Белая месса

Посвящается А. Н. Скрябину
Глава 1.
Тишина в Гималаях перед рассветом — это не отсутствие звука, а нечто вещественное, плотное и холодное. Она лежит в межгорных ущельях, заполняя их до краев синеватым, почти черным мраком. Воздух обжигающе чист и так разрежен, что кажется, будто ты дышишь осколками звезд, мерцающих в бархатной вышине с неестественной, ослепительной яркостью. Мир замер в ледяном, величественном ожидании.
И вот на востоке, за зубчатым хребтом, начинает тлеть первая, робкая полоска зари. Она не светла, а скорее, чуть менее темна, чем все вокруг. Постепенно в ней просыпается пепел, затем перламутр, и вот уже по гребням далеких вершин пробегает первый, неуловимый розовый вздох. Он касается снежных шапок, и те отвечают ему смутным свечением, будто гигантские жемчужины, хранящие лунный свет, решили его отпустить.
 Но главное чудо еще впереди. Солнце, невидимое, готовое родиться за стеной исполинов, вдруг посылает в небо свой первый луч чистого, расплавленного золота. Он бьет в пик самой высокой горы, и она вспыхивает, как алтарь, зажженный для богов.
 Этот огонь мгновенно и жадно перекидывается на соседние вершины. Один за другим, титаны, купавшиеся в тенях, начинают пылать. Ослепительно белый снег становится розовым, а затем алым; скалы, черные и лиловые, проступают из мрака, демонстрируя свои многовековые морщины.
Свет не льется, а струится вниз, как жидкое пламя, медленно заполняя ущелья. Он тонет в них, но не исчезает, а выхватывает из тьмы детали: серебряную нить реки далеко внизу, складки ледников, похожих на застывшие потоки, одинокую сосну на скалистом уступе.
И вот, наконец, появляется само светило — ослепительная, невыносимая для глаза дуга, а затем и целый огненный шар. Ночь отступает, сжимаясь в глубокие синие тени у подножий великанов. Гималаи предстают во всей своей грандиозной мощи: яростной, неумолимой и бесконечно прекрасной. Ледники сверкают алмазной крошкой, ветер, до этого спавший, просыпается и начинает свой вечный свистящий полет над безднами.
 В этот миг понимаешь всю свою ничтожность и одновременно — невероятную причастность к чуду. Ты стоишь на краю мира, наблюдая рождение дня так, как его, возможно, видят лишь орлы и сами боги.
 Это не просто восход. Это титаническое движение планеты, смена циклов бытия, залитая золотом и огнем, — зрелище, которое не увидеть, а можно только пережить, затаив дыхание.
Представьте: вы стоите на открытой каменной террасе монастыря, затерянного высоко в горах. Воздух ледяной, прозрачный, как стекло. Внизу, в синеющей бездне ущелья, еще плавают клочья ночного тумана.
 И вдруг — из-за угла главного храма, откуда открывается вид на самую высокую вершину, доносится звук. Сначала это едва слышный гул контрабасов, такой низкий, что его скорее чувствуешь кожей, чем слышишь ушами. Он вибрирует в каменной кладке под ногами. Вслед за ним, точно первые сполохи света на небе, вступают скрипки — нежные, высокие, трепетные. Их звук обрывистый, полный таинственных пауз. Смычки касаются струн так же легко, как первые лучи солнца касаются ледников. И вот, когда золотой край светила показывается над зубчатым хребтом, раздается мощный, экстатический аккорд всего оркестра. Медные трубы поют хвалу солнцу, их голоса — это само пламя, зажигающее снежные поля. Валторны откликаются им эхом, летящим с соседних вершин.
 Оркестр стоит полукругом на площадке, музыканты в тёплой одежде, их дыхание стелется облачками в ритме музыки. Дирижер, закутанный в плащ, не управляет оркестром, а словно заклинает эту зарождающуюся зарю, его движения плавные и гипнотические.
 Звучит «Предварительное действо» Александра Скрябина . Музыка - мистическая, зыбкая, наполненная дрожащими трелями флейт и звоном челесты — не просто звучит на фоне гор. Она ведет с ними диалог. Каждый всплеск ударных — это отблеск солнца на ледяной глыбе. Каждая мощная нота — это тень, отступающая из ущелья. И в этот миг кажется, что не оркестр играет музыку, а сами Гималаи, просыпаясь, рождают эту звуковую симфонию, а люди — лишь её проводники.

МУЖСКОЙ ГОЛОС

Кто ты, звучанием белым воспетая?
Кто ты, молчанием неба одетая?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС

Я последнее свершение,
Я блаженство растворения,
Я вседозволенности алмаз,
Я всезвучное молчание,
Смерти белое звучание,
Я свобода, я экстаз.

ХОР

 Все мы - единый
Ток, устремленный,
К мигу от вечности.
В путь человечности.

Гималаи — это не горы, а застывшая ярость планеты. Каменные гребни врезаются в свинцовое небо. Воздух звенит ледяной пустотой, а солнце, ослепительно-жестокое, зажигает на снежных шапках огненные блики, на которые больно смотреть.
 Здесь время течет иначе. Ледники, эти исполинские языки древнего холода, ползут вниз с неторопливостью геологической эпохи. В их синих прожилках — пыль тысячелетий. Ветер гудит в ущельях, перебирая струны скал, играя монотонную песню о вечности.
И над всем этим — абсолютное, всепоглощающее молчание. Оно давит на барабанные перепонки, заставляя слышать стук собственного сердца. Это мир до человека, мир титанов, где человек кажется маленьким, как камень под ногами.
Музыка, как и горный воздух, становится только плотнее, острее. Оркестр набирает мощь, струнные взвиваются в пронзительном, почти мистическом экстазе.

