Глава 7. Мечтой любви, мечтой прекрасной, не увлек

     Несостоявшийся мачо
     Уже заканчивались летние каникулы и должен скоро приехать Рико, проводящий их где-то у родственников. Ранним вечером еще жаркое солнце подняло в воздух все испарения, которые перед этим туча вылила на землю в виде ливня. А когда за час до своего захода в горы светило устроило себе заслуженный отдых, у заведения капитана притормозила белая машина, на капоте которой резво скакал дикий мустанг с развивающимися гривой и хвостом. Из нее вышла элегантная молодая женщина в белой мини юбке и белой блузке с треугольным вырезом. На ногах этой женщины были, видимо, очень удобные белые туфельки на низеньком не остром каблучке. В руках была небольшая белая сумочка. Черные отливающие блеском волосы почти опускались на плечи, непослушная косая челка закрывала левую бровь, на глазах были темные очки.
Капитан радостно вышел из-за своей конторки навстречу вошедшей на веранду гостье со словами:
     - Приветствую очаровательную сеньору! Что изволит сеньора заказать? – подавая ей карту меню, пытаясь проникнуть взглядом сквозь темные очки сеньоры.
     - Если не возражаете, капитан, сначала закажем вашего садовника, - с достоинством опуская очки, помогла себя узнать сеньора.   Капитан округлил глаза, и двух секунд ему хватило на распознание знакомой ему сеньоры.
     - Сейчас, сейчас! – угодливо воскликнул он, готовясь с дамой выйти в сад, но дама его холодно остановила.
     - Если позволите, капитан, я попытаюсь с ним разобраться сама.
     - Желаю удачи! – ухмыльнулся капитан, разжимая свою ладонь.
     - К черту! – послала капитана воспитанная дама.
Это не только не обидело капитана, а даже вызвало у него еще большее восхищение и уважение к сеньоре.

Сеньора последовала в сад и в дальнем углу нашла, все-таки, свой искомый объект. Садовник-стилист увлеченно делал авторскую прическу рашн-самбо-мамбо терпеливому зеленому кусту большими ножницами с выдвижными ручками. Понятно, что любая авторская работа - это не работа по сухой вымученной чиновничьей инструкции какого-нибудь панамского школьного завуча, она требует больших умственных затрат, высокого полета художественной мысли и увлеченности. Простояв за спиной стилиста треть минуты и, поняв, что можно еще так стоять долго, завуч чуть кашлянула, чтобы не напугать садовника. И все-таки садовник на пару секунд закостенел. Постепенно, начиная оживать, медленно поднимал из-за правого плеча стеклянный взгляд с белых туфелек, по изящным ножкам, застыв на некоторое время на краю мини юбки. Потом заскользил выше по обтянутому бедру, талии, с неподдельной любознательностью попытался заглянуть в треугольный вырез блузки, скользнул по тонкой светло – коричневой шее, очертил абрис подбородка, прилип на пару секунд к светло – малиновым губам, пробежал по тонкому носу с чуть заметной горбинкой, вышел на упрямую челку и отразился удивлением в темных очках. Когда садовник снял ладони с длинных рукояток тяжелых ножниц, потому что затекли вытянутые руки, и оставил ножницы на голове у недостриженного клиента, у обладательницы всех осмотренных достоинств вырвался нелепый смешок. Тогда садовник медленно протянул руку к темным очкам и начал также медленно и осторожно их снимать. Теперь настала очередь застыть сеньоре, и уже ее застекленевший взгляд уставился в его глаза.
     - Так это вы, - констатировал нерадостно садовник и, по-видимому, своей интонацией погасил смешливое настроение дамы в белом.
     - Это я, - в тон ему в траурной тональности ответила дама.
     - Ко мне? – засомневался садовник.
     - Если позволите, к вам, - констатировала дама.
Садовник недоверчиво смотрел в глаза, не спрятанные за темными стеклами, но и после этого сомнения не покинули его. Он окинул взглядом безукоризненный белый наряд,  белые туфельки, белую сумочку, потом перевел взгляд на свои потертые сандалии, на свои тонкие и высушенные, как у кузнечика, но волосатые ноги, всего лишь третье место на теле, где у него росла шерсть, что нередко приводило его в смущение, потом на свои рабочие шорты…
     - Это не имеет никакого значения, - прервала его сравнения завуч. - Давайте спустимся, – сказала она по-испански, - только снимите с головы недостриженного клиента ножницы. - И пошла вперед.
На самой верхней площадке лестницы, что была вровень со скалой, она постояла, посмотрела на белые облака над океаном, повернулась, чтобы убедиться, что и он смотрит на них, и, не сказав ни слова, начала спускаться. Они шли, держась за перила, через одну ступеньку друг от друга и молчали. На каждой площадке она останавливалась и смотрела на горизонт, но уже не оборачивалась, чувствуя его за собой.
Когда они сошли на песок, она сняла туфли и оставила их у лестницы. Садовник последовал ее примеру, скинув потертые сандалии. Потом она взяла его за руку, убедившись по его глазам, что это ему не противно, и они пошли по песку, периодически заливаемому тихими волнами.
Они были одни, и вокруг них была умиротворенная Вселенная. Океан неторопливо перелистывал страницы длинных низких волн, просматривая на ночь любимые сказки, чтобы к тому моменту, когда вечная спутница Земли Луна, услышав от Персея любовную историю, покраснеет от смущения, уронить из заснувших рук книжку с картинками и тихо почить до утра.
     - Если бы я, Дчёч, не видела вас увлеченного игрой с ребятами, с горящими глазами, по-детски смеющимся, я бы не поверила в то, что вы можете быть, как школьник-подросток, - она взглянула на него, и улыбка приятных воспоминаний засветилась на ее лице. – Почему вы со мной такой настороженный, такой… предупредительно-холодный, как будто вы выставили вперед руку и боитесь, что с вами случиться что-то непоправимое, если я к вам прикоснусь? – продолжала она на родном языке.
     - А можно на английском? Вы преувеличиваете мои успехи в испанском языке, - попросил он.
Она резко повернулась к нему, взглянула ему в глаза, положила на его лопатки, ставшие вдруг жесткими ладони и вдавила его в себя. Не спуская с него глаз, она спросила на английском.
     - Ну что, Дчёч, сейчас ничего не случилось?
Он смотрел в ее глаза, озорные глаза семнадцатилетней девчонки, и легкая тень улыбки скользнула на его губах. Он почувствовал сквозь футболку ее маленькие и упругие груди, не спеленатые какими-то лифчиками. И еще он почувствовал, что она перешла с ним на «ты».
     - О-о, - заметила она тень улыбки, - оказывается ты живой? А я уже потеряла надежду, что тебе доступны простые человеческие чувства при общении с женщиной. – Не ослабляя своих сильных объятий, она спросила уже другим голосом, - я тебе не делаю больно?
     - А почему ты об этом спрашиваешь?
     - Я видела твои шрамы, когда ты купался с моими ребятами. Тебя ведь чуть живого нашли на камне под той скалой? – кивнула она куда-то через его плечо, совсем ослабив силу своих объятий. – И месяц ты ничего не помнил и не говорил?! – похвалилась она своими познаниями о его недалеком прошлом, снимая ладошки с его лопаток и беря его снова за руку.
     - Это детские фантазии, - чуть улыбнулся он, - сродни тем, что я – космонавт, из потерпевшего катастрофу космического корабля.
     - Ну в это я не поверила сразу, а то, что тебя нашли бездыханного на камне, оказывается правда, - констатировала она и для подтверждения вопросительно посмотрела на него.
     - Это правда, - подтвердил он.
     - А ведь когда ты проводил мастер-класс на песке, капитан сказал, что ты его гость.
     - Он не соврал, - с любопытством глядел на нее Георгий, слабо догадываясь, чего она хочет.
     - Так, когда ты мне сказал в школе, отказываясь от денег, что у тебя нет паспорта, оказывается, у тебя его нет совсем? – вдруг дошло до завуча.
     - Я бомж. Живу здесь на нелегальном положении и зарабатываю себе на пропитание, нарушая панамские законы. Местная полиция ко мне присматривается и, видимо, найдет повод, чтобы меня препроводить в какую-нибудь резервацию. Чтобы не было тебе неприятностей, держись от меня подальше, Летисиа.
     - Как ты сказал? – она вздрогнула и, не выпуская его руки, повернулась к нему. – Ты ни разу со времени знакомства не произнес моего имени, - она смотрела на него повлажневшими глазами.
Георгий странно посмотрел на нее и не понял причину нахлынувших на нее чувств. Они шли некоторое время молча, и океан порой накрывал их ноги пеной. Георгий ждал.
     «Не может быть, чтобы завуч приехала только для того, чтобы погулять с бомжем за руку по кромке океанского прибоя. Не может быть, чтобы около такого совсем распустившегося цветка полного нектара не кружились шмели».
Он вспомнил, что его логика уже терпела позорные проколы в области прогнозов поведения женщин, исходя из его прошлого опыта. А тут – опять непредсказуемый случай, - метисочка, к тому же другой культуры, не позволяющей ему со своим русским опытом с приемлемой точностью прогнозировать поведение, вроде бы таких же людей, но ходящих в отличие от россиян вниз головой на другой стороне земного шарика. А он хорошо знал по себе, когда немного постоишь вниз головой, выполняя Сиршасану*, то сразу мысли начинают складываться как-то нестандартно.
 
