому неизменными. Авторитетные теологи, следуя строгой школе, утверждали, что даже папа, обладающий всей полнотой апостольской власти, не может отменить божественный закон. Он мог лишь милостиво не применять его в конкретном случае, что и делалось при выдаче диспенсации. Этот богословский нюанс станет центральным в споре. Королевские юристы будут настаивать, что папа Юлий II превысил свои полномочия, попытавшись отменить божественный запрет, а защитники брака — что он лишь воспользовался правом милосердия.
       На практике, вопреки кажущейся строгости и незыблемости, каноническое право за века превратилось в гибкий, податливый инструмент в руках сильных мира сего, особенно папства. Право выдавать диспенсации было не только духовной прерогативой, но и одним из важнейших источников доходов римской курии. Папы не раз и не два выдавали разрешения на браки в запрещённых степенях родства за крупные денежные пожертвования на строительство соборов, как это было, например, с диспенсацией для брака французского короля Людовика XII с Анной Бретонской. Или по веским политическим соображениям, укрепляя нужные альянсы и ослабляя врагов. Эта двойственность — сакральный фундамент и вполне земная, коррумпированная практика — подрывала моральный авторитет системы. Генрих VIII, прекрасно осведомлённый о таких случаях, искренне верил, что его дело, подкреплённое золотом и политической необходимостью, будет решено так же быстро и благоприятно для него.
       В Англии отношения с папским престолом исторически были сложными, полными взаимного недоверия, финансовых споров и столкновений юрисдикций, особенно в эпоху таких королей, как Генрих II и Иоанн Безземельный. Однако к началу XVI века они стабилизировались и в целом оставались конструктивными в рамках общей католической ортодоксии. Английские короли, хоть и ревниво оберегали свои права и привилегии от посягательств Рима (как в Статутах о предъявителях 1351 и 1393 годов, ограничивавших папское вмешательство в церковные назначения), традиционно признавали его верховную юрисдикцию в вопросах веры, морали и, что особенно важно, семейного права. Сам Генрих VII, отец Генриха VIII, для упрочения династии дважды обращался за папскими диспенсациями по брачным вопросам. Таким образом, обращение Генриха VIII в Рим не было чем-то экстраординарным. оно следовало устоявшейся практике, что делало последующий отказ курии особенно горьким и воспринималось как личное оскорбление и измена долгу верховного пастыря.

       Часть 2. Узел, завязанный папой: Диспенсация Юлия II и её спорный статус

       История фатального брака началась с тщательно спланированного династического союза, заключённого в 1501 году между Артуром, принцем Уэльским, старшим сыном Генриха VII, и Екатериной, младшей дочерью испанских монархов Фердинанда и Изабеллы. Этот брак должен был скрепить антифранцузский альянс двух восходящих держав и принести Англии почётное место в европейской политике. Молодожёнам было по пятнадцать лет, и их свадьбу в лондонском соборе Святого Павла отпраздновали с невиданной пышностью. Однако союз продлился всего пять месяцев. В апреле 1502 года Артур, чьё здоровье всегда было слабым, скончался, вероятно, от так называемой «потливой болезни». Юная вдова, чьё гигантское приданое уже было частично выплачено, оказалась в подвешенном состоянии — ценный политический актив, но теперь без прямого назначения. Её отец, Фердинанд Арагонский, не спешил забирать дочь обратно, а Генрих VII не хотел возвращать уже полученные деньги, что создало почву для долгих и изнурительных переговоров.
       Практически сразу после смерти Артура обе стороны начали обсуждать возможность нового брака Екатерины с младшим братом покойного, одиннадцатилетним Генрихом, теперь наследником престола. Такой союз позволял сохранить стратегический альянс и удержать приданое в английской казне. Однако здесь вставало серьёзнейшее каноническое препятствие — тот самый запрет на женитьбу на вдове родного брата. Для его преодоления требовалось особое папское разрешение — диспенсация. Переговоры о её получении тянулись несколько лет, осложняясь политическими перипетиями и смертью папы Пия III. В итоге булла была запрошена у нового понтифика, воинственного Юлия II, который в 1503 году, желая сохранить антифранцузскую коалицию, удовлетворил просьбу. Диспенсация была выдана, что открыло путь к помолвке, хотя сам брак был отложен до достижения Генрихом совершеннолетия. Этот документ, созданный в угоду династической целесообразности, станет главной мишенью критики двадцать пять лет спустя.