ХОР

Родимся в вихрь!
Проснемся в небо!
Смешаем чувства в волне единой!
И в блеске роскошном
Расцвета последнего
Являясь друг другу
В красе обнаженной
Сверкающих душ
Исчезнем...
Растаем...
Глава 2
Идиллическое, яркое летнее утро. Солнечные лучи пробиваются сквозь листву, играя на светлых волосах девочки. Воздух звенит от стрекоз и пения птиц. Маленькая девочка нежно прижимает к себе белую пушистую кошку, щекой касаясь мягкой шерсти. Она что-то шепчет ей на ухо. Кошка мурлычет, но потом её внимание привлекает пролетающая бабочка. Она вырывается и грациозно исчезает в кустах жасмина. Девочка на секунду огорчается, но ее взгляд сразу становится мечтательным.
Валерий Павлович, музыкант, друг семьи Светловых, с улыбкой наблюдает за ней.
- Луизочка, какую музыку ты любишь больше всего?
- Склябина!
Валерий Павлович удивлен, он подходит к ней поближе.
- А почему именно Скрябина? Он же такой сложный, загадочный.
Луиза смотрит на свои пальчики, будто представляя клавиши.
- Он цветной. И пахнет сказкой.
Глава 3
Рассвет над океаном размывал небо до цвета перламутра. Тёплый бриз гнал по влажному песку барашки пены и шевелил полупрозрачную занавесь её платья. На пустынном берегу, у самой кромки прилива, стоял белый рояль, будто выброшенный сюда последней волной.
Играла молодая девушка. Её светлые кудри были живым ореолом, в котором запутывался ветер. Пальцы касались клавиш, извлекая не мелодию, а саму душу океана — тревожные порывистые аккорды «Трагической поэмы». Этот нервный страстный ритм Скрябина вписывался в шум прибоя странно и идеально, словно вечный спор стихии с самой собой.
Она играла не для кого-то. Она была частью этого утра — одинокая светлая фигура, чья печаль растворялась в солёном воздухе, уносилась вдаль вместе с криками чаек.
Ей было лет двадцать, и вся она казалась созданной из этого утреннего света и морского воздуха. Её волосы, цвета спелой пшеницы были длинными и вьющимися — не аккуратными локонами, а живой непослушной массой. Каждый завиток словно жил своей жизнью: одни выбивались растрёпанными прядями на щёки, другие спускались на спину тяжёлыми шелковистыми волнами, и ветер безнаказанно играл в этой золотистой роще, то отбрасывая их назад, то запутывая вокруг лица.
Само лицо было юным, с ясными, но не резкими чертами. Кожа — бледная, почти фарфоровая, будто она редко видела солнце. Прямые брови чуть темнее волос и большие, светлые глаза, сосредоточенные на невидимой точке перед собой, придавали её взгляду мечтательную отстранённость. В уголках её губ, тонко очерченных, таилась недетская серьёзность.
Она была хрупкой в своём простом белом платье, которое облегало тонкий стан и трепетало на ветру, как крыло чайки. Казалось, ещё один порыв — и её унесёт вместе со звуками рояля в бескрайнюю бирюзовую даль.
Резкий сухой звук хлопков, словно удар хлыста, ворвался в шум прибоя. Бирюзовое небо над океаном дрогнуло и поползло вниз, как дешёвые декорации. Вместо солёного бриза в ноздри ударил запах натертого паркета, пыли и старого дерева. Влажный песок под ногами стал твёрдым и скрипучим.
Она замерла, пальцы застыли над клавишами, всё ещё ощущая на кончиках влажную прохладу морского воздуха. Перед ней был не бескрайний горизонт, а стена с акустическими панелями, а вместо грохота волн — гулкая, настороженная тишина пустого зала.
Из этой тишины прозвучал голос, сухой и чёткий, принадлежащий не этому миру, а тому, что зовётся реальностью.
Глава 4
Январь 2025 г.
Видение рассеялось мгновенно. Не осталось ни теплого бриза, ни соленого вкуса на губах, ни бирюзовой глади океана. Вместо них — сухой,  прохладный воздух зала Консерватории, пахнувший лаком и пылью.
Перед ней был не белый рояль-призрак на песке, а массивный «Стейнвей» цвета воронова крыла. Его полированная поверхность холодно отражала люминесцентные лампы на потолке.
Она сидела на жестком табурете, и поза ее была уже иной — собранной, чуть скованной. Ее светлые длинные волосы, которые в грезах развевались на ветру, были теперь стянуты в небрежный хвост, открывая чистый овал лица и тонкую шею. На ней были простые джинсы и темная рубашка с закатанными до локтей рукавами, обнажавшими тонкие напряженные запястья. Пальцы, только что парившие над клавишами в порыве вдохновения, теперь замерли, прижатые к холодному дереву. А в звенящей тишине зала, нарушаемой лишь отзвуком собственной игры, повис резкий, диссонирующий звук — сухие, отрывистые хлопки ладоней. Они доносились с последнего ряда, где в полумраке сидел Иван Петрович Романовский, преподаватель кафедры фортепиано Санкт-Петербургской консерватории.
- Стоп-стоп-стоп. Это не Скрябин, а какая-то попса.
Он на секунду замолчал.
- Саундтрек... к фильму.
Он пошел по центральному проходу к роялю. Ему было около сорока. Одет он был демократично: черные брюки, белая рубашка с засученными рукавами. Он не смотрел на пианистку, его взгляд был прикован к роялю.
- Ноты — все на месте. Динамика — в рамках приличий. А где музыка, Луиза? Куда она подевалась? Я слышу пальцы, слышу педаль. Но я не слышу тебя.
Луиза посмотрела ему в глаза.
- Я следую всем указаниям. Все штрихи, все темпы...
- Ты следуешь инструкции по сборке шкафа.
Голос Романовского стал тихим и язвительным.
- Скрябин — не инструкция. Он — взрыв. Бунт. Ты понимаешь, что он хотел сказать этим пассажем? Это не просто быстрые ноты. Это — трагедия. Стремительность. Сердцебиение.
Романовский подошел к роялю, сел на соседний стул рядом с ней.
- Сыграй мне сейчас не ноту. Сыграй мне цвет. Ярко-красный. Алый. Как пожар за окном.
Луиза посмотрела на него, растерянная.
- Я...я не знаю, как это сыграть.
- Вот именно! Ты не знаешь. А они — знают. Те, кто поедет в Гроссето. Для них это — язык. Они на нем говорят, ругаются, признаются в любви. А ты... ты заученно здороваешься на чужом языке. И все сразу видят фальшь.
Иван Петрович встал, начал медленно ходить по сцене.
- Знаешь, в чем разница между хорошим пианистом и артистом? Хороший пианист садится за рояль, чтобы сыграть. Артист — чтобы прожить. Прожить три минуты чужой жизни так, как будто это его собственная. Где твои три минуты жизни? Я их не вижу.
- А что, если моя жизнь не такая ярко-красная? Что, если она серая? И я играю так, как чувствую.
Ее голос сорвался, в нем прорвалась обида. Романовский остановился, посмотрел на нее с внезапным интересом.
- Вот. Первая искра. Первая не просто фраза из учебника. Серость? Отлично! Играй серость! Играй тоску питерского января! Играй этот пронизывающий ветер и слякоть! Но сыграй это так, чтобы зритель задрожал от холода! Преврати недостаток в силу! Но не прячься за правильность, как за ширму!
Он снова подошел к ней, его тон изменился, став почти конфиденциальным.
- Мне плевать на гениев, Луиза. Гении — это скучно. Они просто получают то, что им дано от рождения. Мне интересны бойцы. Те, кто выгрызает свою музыку зубами, когтями, потом и кровью. Покажи мне, что ты — боец.
Он отступил на шаг, и его лицо снова стало строгим.
- У тебя неделя. Не на то, чтобы найти ярко-красный цвет. Найди свой. Но найди его. Стараться мало. Конкурс в Гроссето - это не экзамен для старательных, это поле битвы для лучших. Из Москвы, из Парижа, из Пекина везут гениев. А ты играешь так, будто вчера села за инструмент. У тебя есть неделя, чтобы найти в себе если не гения, то артиста. Иначе я лично позвоню в оргкомитет и сниму тебя с конкурса. Я не хочу позориться и позорить консерваторию.
Луиза ничего не ответила. Посмотрела на клавиши, но взгляд ее изменился — в нем уже не только страх, но и вызов, и капля недоумения. Она медленно, почти нехотя, кивнула. Собрала ноты, взяла сумку и быстро вышла из зала.
Глава 5
Три месяца назад.
Луиза в джинсах и рубашке сидела за роялем, на рояле - открытые ноты, рядом стоял кларнетист Максим Зверев в свитере, перед ним пюпитр с нотами, они репетировали Сонату для кларнета и фортепиано Сен-Санса оп. 167. Это был просторный класс Санкт-Петербургской Консерватории с высокими потолками. Со стен класса с немым укором взирали портреты знаменитых композиторов. В центре стоял чёрный рояль. На нём — стопки нот, карандаши. На подоконнике — две термокружки.
 Луиза играла вступление. Это триоли. Размер 4/4, Максим с кларнетом наготове, вслушивался, готовился вступить на последней четверти такта. Но вступил уже на третьей. Луиза не остановилась, но посмотрела на него с удивлённой улыбкой. Максим, понимая ошибку, тут же прекратил играть.
- Ой! Я кажется не на ту долю вступил?
- Да, ты на третьей начал, а надо на четвертой.
- Черт! Давай ещё раз.
Луиза начала снова играть вступление. На этот раз Максим, боясь ошибиться, вступил с заметной задержкой. Луиза улыбнулась.
- Что, опять не вовремя?
- Да, сейчас уже в следующем такте.
- Никак не могу поймать этот момент! То рано, то поздно.
Луиза снова начала играть, перед четвертой долей посмотрела выразительно на Максима. На этот раз все совпало. Они сыграли несколько тактов вместе. Вдруг рояль замолк.
- Уф! Всё, пальцы замёрзли как сосульки. Давай прервемся, мне надо разыграться как следует.
Максим опустил кларнет.
- Да, конечно. Я как раз свою партию пробегу.
Луиза несколько раз встряхнула кистями и начала играть этюд Листа. Виртуозные, стремительные пассажи. Звук яркий, мощный, заполнил класс. Максим вполуха играл свою партию, но больше не сводил глаз с Луизы, впечатлённый.
В это время дверь тихо приоткрылась. В дверях появился приятель Максима Антон Береговой с футляром кларнета за спиной. Увидел, что Луиза играет, застыл у двери, чтобы не мешать. Луиза закончила пассаж и замерла с руками над клавиатурой. Тишина.
- Браво! Можно входить? Или будет ещё один фортепианный концерт?
Луиза и Максим обернулись на него.
- Привет! Проходи. Мы тут разыгрываемся.
Луиза встала из-за рояля и начала аккуратно собирать ноты.
- Всё, закончила. Место освобождаю. Здравствуй, Антон.
Антон подошел к роялю.
- Я не помешал? Ты говорил, к десяти освободитесь.
- Да нет, мы почти всё сделали. Спасибо тебе, Лу! До завтра?
- Угу. В это же время.
Она вышла из класса. Максим на несколько секунд задержал взгляд на закрывшейся двери, потом повернулся к Антону, который смотрел на него с хитрой улыбкой.
- Ну что, как играется со Светловой?
Максим, отведя взгляд к кларнету, снял с него мундштук, продул его, потом снова надел.
- Играется...холодно. Но мы разогреемся.
Глава 6
 Кабинет дышал историей. Высокие потолки тонули в полумраке, а тяжёлые портьеры сдерживали напор питерского света. Воздух был густым и насыщенным — смесь запаха воска от натёртого до зеркального блеска паркета, старого дерева и лёгкой пыли с книжных корешков.
За массивным столом, на котором царил идеальный порядок, стояло кожаное кресло — молчаливый свидетель бесчисленных решений и судеб. Стены, облицованные тёмным дубом, были уставлены книжными шкафами с партитурами и фолиантами. На одной из них золотом отсвечивала рамка с дипломом, на другой — старинный портрет Рубинштейна, основателя этого храма музыки.
Тишина здесь была особенная — не пустая, а напряжённая, словно впитавшая в себя отзвуки тысяч репетиций, проходивших за этими стенами. Она вибрировала, как струна, готовая в любой момент родить звук. В этом царстве спокойной власти каждый предмет говорил о традициях, строгости и безраздельной преданности Искусству.
Это был кабинет ректора Санкт-Петербургской Консерватории. Алексей Николаевич Васильев, ректор, и Иван Петрович Романовский, не отрываясь, смотрели небольшое видео на ноутбуке, где мальчик четырнадцати лет прекрасно играл на совершенно разбитом пианино. Алексей Николаевич выключил видео.
- Саша из Череповца. Наш следующий стипендиат фонда «Наследие». Без денег он так и будет играть на этих... дровах.
Иван Романовский задумчиво смотрел на экран.
- Одаренный малый. Мы должны ему помочь.
- Деньги есть. Андрей Викторович Матвеев готов полностью финансировать «Наследие». Взамен просит, чтобы ты позанимался с его сыном. Филипп учится в Москве у Вересаевой. Готовится к Международному фортепианному конкурсу Скрябина в Гроссето.
Романовский усмехнулся.
- У Вересаевой учиться — это честь. Зачем ему я?
- Отец Матвеева считает, что Элла Симоновна — гениальная пианистка, но... женщина. Ей не хватает мужской жёсткости, конкурентной хватки. А ты, по его словам, «легенда». Он хочет, чтобы Филипп перенял твой бойцовский характер, твою... глубину. Говорит, только ты можешь сделать из него чемпиона.
Иван Петрович помрачнел. Непроизвольно сжал кисть левой руки.
- Он хочет, чтобы я научил его тому, что в итоге меня же и сломало.
- Огонь гаснет без дров, Иван. Без этих денег ты не привезешь ни Сашу, ни кого-либо ещё. Сделай это ради них.
Иван Петрович молча посмотрел в окно. Начал разминать левую руку.
- Хорошо. Ради Саши.
Глава 7
Сумрак позднего петербургского вечера густел в высокой комнате, ложась сизыми тенями в углах. За окном, в проёме между тяжёлыми шторами, медленно гасли отсветы заката на противоположных крышах. Единственным источником света была настольная лампа на письменном столе, отбрасывающая тёплый круг на разложенные партитуры.
В этом золотистом ореоле парила лёгкая пыль, будто звуки, слетевшие с рояля, материализовались в воздухе. Сам рояль, тёмный и молчаливый, казался сейчас огромным в просторной комнате. На его полированной поверхности лежали стопки неразобранных нот, а на пюпитре была раскрыта Соната №3 Прокофьева — с пометками, сделанными уверенным почерком.
Воздух был напоен тишиной — не пустой, а музыкальной, будто в ней ещё вибрировали отзвуки дневных занятий. Где-то тикали настенные часы, отмеряя ритм, который был слышен только в такой вечерней тишине. Казалось, сама душа этого дома, старого петербургского особняка, затаилась здесь, в комнате, где музыка становилась частью сумерек.
 Романовский был один. Он сидел за роялем. Правой рукой он сыграл мощный, уверенный аккорд. Затем левой попытался взять такой же — звук получился слабее, не таким насыщенным. Он сыграл левой рукой быстрый пассаж. Пальцы запнулись, сбились. Он с силой хлопнул по клавишам ладонью и резко встал, отвернувшись от инструмента. В дверях появилась его жена Ольга. Она всё видела.
- Не надо себя мучить.
- Матвеев хочет, чтобы я научил его сына «боевому характеру». Какому характеру? Все в прошлом,- ответил он, не оборачиваясь.
Ольга подошла к нему и обняла.
- Ты был великолепным концертным пианистом. А сейчас ты — блестящий педагог. Ты не случайно лучший в городе. Не случайно к тебе в класс все хотят попасть, даже москвичи. Ты видишь в учениках то, чего не видят другие. Ты учишь их не просто играть, а — жить в музыке. Этого не даст ни одна Вересаева.
Иван Петрович обернулся к ней. В его глазах была смесь печали и благодарности.
- Он хочет глубины. А я...
- А ты и есть глубина,- перебила она. - Ты знаешь то, что Филипп Матвеев вряд ли увидит в нотах. Вот чему ты можешь его научить. Не «характеру». А пониманию.
Она взяла его левую руку в свои и нежно погладила.
- И перестань её тиранить. Она и так всё помнит.
Иван растерянно посмотрел на их соединённые руки.
Глава 8.
- Иван Петрович, рад сотрудничеству. Элла Симоновна — великий музыкант, но для конкурса в Гроссето нужен... другой подход. Мужской. Ваша школа, ваша легендарная воля к победе. Всё, чего, я уверен, не хватает Филиппу,- степенно проговорил Матвеев Андрей Викторович, крупный бизнесмен и миллионер.
Малый зал Консерватории в Санкт-Петербурге на этот раз стал свидетелем исторических переговоров. Чему этот зал только не был свидетелем!
- Конкурс — это не про волю к победе. Это про волю к музыке. Элла Симоновна учит именно этому. Но я могу показать иной угол зрения. Петербургскую школу,- сухо ответил Романовский.
- Об этом и речь. Значит мы договорились?
Андрей Викторович пожал ему руку и вышел из зала.
Глава 9.
Январь 2025 г.
Открылась дверь большого зала, Луиза вышла со стопкой нот в руках. В глазах у нее стояли слезы. Ничего не замечая вокруг, она пошла по коридору. Навстречу Луизе гордо дефилировал высокий молодой человек в темном костюме. Натолкнувшись на него, она уронила ноты. Листы разлетелись по полу. Юноша, с недоумением взирая на это всё, на секунду задумался, потом продолжил идти дальше. Луиза начала собирать ноты. У нее за спиной раздался женский шёпот.
- А что он здесь делает? Он же из московской консы.
- Приехал на консультацию к Зайчику. Говорят претендует на победу в Гроссето.
Иван Петрович остался один в пустом зале. Он подошел к роялю, медленно размял кисть левой руки. Сел и тихо, с огромной болью и тоской, сыграл несколько тактов той же «Трагической поэмы», что только что играла Луиза. У него получилось неловко, но с тем самым «нервом», которого он требовал от других. Он остановился и сжал кулаки от бессилия. В дверь зала постучали. Романовский резко обернулся. Раздраженно посмотрел в направлении двери. На пороге стоял Филипп Матвеев с холодным деловым выражением лица.
- Можно?
Особо не дожидаясь приглашения, он вошел и направился к Романовскому.
- Отец просил передать, что договоренность о финансовой поддержке вашего фонда в силе, уже внесен первый транш.
- Это нужно не мне,- резко одернул зарвавшегося юнца Романовский, что тем не менее прозвучало в какой-то степени как оправдание.
- Не имеет значения. У нас есть договоренность. Предлагаю начать занятие.
Глава 10.
За неделю до этого.
Большой зал Московской Консерватории сотрясался от виртуозных пассажей. Филипп Матвеев репетировал на сцене «Революционный» этюд Шопена, технично, громко, почти агрессивно. Его преподаватель, маститая Вересаева, внимательно слушала, кивая с холодным удовлетворением. Мощные поливы пассажей завершились громогласным аккордом.
- Молодец, Филипп! Технически - безупречно. Теперь тебе нужно работать над тем, чтобы скрыть эту безупречность. Пусть думают, что это гений, а не труд.
- Я решил съездить в Питер.
- Отличная идея! Посмотри на соперников. Узнай их слабые стороны.
Филипп молча кивнул, его лицо осталось сосредоточенно и непроницаемо.
Глава 11.
Жизнь в Петербургской Консерватории шла своим чередом. Кто-то что-то учил, кто-то что-то сдавал. А вот Слава и Игорь, ударники, осторожно несли по коридору огромный оркестровый гонг. Он почти не помещался в ширину коридора. Они двигались медленно и торжественно, как жрецы, несущие священный артефакт.
- Держи ровнее. Вибрация имеет значение. Ты же хочешь чистый звук? – пропыхтел Слава без тени иронии, абсолютно серьезно.
- Не тряси. Я несу свою часть идеально. Это ты шатаешься. У тебя дыхание сбилось.
Они продвигались постепенно все дальше.
- Мое дыхание - это личное дело моей диафрагмы. Она готова к работе. А вот твой захват...слишком агрессивный для сплава такой толщины.
Тут у них на пути образовалась неожиданная помеха в лице уборщицы, Марии Ивановны. Аккуратно, сантиметр за сантиметром они попытались протиснуться мимо пожилой дамы, которая с невозмутимым видом мыла пол шваброй.
- Мальчики, если вы этим тазиком хоть капельку мой пол поцарапаете, я вам такие вибрации устрою. Проходите. Только аккуратно.
Бедняги, побледнев, замерли. Потом, синхронно кивнув, начали двигаться с преувеличенной, почти комической осторожностью, будто несли не гонг, а бомбу. Уборщица посмотрела им вслед и покачала головой. Вздохнула.
- И на кого только учится наша молодежь...
В это же самое время в другом коридоре Храма искусств пианисты оживленно обсуждали «Вызов». Не музыкой единой!
- Ты смотрела? Просто невероятно, правда?
- Да! Только представить, что это снималось реально в космосе!
- Луиза, иди сюда.
Луиза подошла, казалась заинтересованной. Однако в ушах у нее все еще звучала угроза Романовского: «У тебя есть неделя, чтобы заиграть... Иначе сниму с конкурса».
- Мне особенно понравился звук в финальной каденции,- ляпнула она.
Все замолкли и уставились на нее с удивлением.
- Ты о каком фильме говоришь?
- А, о фильме, я думала, речь о новой записи Марты Аргерих.
Вздохнула.
- Как говорил Лист, "без фантазии нет искусства, как нет науки".
Все вежливо улыбнулись и сменили тему.
Когда Луиза уже почти подошла к выходу из Консерватории, ее остановил студент-китаец.
- Excuse me, do you know, where the concert hall is?
- You need to go upstairs to the third floor.
- Thanks!
Глава 12.
Италия, городок Гроссето, зимний день. Фасад Театро дельи Индустри вздымался монолитом из тёплого песчаника, его строгие линии смягчались игрой вечерних теней. На одной из колонн висела лаконичная афиша, где готическим шрифтом на итальянском и английском было выведено: «XXVII Международный конкурс Скрябина. 15-22 февраля 2025».