     * Стойка на голове у йогов.

Завуч оглянулась назад, будто желая убедиться, не видит ли их кто со скалы у капитана, удостоверилась, что скала еле угадывалась вдали, остановилась, раскрыла сумочку, достала два листа какой-то газеты.
     - Вот! - развернула она их, положив один лист под другой.
Георгий без интереса взглянул на фото какой-то панамской газеты, где у океана мельтешили какие-то дети.
     - Да вот, же! – приставила пальчик с маникюром фиолетового отлива под две наблюдающие фигурки завуч.
Георгий напрягся. В даме он сразу узнал свою спутницу, а рядом, присмотревшись более пристально, с трудом узнал себя, в объясняющем ей дядьке. И очень удивился, подняв брови и взглянув на спутницу.
     - И вот! – не дала она спутнику очухаться, вытащив из-под первого листа второй, и тоже приставила свой ухоженный ноготок к двум крупным фигурам, стоящим на школьной сцене, к которым были прикованы взгляды несколько голов ребят, сидящих на первом ряду.
На этом крупном фото и вовсе стоял не бомж, а монументально возвышалась какая-то голливудская знаменитость, похожая на Джона Траволту, высокомерно купаясь в обожающих его взглядах. И самое откровенное обожание было выражено в красивом лице стоящей рядом хрупкой женщины, той, что была сейчас с ним.
Брови босого бомжа в рабочих шортах взлетели еще выше и, если бы не волнорезы морщин на лбу, барьером вставшие у них на пути, брови и вовсе могли бы оказаться на затылке.
     - Зачем все это? – только и мог произнести он.
     - Нельзя сдержать сопутствующие современной жизни цифровые технологии! – назидательно произнесла завуч.
     - Мне же не разрешает закон подработку! – возмутился бомж. - Ох, Летисиа, заваришь ты кашу, что с меня взять, я в Панаме бесправный человек, а ты создаешь себе неприятности!
     - Я уже после этих событий узнала, в качестве кого ты здесь находишься. И только тогда уже задумалась. После моих статей в газете, что под этими снимками, - щелкнула она ноготочком по носу надменной знаменитости, - и после моей статьи в профессиональном журнале, мне неожиданно предложили возглавить департамент школьного образования в столице. Статья о твоей, ты слышишь учитель, - она признательно положила на плечо маленькую ладошку и заглянула в глаза, - твоей методике обучения. О том, как ты за месяц занятий сделал почти отличниками двух ребят, а одну из них вернул в лоно школы, о заложенной в методике новой возможности интенсивного обучения школьников с пользой для здоровья…
Завуч тряхнула рукой, от чего сползшая ручка белой сумочки снова оказалась на плече, благодарно положила на плечо учителя и правую руку с газетами и трогательно заглянула в глаза.
     - Что ты посоветуешь Дчёч? Это путает все мои планы по отлету в Бразилию!
     - Ты шутишь, Летисиа. Кто я такой, чтобы дать тебе совет в таком ответственном для тебя выборе? Весь мой жизненный опыт формировался в СССР при существовании его жестокой системы, где основным для всех правом выбора было: «НЕЗЯ!»
Последнее слово Георгий естественно сказал по-русски (а как его можно было сказать иначе?) и понял, что надо как-то выпутываться.
     - Основным правом для какого-либо жизненного выбора людей моего поколения был запрет на свободу этого выбора.
И он снова понял, что сказал совершенно непонятно, в отчаянье махнул рукой и попросил:
     - Уволь, Летисиа. Ты умная женщина. Слушай только себя.
Он отвел взгляд на черный песок, потому что любой его брошенный взгляд на стоящую рядом женщину неминуемо скользил в магический треугольник выреза ее кофточки, прерывающий две дуги прячущейся под ним груди.
Разве можно было обмануть женскую породу, читающую такой бесхитростный взгляд мужчины, почти год не державшего в своей руке даже руку женщины, не то что… 
Летисиа хитро улыбнулась, посмотрела на то место, куда теперь уставился мужчина взглядом, ничего не найдя в черном песке примечательного, она снова взглянула на него и повела чуть плечиком.
И как только опытная завуч могла совсем недавно называть этого двоечника, не знающего урок, стоящего с понурой головой, опустив тупой взгляд, своим учителем?
     - Я хочу искупаться, - сказала просто Летисиа, отходя немного от кромки океана. – Составь мне компанию!
Она, не глядя на него, спрятала вырезки в сумочку, положила ее на песок, расстегнула кофточку, обнажив предмет его вожделений – свои маленькие красивые груди, расстегнула молнию юбки и, по-прежнему, не глядя на него, сняла юбку, оставшись в белых трусиках. Потом, как будто она находилась одна в своей спальне, непринужденно сняла их, оставшись… оставшись, в чем родила ее мать, такая же, как и она метиска, с черным треугольником между ног на исключительно ровно загоревшем красиво сложенном теле.
Георгий не мог не любоваться ею, как художник, как творческая натура, как большой поклонник красивого обнаженного женского тела. Ах, какая жалость, что она не видела его взгляда. Но тогда она опять бы неправильно его поняла, потому что на ее родине такое выражение означает только одно: «Я тебя страстно желаю!»
Ничуть не смущаясь и, не глядя на него, она вошла в воду и шла, постепенно погружаясь, ожидая, когда пришедший в возбуждение океан накинется и расцелует ее упругие груди, и лишь после этого, играя на ревности Георгия, повернувшись к нему, призывно прокричала.
     - Ну же! Я жду! Ты чего? Мы же одни!