       Текст исторической буллы «Universalis Ecclesiae», изданной в 1503 году, два десятилетия спустя стал предметом тщательнейшего, дотошного, почти детективного изучения. Королевские юристы выискивали в нём малейшие ошибки или двусмысленности. В стандартных формулировках папа, опираясь на свою полную апостольскую власть, констатировал, что первый брак был консуммирован («consummatum existit»), но милостиво снимал возникшее препятствие кровного родства, разрешая новый союз «для укрепления мира между христианскими государями». Именно эта констатация консуммации стала ахиллесовой пятой документа. Если бы брак Артура и Екатерины действительно был завершён физически, то препятствие «affinitas» возникло в полной мере, и диспенсация была необходима. Если же нет, то препятствие было мнимым, и диспенсация, по мнению некоторых канонистов, теряла смысл или даже могла считаваться ошибочно выданной. Сама Екатерина до конца своих дней клялась, что брак с Артуром не был консуммирован, что они жили как брат и сестра.
       В дело вмешалась ещё более загадочная и тёмная история о второй, так называемой «секретной» булле, известной по своим начальным словам как «Нarra est via» («Узок путь»). Согласно некоторым источникам и упорным слухам, эта булла была подготовлена папской канцелярией на тот случай, если бы первый брак не был консуммирован. Она содержала несколько иные формулировки, возможно, более подходящие для ситуации. Оригинал этой буллы так никогда и не был предъявлен публично, что породило массу конспирологических теорий. Сторонники аннулирования утверждали, что испанская партия при английском дворе намеренно скрыла этот документ, так как он ослаблял их позиции. Другие считали, что булла вообще не существовала, а была лишь слухом, пущенным для запутывания дела. Эта тайна добавила процессу атмосферу интриги и недоверия, создавая впечатление, что истина где-то спрятана, и её просто не хотят обнародовать.
       С чисто формальной точки зрения канонического права, сама диспенсация Юлия II могла быть оспорена и по другим, внешним причинам. Возникали вопросы о её корректном оформлении, о полноте и достоверности информации, предоставленной папской канцелярии английскими послами. Существовали подозрения в симонии — покупке духовной должности или привилегии. Ходили слухи, что отец Генриха, Генрих VII, мог дать крупную сумму денег для ускорения дела. Если бы такие факты удалось доказать, диспенсацию можно было бы объявить недействительной. Однако доказать что-либо было практически невозможно, к тому же сама курия вряд ли стала бы признавать собственную коррумпированность. Эти аргументы, тем не менее, использовались в пропагандистской войне для создания образа Рима как продажного и греховного учреждения, не заслуживающего доверия.
       Ключевым, деликатным и почти недоказуемым фактором, вокруг которого вращались все споры, оставался вопрос о консуммации первого брака. С одной стороны, были торжественные, неоднократные клятвы самой Екатерины, подкреплённые свидетельствами её исповедника, что она вступила в брак с Генрихом девственницей. Эти клятвы, данные перед лицом Бога, имели огромный вес в обществе, где ложь под присягой считалась смертельным грехом. С другой стороны, сторонники аннулирования, действуя через таких агентов, как Томас Кромвель, организовали активный поиск бывших слуг принца Артура, которые за деньги, подарки или из страха перед королём готовы были дать противоположные, сенсационные показания. Некоторые вспоминали утренние шутки Артура, требовавшего кувшин эля, чтобы утолить жажду, «ибо ночью я был в Испании». Эти слухи, тщательно собранные и задокументированные, формировали «общественное мнение» и использовались для давления на судей.
       Глубинный богословский спор, лежавший в основе всего дела, сводился к простому, но фундаментальному вопросу, волновавшему умы ещё со времён ранней схоластики. Может ли папа, как наместник Христа на земле, обладающий властью «вязать и решить», дарованной, согласно Евангелию от Матфея (16:19), апостолу Петру, отменить или проигнорировать запрет, который, по мнению многих, был установлен самим Богом в Ветхом Завете и имеет вечную силу? Сторонники абсолютной папской власти, так называемые «паписты», утверждали, что папа как верховный толкователь закона может даже отступать от буквы Писания ради высшего блага церкви. Их оппоненты, среди которых было немало английских богословов, ссылались на авторитет святого Августина и других отцов церкви, полагавших, что божественный закон неизменен. Этот спор не был абстрактным. он напрямую касался легитимности брака короля. Если папа не имел права выдавать такую диспенсацию, то брак Генриха и Екатерины был недействителен с самого начала, и их дочь Мария — незаконнорождённой.