 Иван Романовский сидел за столом в своей аудитории. В глубине кабинета темнел рояль. Он смотрел в окно, на его лице читалась смесь усталости и раздражения. Зашел Аристархов Паша, коллега с кафедры.
- Ну что, опять Светловой нервы треплешь? Снова не то?
- Она играет Скрябина, как Шопена! Лирично, музыкально, правильно и до смерти наивно. Это все равно, что читать Есенина с интонациями военного приказа.
Он с силой хлопнул ладонью по столу.
- Глупо, что я позволил ей участвовать в этом конкурсе. Первом же и сразу международном. Она упросила. "Иван Петрович, я вас очень прошу, я так люблю музыку Скрябина, для меня это так важно". Я считаю, что она отбор чудом прошла. Выйдет на сцену и сыграет колыбельную. А жюри ждет огня, космоса, философии. Ее сотрут в порошок. В первом же туре ее съедят заживо и меня вместе с ней. Опозорит на весь мир.
- Да уж. На пианисток и так смотрят скептически, мальчики - наше всё.
- Вот именно.
Глава 13.
Не ведая о страданиях шефа, Луиза сидела в гостях у подруги. На столе тортик. Две чашки, одна с чаем, другая с кофе. Подруга, Нина, миловидная брюнетка, тоже пианистка, однокурсница, внимала с любопытством Луизиному рассказу. Когда-то они придумали друг другу прозвища: Нина вечно была в кого-то влюблена, поэтому именовалась Вредной Влюбленной Сыроежкой или попросту ВВС, Луиза была Осьминожка, почему – история умалчивает.
- Знаешь, ВВС, кого я сегодня увидела в консе? Матвеева! Он такой надменный. Видимо, все дело в росте. Смотрит на всех свысока.
Внезапно она стала серьезной.
- Я могу играть так, как я играю. Как мне изменить это?
- Дорогая Осьминожка, я хоть и Вредная Влюбленная Сыроежка, но могу тебе посоветовать обратиться к Воскресенскому в Москве. Он известный специалист по Скрябину.
- Воскресенскому девяносто, он уже не преподает.
- И что ты тогда будешь делать?
- Я не знаю. Мечта всей моей жизни участвовать в этом конкурсе. И если Романовский меня снимет, то... брошу консерваторию и стану переводчиком.
Обе расхохотались. Но Луиза быстро снова стала серьезной.
- Если меня снимут с конкурса, то это позор на всю жизнь. Я никогда не отмоюсь.
Глава 14.
Если силы добра пребывали в неведении, что же им предпринять, то силы зла – прекрасно знали, что им делать.
Филипп Матвеев сидел в своем номере. Он только что посмотрел записи выступлений основных конкурентов на Ютубе. На экране — запись выступления Луизы с какого-то студенческого концерта. Как и у Романовского на занятии она играла всё правильно, но как-то по-ученически и робко. Он поставил запись на паузу. Открыл блокнот и сделал пометку: «Светлова. Техника есть. Нет драйва. Не опасна».
Луиза шла от Нины по набережной канала Грибоедова. Темно, падал мелкий колючий снег, отражающийся в огнях фонарей. Она была закутана в шарф, руки в карманах. Из открытой двери бара доносился не Скрябин, а современная электронная музыка. Мимо проходили пары, смеющиеся компании. Уличный музыкант играл на расстроенном аккордеоне что-то бодрое и простое, рядом с ним лежал его пес. Луиза остановилась, посмотрела на него, на монетки в футляре, погладила собаку. Контраст между ее сложным, выстраданным искусством и этой простой, жизнерадостной уличной музыкой поразил ее. Она почувствовала себя еще более одинокой и потерянной.
Дойдя до Сенной площади, Луиза попала в вавилонское столпотворение. Она пробиралась сквозь толпу, уткнувшись в телефон, пытаясь найти редкую запись Скрябинского Патетического этюда в исполнении самого композитора. Натолкнулась на кого-то плечом. Пробормотала «Извините». Подняла взгляд, чтобы сориентироваться. И тут, сквозь мельтешение лиц, в разрыве между двумя группами туристов, она увидела человека, очень похожего на Скрябина. Он стоял у стены старого здания, прислонившись к афишной тумбе, и смотрел куда-то вдаль поверх голов толпы. На нем было длинное пальто и шляпа. У Луизы перехватило дыхание.
- Не может быть!
Она уронила телефон в сумку и, не раздумывая, начала расталкивать толпу, устремляясь туда, чтобы рассмотреть поближе. Она лавировала между людьми, не сводя с него глаз. Вот она уже почти близко. И в этот момент между ними пронесся велосипедист-курьер, вынуждая ее отпрянуть. Прошло всего две секунды. Она снова посмотрела на афишную тумбу. Его там не было.
Глава 15.
По вечерам Луиза регулярно играла в Литературном кафе. Это были необходимые финансы. И не только для нее. Фоновая музыка у нее всегда превращалась в мини-концерт. Сейчас она играла Прелюдию Скрябина №4 оп. 11. Она играла тихо, камерно, но с полным погружением. Ее игра была негромкая, но настолько глубокая и проникновенная, что заставляла замолкать. Посетители замерли. Кто-то отложил меню. Кто-то перестал шептаться и уставился в пространство, уносясь в своих мыслях. Официант застыл с подносом, стараясь не греметь посудой. Последний аккорд растаял в воздухе. На секунду воцарилась полная тишина — знак высшей признательности. Потом раздались несколько сдержанных, но искренних аплодисментов. Луиза не стала кланяться, она лишь слегка кивнула, смущенно опустив глаза, и сразу же перелистнула ноты, готовясь играть дальше, словно стесняясь этого внимания.
 Пара посетителей средних лет, мужчина и женщина, выглядевшие очень пафосно, сидели неподалеку от рояля и обсуждали услышанное. Мужчина громким прочувствованным шепотом обратился к своей спутнице.
- Это так страстно, так проникновенно, это...
Тут он запнулся, не в силах подобрать нужное слово.
- Экзистенциальная тоска?
- Нет, глубже...
- Космический пессимизм?
- Нет. Это как...
Он замолк.
-Идеально прожаренный стейк! – радостно завершил он свою мысль.
Неловкое молчание повисло во всем зале. Официант, проходя мимо, давился от смеха. Луиза за роялем услышала это и не смогла сдержать улыбки.
- Да, ты прав, та же сочность, та же кровь и плоть мироздания!
Они чокнулись бокалами с красным вином, а все вокруг старались не смотреть в их сторону, чтобы не расхохотаться.
Закончив играть, Луиза спустилась вниз по лестнице. На первом этаже к ней подошел администратор ресторана.
- Мы перевели вам оплату на карту, как обычно. Спасибо, сегодня было особенно пронзительно.
Выйдя на улицу, Луиза встала у ресторана, зашла в телефоне на сайт фонда помощи животным «Брошенный ангел» и перевела 1000 рублей.

Луиза шла по набережной Фонтанки у домов, закутавшись в шарф, пряча в него лицо. Она уже почти подошла к своему дому.
Как она ненавидела эту темноту и зиму! Безлюдно, темно, холодно…
Глава 16.
Марина Станиславовна с нетерпением ждала дочь. Когда дверь открылась и вошла Луиза, она поспешила ей навстречу.
- Привет, Лу! Суп в холодильнике. Ты наверняка сегодня не обедала.
Луиза разделась, пошла на кухню, отвлеклась на вид за окном, падал снег, красиво подсвеченный фонарем. Она застыла на мгновение. Потом открыла холодильник, там стояли две кастрюли, она достала одну из них. Поставила ее на плиту и ушла в свою комнату, так и не включив под ней огонь. Через некоторое время на кухню вышла мама. С удивлением обнаружила на плите холодный компот, а суп в холодильнике.
Луиза уже легла спать, но всё не могла уснуть — в голове крутилась тема из Трагической поэмы. За окном выл ветер, отбрасывая причудливые тени от веток деревьев на стены и потолок. Комната была освещена только лунным светом. Луиза в отчаянии села на кровати. Посмотрела на рояль, стоящий в темноте. Потом на цыпочках подошла к нему, не включая свет, и села перед ним. Вдруг ее взгляд упал на собственное отражение в черной лакированной поверхности рояля. Оно было размыто, колебалось, как отражение в воде. Но это было не совсем ее отражение.
Там, в темноте рояля, сидела она сама, но одетая в платье эпохи модерн, а ее волосы были уложены в сложною прическу. Это отражение не смотрело на нее, а было словно сконцентрировано на невидимых нотах. Из глубины рояля, словно из другого измерения, донесся едва слышный, искаженный, как старая фонографическая запись, звук фортепиано. Звучала Трагическая поэма, сыгранная с нечеловеческой, нервной страстью, с такой педалью и нюансами, которые сейчас в наше время и не услышишь.
- Ты ищешь меня в чужих словах, а ключ в полете, в мерцании...
Она замерла, не смея дышать. Медленно подняла руку и кончиками пальцев коснулась поверхности рояля в том месте, где видела отражение. В этот момент на улице проехала машина, луч фар на секунду прорезал комнату. Отражение мгновенно пропало, снова становясь просто темным деревом. Звук оборвался. Луиза резко отдернула руку назад, как от ожога. Она сидела одна в полной тишине, в кромешной темноте, с бешено колотящимся сердцем. Она посмотрела на свои пальцы. Они слегка дрожали. Она не была испугана. Она была … озадачена. В ее голове звучала эта фраза: «Ключ в полете. В мерцании». Она не поняла, что это было — сон наяву, почудилось от усталости или нечто большее. Но впервые за весь день ее лицо озарила не растерянность, а жадное, почти неудержимое любопытство.
Глава 17.
Сергей Васильев в наушниках с микрофоном сидел за огромным Г-образным столом, заваленным гаджетами. На основном мониторе — бегущие строки сложного кода. На втором — график с кривыми, напоминающими кардиограмму или сейсмограф. На третьем — открыт мессенджер с рабочим чатом, где полным ходом шел жаркий спор о новом алгоритме. Из гарнитуры слышался резкий, напряженный голос.
- Сереж, без шуток, этот баг нас уже на два спринта тормозит! Клиенты жалуются.
- Вася, дыши глубже. Я же сказал, это не баг, это фича непредсказуемого поведения. Щас починю,- ответил Сергей спокойно, не отрываясь от кода.
Его пальцы стремительно летали по клавиатуре. Он сделал несколько точных правок. На графике на втором мониторе хаотичные всплески вдруг успокоились, превращаясь в ровную, предсказуемую линию.
- Всё. Можно выдыхать. Запускайте тесты. Я пошел за кофе.
Глава 18.
Раннее питерское утро. Луиза сидела в своей комнате у рояля с нотами Сонаты №7 Скрябина, листая их. Марина Станиславовна вошла в ее комнату.
- Лу, пошли завтракать. Ты уже час сидишь с этими нотами.
Луиза отложила ноты. Они вышли на кухню.
- Романовский меня вчера раскритиковал. Угрожает снять с конкурса. Говорит, что в моей игре нет мистики и философской глубины. А как я ему сделаю эту глубину?
- Может, наоборот, не копаться, а отпустить себя. Сыграть, как чувствуешь.
- Когда я играю, как чувствую, Ивану Петровичу слышится попса.
Из комнаты Луизы внезапно раздалась Сороковая симфония Моцарта. Мобильный. Луиза побежала обратно. Подняла трубку. Это был Сергей, ее приятель айтишник из Москвы.
- Привет, Луиз, как жизнь?
- Привет, Сереж! Она как-то так.
- Что случилось?
- Да вчера шеф пообещал меня снять с конкурса, если я за неделю не стану играть Скрябина, как Софроницкий. И если снимет, то мне лучше больше в Консерватории не показываться.
- Погоди отчаиваться!
Голос Сергея звучал непривычно возбужденно.
- У меня есть одна идея. Я собственно чего звоню. Хотел поделиться одной потрясающей новостью. Но тебе лучше все увидеть своими глазами. Можешь приехать в Москву?
- Неожиданно. Но думаю, да. Я как раз хотела сходить в музей Скрябина. И, может, удастся позаниматься с Луганским в Московской консерватории. Я бы могла приехать дня на три-четыре. Можно у тебя остановиться?
- Без проблем. Только...ты же музыкант, у тебя, наверняка, есть что-то классическое, одежда в стиле начала двадцатого века? Надень что-то такое.
- Предлагаешь сняться в историческом фильме?
- Почти.
Глава 19.
 Год назад.
Луиза пила воду из пластикового стаканчика в фойе библиотеки им. Лермонтова после концерта, в котором участвовала, прислушиваясь к обрывкам разговоров («молодец», «очень тонко», «Шопена можно было бы и живее»). К ней подошел молодой человек, который явно выбивался из общей атмосферы. Он был не в строгом костюме, а в качественной, но простой темной футболке и джинсах. В его руках — белая роза.
- Здравствуйте, извините за беспокойство.
Луиза обернулась, слегка удивлённая.
- Это вам. Вы только что играли.
Он вручил ей цветок. Луиза заметила, что он выглядит немного растерянным, но его улыбка искренняя.
- Спасибо. Это так неожиданно и мило.
- Сергей.
- Луиза.
- Я, честно говоря, не специалист вообще. Приехал к другу в Питер на выходные. А он вытащил меня "проникнуться искусством". Слушал тут всех… виртуозно. Но вот вы играли… и у меня аж мурашки пошли. Что-то прямо здесь защемило.
Он неловко показал на грудь.
- Извините, если странно объясняю.
Луиза улыбнулась.
- Это лучший комплимент, очень приятно. Так значит вы не музыкант?
- Боже упаси! Я айтишник, из Москвы. Пишу коды. Компьютеры, алгоритмы… всё это гораздо проще и логичнее, чем вот это.
Он кивнул в сторону зала, где стоял белый рояль.
- Ваш «код» куда сложнее и красивее.
Луиза была польщена.
- Не знаю, может быть, это нелепая идея… но у меня как раз образовалось свободное время до вечернего поезда. Не хотите ли составить мне компанию и провести музыкальный ликбез? Например, в кафе через дорогу? Говорят, у них неплохой кофе.
Луиза задумалась.
- Знаете, а почему бы и нет? Только я предупреждаю, мой ликбез может затянуться. Музыка — это вообще-то очень большая вселенная.
- Я как раз специалист по вселенным. Пусть и виртуальным.
Глава 20.
Луиза открыла свой шкаф, там висели ее концертные платья. Собрала небольшой чемодан. Положила ноты.
- Мам, я съезжу на три дня в Москву. Попытаюсь позаниматься с Николаем Луганским.
- Прекрасная мысль! Деньги есть на дорогу?
- Да, накопила. Можно взять твою шляпку и пальто?
- Бери! Кого решила очаровать?
- Ну мам! Твои шутки...

Луиза вышла из Сапсана с небольшим чемоданом, в котором ноты и вещи. Она поехала в платье стиля модерн, изящной шляпке и легком пальто. Около поезда ее встретил Сергей.
- Привет, рыбка-путешественница!
Он поцеловал ее в щеку.
- Привет-привет, интриган!
Сергей взял ее маленький чемоданчик.
- Предлагаю сначала пойти в кафе. Мне нужно тебе кое-что рассказать.
- Веди, Сусанин!

В кафе Сергей ее сразу огорошил информацией, неожиданной до необычайности.
- В общем, дело вот в чем. Я написал программу, которая позволяет перемещаться во времени.
Глаза Луизы широко раскрылись. Челюсти не позволило отпасть только понятие о приличии.
- Это абсолютная правда, можешь на меня так не смотреть. Что если ты отправишься в начало двадцатого века и встретишься с самим Скрябиным? Кто как не он может тебе помочь?
Вокруг шла какая-то жизнь. Посетители заказывали кофе с пончиками. Москва, как всегда, была гораздо бодрее и несколько суетливей, чем Питер. Вокруг них образовался некий вакуум тайны … и предвкушения.
- Я кое-что узнал и все настроил. Скрябин жил в доме, где сейчас его музей, на Большом Николопесковском переулке, дом одиннадцать, с двадцать седьмого апреля 1912 года. У них в доме было проведено электричество, ты сможешь подзарядить телефон. Мы могли бы тебя отправить в первое мая двенадцатого года. Четвертого мая ты должна отправиться обратно.
Монолог впечатлил. Но, судя по всему, не все ему поверили.
- Нет, Серёж. Даже допустив, что это возможно. Гораздо реалистичней мне попробовать договориться с Николаем Луганским. Он прекрасно исполняет Скрябина и преподает в Московской консерватории.
- Боишься?
- Это же опасно. Вдруг что-то пойдет не так. Я попаду в другую эпоху или не смогу вернуться.
Луиза возражала вполне логично, словно ей предложили съездить к дедушке на дачу, а не отправиться в прошлое. Сама она все еще полностью не осознала значимости сказанного, потому что это казалось, честно говоря, совсем уж нереальным.
- Давай я тебе все же установлю, вдруг ты передумаешь.
Она вынырнула из своих мыслей и неохотно дала свой телефон. Сергей начал устанавливать свою программу.
- Тут достаточно все просто устроено. Открываешь приложение. Там всего две кнопки "1912" и "2025". Нажимаешь на одну из них. Только... если ты все же решишься, нельзя забирать ничего из прошлого. Может нарушиться пространственно-временной континуум и неизвестно, чем это обернется.
Он вернул ей телефон.
- Ну что, тогда поехали домой?
- Знаешь, я хочу сейчас сразу поехать в консерваторию, встретиться с Луганским.
- Окей. Мой адрес ты знаешь. До встречи!