И зря так самонадеянно звала метисочка. Они вовсе были не одни. На краю скалы, жадно всматриваясь в капитанский бинокль, стояла еще одна женщина.
Георгий скинул футболку и, чуть прихрамывая, пошел было за метиской, но, дойдя до мокрого песка, вдруг остановился и с непонятной для себя злостью вернулся, стащил шорты и в адамовой одежде решительно вошел в океан. Поравнявшись с нею, увидел ее улыбчивое лицо, откровенный взгляд, брошенный на его равнодушное мужское достоинство, и услышал:
     - Поплыли!
Она плыла брассом, сначала не по-спортивному, высоко держа голову, не желая мочить волосы. Коснувшееся гор солнце, как всегда, собрало с их вершин пригоршню пурпура и подсыпало в свои лучи, отчего смоченные океаном плечи коричневой женщины, выныривающие временами из его стихии, становились коричнево – красными, а какая-то выпуклая косточка вдруг вспыхивала карминным мазком. А тело коричневой женщины, погруженное в океан и подсвеченное лучами, играло непередаваемыми оттенками, в которых бирюзовые, синие, голубые, зеленые цвета вдруг разом смешивались с коричневыми, красными, розовыми цветами. Расплываясь, они переходили друг в друга, рождая фантастические полутона, не имеющие на земном языке названия.
Неземная женщина плыла чуть спереди, позволяя чуть подрумяненному солнцем белому человеку любоваться собою. И он любовался: координированностью ее движений; легкостью выбрасываемых по-лягушачьи ног; стреловидностью вытянутого тела, когда она, закончив толчок, вытянув ноги и руки, прошивала толщу океана, погрузив в него лицо от получаемого удовольствия, забыв про свои оберегаемые от воды волосы. Георгий сознавал, что эта женщина знала толк в достоинствах своего тела, и ей нравилось нравиться. Она чувствовала, что он плывет сзади и любуется ею.
Она остановилась, как рыба, работая руками, как плавниками, подождала, когда к ней приблизится белый мужчина и, бросившись на него хищным осьминогом, обвила его талию ногами, а тело руками и присосалась своим ртом к его рту. Да он был Георгию сейчас и не нужен. Какой от него прок под водой? Они медленно погружались в толщу океана.
В момент, когда ее ноги обвили его талию, волосатый лобок прижался к его животу, а ее груди раздавились на его груди, в сознании Георгия вдруг вспыхнула похожая ночная картина: вот так же сотней миллионов пор своей кожи он чувствовал кожу повисшей на нем женщины. Но какая была разница! Если та зубами хищной мурены больно вцепилась в его рот, пальцами рук почти дырявила его тело, а пятками в диком желании выдавливала его почки, то висящая сейчас на нем женщина была даже не хищным осьминогом, а доверчивой ластящейся темночешуйчатой русалкой. И эта картинка длилась меньше секунды и рассыпалась, не отпечатавшись в его сознании.                Георгий решил немного поиграть на нервах доверчивого создания и, не шевелясь, продолжал с ней погружаться.
     «Удивительно! Она не испытывала страха! У нее что, жабры что ли? Неужели эта прилепившаяся русалочка совсем не чувствует отсутствия воздуха? А если он с нею не всплывет?»
И вдруг, его сознание озарилось новой картиной: он всей кожей почувствовал близость состояния, когда не получающие кислородной подпитки легкие, начнут разрываться в гипоксии, а рот сам по себе будет проталкивать в них соляной раствор, чтобы совсем ухудшить их работу. Первым напоминающим ударом зазвенел знакомым звоном в висках колокол. И прежде, чем эта секундная картина рассыпалась, Георгий, покрываясь мурашками страха, срочно начал всплывать.
     «Странно, а всплывалось нетрудно, он ожидал худшего!»
А вначале ему казалось, что с нею, уж, конечно, всплыть не удастся и придется на глубине семи метров выяснять отношения.
     «Неужели своя ноша не тянет? Да какая же она своя?»
Не снимая обвитых вокруг талии белого человека смуглых ног, русалочка начала помогать всплывать руками.
Георгий пробил головой поверхность океана, русалочка отлепилась от него, и они разом вдохнули спасительный воздух. Накислородив свои легкие, они взглянули друг на друга и русалочка рассмеялась.
     - Ну, как поцелуй? – улыбаясь, тяжело дыша, вымолвила русалочка.
     - Еще чуть-чуть и он у тебя был бы последним, - уверенно сказал отдувающийся Дчёч.
     - Не-а! – не согласилась, часто дыша, она. - А вот если бы таким был твой поцелуй, то я согласна… опуститься с тобой еще на пять метров. – И она лукаво на него посмотрела. - Сознайся, а ведь, замандражировал ты, когда я тебя, как осьминог спеленала?
     - Нет, - признался он.
     - Так я и поверила! - не поверила русалочка, - Но в океане ты чувствуешь себя уверенно, как будто родился и вырос рядом.
     - Ага, - выплевывая попавшую в рот соленую горечь, признался он, - в нем я родился и в нем чуть навсегда не остался.
     - Однако, я смотрю на тебя, Дчёч, ты уже пережил страх пленника океана. Хладнокровия русским не занимать! – восхитилась метиска. – Я полагала, что ты начнешь всплывать на первых двух метрах, а я хоть и выросла на океане, сама уже замандражировала и хотела выбираться на поверхность, если бы ты погрузился еще хотя бы на метр, - призналась, усмехаясь, она.