       Таким образом, документ, созданный в угоду династической предусмотрительности, для укрепления политического союза и сохранения хрупкого мира между великими державами, превратился в мину замедленного действия, заложенную под фундамент англо-папских отношений. Диспенсация Юлия II, призванная навсегда урегулировать щекотливый вопрос и обеспечить преемственность власти, вместо этого породила бесконечные сомнения, дала мощное оружие будущим критикам и стала символом злоупотреблений римской курии. Когда Генрих VIII два десятилетия спустя начал своё «Великое дело», он атаковал не абстрактную доктрину, а конкретный пергамент с печатью апостола Петра. Успех или неудача всей его затеи зависели от того, удастся ли доказать, что печать эта была поставлена незаконно, над текстом, полным ошибок и лжи. Это была битва за интерпретацию, где каждая запятая могла стоить короны.

       Часть 3. Посольства к святому престолу: Хроника проваливающихся миссий (1527-1529)

       Первые, робкие попытки решить брачный вопрос дипломатическим путём были предприняты в 1527 году и отличались крайней осторожностью, завуалированностью и секретностью. Король и его новый главный министр, кардинал Томас Уолси, понимали, что открытое требование аннулирования вызовет бурю не только в Риме, но и при дворах Европы, особенно в Испании. Поэтому начался предварительный зондаж через неофициальных агентов и доверенных лиц, имевших связи в курии. Задача этих теневых посланников заключалась в приватных, доверительных беседах с ключевыми кардиналами, такими как Лоренцо Кампеджо или Джулио де Медичи (будущий папа Климент VII), чтобы выяснить настроения, оценить шансы и намекнуть на щедрость английского короля. Уолси, сам будучи папским легатом, надеялся использовать свои личные связи и влияние. Однако эти ранние зондажи сразу натолкнулись на стену сдержанности и неопределённости. В Риме прекрасно понимали политические последствия любого решения и не спешили давать обещания.
       Формальное начало полномасштабной дипломатической кампании положила миссия, отправленная в Рим с официальными верительными грамотами в конце 1527 года. Во главе её стояли Уильям Найт, секретарь короля, и Эдвард Фокс, протонотарий. Их задача была невероятно сложной и деликатной — любой ценой добиться от папы особого разрешения, так называемой «делегирующей буллы». Этот документ позволял бы рассмотреть дело об аннулировании не в Риме, а в Англии, специальным судом под председательством Уолси и ещё одного легата, что давало бы королю гарантированный контроль над процессом. Однако миссия потерпела сокрушительное фиаско, едва успев начаться. В мае 1527 года войска императора Карла V, племянника Екатерины Арагонской, разграбили Рим и фактически взяли папу Климента VII в плен. Папский двор оказался в хаосе, а сам понтифик, униженный и напуганный, был совершенно зависим от милости императора, который был категорически против аннулирования брака своей тётки. В таких условиях папа просто не мог принять решение в пользу Генриха, даже если бы хотел.
       Несмотря на катастрофическую ситуацию в Италии, в 1528 году в Рим отправилась новая, более представительная и лучше подготовленная делегация во главе с Эдвардом Фоксом и Стивеном Гардинером, будущим епископом Винчестерским. Им были даны детальные, многостраничные инструкции, сводившиеся теперь к двум основным, почти взаимоисключающим целям. Первая — добиться от папы той самой делегирующей буллы, разрешающей суд в Англии. Вторая, на случай неудачи первой, — вынудить у папы прямое, тайное согласие на аннулирование, данное устно или в секретном письме, чтобы затем Уолси мог провести процесс самостоятельно, сославшись на устное распоряжение. Послам было велено использовать все средства: убеждение, ссылки на опасность гражданской войны в Англии из-за отсутствия наследника, намёки на финансовую благодарность и даже угрозы (очень осторожные) возможного разрыва с Римом. Миссия длилась месяцы, сопровождалась бесконечными проволочками, подкупом чиновников и унизительным ожиданием аудиенций. Папа Климент, балансируя между страхом перед императором и страхом потерять Англию, мастерски тянул время, давая туманные обещания и отсылая к процедурным деталям.
       Кульминацией этой изнурительной дипломатической фазы стало долгожданное назначение папским легатом в Англию кардинала Лоренцо Кампеджо в 1528 году. Кампеджо, семидесятилетний, но всё ещё обладавший острым умом юрист и опытнейший дипломат, считался специалистом по брачным делам. Формально он был отправлен для проведения беспристрастного, объективного суда прямо в Лондоне, совместно с кардиналом Уолси. Для Генриха и Уолси это казалось победой — дело будет решаться дома, под их контролем, с участием лояльного судьи. Английский двор устроил легату пышный приём, надеясь произвести на него впечатление могуществом и благочестием короля. Кампеджо, однако, вёл себя с подчёркнутой учтивостью и осторожностью, избегая каких-либо конкретных заявлений. Он тщательно изучал документы, допрашивал свидетелей с обеих сторон и создавал видимость скрупулёзного следования процедуре. Эта медлительность уже тогда вызывала тревогу у королевской партии.