Через час Луиза перезвонила.
- Сереж, ничего не получилось. Луганский отказался. Я сейчас пойду в музей Скрябина, никогда в нем не была.
- Я тоже никогда там не был, пошли вместе.
Они встретились у музея.
- Сейчас, подожди, открою электронный билет.
Луиза достала свой телефон, чтобы открыть электронный билет. Она не заметила, что на экране было все еще открыто приложение Сергея и ее палец нажал на появившуюся кнопку "1912".
Глава 21.
Казалось, ничего не изменилось. Луиза так и стояла перед домом Скрябина. Она повернулась туда, где стоял Сергей.
- Сереж?
Его не было. Взгляд Луизы привлекла листва на деревьях. Какие листья в феврале? И воздух будто значительно теплее. Раздалось цоканье копыт. Мимо проехал извозчик. Из-за угла появились люди, одетые по моде начала века. Что там Сергей говорил: 1 мая 1912 года?
 В руках у нее все еще был ее телефон. Она не заметила, что за ней наблюдают двое мальчишек-бродяжек лет десяти-двенадцати, одетых в лохмотья. Яркий экран, невиданный предмет мгновенно привлек их внимание. Их глаза загорелись азартом. Один из них, проворный и худой, по кличке Чирик, стремительно подбежал сзади, выхватил телефон у нее из руки и пустился наутек. Его напарник, Косой, тут же растворился в каком-то переулке.
- Эй! Постой! Верни!
Она бросилась за ним, но ее платье и туфли мешали бежать. Мальчишка, ловко лавируя между прохожими и извозчиками, скрылся за углом. Луиза остановилась, запыхавшись, с чувством полной беспомощности и ужаса. Потом вернулась к дому Скрябина и ей уже ничего не оставалось, как туда войти.
Она начала медленно подниматься по лестнице на второй этаж, где должна была быть квартира Скрябина. Дверь была не заперта. Из-за двери послышалась фортепианная музыка. Луиза пошла на звуки. Открыла дверь гостиной.
Вокруг сидели разные люди, видимо, гости Скрябиных. За роялем был сам Александр Николаевич, его трудно было не узнать. Он играл фрагмент из своего «Прометея». Шторы были задернуты. Под потолком висел знаменитый световой круг с лампами, которые зажигались разными цветами под управлением Татьяны Шлёцер, гражданской жены композитора, игравшей партию света на отдельной клавиатуре. Музыка внезапно оборвалась. Все глаза с удивлением обратились на вошедшую девушку с чемоданчиком.
- Извините, дверь была открыта и я зашла.
Она смущенно прокашлялась.
- Я - Луиза Светлова, студентка Санкт-Петербургской консерватории, учусь у Анны Николаевны Есиповой по классу фортепиано. Я приехала в Москву в надежде взять несколько уроков у Александра Николаевича. Я играю его музыку, которую очень люблю. У меня нет денег, но я готова отдать золотое кольцо в оплату обучения.
Она выпалила все это на одном дыхании. Александр Николаевич не заставил себя ждать. Со свойственной ему быстротой реакции и принятия решений он ответил:
- Сударыня, ваше стремление проникнуть за покров звуков, коими я пытаюсь выразить Невыразимое, тронуло меня. Я чувствую в вас не просто ученицу, но родственную душу, жаждущую Света. Я согласен уделить вам время. Говорить об оплате столь же кощунственно, как оценивать в монетах молитву. Вы принесли с собой из Северной столицы иное небо, и этого достаточно. Ваша плата — это ваша одержимость, ваша готовность к труду и ваш внутренний огонь, который, я надеюсь, разгорится от моего. Жду вас сегодня, ровно в четыре. Приходите не с просьбой «научить играть», а с готовностью совершить мистерию. Мы будем говорить не об аппликатуре или педали, хотя и это тоже. Мы будем говорить о Воле, об Экстазе, о Божественной Игре, о том, как звуком можно преобразить косную материю и возжечь мировой пожар. Приготовьтесь. И принесите с собой не ноты, а всю мощь вашего духа.
Татьяна Федоровна была более практичной.
- Где вы остановились, милая?
- Пока не знаю, я только что приехала.
- Голубушка, у нас есть свободная комната на первом этаже. Можете в ней поселиться. Без всяких там денежных разговоров. Ваше общество и то, что вы приехали заниматься с Александром Николаевичем уже достаточная компенсация,- раздался голос пожилого господина, которым был, судя по всему, профессор, филолог, Аполлон Аполлонович Грушк;, хозяин этого дома.
Гости начали прощаться. Тут в комнату вбежали дети Скрябиных – четырехлетний Юлиан и семилетняя Ариадна, Мария Александровна, мать Татьяны Фёдоровны, принесла на руках годовалую малышку Марину и передала той. Юлиан и Ариадна бросились к отцу.
Уставшая Луиза зашла в свою комнату на первом этаже, любезно предоставленную Грушкой. Поставила чемодан. Села на кровать. Мечты сбываются. Только, похоже, она теперь навсегда останется в прошлом.
Глава 22
За месяц до этого.
Александр Николаевич Скрябин и Сергей Васильевич Рахманинов, два великих композитора и пианиста, сидели в гостиной у Скрябиных и пили чай. Солнце радостно светило в окно. Тут Александру Николаевичу пришло в голову, что они слишком погрузилась в какие-то бытовые разговоры и он сделал творческое предложение.
- Сергей Васильевич! Хватит нам о мирском толковать. Давай сделаем вот что... Сыграем друг другу что-нибудь из нового. Ты - мне, я - тебе. Не для лести, а для...искры! Посмотрим, куда выведет нас этот диалог. Что скажешь?  Осмелишься?
Рахманинов молча кивнул и подошел к роялю. Зазвучал его Второй фортепианный концерт. Тяжелый колокольный звон первых аккордов перешел в мощные пассажи. В них была вся скорбь, трагизм и вековая русская печаль. Огромные руки Рахманинова с легкостью охватывали эти аккорды, которые другим пианистам приходится раскладывать. После того как музыка отзвучала, Скрябин вскочил с места.
- Сергей Васильевич, но это же нытье и тупая лирика! Где порыв к свету? Это музыка для самоубийц.
Он замолчал, думая о чем-то своем, потом продолжил.
- Я не понимаю, как можно писать только музыку, ведь это так неинтересно. Музыка получает смысл и значение, когда она звено в одном, в едином плане, целостности миросозерцания! Послушай!
Скрябин сел за рояль, и начал играть фрагмент своей новой музыки. Это была его Соната №5. Маленькая фигурка Скрябина за роялем и его небольшие руки творили звуковые чудеса! Казалось, мерцает свет, струится космическая материя. Звезды делают перекличку с планетами.
Он касался клавиш словно поцелуями, и его виртуозная педаль обволакивала эти звуки слоями каких-то странных отзвуков, которых никто после из пианистов не мог воспроизвести. В сильных местах он был изумительно нервен, и эта нервность действовала как электрический ток.
Когда он закончил, Рахманинов продолжал сидеть неподвижно, уставившись в пол. Потом медленно и саркастично произнес.
- Александр Николаевич, я всегда думал, что вы просто свинья, а оказывается вы еще и композитор.
Наступила секундная пауза, во время которой Скрябин лишь удивленно поднял брови. Затем его лицо озарилось мальчишеской улыбкой. Раздался короткий смешок.
-  А ты, Сережа, как был медведем, так и остался!
  Оба расхохотались.
Глава 23.
В назначенные четыре часа Луиза уже сидела на краешке кресла в гостиной. Скрябин ходил взад-вперед по комнате. Вдруг он остановился.
- Я работаю над произведением, которое завершит историю человечества и откроет новую эру. Я называю его «Мистерия». Это не просто симфония, не опера, не литургия. Это — Синтез. Синтез всех искусств: музыки, поэзии, танца, архитектуры, света…и даже запахов! Представьте: храм, построенный в форме полусферы, на берегу священного озера. В Индии. Да, да, я уже веду переговоры о покупке земли.
Луиза молча кивнула. Она знала об этом утопическом проекте из книг по истории музыки, но слышать об этом из его уст, как о реальном, осуществимом плане — совсем иное дело.
Скрябин подошел к ней и понизил голос до почти конспиративного шепота.
- Это будет действо, длящееся семь дней. И каждый, кто примет в нем участие — не зритель, а соучастник! — претерпит полное преображение. Музыкальные вибрации, сочетаясь с ритмом стиха, игрой света и цвета, растворят границы материи, растворят само время. Мир будет охвачен экстатическим пламенем, и из его пепла возникнет новый, преображенный род существ — свободных, подобных богам!
Он посмотрел на нее испытующе, ища в ее глазах понимания, а не просто вежливого интереса ученицы.
- Вы… вы чувствуете, о чем я? Для этого нужно быть не просто музыкантом, нужна иная организация души. Нужно знать. Вы слышали о Блаватской? Елене Петровне?
- Да, я читала ее "Тайную доктрину".
- Вот как? Читали? Прекрасно! Значит, вы понимаете! Понимаете, что речь идет не о метафорах, а о законах мироздания! О семи расах, о скрытых вибрациях, пронизывающих космос, о Великом Дыхании! Моя музыка — это попытка выразить эти вибрации, материализовать их! «Мистерия» будет тем инструментом, который позволит человечеству сознательно вступить в резонанс с божественным Логосом!
Он снова начал ходить, его движения были резки и полны энергии. Скрябин подошел к роялю и начал играть недавно написанную Сонату №7.
Луиза внимательно слушала. Она смотрела на него, и ее охватило смешанное чувство восторга и щемящей грусти. Она знала, что его грандиозный замысел так и останется мечтой. Что земли в Индии он не купит. Что «Мистерия» никогда не будет написана. Что мир не преобразится от единого экстатического акта, но будет долго и мучительно болеть, искать и ошибаться. И что он, этот пламенный пророк, уйдет из жизни совсем скоро, так и не успев даже начать свое главное творение. Но в этот миг, в этой гостиной, его вера так абсолютна, так материальна, что она почти готова в нее поверить.
Руки Скрябина замерли над клавишами, последний аккорд Седьмой сонаты еще вибрировал в воздухе, наполненном напряженной, почти священной тишиной. Он медленно убрал руки от клавиатуры и повернулся к Луизе, его лицо было озарено внутренним светом творца, только что явившего миру новое творение.
- Моя новая соната. В феврале я впервые исполнил ее перед публикой. Она — как вспышка... попытка звуком выразить очищение, восхождение к чистейшему свету.
Луиза была не в силах больше сдерживать восторг и у нее непроизвольно вырвалось:
- Белая месса...
- Что?.. Что вы сказали?
Луиза вспыхнула, осознав свою оплошность. Она сказала название, которое еще не существует.
- Я...я простите, Александр Николаевич... Это просто... музыка такая... светлая и... мистическая... как обряд...
- Белая месса...Белая... Да! Именно белая! Цвет очищения, цвет нетронутого снега на вершинах, цвет одеяний посвященных! Не черная месса мрака и отрицания, а белая — света и преображения! Как точно! Как гениально просто!
Скрябин, взяв ноты, подошел к столу, достал перо, обмакнул в чернильницу и написал на титульном листе Соната №7, Белая месса. Потом поднял взгляд на Луизу.
- Кто вы, мадемуазель? Ваше чувство музыки... оно больше, чем просто наитие, оно от знания. От какого-то глубинного знания моих же замыслов, даже тех, что еще не обрели окончательную форму. Это поразительно.
- Это сама музыка подсказала, Александр Николаевич. Она... она говорит с тем, кто готов слушать. А ваша музыка... она говорит особенно громко.
Александр Николаевич кивнул.
- Говорит... Да, вы правы. Она говорит.
Он задумался.
- Мы должны работать. Вы должны играть эту сонату. Мою «Белую мессу».
Глава 24.
Вечером Луиза и Татьяна пили чай в столовой.
- Юлиан пойдет явно по стопам отца. Он так любит музыку! И уже пытается играть и сочинять!
Луиза улыбнулась.
- Вы знаете, как мы с Сашей познакомились? Я тоже, как вы, брала у него уроки.
Луиза кивнула.
- Я собираюсь играть музыку вашего мужа на конкурсе. Поэтому Анна Николаевна Есипова мне порекомендовала взять уроки у Александра Николаевича.
- Вы жили заграницей, милое дитя? В вас есть что-то нездешнее. Александр Николаевич даже сказал, что вы словно из другой эпохи.
Луиза слегка побледнела, но отшутилась.
- Мы, петербуржцы, все такие, не от мира сего.
Наступила ночь. В детской горела лампа под абажуром. Годовалая Марина на руках у Татьяны горько плакала, надрывно, захлебываясь слезами. Татьяна качала ее, тихо напевая, но это не помогало. Александр Николаевич взволнованно ходил по комнате, его творческое настроение было разрушено.
- Ну что с ней такое? Никак не успокаивается,- сказал он и в его голосе сквозило лёгкое раздражение.
- Она сегодня вся как на иголках, Сашенька. Видно, зубки... или животик,- ответила Татьяна устало, продолжая убаюкивать дочку.
Тут в дверь робко заглянула Луиза, привлеченная шумом.
- Простите, я услышала... Может, я попробую?
Скрябины посмотрели на нее с сомнением, но Татьяна, измученная, с надеждой кивнула.
 Луиза осторожно взяла плачущую малышку на руки. Начала ее качать совсем слегка, нежно и ритмично. И при этом тихо напевать. Мелодия была совершенно незнакомая Скрябиным.
- Ложкой снег мешая,
Ночь идет большая,
Что же ты, глупышка, не спишь?
Спят твои соседи -
Белые медведи,
Спи скорей и ты, малыш.
Марина постепенно перестала всхлипывать. Ее крик сменился тихим похныкиванием, затем она стала просто прислушиваться к нежному голосу и мелодии. Ее глазки начали слипаться.
- Мы плывем на льдине,
Как на бригантине
По седым суровым морям.
И всю ночь соседи -
Звездные медведи
Светят дальним кораблям...
 Под последние такты песни Марина окончательно затихла и заснула, уткнувшись носиком в плечо Луизы. В комнате воцарилась блаженная тишина. Татьяна с облегчением выдохнула. Скрябин смотрел на Луизу с неподдельным изумлением и интересом. Тихо, чтобы не разбудить дочь, он обратился к Луизе.
- Но это же... это прекрасно! Что это за музыка? Чья это колыбельная? Я не слышал ничего подобного. Это народная? Нет, в ней чувствуется... какая-то иная гармония. Очень простая и в то же время глубокая.
Луиза замерла. Она поняла, что совершила ошибку, спев песню из будущего.
- О... это... это одна старая песенка. Ее пела моя няня, а ей — ее бабушка. Говорят, ей уже много-много лет. Я и сама не знаю, кто ее сочинил... просто запомнилась.
Она аккуратно передала спящую Марину Татьяне.
- Спасибо вам, Луиза. Вы просто волшебница.
- В этой простой мелодии есть чистота... почти что мистическая. Интересно.
Глава 25.
На следующий день Александр Николаевич снова дал Луизе «мастер-класс». Он был элегантен, движения - порывисты и грациозны. Он не столько давал урок, сколько посвящал в свою религию - религию Искусства.
- Забудьте всё, чему вас учили в консерватории. Техника? Блестящая пустота. Здесь, –  он легким жестом коснулся своего лба, а затем сердца,- и здесь - должно рождаться звучание. Вы должны не сыграть ноту, вы должны ее желать. Это экстаз! Это космический вихрь!
Он сел за рояль, чтобы показать ей пассаж из "Прометея". Луиза смотрела на него не как на учителя, а как на пророка. Она была заворожена. В дверь заглянул Юлиан с деревянной лошадкой.
- Юлианушка, не мешай папе, он творит. Поди к маме,- сказал Скрябин без раздражения, с любовью, не оборачиваясь угадав кто это.
Потом бросил на сына взгляд, полный обожания. Луиза поймала этот взгляд.
Теперь настала ее очередь показать, на что она способна. Она сыграла Александру Николаевичу его Поэму №1 оп. 32. Нежную, лирическую пьесу. После ее исполнения он подошел к ней.
- Благодарю вас. Очень искренне, очень... человечно. Но эта музыка - не о нашем мире. Здесь, в этом месте, звук должен не ступать по земле, а парить над ней. Вы играете корни, а нужно играть проблеск иного солнца. Видите, здесь указание в нотах inaferando, этого слова не существует в итальянском, я придумал его, это значит неуловимо. Попробуйте представить, что ваши пальцы - это не плоть, а свет... что они не ударяют, а лишь касаются поверхности звука, рождая не ноту, а вибрацию иного порядка. Технически...это достигается особым прикосновением. Не подушечками пальцев, как вас учили. И не кончиками. Здесь нужны...плоские пальцы.
Она начала снова. И звук действительно изменился. Стал призрачным, дрожащим, невесомым. Скрябин задумался. Он смотрел не на ее руки, а куда-то в пространство.
- Да... Вот оно. Теперь вы поняли. Теперь вы видите.
Тут он спохватился.
- Ах, да! Совсем забыл. Сегодня вечером - событие. В Благородном собрании. Я буду исполнять свой концерт. Это будет любопытно. Дирижировать будет Зилоти. Вы должны пойти, обязательно.
Глава 26.
На сцене зала Благородного собрания уже сидели музыканты оркестра. Раздались аплодисменты. На сцену вышел Александр Скрябин и дирижер Александр Зилоти. Скрябин сел за рояль. Поправил фалды фрака. Оркестр начал играть вступление. Через несколько тактов вступило фортепиано.
Татьяна Шлёцер, сидевшая в зале, смотрела на сцену с восхищением и обожанием. Луиза слушала, как зачарованная.
«Я хочу быть самым ярким светом, самым большим солнцем, я хочу озарять Вселенную своим светом, я хочу поглотить все в свою индивидуальность». (А. Н. Скрябин)
После того как отзвучал концерт, все собрались в фойе. Рахманинов, мрачный и сдержанный гигант, стоял в стороне. Скрябин заметил его и подошел.
- Сергей Васильевич, рад вас видеть. Ждал вашего мнения.
Рахманинов начал медленно, взвешивая слова.
- Техника… оркестровка… виртуозность — беспрецедентны, Александр Николаевич.
- Однако? – спросил Скрябин, услышав явное «но».
- Однако я искал в вашей музыке музыку. А нашел лишь философию, символы и… математику. Где же простота? Где мелодия, которая берет за душу? Где… чувство?
- Чувство? Но это же и есть высшее чувство — экстаз слияния с миром! Ваша музыка, Сергей Васильевич, прекрасна, но она оглядывается назад, на Чайковского, на церковные песнопения. А моя — смотрит в будущее!
- Будущее… Возможно. Но в вашем будущем мне дышать нечем. Там нет России. Там только… космос.
Рахманинов кивнул ему, как бы прощаясь, и ушел своей тяжелой грустной походкой.
Глава 27.
На следующее утро в квартиру Скрябиных постучали. Татьяна открыла дверь. Вошел почтальон, молодой парень лет двадцати, он принес письмо и газеты.
- Здравствуйте, хозяюшка, свежая почта.
- Вот, возьмите за труды.
- Благодарствую!
Почтальон ушел. Татьяна вошла в кабинет Скрябина с письмом.
- Саша, письмо от твоего papa.
Скрябин с нетерпением забрал письмо.