Он не захотел обсасывать эту тему. Они тихо плыли к берегу. Георгий увидел, как она заволновалась, задвигала ногами и руками, оставаясь на месте, вытягивая голову, пытаясь зацепиться за что-то взглядом. Георгий взглянул туда же и все сразу понял. Она сажала солнце за горы.
     «Ну надо же! – не поверил он, - оказывается, не он один из людей делает это, когда бывает на море».
     - Ну давай прощаться с солнцем! – вскрикнула нетерпеливо она, отталкиваясь от воды так, что выскочила на поверхность ее грудь, - и ей удалось, видимо, увидеть верхний красный кусочек солнечного диска, спрятавшегося за гору.
     - Ну что же ты?! – с укором прокричала она, и снова по грудь взлетела над водой. – Я его еще вижу! – радостно прокричала она и снова подпрыгнула. И вновь радостно крикнула. - Вижу!
Она прыгнула еще раз и тусклым голосом, задыхаясь, произнесла:
     - Все! Посадила!
И не отдавая себе отчета, как когда-то, Георгий вдруг ударил в воде ногами, а по поверхности руками, вскрикнув от боли, выпрыгнул по грудь над океаном и увидел самый верхний красный краешек солнца, быстро заходящего за горы.
     - Увидел? – восхищаясь его прыжком, спросила азартная женщина, многократно сажавшая солнце в океан и за горы.   
     - Увидел! – слегка морщась от боли, подтвердил он.
Она подплыла совсем близко и с состраданием спросила:
     - Колено?
     - Колено, - подтвердил он, морщась.
     - Хочешь, я тебя вытащу на берег? Мне доставит это большое удовольствие! – попросила русалочка.
     - Все в порядке. Доплыву, - отговорился Георгий, и они медленно поплыли. Когда океан пытался удержать в своих волнах ее грудь, женщина сделала свой выбор и взяла Георгия за руку. Они выходили из воды, как будто сто лет были знакомы друг с другом, много раз делили одну постель, и у них не было друг от друга никаких тайн. Перед сложенной на сумочке одеждой она остановилась, отжала ладошками свои волосы, потрясла головою, сделав из влажных волос художественный беспорядок, повернулась к нему, касаясь его груди своими сосками, и произнесла, глядя в глаза, со смущенной улыбкой.
     - Сгони своими ладонями воду с моих плеч и спины. У меня нет полотенца, и я не планировала с тобой купание. 
     - У меня грубые руки рабочего… а у тебя нежная кожа, - хмуро возразил Георгий.
     - Мне будет приятно, - улыбалась она, - прошу тебя, и повернулась к нему спиной.
Он медленно провел своим взглядом от кончиков мокрых волос до белеющих пяток и она, почувствовав его взгляд, поежилась и передернула плечиками.
     - Я чувствую твой взгляд, Дчёч! – нервно произнесла она.
     - Тебе неприятно? – замер он с зависшей рукой.
     - Мне было бы приятно, - резко повернулась она к нему, дерзко глядя в глаза, - если бы я чувствовала тебя каждой своей клеточкой… и в себе тоже! – и она с обидой отвернулась.
Дчёч продолжал стоять с повисшей над ее плечиком рукой, не зная, как себя вести дальше.
Она вновь повернулась, ободряюще взглянула в его глаза, встала на кончики пальцев, закинула руку за его затылок, прижалась к нему не по возрасту упругой грудью, и нежно поцеловала его в губы.
     - Я жду! Ну, пожалуйста, Дчёч! – и она уже страстно вобрала своими губами его губы.
Тогда он, кляня себя за половое бессилие, опустил тяжелые ладони ей на лопатки, забывшись, так вжал ее в себя, что она застонала, и своим поцелуем с лихвой вернул ей два ее поцелуя.
И в это время на другом конце земного шарика у светловолосой белой женщины вдруг второй раз кольнуло сердце, она вскрикнула, и чашечка горячего кофе чуть не выскользнула из ее ослабевших рук.
А Георгию после своего поцелуя пришлось некоторое время держать коричневую женщину, прижав к своей груди, потому что без его поддержки метисочка с закрытыми глазами и не державшими ее ногами просто села бы на песок, и пришлось бы ей снова омываться в океане.   
Когда, наконец, в сгущающемся сумраке метиска, превратившись в мулатку, пришла в себя, Георгий властно повернул ее, как неживой манекен спиной. Выдавил несколько капель на ее плечи из черных густых волос, грубыми ладонями смахнул их на черный песок, потом правой ладонью, прилагая усилия, согнал капли с гибкого позвоночника на попу, и, чуть замешкавшись, с попы - на песок. Затем, положив тяжелые ладони в том месте, где шея переходит в позвоночник, разгладил кожу в стороны от позвоночника, опускаясь все ниже и ниже до самой попы, сделал секундную паузу. Потом ладонями прошелся по всем выпуклостям, резко развернул свою живую манекенщицу, а вот взглянуть ей в глаза не удалось, потому что они были закрыты. Георгий заметил, как из одного закрытого века медленно сползала слезинка.
     - Прости, если я сделал тебе неприятно, - пробормотал он и бросил качнувшуюся, с трудом устоявшую на ногах мулатку, подойдя к своей одежде.
Он надел шорты, взял футболку и не оборачиваясь быстро пошел по заливаемому волнами песку, удаляясь от владения Павла. Когда Георгий прошел по пустынному побережью минут пятнадцать и вконец успокоился, он остановился, повернулся и вдалеке на черном песке увидел чуть белеющий холмик. Он понял, что его ждет женщина и будет ждать столько, сколько он будет успокаивать свои нервы, может быть, до самой ночи. Тем более, что она стремительно наступала, пожирая сумрак. Сумбурные его мысли пытались овладеть сознанием. Им никак не удавалось выстроиться в законченные смысловые блоки. Они распадались, причудливо соединяясь с другими такими же распавшимися, образуя галиматью, снова распадались, в который раз пытаясь оформиться во что-то связное, и - снова неудачно. Слишком велико еще было волнение.