       Правда открылась позже. Кампеджо вёз с собой в потайном отделении своей кареты или в личном багаже секретные инструкции от папы Климента, полностью менявшие картину. Папа, смертельно боявшийся гнева императора Карла V, чьи войска всё ещё контролировали Италию, приказывал легату под каким бы то ни было предлогом затягивать процесс, избегать вынесения какого-либо окончательного приговора и, в идеале, убедить королеву Екатерину добровольно уйти в монастырь, что стало бы канонически безупречным решением. Фраза папы, переданная Кампеджо, стала приговором надеждам Генриха. «Постарайся удовлетворить короля Англии, насколько это возможно, но ни в коем случае не выноси решения. Если ты сможешь убедить королеву, было бы лучше всего. Если не сможешь, доведи дело до того, чтобы оно не было завершено». Таким образом, миссия Кампеджо с самого начала была обречена на провал, а его суд был лишь сложной симуляцией, разыгранной для вида.
       Судебное заседание, начавшееся с большой помпой в лондонском монастыре черных братьев в мае 1529 года, быстро превратилось в унизительный для короля фарс. Кампеджо, сославшись на старческую усталость, приступ подагры, необходимость получения дополнительных документов из Испании и консультаций с Римом, постоянно откладывал слушания. Процесс то замирал на недели, то возобновлялся для протокольных заседаний. Кульминацией стала сцена 23 июля 1529 года. После очередного перерыва Кампеджо объявил, что суд закрывается на время летних каникул курии, а все документы должны быть отправлены в Рим для окончательного решения. Более того, он заявил, что не имеет полномочий выносить вердикт единолично, и, совершив эффектный театральный жест, формально отложил суд на неопределённый срок. По легенде, он даже символически уничтожил свои верительные грамоты. Для Генриха это было публичным и сокрушительным поражением. Он понял, что Рим его обманул, что все дипломатические усилия были потрачены впустую, а папа никогда не примет решения в его пользу, пока над ним висит тень императора.
       Последней, отчаянной и уже отчасти авантюрной попыткой повлиять на папу стала неофициальная миссия к французскому двору в 1529 году. Король Франциск I, давний соперник Карла V, был естественным, казалось бы, союзником Генриха в этом противостоянии. Английские дипломаты, в частности Томас Болейн, отец Анны, пытались заручиться его поддержкой, чтобы тот оказал прямое дипломатическое и, возможно, даже военное давление на папу Климента. Франциск, однако, несмотря на дружеские заверения и общие антигабсбургские настроения, не был заинтересован в радикальном разрыве Англии с Римом, который мог дестабилизировать всю европейскую систему. Его обещания остались туманными, а реальный нажим на папу — минимальным и неэффективным. Эта неудача окончательно убедила Генриха и его новое окружение, включая набирающего силу Томаса Кромвеля, в том, что традиционные методы дипломатии и канонического судопроизводства исчерпали себя.
       Таким образом, двухлетняя изнурительная дипломатическая эпопея, стоившая казне огромных сумм и дипломатам — здоровья и нервов, завершилась полным, оглушительным провалом. Ни одна из миссий — ни тайная, ни официальная, ни судебная — не достигла даже малой толики своих целей. Папская курия, связанная по рукам и ногам политической и военной зависимостью от императора Карла V, продемонстрировала жестокую, но очевидную истину. Вопрос о браке короля Англии будет решаться не на основании тонкостей канонического права, не по справедливости и не по милости, а исходя из грубого баланса сил на европейской шахматной доске. Римский престол, который должен был быть верховным арбитром христианского мира, сам превратился в пешку в ире монархов. Этот горький урок стал точкой невозврата. Он показал Генриху VIII, что для достижения своей цели ему придётся не просить, а приказывать, не убеждать, а ломать старую систему, которая отказалась служить его воле. Путь к английской Реформации был проложен не религиозным озарением, а серией дипломатических унижений.

       Часть 4. Арсенал королевских аргументов: Юридическая казуистика

       Основной юридический тезис, который оттачивался и шлифовался королевскими советниками на протяжении нескольких лет, был сформулирован с предельной чёткостью и беспощадной логикой. Утверждалось, что папская диспенсация Юлия II от 1503 года была не просто ошибочной, а недействительной, ничтожной с самого момента её выдачи. Причиной этой ничтожности назывались фундаментальные процессуальные ошибки и, главное, вопиющее превышение папой своих божественных полномочий. Королевские канонисты, среди которых выделялись Эдвард Фокс и Томас Кранмер, разработали сложную конструкцию. Поскольку брак Артура и Екатерины (по их утверждению) был консуммирован, препятствие кровного родства возникло в полной мере. Это препятствие, основанное на прямом запрете Книги Левит, имело божественную, а не человеческую природу. Следовательно, папа, чья власть простирается лишь на установления церкви, не мог его отменить. Выданная им диспенсация была подобна попытке отменить закон тяготения — внешне оформленный документ, но лишённый внутренней силы. Таким образом, Генрих и Екатерина жили двадцать лет в браке, который с канонической точки зрения никогда не существовал, что делало их дочь Марию незаконнорождённой.