Луиза прогуливалась рядом с домом. Вдруг она увидела тех самых двух мальчишек. Они стояли и с ожесточением трясли её смартфон, пытаясь заставить его «ожить». Тыкали в экран грязными пальцами, но тот оставался чёрным и мёртвым.
- Да ну её, эту штуку! И не блестит уже, и не пищит! На кой ляд нам она! – сказал Чирик.
- Может, к фармазону отнести? Он за всякую диковинку гроши дает,- предложил Косой.
- Ага, ещё накаркаешь! Он нас за воровство в участок сдаст! Да и много ли мы получим...
Они увидели приближающуюся Луизу. Чирик испугался.
- О-па! Барышня эта самая! Давай сваливаем!
Он в панике оглянулся. Кинул телефон в кусты.
- Вот и ищи его теперь, свою диковинку!
Мальчишки со смехом убежали. Луиза, не раздумывая, бросилась к кустам и нашла телефон. Она судорожно вытерла его о платье и нажала на кнопку. Экран на секунду вспыхнул и тут же погас — батарея окончательно села. Она сжала его в руке и помчалась в дом, чтобы попытаться его зарядить. Вбежала в свою комнату, заперла дверь. Дрожащими руками включила смартфон в розетку. Экран зажегся, видно, что телефон начал очень медленно заряжаться. Она накрыла его своей шляпкой и пошла на второй этаж, чтобы попрощаться с маэстро.
Когда она вошла в гостиную, Скрябин сидел в кресле, о чем-то размышляя. Луиза глубоко вздохнула и, глядя куда-то вдаль, начала.
- Александр Николаевич... Мне нужно вас поблагодарить. За всё. Эти уроки, эти беседы...ваш концерт. Это было больше, чем я могла себе представить. Но теперь... я должна уехать. Возвращаться в Санкт-Петербург.
Скрябин легко, почти по-юношески, вскочил.
- Что вы? Так внезапно? Ваши успехи... Они феноменальны. Вы схватываете самую суть! Я искренне надеюсь увидеть ваше имя на афишах. Вы должны играть мою музыку. Вы понимаете ее как никто другой.
На секунду он замолчал.
- Аполлон Аполлонович Грушка предлагал мне арендовать эту квартиру на пять лет. Но я отказался. Взял только на три. До четырнадцатого апреля пятнадцатого года. А там - соберусь и в путь. В Индию. Нужно на месте начать подготовку к "Мистерии", выбрать точное место для храма... Наконец-то сдвинется с мертвой точки этот грандиозный проект!
Услышав это, Луиза застыла. Именно четырнадцатого апреля пятнадцатого года он умрет от малюсенькой ранки. Заражение крови. И она ничего не может поделать, нельзя вмешиваться в ход истории.
- Александр Николаевич... А как вы думаете, каким будет мир.. Ну, лет через сто? – сказала она тихо, сменив тему.
Лицо Скрябина озарилось пророческой улыбкой.
- Через сто?... Точно не знаю. Но он будет иным. Совершенно иным! После того как будет исполнена "Мистерия" человечество сбросит с себя эту грубую материальную оболочку. Исчезнут войны, распри, сама материя станет тоньше, податливее для духа. Мы войдем в новую, сияющую эру... Эру чистого творчества, чистого экстаза! Через сто лет... О, это будет совсем другой мир. Преображенный.
Луиза подошла к Скрябину, пожала ему руку. Он задержал ее на мгновение дольше, чем положено.
- Прощайте, Александр Николаевич!
- До свидания, дорогая моя коллега. Не прощайте - до свидания. Играйте! И помните о "Мистерии". Мы обязательно встретимся - если не здесь, то в преображенном мире.
Он выпустил ее руку и отступил на шаг, улыбаясь ослепительной, безмятежной улыбкой человека, для которого будущее - это сияющая даль, а не пропасть, скрытая за тремя короткими годами.
Вдруг он спохватился и подошел к роялю. Взял оттуда ноты Сонаты №7 с надписью Белая месса.
- Постойте. Вот, возьмите.
Протянул ей.
- Пусть это останется с вами. На память о наших беседах. И как напутствие. Вы... Вы дали ей имя. Теперь она по праву частично и ваша. Играйте ее. Играйте так, как чувствуете. Как будто за роялем сидите не вы, а тот самый свет, что должен преобразовать мир.
Луиза взяла ноты, прижала их к груди.
- Я... я сохраню ее. Обещаю. Буду играть ее всегда. Спасибо. За всё.
В своей комнате Луиза положила ноты в чемодан, подняла шляпку с телефона и с ужасом увидела, что он так и остался на грани выключения. Она быстро вышла из комнаты с чемоданом. Почти выбежала на улицу и в последний момент успела нажать кнопку 2025 в приложении перед тем, как телефон окончательно погас.
Глава 28.
Утро. Луиза проснулась у себя дома, в своей комнате. Она потянулась.
- Какой прекрасный сон!
Похоже, все предыдущее ей просто приснилось. Скрябин, Москва, путешествие во времени. Она осмотрелась.
- Так, а где мой рояль?
Почему-то не было ее любимого «Беккера», занимавшего большую часть комнаты. Она встала с кровати, подошла к шкафу, в нем не видно было нот, зато на полках рядком стояли книги на английском, теория перевода, «Слово живое и мертвое» Норы Галь.
- Где все ноты? Откуда вся эта англоязычная литература?
Она подошла к столу, там лежал ее мобильный и заряжался. В этот момент дверь в комнату открылась.
- Луизик, ты проспала! Нужно срочно собираться. Иначе опоздаешь на презентацию своего перевода!
Луиза ничего не поняла, но решила подыграть.
На кухне уже, как обычно, был готов завтрак.
- Сегодня в Доме книги будет, наверное, аншлаг, все так ждали выхода этого сборника английской поэзии.  Шедевры, начиная с Шекспира заканчивая Киплингом! Позавтракаешь и срочно иди собираться, начало в два часа.
Луиза послушно закончила есть и пошла собираться. Тут она внезапно вспомнила свою шутку, над которой они с Ниной так хохотали. “И если Романовский меня снимет с конкурса, то... брошу консерваторию и стану переводчиком”.
- Вот и стала.
Она решила позвонить Сергею. Взяла телефон, пролистала контакты, но Сергея в списке не было. К счастью, она помнила его номер наизусть.
- Привет, Сереж! Ты можешь объяснить, что происходит?
-Привет, Лу, а что произошло?
-Я вернулась из прошлого.
-Что? Откуда вернулась?
- Ты что не помнишь? Твоя программа для путешествия во времени...
-Ну ты даешь! Ты обо мне слишком хорошего мнения. Я совсем не программист, максимально пользователь. А путешествия во времени - это из области фантастики.
Луиза поняла, что дальнейшие расспросы ничего не дадут и перевела все в шутку.
-Я просто пошутила! Розыгрыш!
- Успеха сегодня на твоей презентации!
-Спасибо! Пока!
Закончив звонок, она заметила уведомление от Гугл-календаря. Открыла его. Оказывается завтра у нее перевод на переговорах с/на английский в Лахта-центре, тема: поставка газа. В углу комнаты стоял ее чемоданчик, она открыла его и первое, что увидела, это были ноты, подаренные Скрябиным.
- То есть это был не сон.
Она открыла шкаф, чтобы переодеться. В шкафу оказалось не было и ее концертных платьев, но висело много деловых костюмов. Что ж, надо соответствовать этому миру, к счастью, она неплохо знала английский.
Глава 29.
 Дом книги был во всеоружии и во всей красе. На первом этаже было все готово для презентации. Луиза готовилась к выступлению. Перед ней лежал сборник английских стихов в «ее» переводе. Книга билингва, с оригиналами на английском. Вокруг рассаживалась публика.
- Добрый день! Позвольте начать презентацию антологии английской поэзии,- произнесла Луиза в микрофон хорошо поставленным голосом. - В книге собрана знаковая английская поэзия, начиная со средних веков до двадцатого века. Я долго работала над этой книгой. Необходимо было воспроизвести средствами русского языка не только смысл, но и точно передать форму. Рифму, ритм. Сейчас я хочу прочесть несколько стихов из сборника на английском и в моем переводе.
Shakespear, sonnet one hundred twenty eight.
How oft, when thou, my music, music play'st,
Upon that blessed wood whose motion sounds
With thy sweet fingers, when thou gently sway'st
The wiry concord that mine ear confounds,
Do I envy those jacks that nimble leap
To kiss the tender inward of thy hand,
Whilst my poor lips, which should that harvest reap,
At the wood's boldness by thee blushing stand!
To be so tickled, they would change their state
And situation with those dancing chips,
O'er whom thy fingers walk with gentle gait,
Making dead wood more blest than living lips.
Since saucy jacks so happy are in this,
Give them thy fingers, me thy lips to kiss.
Публика в зале внимательно слушала. Оператор снимал на камеру.
- А теперь перевод. Шекспир, сонет сто двадцать восемь .
Ты пальчиками, музыка моя,
По клавишам счастливым пробегая,
Слух услаждаешь, музыку лия,
Гармонию блаженства исторгая.
О клавиши! Завидую я им -
Благословенны, пальчики целуя.
Такую милость бы губам моим,
Но рядышком в смущении стою я.
Ты клавишам в пробеге звучных гамм
Немыслимые делаешь поблажки,
А мне обидно, что живым губам
Предпочитаешь эти деревяшки.
Коль клавиши ты жалуешь вполне,
Им пальчики отдай, а губы - мне.
Раздались аплодисменты. В целом презентация прошла на ура. И ничего особенно делать не нужно было. Читай себе оригиналы да переводы.
- Наш вечер подходит к концу. Сейчас можно задать вопросы.
Встал тощий прыщавый юноша с длинными волосами.
- Как вы пришли к тому, чтобы переводить поэзию?
Луиза ответила, не задумываясь.
- Вы знаете, я в детстве мечтала стать пианисткой, я люблю музыку, а стихи это музыка слова.
Началась автограф-сессия.