Георгий сел на песок и стал рассматривать наливающуюся апельсиновым соком щербатую луну, пока она вся не сменила свою бледно – желтую окраску на апельсиновую.
Вот теперь оформившиеся мысли, навалившись скопом, все громче и громче стучали в его бронированную дверь, которой хозяин отгородил их от своего сознания, и, опасаясь за ее надежность, он вынужден был встать и быстрыми шагами направиться в обратный путь.
Георгий был удивлен, как же далеко он ушел. Его начинало охватывать беспокойство. Он с надеждой всматривался в черноту, пытаясь высмотреть белый холмик, и уже отчаялся.
     «Конечно, как разумная женщина, она должна была уйти. Ну кто будет ждать этого психопата с расшалившимися нервами?»
Но вдруг совсем рядом правый глаз наткнулся на световое пятно, которое с каждым шагом приобретало формы маленькой женщины в белом, скорбно сидевшей в черноте. Сейчас он уже увидел, что она сидела на сумочке, обхватив колени и положив на них черную голову.
У Георгия отлегло от сердца. Он подошел к ней. Женщина не шевелилась. Тогда он сел перед ней на корточки и тихонечко пальчиком стал поднимать за подбородок ее голову. Голова была тяжелой, но не сопротивлялась. Луна облила оранжевым цветом коричневое почти неживое лицо, и оно стало приобретать женские черты. Лицо было холодно, спокойно, глаза закрыты.
     - Ау, Летисиа! – тихо начал выводить Георгий ее из анестезии.
Веки с густыми черными ресницами дрогнули, глаза открылись, но не наполнились смыслом. Тогда. держа ее подбородок двумя пальцами, указательным пальцем другой руки он провел по кончику носа. Глаза мигнули и, наполнившись апельсиновым соком, посмотрели в глаза Георгия.
     - Все будет хорошо, - улыбнувшись, удовлетворенно сказал Георгий и бережно поднял женщину, потом ее сумку. Взял крепко полузнакомую мулатку под локоть и повел ее туда, где учащенно билось сердце другой метиски, с ревнивой тревогой всматривающейся в темноту.
Женщина шла походкой лунатика, и Георгий знал, что это не игра. Остановившись недалеко от лестницы, Георгий развернул ее к себе, пытаясь заглянуть в глаза, но она их закрыла.
     - Летисиа, ты видишь, я не могу даже овладеть тобой, как мужчина. Потом, я серьезно болен. Потом, я бомж без документов в чужой стране. А ты…
     - Все это преходяще, Дчёч, - подняла она грустные глаза, - я бессильна, если только у тебя СПИД… рак… или проказа…
     - У меня рак, Летисиа, - радостным голосом подхватил Георгий, настолько радостным, что она укоризненно, молча, стала разглядывать его глаза и после некоторого времени твердо произнесла:
     - Не верю!
Обескураженный Георгий развел руками и упавшим голосом произнес:
     - К сожалению, это так.
Летисиа снова, как в первый раз, стала рассматривать его лицо, его голую грудь, нежно провела пальчиком по всем его рубцам на груди не оставив ни одного; повернула его, как послушного истукана, тоже самое она сделала на спине. Георгий почувствовал, как каждое теплое прикосновение несло женскую нежность, жалость и любовь. Она обняла его за живот и стала целовать на спине все его почти зажившие раны, не пропустив ни одну, даже вставая на цыпочки. Потом она его развернула и тоже проделала с его грудью.
Лишь с первым поцелуем у Георгия возникло было желание воспротивиться, но второй поцелуй полностью выключил его волю, и он стоял безмолвным манекеном не в силах противостоять почти материнскому женскому чувству.
     - Не верю! – уже ласково подняла на него глаза с линзами лунного света мулатка.
Георгий стоял, опустив голову, и молчал.
     - Я не доктор, Дчёч… в остальном, мне кажется, я могла бы тебе помочь. У меня есть кое-какие связи и…
     - Забудь про это, - решительно сказал Георгий, - не вешай на себя мои проблемы, если не хочешь, чтобы я даже не здоровался с тобой.
Женщина заботливым взглядом рассматривала его лицо.
     - Давай подниматься, Летисиа, - попросил он, дотронувшись до ее руки.
Она взяла его кисть и его пальцами провела себе по левой, потом по правой щеке. Потом медленно провела его пальцами по своей шее, секунду посомневалась, спустилась и сильно вдавила его пальцы сначала в левую, потом в правую грудь. Еще секунду посомневалась, - с силой провела его ладонью по своему животу и замерла, прижав ладонь ниже пупка.
Георгий чувствовал ладонью, как даже там бился пульс ее сердца.
     - Поцелуй меня на прощание, - тихо попросила она, глядя в глаза.
Он постоял немного, а потом отечески нежно поцеловал ее в губы. Мулатка вздохнула всей грудью, как будто до того и не дышала вовсе, взяла у него сумочку и, они стали подниматься по лестнице.
Когда они вышли на скалу и пошли в сторону веранды, от нее отделилась фигура с подносом и, делая им знаки, приглашала их подойти к дальнему столику под звездным небом. Капитан определенно их ждал. Поставив два блюда с горячим мясом крабов и креветок на сервированный ожидавший их столик, на котором стояла открытая бутылка вина, салат, фрукты, с удовлетворением сорвав с любовной парочки искреннее удивление, он отодвинул стул, приглашая гостью сесть, и проговорил с расплывшемся в улыбке приветливым лицом.