       Самый сильный, с точки зрения воздействия на общественное мнение и благочестивых обывателей, аргумент апеллировал не к человеческим установлениям, а к высшему, вечному и неоспоримому авторитету — закону божественному. Страстно и настойчиво цитируя суровые стихи из 18-й и 20-й глав Книги Левит, королевские проповедники и памфлетисты настаивали, что запрет на брак с женой брата установлен непосредственно Богом и носит характер абсолютной, неизменной нормы. Они подчёркивали страшную угрозу, содержащуюся в тексте. «бездетны они будут». Эта фраза подавалась как прямое объяснение трагедии королевской семьи — смерти всех сыновей Генриха и Екатерины. Брак короля объявлялся не просто неудачным, а оскверняющим, греховным, принёсшим Божий гнев на всё королевство. Так личная проблема престолонаследия получала мощное теологическое обоснование и превращалась в дело национального спасения, где король выступал как раскаивающийся грешник, жаждущий исправить ошибку и тем самым обеспечить процветание своей стране.
       Личным, экзистенциальным мотивом, который выдвигался на первый план в официальной пропаганде и дипломатической переписке, были так называемые «угрызения совести» короля. Уверяли всех — папу, императора, иностранных послов, — что Генриха мучает глубочайший, невыносимый страх божьей кары за жизнь в кровосмесительном, запретном браке. Его «скрупулы совести» (scruples of conscience) стали притчей во языцех. Король изображался не как похотливый правитель, увлёкшийся молодой фавориткой, а как богобоязненный христианин, терзаемый сомнениями о законности своего брака, открытого ему неким богословом (вероятно, епископом Джоном Фишером или самим Уолси). Этот мотив был гениальным пропагандистским ходом. Он позволял представить политический и династический шаг как глубоко духовный, моральный порыв, который церковь, призванная спасать души, просто не могла игнорировать. Отказ Рима унять эти угрызения трактовался как чёрствость и неисполнение пастырского долга.
       Для доказательства того, что препятствие было серьёзным и непреодолимым, а диспенсация выдана на ложных основаниях, королевские агенты организовали масштабный, хорошо финансируемый и тщательно спланированный сбор свидетельских показаний. По всей стране, а также в Уэльсе, где когда-то проживала свита принца Артура, разыскивали бывших слуг, камердинеров, придворных дам, которые могли бы что-то помнить о короткой супружеской жизни Артура и Екатерины. Этих людей, часто уже старых и небогатых, привозили в Лондон, щедро одаривали, обещали покровительство, а иногда, вероятно, и мягко запугивали. В результате были получены показания, что принц Артур хвастался, что «ночью был в Испании», что утром после свадьбы он требовал еды и питья, как настоящий муж, что постельное бельё было соответствующим образом испачкано. Хотя прямых доказательств консуммации эти слухи не давали, они создавали нужный фон, «общественную уверенность» в том, что брак был завершён. Эти показания затем аккуратно задокументировали и представили как часть доказательной базы.
       Ещё одной юридической основой для аннулирования, помимо прямого запрета Левита, служила сложная, почти схоластическая конструкция, известная как доктрина «публичной честности» (publicae honestatis). Согласно этой запутанной доктрине, даже если первый брак не был консуммирован, сам факт публично заключённого, освящённого церковью брачного договора создавал между семьями супругов особый вид духовного родства, своего рода юридическую фикцию. Эта фикция также считалась препятствием для брака, правда, менее серьёзным, чем кровное родство. Королевские юристы использовали этот аргумент как запасной, на случай если бы удалось доказать неконсуммацию. Тогда можно было бы заявить, что диспенсация была выдана по ложному основанию (якобы для преодоления кровного родства), а реальное, пусть и менее строгое, препятствие публичной честности осталось непреодолённым, что также делало брак недействительным. Эта казуистика показывала, насколько изощрённо была построена аргументация, пытавшаяся перекрыть все возможные пути защиты брака.