Возвращаясь домой, проходя вдоль Фонтанки, Луиза напряженно думала. Для чтения стихов на английском ее уровня хватило. Но что она будет делать завтра на переговорах? Получается из-за того, что она взяла ноты, она попала в другую версию настоящего. Что же теперь делать? Можно попробовать вернуться в двенадцатый год, оставить там ноты, и снова отправиться в свое время.
Дома Луизу встретила взволнованная мама.
-Ну, как все прошло?
- Чудесно! Сумбурно, но интересно.
Луиза хотела срочно отсюда эвакуироваться пока не поздно.
- Побежала готовиться к завтрашнему переводу в Лахта-центре. Газ ждет меня!
Луиза пошла в свою комнату. Там она взяла свой смартфон и стала искать программу Сергея. Программы в телефоне… не было.
- Что за черт! Где программа? Я навеки застряну здесь? Это катастрофа!
Она начала методично просматривать все установленные приложения в смартфоне. Программы нигде не было видно. Вероятно, в этой версии настоящего и мобильный у нее другой. На столе стоял "ее" ноутбук. Она вышла в интернет и начала искать статьи на русском и английском по теме газ, чтобы, увы, хоть как-то подготовиться к завтрашнему дню.
Глава 30.
Стеклянный стерильный зал с видом на Неву и бесконечный туман. Давящая тишина, прерываемая щелчком клавиатуры и шелестом дорогой бумаги. Луиза сидела на своем месте, бледная. Перед ней — стопка технических документов, с отметками маркерами. Она всю ночь зубрила термины. Пальцы слегка дрожали. В аудитории сидела делегация китайцев и российские представители. Вдруг дверь в зал открылась и вошел - Филипп Матвеев в идеально сидящем дорогом деловом костюме.
- А он-то что здесь делает? – тихо пробормотала она.
Матвеев сел во главе стола. Его поза была расслаблена, но взгляд быстрый, аналитический, лишенный эмоций. Здесь он был не пианист, а и.о. вице-президента по стратегическим проектам.
- Передайте, пожалуйста, нашим партнерам, что мы готовы подтвердить график поставок из приложения B, с оговоркой на форс-мажорные обстоятельства, изложенные в протоколе разногласий №7,- начал старший менеджер с российской стороны.
Все взгляды обратились к Луизе. В горле у нее пересохло.
-They... want to know... the schedule... for the major force... in protocol seven...
В зале повисла напряжённая пауза. Китайские делегаты переглянулись. Один из российских менеджеров с силой откинулся на спинку кресла.
- «Force majeure», госпожа Светлова. Не "мажорная сила", вы не на концерте,- ровно и четко прокомментировал Матвеев.
Луиза закашлялась. Отпила воды. Матвеев продолжал.
- Уточните, пожалуйста, требуют ли наши партнеры дополнительных гарантий по срокам в свете последних штормовых предупреждений в районе порта.
Его взгляд был холоден и абсолютно беспристрастен. Он не злился, он констатировал факт её некомпетентности. Луиза покраснела до корней волос.
- Our partners... Они требуют...Require, простите... Additional guarantees for the terms... Из-за штормов... In the light of last storm warnings in the port's district.
Унижение жгло ее изнутри. Она чувствовала себя чужой, непрофессиональной, потерянной. Матвеев обратился к старшему менеджеру, громко, на всю комнату.
- Договоритесь, чтобы на следующую сессию был приглашен переводчик из бюро. Мы не можем позволить себе неточности в сорокамиллиардном контракте.
И даже не взглянул на Луизу. Для него она уже не существовала. Она сжала руки под столом.
Луиза вышла из хромированных дверей небоскреба. На нее давила тяжесть случившегося. Она остановилась, глядя на серые воды залива, пытаясь перевести дух после провала. Позади раздался четкий, быстрый шаг по асфальту. Рядом с ней остановился Филипп Матвеев. Он не смотрел на нее, проверяя сообщение на смартфоне. Деловито и без предисловий он озвучил то, что его волновало в данный момент.
- Кадры получат уведомление о расторжении вашего контракта до конца дня. Вопросы по расчету — к ним.
К подъезду бесшумно подкатил черный Мерседес Майбах. Водитель выскочил, чтобы открыть дверь.
-Вопросов нет. Только одно наблюдение,- прозвучало внезапно.
Филипп медленно опустил телефон и посмотрел на нее. Его взгляд был не презрительный, он посмотрел на нее скорее с любопытством, как на неожиданную помеху в расписании.
- Вы были там безжалостны. И... абсолютно пусты. Как будто играете роль. А я там... я была не на своем месте. Но вы-то на своем? У вас руки... Длинные пальцы. Это руки пианиста.
На его непроницаемом лице появилось легкое недоумение, мгновенно сменившееся холодной настороженностью. Его голос потерял деловую гладкость, стал звучать тише и резче.
- Вы путаете меня с кем-то. Или у вас слишком живое воображение для этой работы. Детские увлечения. Безответственные фантазии. Музыка — это хобби для тех, кто может себе это позволить. Реальный мир требует реальных действий. У меня нет времени на лирику.
Он резко отвернулся от нее и сел в машину, избегая смотреть на свои руки. Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком. Мерседес бесшумно отъехал. Луиза осталась одна на огромной пустынной площади. Она повернулась и быстро пошла прочь.
Дома ей пришлось пережить пару весьма неприятных минут, когда она обо всем рассказала маме.
- Луиза, это ужасно, что ты говоришь. Они расторгают с тобой договор. Ты же всегда великолепно переводила. Что с тобой случилось? С вчерашнего дня я тебя совсем не узнаю. Сначала ты забыла про презентацию и не могла найти свою книгу. Теперь это. Может, ты плохо себя чувствуешь?
Марина Станиславовна накапала себе в чашку корвалола и выпила ее залпом.
- Мама, я не заболела. Бывают более или менее удачные дни. Я не выспалась после презентации. Они не предоставили материалов для подготовки. Я не вижу в этом катастрофы. Этот Матвеев вообще монстр. Возможно, это даже хорошо, что я с ним не буду работать,- придумывала логичные объяснения Луиза.
- Дочь, ты же знаешь, я всегда на твоей стороне. Но это очень высокооплачиваемая работа. Была. Если так пойдет дальше, ты останешься без работы. Вот и все, что я хотела сказать.
Марина Станиславовна была не на шутку встревожена.
- Понятно, мама. Этого больше не повториться. Я тебе обещаю.
Уединившись в своей комнате, Луиза в сотый раз просмотрела содержание своего смартфона. Случайно палец попал на иконку яндекс-диска. Диск открылся. Там среди прочих файлов и фотографий прямо вверху был новый файл Sergey.exe. В ее взгляде появилась радость и облегчение. Она запустила файл. На экране появилась кнопка 1912. Луиза нажала на нее.
Глава 31.
4 мая 1912 г.
Луиза со своим чемоданчиком стояла около дома Скрябина, словно ничего не произошло. Где же оставить ноты? Вернуть Скрябину - исключено. Может, спрятать? Недалеко отсюда Московская консерватория. Можно попробовать.
Она пошла пешком по направлению к консерватории. На одной из улиц путь ей преградила толпа рабочих в засаленных поддевках и косоворотках. Дорога была полностью забаррикадирована. Лица у людей напряженные, собранные, злые. Луиза подошла и хотела пройти мимо них. Бородатый мужик с налитыми кровью глазами шагнул ей навстречу.
- Куда прешь, барышня? Не видишь - народное дело решаем! Никто тут не ходит!
- Я... мне нужно в консерваторию. Я студентка. Пропустите, пожалуйста,- попросила Луиза.
- Ишь ты, консерватория! Нам бы твои заботы! Разворачивайся, товарищи сказали - никого! – крикнул ей молодой конопатый парень.
- Я ученица Александра Николаевича Скрябина! Композитора! Он живет совсем рядом, на Большом Николопесковском! – объясняла Луиза с отчаяньем в голосе.
- Какой еще Скрябин? Нам не до музык твоих! – настаивал бородатый.
 Тут из задних рядов протиснулся пожилой рабочий с умными, уставшими глазами.
- Скрябин? А это не тот ли, кто с Георгием Валентиновичем Плехановым дружен? Писателем-то нашим, марксистом?
По толпе пронесся одобрительный гул.
- Слыхал я о нем. Он, кажись, нашенский. За народ. Мыслитель.
В этот момент к группе подошел почтальон.
- Скрябиных я знаю. Так точно, на Николопесковском. Жена его, Татьяна Фёдоровна, барыня душевная, всегда на чай дает. Люди хорошие, не барствуют.
Бородач отступил, сделав небрежный жест рукой.
- Ну раз свои... Проходи, студентка. Только смотри у меня!
- Да, иди, иди. Музыку учи,- добавил конопатый уже беззлобно.
Толпа расступилась, образуя узкий проход. Луиза, не веря своему счастью, кивнула в благодарность почтальону и рабочему, вспомнившему о Плеханове, и быстро прошла.
Когда она вошла в Консерваторию, везде шла своя жизнь. Мимо пробегали студенты и проходили преподаватели. Она шла по первому этажу и увидела дверь в подвал. Зашла в него. Долго шла в темноте мимо разных труб. Наконец, положила ноты под большой камень. Выйдя на улицу, она быстро нажала на кнопку 2025.
Глава 32.
 Луиза стояла перед Московской консерваторией, на фасаде которой красовалась афиша сольного концерта Филиппа Матвеева. Она вздохнула и вошла в здание. Там сразу направилась к стойке охраны, за которой сидел суровый охранник лет сорока, поглощенный своим мобильным, и пожилой внимательный вахтер в очках, читавший газету. Луиза покашляла, привлекая внимание.
- Здравствуйте, скажите, пожалуйста, как мне попасть в подвал?
Охранник посмотрел на нее с немым вопросом, оценивающе. Отложил телефон.
- В подвал? А вам зачем? Там ничего интересного. Трубы,  кладовые, служебные помещения. Не экскурсионная зона.
- Я знаю. Мне...для исследования. Дипломная работа по акустике исторических помещений. Очень нужно.
Она лгала, и это было видно. Охранник хмыкнул.
- С пропуском от проректора по хозчасти. Или в составе сантехников. У вас есть пропуск? Или ключ от трубы сорокового калибра?
Он усмехнулся своей шутке. Луиза опустила глаза.
- Нет... Но это очень-очень важно. Может, как-то иначе можно? Ненадолго. Я просто посмотрю.
В этот момент вмешался вахтер. Он медленно опустил газету и посмотрел на Луизу сквозь очки. Его взгляд был не строгий, а скорее изучающий, заинтересованный.
- Подвал... А что именно вас интересует в подвале, девушка? Конкретно. Там много помещений.
Луиза задумалась. Она не могла сказать правду.
- Старые... нотные хранилища. Говорят, туда все свозили после ремонтов в классах. Может, что-то ценное осталось.
Вахтер внимательно смотрел на нее. Пауза. Кажется, он что-то пытался найти в ее глазах.
- Ищешь то, что потеряно во времени... Да? – сказал он почти шепотом.
Луиза замерла. Это странное заявление звучало не как вопрос, а как утверждение. Охранник посмотрел на них обоих с недоумением.
- Николай Иваныч, опять за своё? Девушка, не слушайте его. Нельзя в подвал. Точка. Правила безопасности.
Вахтер вздохнул, покачал головой и снова поднял газету, как бы отстраняясь.
- Василий прав. Без разрешения - никак. Прости, милая.
Надежда в глазах Луизы погасла. Она кивнула.
- Извините.
И пошла к выходу.
Глава 33.
Комната Сергея была больше похожа на гибрид хакерского логова и научной лаборатории. Хаотично, но технологично. Помимо основного монитора, на столе стояло еще два-три дополнительных экрана. На одном — бегущие строки кода, на другом — графики с пульсирующими линиями, напоминающие энцефалограмму или сейсмограф. Сергей сидел, напряженно и даже мрачно вглядываясь в экраны. Основной монитор был не просто заполнен цифрами и символами. Это был весьма сложный интерфейс.
- Давно уже должна была вернуться. Договаривались о трех днях. Неужели там осталась?
Внезапно на одном из экранов, где график был почти ровной линией, произошел резкий, короткий всплеск. Раздался тихий, но отчетливый сигнал. Через несколько секунд пискнул его смартфон. Сергей посмотрел сообщение.
 "СЕРЕЖ, Я ВЕРНУЛАСЬ! ВСЕ В ПОРЯДКЕ. УЕЗЖАЮ В ПИТЕР, ЗАВТРА ПОСЛЕДНЕЕ ЗАНЯТИЕ ПЕРЕД КОНКУРСОМ".
Сергей облегченно выдохнул.
Глава 34.
5 февраля 2025 г.
 Луиза заканчивала игру Сонаты №7 Скрябина. Последний прогон программы в присутствии шефа перед отъездом в Италию.
Финал Седьмой сонаты Скрябина — знаменитый 25-звучный аккорд, который один пианист играет последовательно. Эта музыка, созданная с математическим расчётом, и сегодня шокирует своей мощью. Легендарный Софроницкий, например, так её боялся, что никогда не решался исполнить публично, опасаясь потерять сознание.
 После игры наступила тишина. Лицо Романовского было задумчиво.
- Ну это совсем другое дело, Луиза. Не знаю, как у тебя это получилось, но у тебя появился «скрябинский дух».
Луиза посмотрела на него, ожидая продолжения.
- Ты с кем-то еще кроме меня занималась? Может, с Леонидом Михайловичем или с Татьяной Михайловной?
Луиза покраснела. “Ах, если бы вы знали, Иван Петрович, с кем я занималась!” – подумала она.
- Просто съездила в Москву и походила по скрябинским местам для вдохновения. Зашла в дом-музей Скрябина. Послушала записи с его исполнением.
Тут она еще больше покраснела.
- Я не буду снимать тебя с конкурса. В конце концов, как говорил Пьер де Кубертен олимпийцам, “важна не победа, важно участие”.
Глава 35.
Пространство зала прилета аэропорта Фьюмичино. Хаос и гул голосов. Объявления по громкой связи на итальянском и английском. Луиза стояла немного потерянно. Она огляделась, пытаясь сориентироваться. На большом плазменном экране под потолком транслировался лаконичный, стильный рекламный ролик. На чёрном фоне - кадры: руки на клавишах рояля, побережье Тосканы, старинное здание театра. Яркая надпись : «Premio Internazionale Pianistico 'A. Scriabin'. Grosseto, 15-22 Febbraio 2025 ».
Луиза на секунду остановилась, увидев это. Внезапно кто-то из спешащих пассажиров натолкнулся на неё сбоку.
- Scusi! – извинился мужчина по-итальянски.
Луиза пробиралась к багажной ленте, у которой уже столпились люди. Над ней висело табло с номером рейса и надписью «STANBUL» (она летела через Стамбул). По ней плыли и сталкивались друг с другом самые разные чемоданы. Наконец появился её  — небольшой, скромный, чёрный чемодан, с одним лишь ярлыком авиакомпании. Она ловко подхватила его и поставила на пол. Затем достала из кармана распечатку с билетом на поезд Рим-Гроссето. Искала взглядом указатели. Указатели на стене гласили: «USCITA / EXIT», «TRENI / TRAINS» со стрелкой. Она начала движение в указанном направлении, лавируя в толпе. Попыталась остановить строгого бизнесмена, но тот лишь покачал головой и прошел мимо. Она обратилась к симпатичной девушке в очках.
- Excuse me, where is the train station? Trains to Rome?
- Oh, it's very easy. Go straight ahead and you will see the signs.
- Grazie mille!
- Prego!
В этот момент до Луизы донеслись звуки музыки, она обернулась. В углу стояло пианино, на котором что-то пытался сыграть маленький мальчик. Она поспешила к нему, поправила постановку рук. Мальчик удивленно и радостно посмотрел на нее.
- Can you play the piano? Play something, please!
- Okay! 
Она села за пианино и начала импровизировать. Темой послужил мотив песни "В лесу родилась елочка". Сначала она сыграла ее а-ля Моцарт с характерными альбертиевыми басами , потом в стиле Шопена, сменив тональность на минорную. Получился печальный ноктюрн. Затем перешла на джаз. И закончила виртуозной версией в стиле Листа – с октавами и ливнем из бесконечных виртуозных пассажей. Вокруг собралась группа людей. В этот момент мимо прошел Филипп Матвеев с огромным красным чемоданом.
- Only talentless clowns waste their time on rubbish before a competition,  - прокомментировал он кому-то из слушателей.
Глава 36.
Добравшись поездом сначала до Рима, потом до Гроссето, Луиза взяла такси до гостиницы.
- Hotel «Granducca». Signorina, siamo arrivati ,- вежливо сообщил шофер, когда они остановились перед великолепным зданием в стиле модерн.
Луиза заплатила. Потом вышла из машины, потянулась, вдыхая теплый воздух. Водитель выгрузил ее скромный черный чемодан. В этот момент из дверей отеля вышел молодой служащий в аккуратной униформе с бейджем, на котором было написано Марио. Он вежливо кивнул Луизе. И начал что-то быстро говорить по-итальянски водителю.
- Buongiorno Luca, com'; andato il viaggio? C'era traffico?
- Ciao Mario, ; un incubo! Andavamo alla velocit; di una lumaca ubriaca, giuro!
Пока они общались Луиза взяла чемодан и направилась ко входу. Ее путь преградила небольшая лужа от только что политого цветка в кадке. Она остановилась в легком замешательстве, оценивая, как обойти. Марио заметил это.
- Ciao Luca, buona fortuna!
Марио подошел к Луизе, взял чемодан, перешагнул лужу. Луиза обошла лужу, и пошла рядом с ним.
- Are you here for the competition?
- Yes, that's right! How did you know?
- It's easy! At the moment, practically everyone here is a contestant.
Марио улыбнулся Луизе. Открыл дверь. Они вошли.
- In bocca al lupo! Break your leg!
Глава 37.
Театро дельи индустри. Место, где пройдут все три тура конкурса. Луиза стояла за кулисами, готовясь к выходу на сцену в первом туре. У всех программа на двадцать минут. Среди произведений должен быть обязательно один этюд Скрябина. Она стояла в стороне, прислонившись к стене. Закрыла глаза, пытаясь абстрагироваться от суеты. Ее пальцы беззвучно повторяли сложные пассажи на воображаемых клавишах. К ней быстрыми шагами подошла молодая женщина с планшетом и гарнитурой — София, ассистент организатора.
- You are playing the next. In two minutes. 
Рядом с ними нервно прохаживался молодой итальянец Лоренцо, играющий после Луизы. Он что-то бормотал себе под нос, встряхивал кистями рук.
- This waiting is killing me. It's like being at the dentist's,   - пожаловался он, наконец, то ли Луизе, то ли сам себе.
София бросила на него строгий взгляд, чтобы он не мешал.
- No, it's more like skydiving: scary, but the flight is worth it,   - отозвалась Луиза.
Лоренцо перестал на секунду нервничать и посмотрел на нее с интересом.
- You are a poet. Good luck, poet!
В этот момент из-за кулис появился предыдущий участник — бледный, с трясущимися руками. Он едва кивнул им и быстро ушел вглубь, в сторону артистической.
- Louisa Svetlova, Russia, Alexander Scriabin, ;tude No. 12 in D-sharp minor, Op. 8, «Pat;tique» ,- донёсся из зала голос конферансье.
Луиза вышла на сцену. Она шла по направлению к роялю, одинокая фигура в луче софита. Уверенными шагами. Весь ее вид говорил не о страхе, а о сосредоточенной силе. Она села на табурет. Ее лицо было абсолютно спокойно и преображено внутренним светом. Повисла секундная тишина, полная колоссального напряжения. И зазвучал драматичный, мощный поток музыки.
С первых же тактов этюд погрузил в пучину отчаяния. Напряженные, как удары сердца, басы и широкие, неумолимые арпеджио рисовали не картину внешней бури, а внутреннюю духовную бурю композитора, откликнувшегося на трагические события 1905 года.
Исполинское напряжение нарастало, но прорыв оказался не триумфальным, а лирическим. В середине пьесы наступило хрупкое, почти призрачное просветление. На смену гневным порывам пришла короткая, светлая и невероятно певучая мелодия — словно воспоминание о чем-то безвозвратно утраченном, образ чистого идеала, мелькнувший в самом сердце хаоса.
Но это затишье — лишь передышка. Буря вернулась с новой силой, сметая хрупкий лирический миг. Музыка вновь закрутилась в вихре страстей, чтобы обрушиться в финале в бездну. Последние аккорды звучали не как примирение или победа, а как суровый, бескомпромиссный приговор судьбы, возвращая всех к мрачной реальности ре-диез минора. Это был гимн не преодолению, а трагическому противостоянию, в котором отчаяние так и остается не побежденным, а выстраданным до конца.