     - Никаких отговорок, сеньора! Вы мой дорогой гость, учитель моего лоботряса, завуч, наконец! Доставьте мне удовольствие угостить вас. А ваш спутник, - садись, садись же, Георгий, или ты тоже претендуешь на то, чтобы я поухаживал за тобой, как за женщиной? А ваш спутник, сеньора, вообще мне земляк, можно сказать, вернувшийся почти с того света - привет с моей забытой Родины, и… и, почти, компаньон моего заведения, - столько успел он уже для меня сделать! Садись же! - приказал кучевряжущемуся компаньону хозяин. - Приятного вам вечера, господа! Если что еще будет нужно, только поднимите руку, - я мигом!
И загадочно взглянув на сеньору, улыбнулся, и с достоинством удалился.
     - Радушие, я знаю, - это национальная черта вашего народа, - улыбнулась впервые женщина с тех пор, как зажглись звезды.
     - По моим грубым выходкам, ты уж не суди строго о всех русских, - попросил Георгий, наливая калифорнийское красное вино.
     - Тебе за свое поведение опасаться нечего. А вот ты будешь судить обо мне, как о куртизанке. Ты прости меня, Дчёч, но меня сегодня захлестнула запоздалая волна сексуальной революции, которая давно прокатилась по Панаме, а я от нее в свое время спряталась. Но, как видишь…
     - Хватит, Летисиа, - прервал ее Георгий, - я нисколько не сомневаюсь, что ты целомудренная женщина. Я хочу выпить за тебя, за твою удачу, которая стоит рядом с тобой. Слушай только себя и все будет хорошо.   
Он чокнулся с ее рюмкой и отпил половину, с удовольствием отмечая, что Павлу удалось прикупить действительно хорошее вино. После этого он занялся крабами. Летисиа немного отпила и поставила рюмку. Потом вяло стала заниматься креветками. Потом замерла, положив руку с вилкой на стол, и долго смотрела на Дчёча. Он ничего не заметил. Не часто приходит к нему такой аппетит, это бывало с ним, когда он перенервничает.
     - А у меня в столице недалеко от школы уютная двухкомнатная квартирка, - не глядя на Дчёча, тихо самой себе сказала Летисиа. В Сан-Паулу, в Бразилии, мне предлагают от университета тоже двухкомнатную квартиру с уже выплаченной половиной стоимости за счет университета.
Георгий почти не слушал и не смотрел на женщину. Никогда так вкусны не были крабы.
     - Я, конечно, сумасшедшая, - она взглянула на увлекшегося Дчёча, и он, почувствовав взгляд, опустил вилку. – Я, конечно, сумасшедшая, - решила поиздеваться над собой учительница, увидев, что Дчёч, наконец, поднял голову, - я много раз представила себя… вместе с тобой, в нашей двухкомнатной квартире в Сан-Паулу.
Георгию с трудом удалось проглотить застрявший в горле кусочек краба, и он откинулся на спинку стула. Губы метиски дрогнули в еле заметной улыбке.
     - Я хотела даже дать тебе свой телефон, но теперь раздумала. Я постараюсь, чтобы наша встреча с тобой была для меня последней. Ты, Дчёч, видимо, очень любишь детей. Ты сам порой резвишься, как ребенок. Это очень притягивает женщин. Счастливая та женщина, которая с тобой вырастила твоих детей.
У Георгия встал комок в горле.
     - Ты, наверное, еще любишь женщину. Прости меня за мое испытание. Даже если бы ты и познал меня сегодня, я, как женщина, считала бы, что ты не изменил ей.
Летисиа чему-то грустно улыбалась.
     - Пусть будет счастлива с тобой та женщина, которую ты любишь.
Георгий так сжал вилку, что у него побелели кончики пальцев.
     «Уж не издевается ли она над его падением? – он открыто взглянул на ее лицо. – Вроде бы не похоже».
     - Проводи меня до машины, Дчёч.
Лютисиа встала и усталой походкой двинулась к веранде. Дчёч, поддерживая ее под локоть, шел рядом.
     - Спасибо за все, капитан! Вы очень гостеприимны! – улыбнувшись, кивнула ему завуч.
     - Буду рад вас видеть! – любезно ответил поклоном Павел.
Летисиа подошла к машине, повернулась и, взглянув на Дчёча, грустно сказала:
     - Ну вот и все, Дчёч! Я верю, ты решишь все свои проблемы, - сказала она, глядя в глаза, подавая руку.
     - А у тебя все будет хорошо! – ответил он нежным рукопожатием.
Она кисло улыбнулась, села в машину, и ее мустанг с прижатым хвостом осторожно развернулся и со скоростью старой кобылы погарцевал в сторону трассы.
Георгий подождал, пока подсвеченный красными фарами ее круп не поглотила ночь. На душе у него было муторно. Не глядя на хозяина, проводившего его взглядом, Георгий подошел к столику, за которым только что сидела женщина, обещавшая ему тихую семейную жизнь, и сел, не пытаясь разобраться в своих мыслях. Посидев некоторое время молча, налил себе вина, выпил до дна, откинулся на стул и, закрыв глаза, превратился в изваяние на некоторое время. Он слышал переливы цикад, еле долетающий шелест океана, редкую перекличку ночных птиц и старался успокоиться. Потом поднялся, взял два блюда и понес в моечную.
Проходя мимо Павла, он услышал удивленное замечание:
     - Да вы почти ничего и не съели? Вот и ухаживай за вами!
Когда Георгий шел мимо с пустым подносом, чтобы забрать все остальное со стола, он услышал восхищенное:
     - Ну ты и мачо!* Зря время не теряешь! Молодец!