       Одним из самых новаторских и эффективных пропагандистских шагов, выходивших за рамки сугубо юридической полемики, стала масштабная международная кампания по сбору авторитетных мнений ведущих европейских университетов. По приказу короля и при активном содействии его агентов, таких как Ричард Крок и Томас Кранмер, в Оксфорд, Кембридж, Париж, Орлеан, Тулузу, Болонью, Падую и даже в немецкие университеты были отправлены запросы с изложением казуса и щедрыми «пожертвованиями» библиотекам и профессорам. Задача была получить от богословских и юридических факультетов официальные заключения о том, может ли папа отменить запрет Книги Левит и был ли законен брак Генриха с вдовой брата. Результаты, как и следовало ожидать от щедро оплаченных исследований, оказались в основном благоприятными для короля. Университеты Парижа, Орлеана, Тулузы, Болоньи и другие вынесли вердикты о незаконности брака. Эти заключения, отпечатанные и растиражированные, использовались как мощное оружие пропаганды, доказывающее, что не только король, но и вся европейская учёность на его стороне.
       Ключевую стратегическую роль в этой кампании играла не просто демонстрация поддержки, а фундаментальная идея, подрывавшая сам принцип папского авторитета. Королевские идеологи, особенно Томас Кранмер, выдвинули тезис, что для разрешения столь сложного и важного богословского вопроса следует апеллировать не к мнению одного человека, пусть даже папы, а к consensus omnium — общему мнению признанных учёных-теологов, лучших умов христианского мира, которые, опираясь на Писание и труды отцов церкви, могут найти истину. Эта идея была прямой калькой с методов гуманистической учёности Эразма Роттердамского, который призывал возвращаться к первоисточникам, минуя схоластические комментарии. Таким образом, кампания по сбору мнений была не просто пропагандистским трюком, а интеллектуальным вызовом, попыткой перенести вопрос из сферы административного подчинения Риму в сферу свободного научного диспута, где авторитет папы был не абсолютен.
       Однако во всей этой блестящей, многослойной и изощрённой аргументации крылось фатальное внутреннее противоречие, которое в конечном счёте и привело к радикальному разрыву. Попытка использовать инструменты, язык и саму логику канонической системы для того чтобы сокрушить высший авторитет этой системы, была задачей на грани логического абсурда. Генрих и его советники пытались доказать, что папа превысил свои полномочия, обращаясь при этом к тем же папским установлениям и прецедентам. Они хотели, чтобы папа признал свою собственную ошибку и уступил мнению университетов, то есть по сути отрёкся от своей верховной судебной власти. Это было невозможно по определению. Система не могла сама себя упразднить. Поэтому, когда все аргументы были исчерпаны, а дипломатические миссии провалились, остался только один путь — отвергнуть саму систему, объявив, что в Англии король, а не папа, является верховным главой церкви и последней инстанцией во всех духовных вопросах. Юридическая казуистика, таким образом, была не целью, а лишь подготовительным этапом для революционного разрыва, доказавшим его неизбежность.

       Часть 5. Контраргументы Рима и защита святости брака

       В противовес изощрённой и агрессивной аргументации короля стояла простая, ясная и с точки зрения современного канонического права морально безупречная позиция королевы Екатерины и её защитников. Она настаивала на том, что её первый брак с принцем Артуром не был консуммирован, следовательно, препятствия кровного родства (affinitas) между ней и Генрихом не возникло вообще. Диспенсация папы Юлия II, по её словам, была выдана из избытка осторожности, «на всякий случай», и потому брак с Генрихом был заключён абсолютно законно, с чистой совестью и с благословения высшей церковной власти. Эта позиция была не только юридически сильна, но и обладала огромной моральной убедительностью. Екатерина, прожившая с Генрихом двадцать лет как преданная жена и королева, родившая ему (пусть и не выживших) сыновей, представала жертвой королевского каприза и политических интриг. Её отказ признать суд, её апелляция непосредственно к папе как к отцу и защитнику, её знаменитая реплика на заседании, когда она бросила к ногам короля и судей, а затем удалилась, отказавшись от дальнейшего участия в «несправедливом судилище», — всё это создавало образ несгибаемой добродетели, противостоящей произволу.
       В 1530 году, когда давление на неё достигло пика, Екатерина написала личное, трогательное и в то же время полное достоинства и юридической силы письмо папе Клименту VII. В нём она напоминала, что приехала в Англию молодой девушкой, доверившись папскому разрешению и слову своего свекра, короля Генриха VII. Она описывала годы своего замужества как время верности и исполнения долга. «Я пришла к нему девственницей, в чём клянусь Богом… и остаюсь ею по сей день, если он меня не знал», — писала она, имея в виду Артура. Она умоляла папу как отца и верховного судью защитить её от несправедливости, не позволить объявить её блудницей, а её дочь — незаконнорождённой. Это письмо, лишённое политиканства, написанное с позиции христианской жены и матери, было мощным оружием. Оно ставило папу перед моральным выбором — защитить слабого или уступить сильному, и делало любой чисто политический расчёт в пользу Генриха актом циничного предательства.