Луиза шла пешком к гостинице. Первый тур она отыграла. Ее нагнал Филипп Матвеев.
- Луиза Светлова, если не ошибаюсь? Вы прошли во второй тур?
- Да, только что об этом узнала. А вы?
Филипп высокомерно поднял брови.
- А что, кто-то в этом сомневался? Давай на ты? Видел твою программу. Седьмая соната Скрябина, "Белая месса". Я буду играть девятую.
- "Черную мессу"?
- Да, джедай. Желаю не налажать!
И пошел быстрым шагом вперед по направлению к гостинице.
Глава 38.
Театро дельи Индустри. В зале рассаживалась публика. На первом ряду сидело жюри во главе с Антонио ди Кристофано. Настройщик завершал настройку рояля перед вторым туром.
В это время в разных аудиториях театра разыгрывались пианисты. В одной из них китайский пианист Ли Вэй готовился играть виртуознейший этюд Листа “Мазепу”. Его техника поражала, но создавалось впечатление отлично отлаженного механизма.
Зал был наполнен напряженным ожиданием. Воздух гудел от приглушенных разговоров. На сцене возвышался огромный черный рояль. Вышел конферансье.
- We are beginning the second round of the Scriabin International Piano Competition. Philipp Matveev, Russia, Schumann, Fantasia Opus Seventeen and Scriabin Sonata No. Nine, Opus Sixty-Eight, “Messe Noire”.

Филипп вышел неспешно, с королевской осанкой. Поправил фалды фрака, сел. Несколько секунд абсолютной тишины, он собирался с мыслями, его пальцы замерли над клавишами. Зазвучала Фантазия Шумана. Филипп играл ее, как и всё всегда, неэмоционально, не тонко, словно бравируя лишь своей техникой. Некоторые члены жюри одобрительно кивали головой. Председатель жюри, Антонио ди Кристофано, не демонстрировал большого интереса.
Но если подумать о том, что это не просто музыкальное произведение. Это величественный готический собор, возведенный из звуков, где каждый камень — это порыв страсти, молитва, воспоминание и надежда. Это самое личное, сокровенное и грандиозное высказывание композитора, рожденное на перекрестке сильнейшей любви, отчаяния и титанической воли к бессмертию.
Первая часть, Руины, — это погружение в эпическую драму. С первых же мощных, ниспадающих аккордов нас увлекает вихрь романтической бури. Музыка не просто звучит — она воздвигает перед нами образы былого величия, теперь лежащего в руинах, овеянного героической скорбью. Это плач по утраченному идеалу, по невозможности счастья. Врывающиеся взволнованные, стремительные пассажи — это вспышки отчаяния, попытки вырваться из плена тоски. А затем, словно луч лунного света, пробивающийся сквозь разрушенные своды, возникает тихая, неземной красоты мелодия — голос Клары, возлюбленной Роберта, его «далекая песня», ставшая маяком во тьме разлуки. Эта часть — диалог между бушующей бездной отчаяния и хрупким, но несокрушимым идеалом любви.
Вторая часть, Триумфальная арка — марш-скерцо, ослепительный и неудержимый. Если первая часть — это размышление среди руин, то вторая — это ликующее, почти исступленное шествие сквозь них. Это триумф воли, взрыв энергии, фанфары победы над обстоятельствами. Ритм неумолим и горд, мелодии могущественны и полны кипучей радости. Но и здесь, в самом сердце триумфа, есть место для призрачного, мелькающего словно видение, трио — эпизода причудливой и загадочной красоты, напоминающего, что даже в победе есть место тайне.
Третья часть, Звездный венец — финал, парящий в заоблачных высях. Музыка здесь замедляет свой бег, поднимаясь от земных страстей к космическому созерцанию. Это медленное, величественное шествие, полное благоговейного спокойствия и оцепенения. Звуковые пласты нарастают и тают, словно гигантские волны в океане вечности. Здесь Шуман достигает почти трансцендентного состояния, рисуя звуками картину бескрайней вселенной, усеянной звездами. Это не просто конец произведения, это — обретение вечного покоя, вознесение героя от руин его земных страданий к бессмертной славе, увенчание его «звездным венцом».
Фантазия op. 17 — это больше, чем соната. Это целая поэма, высеченная в мраморе и одновременно сотканная из огня. Путь от разрушения — через триумф — к вечности. Это один из самых искренних и грандиозных памятников, которые человеческий гений когда-либо воздвигал во имя Любви.
Закончив Фантазию, Филипп подождал, собираясь с силами, и начал играть Сонату №9 Скрябина. Не случайно она получила подзаголовок “Темная месса”, с которым соглашался сам Скрябин. Потоки неразрешенных диссонансов  заполнили зал. Казалось, за роялем сгущались какие-то темные силы. Внезапно погасла лампочка в одной из люстр. Публика переглядывалась, кто-то поежился.
Казалось, зал опустел. В нем нет никого, ни публики, ни артиста. Даже рояля нет на сцене. Темно. Люстры погасли.  Внезапно на сцене из-за кулис появляется Филипп Матвеев в черном одеянии с красным лазерным мечом. Справа из-за кулис выходит Луиза в белом с белым лазерным мечом. Их мечи скрещиваются.
Глава 39.
Снова на сцену выходит конферансье, на этот раз объявляя Луизу, у которой в программе… Но давайте лучше послушаем его самого:
- Louisa Svetlova, Russia, Schubert Sonata Thirteen, Opus One Hundred Twenty, and Scriabin Sonata No. Seven, Opus Sixty-Four, “Messe Blanche”. 
Ее выход был лишен театральности Филиппа. Она шла по сцене к роялю. Зал затих, чувствуя иную, более глубокую энергетику. Она села. Не поправила платье. Ее руки просто легли на клавиши. Закрыла глаза. Долгая, непривычно долгая пауза. В зале начали перешептываться. Наконец, она начала играть Сонату Шуберта ля-мажор, произведение, абсолютно противоположное Фантазии Шумана.
Представьте себе утро в альпийской долине, когда солнце только начинает растапливать ночной иней, и весь мир купается в чистом, золотистом свете. Именно с такого чувства начинается Соната ля мажор Шуберта — с безмятежной, широкой мелодии, что струится, как первый луч, озаряющий спящий пейзаж.
Это не драма титана, а лирическая исповедь странствующего романтика. Первая часть — это прогулка, полная созерцательного восторга. Песенность, столь характерная для Шуберта, здесь становится абсолютной; кажется, будто фортепиано не просто играет ноты, а поет задушевный романс без слов. Мелодии дышат легко и свободно, словно вобрав в себя ароматы полевых цветов и свежесть горного воздуха. Однако даже в этой идиллии проскальзывают тени — минорные эпизоды, словно легкие облака, набегающие на солнце, напоминают о мимолетности счастья и легкой грусти, всегда сопровождающей совершенную красоту.
Вторая часть, анданте, погружает нас в более глубокие раздумья. Это неторопливая, задумчивая беседа с самим собой. Музыка здесь становится более интимной, камерной, она словно приглашает слушателя присесть на обочину тропы и предаться тихим воспоминаниям. В ней есть нежная меланхолия и покой, похожий на тихий вечер после долгого дня.
Но Шуберт не позволяет нам надолго увязнуть в задумчивости. Финал, подобный оживленному деревенскому танцу, взрывается искрящимся весельем. Это стремительное и изящное скерцо, полное беззаботной энергии и юмора. Звенящие, словно капли росы, пассажи и ритмы, отбивающие четкий шаг, создают картину народного праздника, где царит радость простого бытия.
 Вся соната — путешествие от утренней безмятежности через полуденные размышления к вечернему ликованию. Это не повесть о страстях и борьбе, а поэтичный дневник, страницы которого испещрены образами природы, светлой печалью и чистой, детской радостью жизни. Она не потрясает до основания, а очаровывает, согревая душу своим искренним и теплым светом.
Следующая за Шубертом Соната “Белая месса” в исполнении пианистки сразу заворожила своим звуком, полетностью, кажется вибрировала и трепетала космическая материя, струился звездный свет.
Если предыдущие сонаты Скрябина — это буря и прорыв, то Соната № 7 — это не искушение, а священнодействие. Это не мрачный обряд, а горный, ослепительный ритуал, совершаемый в храме изо льда и света.
С первых тактов возникает образ нечеловеческого, стерильного холода. Главная тема, знаменитая «тема воли», не шепчет, а провозглашается — как заклинание, отлитое из хрусталя. Её ритм пульсирует с гипнотической, неумолимой силой, словно биение космического сердца. Это не эмоция, а чистая, абстрактная энергия, летящая к своей цели.
Музыкальный материал не развивается, а трансформируется, как мистический танец застывших духов. Внезапные вспышки и искрящиеся пассажи подобны отблескам солнца на ледяных гранях. Здесь нет человеческих страданий, есть лишь экстатическое восхождение к некому запредельному идеалу, к состоянию чистой, освобождающей радости.
Финальные аккорды — не катарсис, а резкое, тотальное растворение. Не взрыв, а исчезновение. Словно дух, совершив свой ритуал, развоплотился в сиянии, оставив после себя лишь звон в поднебесье и ощущение прикосновения к чему-то невыразимо великому и прекрасному.
Антонио ди Кристофано поднял голову, застыл как поражённый. Остальные члены жюри наклонились над своими записями и что-то писали.
Глава 40.
Луиза возвращалась в гостиницу после второго тура. Подошла к величественному фасаду церкви Сан Лоренцо. Она задрала голову, рассматривая фасад, и чуть не уронила мольберт уличного художника, пишущего акварелью.
- Attenta, signorina!  – раздался возглас художника.
- Sorry, I didn’t noticed it!
Она остановилась, рассматривая его работу. На бумаге была не идеальная копия фасада, а его живое, наполненное светом и воздухом впечатление.
- It’s… beautiful.
Художник усмехнулся.
- Красиво - это для открыток. Я пишу душу. А у старых камней она очень глубокая. Вы туристка? Фотографировать будете?
- Нет... Я кажется, просто хочу посмотреть.
Художник подмигнул ей.
- Правильный выбор. Камера крадет душу, а карандаш ведет с ней диалог. Идите, идите, ваша душа, я вижу тоже хочет поговорить.
Луиза улыбнулась и обошла его, направляясь к входу в собор. Неподалеку пререкались двое русских туристов.
- Я же тебе говорил, это не тот собор! Тот был с синим куполом!
- Синий купол был в Сиене!
Луиза все же решила сделать несколько снимков собора. Затем направилась к двери и исчезла в проеме.
Она вошла в церковь. Там было буквально несколько человек, итальянцы и туристы. Из-за колонны вышел пожилой священник, отец Марко. Поправил цветы у колонны. Увидев Луизу, улыбнулся ей.
- Ты выглядишь потерянной, дитя мое. Но не в городе, а в своих мыслях,- обратился он к ней по-английски.
- Это.. так очевидно? Я просто... искала спокойное место.
- Ты его нашла. Лучшее место, чтобы слушать. Снаружи - слишком много шума. Внутри...- он приложил руку к груди, -...тоже иногда. Но здесь...Здесь ты можешь услышать тишину. Это самая древняя музыка.
Луиза молча кивнула.
- Смотри. Святой Лаврентий. Умер мученической смертью,- сказал отец Марко, показывая рукой на алтарь. - Но мы помним его не за боль, а за тот Свет, что он нашел. В свой самый темный час. Помни об этом.
Луиза не знала, что ей на это ответить, и промолчала.
- Я должен идти, начинается месса.
Он поклонился и так же бесшумно ушел вглубь собора. Она подошла к скамье и села послушать тишину. Ее фигурка, такая маленькая в огромном пространстве собора, фрески, купол, играющий свет. Зазвучал орган.
Глава 41.
На следующий день на том месте, где обычно висят афиши на фасаде Театро дельи индустри, висел лист а4 со списком тех, кто прошел в третий тур на английском. Это были всего три фамилии. Ли Вэй, Филипп Матвеев, Луиза Светлова.