     * Настоящий, «стопроцентный» мужчина, амер.

Когда Георгий шел с подносом, на котором было все, что оставалось у них на столе, он услышал:
     - Ты меня радуешь! Не ожидал, что у тебя такая хватка! Далеко пойдешь!
А когда Георгий тяжело прошел мимо хозяина, направляясь спать в свой сарай, он услышал:
     - Женщина она видная! С положением! Надеюсь, ты с нею решишь все свои проблемы! Так ведь? А может и яшку** кинешь в Панаме.
     - Надейся! – не глядя не зло сказал мачо, уже пройдя конторку с хозяином.

     **Яшка - мор. сл. – кинешь якорь.

Георгий так и не понял: это похвала капитана или издевка? Особенно, если учесть macho по-испански – самец!   
А понял Георгий одно: что ежели сейчас впустит в голову всякие мысли, то после разборок с собой ему просто надо будет повеситься на ближайшей пальме.                Ведь Посейдон настолько зол на него, что видеть у себя не хочет!
На его счастье, сон немедленно овладел им.

     Трудное воплощение планов
Теперь у заведения иногда можно было увидеть дорогие крайслеры, форды, мерседесы и BMV.
Владельцы дорогих машин приезжали, заказывали стаканчик, двадцатидолларового за бутылку, вина, самого дорогого, что было у Павла, пили, морщились, смотрели презрительно сквозь вино на солнце, с пристрастием изучали меню, подзывали хозяина и дотошно спрашивали, что у него есть такого, чего нету в столице? Тогда капитан вел их к краю огороженной скалы и показывал на стайку ребят, ныряющих в тридцати метрах.
     - Сэр, сейчас эти мальчишки принесут повару при вас выловленных устриц, и вы можете посмотреть, как их вам приготовят. А есть их будете, сэр, с видом на океан, под шелест набегающих волн. А доброе солнце будет приятно щекотать вам лицо. Скажите, сэр, вы можете себе такое позволить хоть в самом известном столичном ресторане? А когда вы их отведаете, то вам не с чем будет сравнивать, сэр!
И сэр обычно ухмылялся и дружески похлопывал капитана по плечу.
А земляк все-таки заставил капитана купить несколько ящиков семидесяти и стодолларовых за бутылку чилийских, калифорнийских, французских и испанских вин, и больше у таких взыскательных сэров, по части хорошего вина, не было нареканий.

И все-таки, заведение капитана закатилось в нишу для небогатых столичных клиентов. Не часто его посещали представители среднего класса, и уж совсем редко его посещали богачи, больше для того, чтобы здесь отметиться. Для них имело значение: сколько официантов их обслуживало; как они были одеты; на каких блюдах им подносили и какими приборами им приходилось пользоваться. Им нужно было разнообразие салатов, закусок, рыбных и мясных блюд; им подавай дорогие вина; их взгляд искал на стенах дорогие картины, а их жирные и худые задницы презрительно елозили на пластмассовых стульях. Некоторые такие посетители требовали протереть стекла своей машины, и даже попадались нахалы, которые требовали оказать мелкие автоуслуги их четырехколесному спутнику. Но зато только один такой капризный посетитель оставлял в кассе у капитана столько зеленых бумажек с головами американских президентов и казначеев, сколько, порой, не оставляло трое обычных посетителей.
     - Пусть защекочет их морской дьявол! - жаловался земляку хозяин. - Это им не так, это им не эдак! Сидели бы дома или в своих офисах, а не трепали бы нервы честному человеку, - врал капитан, глядя всякий раз подобострастно в глаза богатому клиенту, стараясь вытряхнуть из него лишнего бровастого и лохматого серого от жадности JACKSON-а, с позеленевшим лицом, от нежелания покинуть кожаное портмоне хозяина.*               

     * Изображение банкноты в двадцать долларов, где на одной стороне изображен седьмой президент США, а на другой – Белый дом.

И поразительное дело, восемь из десяти прибывших клиентов непременно спускались к океану по лестнице, а половина погулявших у океана просила капитана поставить на черном песочке белые кресла и хотя бы обслужить соком. Павел всем улыбался, говорил, что он обязательно со временем это сделает.
     - Похоже, ты подговорил их, сознайся? – ворчал он на земляка.

И вот наступил сезон дождей, о котором так много говорил Павел. Как его представлял в своей голове Георгий? Все чаще и чаще будут появляться облака, все реже и реже будет выкарабкиваться из них солнце, пока, наконец, облака не задрапируют все небо, и пойдет сначала мелкий и теплый дождь. Потом облака посинеют, и дождь будет более продолжительный. Солнце будет лишь временами угадываться на небе. Все чаще будут наступать дни, когда и вовсе солнце не покажется и нельзя будет точно сказать, когда начался рассвет и когда начался закат. Нередко будет идти такой плотный дождь, что не будет видно разрывов в падающих каплях. Да и капель как таковых не будет. Просто с неба будет лить. И так будет продолжаться неделя за неделей. И сезон дождей окончательно смоет все радужные надежды хозяина на непрерывный поток посетителей. Вместо него мутные потоки побегут по участку и стекут со скалы к океану.
Хорошо, что участок хозяина имеет природный наклон, иначе он просто не сможет принять все это обрушивающееся небо.