       Официальная позиция римской курии, хотя и продиктованная в первую очередь страхом перед императором Карлом V, также опиралась на строгие и формально безупречные канонические доводы. Папские легаты и юристы, такие как кардинал Кампеджо, утверждали, что диспенсация была выдана папой Юлием, обладающим всей полнотой апостольской власти, после тщательного рассмотрения всех обстоятельств. Они подчёркивали, что папа действовал в рамках своих полномочий, руководствуясь благом мира между христианскими народами. Даже если в основе лежала ошибка относительно факта консуммации, сама диспенсация, будучи должным образом изданной, оставалась действительной. Курия настаивала на том, что брак, заключённый под такой диспенсацией и длившийся два десятилетия, не может быть просто отменён по желанию одной из сторон, особенно когда есть живой ребёнок. Это создавало прецедент, угрожающий стабильности всех королевских браков в Европе.
       Папские адвокаты выдвинули ещё один важный процессуальный контраргумент — доктрину «prescriptio» или давности. Согласно этой правовой концепции, укоренившейся ещё в римском праве и воспринятой канонистами, даже если в браке изначально и был какой-то скрытый дефект или формальное препятствие, длительное, добросовестное совместное проживание супругов, особенно сопровождаемое рождением потомства, «исцеляет» любой формальный недостаток. Брак Генриха и Екатерины длился более двадцати лет, был публичным и признаваемым всеми, включая самого короля, который много лет не высказывал сомнений. Это, по мнению защитников брака, делало его неоспоримо действительным. Любая попытка аннулировать его теперь выглядела как злонамеренный пересмотр прошлого ради сиюминутной выгоды, что подрывало саму идею правовой определённости и нерушимости брачных уз.
       Однако все эти юридические тонкости, богословские диспуты и моральные аргументы меркли перед главным, подавляющим политическим фактом. Папа Климент VII был не свободным арбитром, а заложником обстоятельств, пленником в самом прямом и переносном смысле. После разграбления Рима в 1527 году имперскими войсками он провёл несколько месяцев в заточении в замке Святого Ангела, а после освобождения оказался в полной зависимости от милости императора Карла V, который был не только самым могущественным монархом Европы, но и родным племянником Екатерины Арагонской. Для Карла вопрос о браке его тётки был делом семейной чести и политического престижа. Развод означал бы публичное унижение Испании и Габсбургов. Поэтому любое решение папы в пользу Генриха немедленно привело бы к новому военному конфликту с императором, возможно, к окончательной потере Папской области. Перед таким выбором Климент, правитель светского государства, не мог не отступить. Его дипломатия проволочек была отчаянной попыткой выиграть время и надеждой, что Генрих одумается или умрёт.
       Богословы, защищавшие позицию Рима и Екатерины, противопоставляли ветхозаветному закону, на который опирался Генрих, дух новозаветной благодати и папской dispotio. Они утверждали, что папа как наместник Христа, глава церкви, обладает властью «вязать и решить», которая включает в себя право в исключительных случаях, руководствуясь любовью и милосердием, делать исключения даже из строгих правил ради высшего блага христианского мира — мира между народами, продолжения династий, предотвращения скандалов. Они ссылались на прецеденты, когда папы давали диспенсации на браки в гораздо более близких степенях родства. Этот аргумент сводился к тому, что церковь живёт не буквой, а духом закона, и папа как верховный пастырь лучше знает, как применить этот дух в конкретных обстоятельствах. Таким образом, диспенсация Юлия II представлялась не ошибкой, а актом милосердной мудрости.
       Римская курия, конечно, понимала, насколько опасную игру она ведёт, балансируя между молотом и наковальней. Угроза того, что Англия выйдет из послушания, была вполне реальной, о чём свидетельствовали уже начавшиеся нападки на папские annates (сборы) и юрисдикцию в парламенте. Однако кардиналы в курии, воспитанные в традициях итальянской политики, склонны были рассматривать угрозы Генриха как блеф, как инструмент торга. Они верили, что король Англии, «Защитник веры», в конечном счёте не посмеет пойти на радикальный разрыв, что его угрозы — лишь способ получить более выгодные условия. Они недооценили как решимость Генриха, подогреваемую страстью к Анне Болейн и страхом за династию, так и наличие в его окружении таких фигур, как Томас Кромвель, уже видевших в конфликте с Римом возможность для фундаментальных государственных преобразований и личного возвышения.