Вечером Луиза и Филипп сидели в кафе. Он пригласил ее неожиданно в вечер накануне третьего тура. Мимо них прошел Ли Вэй, который только что отрепетировал свой финальный концерт.
- Слышал, как ты сегодня репетировал. Бодренько так, энергично. Как заводная игрушка, - произнес по-английски Филипп, не отрывая глаз от меню, обращаясь к китайцу.
Ли Вэй остановился, сжал кулаки, но молча прошел дальше. Филипп поймал взгляд официанта и с усмешкой объяснил.
- Талантливые ребята эти азиаты. Жаль, играют, как роботы. Никакой собственной мысли. Только метроном в голове.
Луиза была шокирована такой беспардонностью и хотела было встать и уйти.
- Подожди. Я был неправ. Сорвался. Я потом перед ним извинюсь.
Она неохотно села обратно. Через некоторое время ему принесли эспрессо, ей капучино.
- Твоя "Белая месса" была любопытна, джедай.
- Твоя "Черная месса" была...дьявольской, Дарт Вейдер.
- Ты мне нравишься. Такая вещь в себе. Как думаешь, у нас есть что-то общее?
- Вряд ли.
- Да, ведь я выиграю конкурс, а ты только поучаствуешь.
- Ты меня пригласил, чтобы обсудить, что у нас общего, или были еще темы?
- Мне было любопытно, с кем ты еще занимаешься кроме Романовского.
Он замолчал, ожидая откровений.
- А что, Ивана Петровича недостаточно?
- Зайчик не стал бы готовить, у него и так полно студентов. Загоровская тоже. Кто твой тайный гуру? Не Скрябин же тобой с того света дирижирует?
Он был доволен своей шуткой, но глаза оставались холодными, выжидающими. Луиза встала, собираясь уходить.
- Мне кажется, наш разговор исчерпан. Спасибо за кофе. Удачи.
Она пошла, но вдруг, вспомнив что-то остановилась.
- Реальный мир требует реальных действий?
- Что? - лицо Филиппа вытянулось от удивления.
- Да так, ничего, просто вспомнилось.
Глава 42.
 Наступил решающий день третьего тура. По жеребьевке первой должна была играть фортепианный концерт Луиза, вторым Филипп Матвеев, третьим Ли Вэй. Луиза вышла из своего номера. Уже в концертном платье, в руках — сумка с нотами. Проверила, взяла ли магнитный ключ, и закрыла дверь. Из номера напротив показался Филипп Матвеев, поправляя манжеты фрака. Холодно ей кивнул.
- Тебя Ли Вэй искал.
Номер Ли Вэя был рядом с номером Луизы. И дверь в его номер была открыта. Луиза зашла, осмотрелась, никого не нашла. Только она хотела выйти, как дверь с треском захлопнулась. Она попыталась ее открыть, но двери в этой гостинице даже изнутри открывались при помощи магнитного ключа, которого у нее от номера Ли Вэя, естественно, не было. Она толкнула дверь, подергала за ручку, попыталась открыть своим магнитным ключом. Никакого эффекта. Телефона ресепшн она не знала. Тогда она решила позвонить кому-то из организаторов, но связи не было, сигнал не проходил.
В это время в Театро дельи индустри зал медленно заполнялся. Финал конкурса привлек огромное количество меломанов и профессионалов. Публика рассаживалась, слышался возбужденный шепот.
На сцене царил деловой, сосредоточенный хаос. Музыканты оркестра не спеша занимали свои места. В первом ряду, у столика с табличкой «JURY», уже сидели несколько членов жюри. Они беседовали между собой, негромко и сдержанно. Постепенно тихий гул голосов стал вытесняться звуками настройки.
Концертмейстер, первая скрипка, встал со своего места. Оркестр по инерции затих. Он поднял скрипку, извлек долгую ноту «Ля». К нему тут же присоединился гобой, затем кларнеты, потом все остальные. На несколько секунд зал наполнился унисонным звуком, после которого оркестр так же дружно смолк. В наступившей тишине слышался лишь шелест бумаг у жюри и сдержанный кашель в задних рядах.
 Филипп вошел в зал и сразу подошел к председателю жюри.
- Антонио, Светловой нигде нет. Говорят, она передумала участвовать дальше. Поняла, что не вытянет конкуренцию,- обратился он шепотом к Антонио ди Кристофано.
- Давайте не делать поспешных выводов, Филипп, может, что-то случилось. Вы можете сыграть сейчас первым, вместо нее. Луиза сыграет, когда подойдет.
В это время Луиза в отчаянии била ладонью по двери. Она уже почти не надеялась. Внезапно снаружи раздался щелчок электронного замка. Дверь резко открылась. На пороге стоял Ли Вэй. Он был в костюме, не во фраке, с лёгкой сумкой через плечо. Его обычно невозмутимое лицо выразило крайнее удивление. Он замер, увидев в своём номере Луизу в концертном платье.
- Луиза, как вы здесь оказались?
- Филипп сказал, что вы меня искали. Я зашла в ваш номер, он был открыт. И кто-то захлопнул за мной дверь.
- Вас обыскались. Сейчас играет Филипп. Вы можете успеть сыграть второй.
Она выбежала из номера Ли Вэя. Сняла туфли на высоких каблуках и взяла их в руку. Второй рукой подхватила подол платья. Пошла не к лифту, а к служебной лестнице. Сбежала по ней. Выскользнула на улицу через служебный выход, минуя главный холл. Взглядом оценила обстановку: на площади стоял парень, заглушавший свой мотоцикл. Луиза подбежала к нему.
- Театро! Пер фаворе! Урдженте!  – выпалила она три знакомых итальянских слова.
Тот, ошарашенный видом девушки в вечернем платье с туфлями в руке, молча кивнул. Луиза вмиг вскочила на пассажирское сиденье, одной рукой прижимая платье, другой держась за мотоциклиста. «Харлей» с ревом стартовал и понесся по пешеходной зоне, вызывая возмущённые крики.
Они объехали пробку на повороте, проскочили на красный свет и через некоторое время резко притормозили у служебного входа в театр. Луиза спрыгнула, сунула парню в руку все евро, что у нее были.
- Грацие!  – крикнула ему на бегу.
И исчезла в дверях.
 Ворвавшись в театр, она побежала сразу за кулисы. Молниеносно надела туфли, поправила одной рукой волосы, другой смахнула пыль с подола платья.
Глава 43.
Яркий свет софитов, полный зал, оркестр и дирижер были готовы, Луиза сидела за роялем. Через некоторое время она посмотрела на дирижера, они обменялись взглядами и оркестр начал играть вступление. Звучал фортепианный концерт Скрябина, который ей довелось услышать в исполнении самого композитора. Это было так недавно, но с другой стороны, так давно, если учесть, что это был 1912 год.
…Воздух в кабинете Митрофана Беляева был наполнен творческим напряжением. Вернувшийся из европейского вояжа молодой виртуоз, Александр Скрябин, находился во власти вдохновения. Его пальцы, еще хранящие изящество салонных пьес, теперь выводили на нотной бумаге нечто удивительное — партитуру его первого и единственного Фортепианного концерта. Он работал увлечённо, словно боялся упустить нити прекрасного видения, озарившего его сознание.
Три части концерта — три воплощения музыкальной красоты. В первой — оркестр и рояль переплетаются в сложном диалоге, где тембры фортепиано мягко прорастают в оркестровую ткань, создавая единое звуковое полотно. Во второй — царит лирическое настроение: оркестр деликатно поддерживает солиста, создавая атмосферу задумчивой созерцательности. А в третьей части рождается ослепительный диалог-соревнование, где рояль и оркестр ведут утончённое состязание в виртуозности и выразительности.
Выбор тональности фа-диез минор стал осознанным жестом преемственности — именно в этой тональности, полной поэтического томления, был написан и Первый концерт юного Рахманинова. Партия фортепиано поражает своей насыщенностью: композитор практически не даёт инструменту передышки, создавая впечатление непрерывного поэтического высказывания. В финале же проступают изящные музыкальные аллюзии: благородный отблеск шопеновских интонаций и трепетная нежность, напоминающая о знаменитой секвенции Татьяны из «Евгения Онегина» Чайковского. Казалось, Скрябин не просто сочинял музыку — он создавал гимн прекрасному, сплавляя лучшие традиции русской музыкальной поэзии в новое, удивительно цельное произведение.
Зазвучали заключительные такты концерта. На последнем ряду скучал Филипп Матвеев, время от времени поглядывая на часы. Наконец, он широко и демонстративно зевнул, прикрывая рот рукой. Музыка Луизы нарастала, достигая кульминации. Она сыграла последний, мощный аккорд. Рука замерла над клавиатурой. Звук аккорда затих, растворяясь в полной тишине.
Глава 44.
В Театро дельи индустри царило праздничное настроение. Ведь сегодня будут оглашены итоги конкурса. Зал был полон публики и прессы. На сцене стоял председатель жюри Антонио ди Кристофано.
- Международный фортепианный конкурс имени Скрябина подошел к концу. Это был прекрасный конкурс! Мы, жюри, очень довольны уровнем выступающих. Пришло время назвать победителей. Третье место и приз в две тысячи пятьсот евро получает Российский пианист - Филипп Матвеев.
Сидящий на первом ряду Филипп Матвеев покраснел, потом побледнел. На его лице отразилось неподдельное изумление. Раздались аплодисменты. Матвеев вышел на сцену, получил диплом и тут же в ярости ушел не только со сцены, но и из зала.
- Второе место и приз в пять тысяч евро получает пианист из Китайской народной республики, Ли Вэй.
Виртуоз и прекрасный музыкант, Ли Вэй вышел с достоинством на сцену и с благодарностью принял из рук Антонио свой диплом.
- Первый же приз в размере десяти тысяч евро присуждается Луизе Светловой, Россия.
 Публика взорвалась оглушительными аплодисментами, кто-то крикнул «браво». На сцену вынесли букеты цветов. Луиза получила диплом. Потом попросила микрофон у Антонио.
Иван Петрович Романовский смотрел у себя дома прямой эфир с конкурса.
- Большое спасибо за вдохновенный конкурс! Я хочу процитировать Александра Николаевича Скрябина: «Чтобы стать оптимистом в настоящем смысле слова, нужно испытать отчаянье и победить его. Зависть же - признание себя побежденным». В этом конкурсе нет победителей и побежденных, победила музыка. И я хочу от всего сердца поблагодарить своего преподавателя - Ивана Романовского,- звучали с экрана слова Луизы на прекрасном английском.
Романовский встал с кресла и прошелся по комнате.
- Этот конкурс был важен для меня. Но сейчас я хочу рассказать о главном проекте моей жизни. Через месяц в Гималаях мы попытаемся исполнить мечту великого Александра Скрябина — мы представим его «Предварительное действо».
Глава 45.
Вернувшись из Италии, Луиза отправилась в новое путешествие – на этот раз в Москву, повидаться с Сергеем и попробовать найти ноты. Лежат ли они еще под тем камнем в подвале Московской консерватории? Получив разрешение от ректора на осмотр подвалов, Луиза снова стояла перед тем же вахтером.
- Поздравляю вас с заслуженной победой! – огорошил ее Николай Иванович.
Луиза была удивлена, что ее узнали. Достала разрешение.
- Спасибо! Николай Иванович, я бы хотела попасть в подвал. У меня на этот раз есть разрешение.
- На этот раз?
- Помните, две недели назад. Вы не пустили.
- Так вы та самая девушка!
Вахтер подозвал охранника, который проводил ее и открыл подвальные помещения для нее.
Всё выглядело совершенно иначе в консерваторском подвале, чем сто лет назад. Или она уже всё забыла? Во всяком случае евро-ремонта тогда точно не было. Да и по размерам помещения отличались. Какие-то стали больше, какие-то наоборот разделили на несколько поменьше. Того камня нигде не было видно. Она уже дважды все обошла. Неужели кто-то их нашел раньше нее? Везде служебные помещения, подсобки. Она с трудом приподняла край ящика, в котором был сложен шланг. Показались пожелтевшие листы. Она отодвинула его еще дальше и увидела надпись: Белая месса.
Глава 46.
- Так вот, сначала я попала в другую версию настоящего! - возбужденно рассказывала Луиза вечером у Сергея дома.
По случаю ее победы Сергей купил шампанское и торт. Луиза зажгла свечи.
- Представляешь, я была там переводчиком, а ты не разбирался ни черта в компьютерах.
- Потому что ты взяла ноты. Я же предупреждал, но, если честно, сам не ожидал, что последствия могут оказаться такими. Альтернативная реальность, кто бы мог подумать!
- Кстати, вот они.
 Луиза достала ноты. Сергей стал их рассматривать, боясь к ним прикоснуться, словно столетняя бумага могла внезапно рассыпаться на кусочки.
- Тогда я вернулась снова в прошлое, спрятала ноты в подвале консерватории. И сегодня нашла их там.
- Ты же могла вообще не вернуться! Я бы этого не пережил.
Они посмотрели друг на друга. Между ними проскочила искра. Они поняли, что это уже не просто дружба.
- Я бы хотела прогуляться. Пошли к музею?
Ночь. Около музея Скрябина не было никого кроме них. Окна темные. Вдруг как из ниоткуда тихо начала звучать хрустальная и мистическая музыка Сонаты №7.
- Ты слышишь? – удивленно спросила Луиза.
Сергей кивнул и медленно поцеловал ее.
Ночное небо, казалось, превратилось в бесконечный космос с мириадами звезд и зазвенело Прометеевским аккордом .
«Я пришел сказать вам, что вы сильны и могучи». (А.Н.Скрябин)