     Боль Луизы
И если в день появятся три-пять посетителей, капитан им будет очень рад. А будут дни, когда заедет и совсем только один. И тогда Павел будет не находить себе места, проклиная дождь, который так распугал клиентов, не добрым словом будет поминать земляка, который уговорил его на неслыханные расходы, будет придираться к Родригесу, что тот не имеет фантазии, как украсить поданное гостям блюдо, и ворчать себе под нос, - за что он только платит ему такие деньги?                А Луиза будет тревожно смотреть на своего мужа и тоскливо ждать того дня, когда ее капитан вечером сядет со своей лучшей подругой и начнет только ей изливать свои пьяные горести и плакаться на неудавшуюся на чужбине жизнь. Такой коварной соперницей Луизы, конечно, будет бутылка вина. Не один, и не два раза за много лет, что она здесь живет, Луизе приходилось со стыдом признаваться самой себе, что ее женские чары слабее чар обольстительной соперницы с тонкой шеей и сладкими устами, которая молча и внимательно, в отличие от нее, слушала мужские исповеди и коварной змеей вползала мужу в душу, занимая то место, какое по праву, как считала Луиза, принадлежит ей. И только ей. В такие вечера трудно бывает найти подход к капитану, остановить его пьяные возлияния, переключить его на другие ценности, убедить его, что реальная жизнь много интереснее, чем та, в которой он замыкается. Видно не зря Старик предупредил земляка незадолго до своего ухода, чтобы тот не позволял хозяину впадать в пьяную тоску.
Но оказалось все не так.
И что удивительно, температура держится опять в интервале двадцатипяти-тридцати градусов. Не зря Панама считается по ровности годовой температуры чуть ли не единственной страной в мире.
Георгий ухитрился почти за два месяца не очень сильных дождей проложить под землей трубы для полива, засадить газон, облагородить сад новыми кустами и даже двумя молодыми пальмами, проложить новые дорожки и подремонтировать забор.
Павел пригласил на ужин Мигеля, который нередко помогал привозить необходимые предметы для облагораживания участка. Втроем они выпили бутылку вина, поели креветок с овощами, поговорили за жизнь и Павел при всех поставил жирную «птицу» в графе «озеленение» в своей конторской книге.

     Возвращение молодого друга
Через неделю привезли молодого хозяина Рико. Мимоходом, обняв мать и отца, он бросился в сад и с порога веранды радостно закричал:
     «Дчёч! Привет Дчёч! Я вернулся!»
Георгий в это время, сидя на корточках, на молодом газоне отлаживал механизм автоматической поливалки. Рико бросился к нему, с визгом проскочил вращающуюся водяную завесу и, прыгнув на вставшего Георгия, повис на его шее, заливаясь смехом, когда вернувшаяся водяная завеса снова накрыла их.
Это был уже не тот застенчивый Рико, которого знал Георгий полгода назад. Истории про пиратов, про открытие Америки, Панамы, про индейцев пробудили в нем живой интерес. Рисование, между делом – задачки на сообразительность, математика при прогулках у океана, открыли ему глаза, что все, чему обучают в четвертом классе, это очень просто и интересно. Незаметно пришли успехи в школе, уважение одноклассников и учителей подняли в нем ощущение своей значимости и самоуважение. А рассказы про космос, Вселенную, спутники, ракеты сделали Дчёча в его глазах непререкаемым авторитетом и старшим другом.
     - И это все сделал ты? – слезая с Георгия, удивился Рико, показывая на новые кусты, пальмы, газоны, искрящиеся на солнце струи воды из поливалок над полянками изумрудной травы.
     - Ну, что ты, Рико! Разве ж я могу посадить такую пальму? Видел бы ты, какие у нее корни! Ее опускали в яму трое рабочих!
     - Ладно тебе, Дчёч! Это твоя затея! Да выключи ты эту поливалку, а то нас опять накроет! – прокричал Рико, видя, как надвигается стена бриллиантовых брызг.
Садовник выключил ее.
     - Как я могу проводить свои затеи на твоем участке, молодой хозяин? – насмешливо посмотрел на Рико Георгий.
     - Не отговаривайся, я все знаю! Я знаю, как ты уговаривал отца посадить эти пальмы и эти кусты, сделать эти поливалки! Давай пойдем к океану!
Сейчас слишком жарко. Давай, как всегда, перед заходом солнца?
     - Ладно, - согласился юный хозяин, - тогда я попрошу отца, чтобы он отпустил меня сходить за Есенией, и мы снова пойдем вместе к своему океану.
     - Разумное предложение. Ты знаешь, Рико, я тут недавно смотрел твои новые учебники для пятого класса, ну, - просто супер! Такие интересные! До самой ночи листал!
     - Так мне их привезли? По всем предметам?
     - Наверное.
     - Ладно, пойду посмотрю. Да, как твоя нога, Дчёч?
     - Спасибо, Рико, много лучше.
     - А ты сможешь теперь с нами бегать?
     - Боюсь, что еще рановато.
     - Жаль, - сказал Рико, осматривая ногу старшего друга.
     - Как ты мне все время говорил? Плохо тренировался, значит!
     - Ну ты же уехал? А без тебя мне, действительно, не с кем было ходить к океану.
     - Я так и думал! И Есения тебя покинула! И тебя некому было вытащить к океану! Вот девчонки!
     - Да-а… неопределенно промычал учитель!
     - Ну ничего, Дчёч, я займусь этой Есенией! Теперь я наведу порядок!
     - Скорее бы, а то я тоже заскучал без тебя.
     - Ну ладно, потерпи до вечера, Дчёч! – сказал, уходя, Рико.