       Таким образом, провал всех дипломатических миссий и судебных процессов по делу об аннулировании был предопределён не слабостью юридических аргументов одной из сторон и не моральным превосходством другой. Он стал следствием столкновения двух непримиримых логик, двух разных пониманий мира. С одной стороны, логика национального суверенитета и династической основы государства, требовавшая любой ценой обеспечить престолонаследие и освободить короля от оков. С другой — логика универсальной, наднациональной церковной империи, которая уже трещала по швам под давлением национальных государств, но всё ещё пыталась сохранить видимость верховного арбитража. Каноническое право, созданное как тонкий инструмент для разрешения споров внутри этой универсальной системы, оказалось бессильно, когда спор шёл о самих основах и границах системы. Оно могло работать, только если обе стороны признавали верховенство папы как конечной инстанции. Генрих VIII, исчерпав все возможности внутри системы, перестал её признавать. В тот момент, когда он это сделал, вся изощрённая казуистика обеих сторон потеряла смысл, уступив место грубой силе и революционной перестройке всего церковно-государственного устройства Англии.

       Заключение

       Дело об аннулировании брака Генриха VIII и Екатерины Арагонской давно переросло рамки частного королевского несчастья или династического кризиса. Оно превратилось в грандиозный, затянувшийся на годы судебный процесс над самой системой средневекового европейского порядка, где духовная и светская власти были переплетены в сложном, часто конфликтном симбиозе. В душных залах суда в Лондоне и в величественных залах папской курии в Риме решался не только вопрос о законности одного брака, но и фундаментальные вопросы о пределах папской власти, об отношениях между светской и духовной юрисдикцией, о праве монарха распоряжаться своей совестью без посредничества далёкого понтифика. Каждое посольство, каждая нота, каждый богословский трактат, написанный по этому поводу, были кирпичиками в стене, которая в итоге разделила Англию и Рим. Поражение дипломатии стало победой национальной государственности, доказавшей свою способность существовать вне рамок универсальной христианской империи.
       Полный крах традиционных дипломатических и канонических механизмов решения конфликта в 1529 году стал водоразделом, поворотным моментом не только в английской, но и в общеевропейской истории. Он с беспощадной наглядностью показал, что папство, глубоко вовлечённое в итальянскую политику и ставшее заложником интересов светских монархий, более не способно исполнять роль верховного и беспристрастного арбитра в делах христианского мира. Легат Кампеджо, сжигающий свои верительные грамоты, стал символом этого банкротства. Папа, который должен был быть «рабом рабов Божьих», предстал рабом обстоятельств, неспособным принять решение по совести из-за страха перед императорскими войсками. Этот крах авторитета создал вакуум, который был немедленно заполнен усилившейся королевской властью, увидевшей в церковной собственности и юрисдикции ресурс для строительства современного, централизованного государства.
       Историческая ирония всего предприятия заключается в том, что Генрих VIII и его первые советники, кардинал Уолси и другие, начали это дело как ортодоксальные, даже ревностные католики, стремившиеся не разрушить, а получить санкцию Рима. Вся изощрённая аргументация, сбор мнений университетов, апелляции к божественному закону и угрызениям совести — всё это было попыткой решить проблему старыми, испытанными средствами, остаться в лоне католицизма, получив от него желаемое. Они играли по правилам, но правила оказались сфальсифицированы, а судья — подкуплен другой стороной. Осознание этого факта — что в рамках системы победа невозможна — и толкнуло Генриха и его новых, более радикальных министров к революционному решению. Реформация в Англии началась не с тезиса Лютера, приколоченного к двери, а с многолетнего, мучительного судебного процесса, который закончился ничем. Она была не продуктом религиозного энтузиазма, а результатом политического и юридического тупика.
       Наследие этих бурных лет, проведённых в ожидании папского решения и в сочинении канонических аргументов, вышло далеко за пределы XVI века. Борьба за аннулирование брака стала катализатором, ускорившим переход от средневековой концепции универсальной христианской империи, возглавляемой папой и императором, к новой эпохе государственного суверенитета и национальных церквей. Акт о супрематии 1534 года, провозгласивший короля верховным главой Церкви Англии, был прямым следствием провала всех дипломатических миссий. Он продемонстрировал всему миру принцип, который позднее сформулирует философ Томас Гоббс, — что в вопросах, затрагивающих самую основу государства, последнее слово должно принадлежать не далёкому духовному владыке, а земному суверену, национальному монарху, воля которого и есть высший закон. Так личная драма короля, его «великое дело», превратилось в дело нации, заложив правовые и идеологические основы современного британского государства.