На лавочке у подъезда. ч. 37

                Нескончаемая повесть

                Вот так сложилась жизнь.
                А я её всего лишь летописец.

   Первый день осенний. Утром первоклашки с букетами прошли в сторону школы. Школяры постарше стайками то тут, то там помаячили. Старшеклассники, стараясь сохранять солидность, прошествовали. А во второй половине дня всё перемешалось.
   Сидят на лавочках Андрей Викторович, Нина Ильинична и Николай Семенович. Посмотрев на всю эту суматоху, Ирину Павловну учительницу бывшую вспомнили.  Что-то не видно ее. Пенсионерка, но школа-то рядом, могли бы и  прингласить на праздник.
   - Так, нет же её, – внесла ясность Нина Ильинична. - Скоро уж месяц, как умерла. В больнице после операции, сказали.
   Поохали «посидельцы», помянули добрым словом старушку. А тут в поле зрения Михаил Петрович нарисовался.
   - Откуда идешь неспешной походкой? Аль свою альма-матер посетил на старости лет?
   - Не-е, моя альма-матер далеко, в другом городе. С поминок иду, - и, заметив искреннее изумление присутствующих, продолжил. - Вечер встречи однокашников у нас состоялся, ну и помянули усопшего на седьмой день. Так вот сошлось, получилось два в одном.
   - Это как? И встреча однокашников, и поминки? Однокашники-то с внуками были или как?   
   - Какие внуки? У внуков уже свои праздники. Да и осталось нас всего три человека.
   - Ну, так, поясни, не томи.
   Присел Михаил Петрович на свободное место, кашлянул для солидности пару раз и начал своё повествование.
   - Шестьдесят лет прошло с того дня, когда мы школяры, окончившие восемь классов и преодолевшие конкурс в семь человек на место, первого сентября приступили к занятиям техникуме. В те года как раз решился негласный общесоюзный спор между физиками и лириками – за кем будущее. Видимо, победили физики, то есть технари. Государству понадобилось укрепить среднее звено кадрами, которые не только руками кое-чего делать умели бы, но и определенными знаниями обладали бы. Мы в эту струю попали первыми, в так называемую экспериментальную группу. Принимали в новую группу только мальчишек, и медкомиссию мы проходили военную по направлению военкомата, как призывники. При этом часто звучало слово «спецнабор». Кроме всего прочего заполнили еще несколько других бланков, по которым, как оказалось потом, решалась наша судьба, а именно разрешение на допуск к секретным документам и сведениям, составляющим государственную тайну. Как оказалось, это не шуточки. Через месяц учебы троих перевели в другие техникумы. Биография родителей оказалась «не та» или «неправильные» родственники где-то за границей обнаружились. Начальник отделения, бывший военный летчик со следами ожогов на лице и руках, полученных при аварии в самолете и комиссованный по этой причине, сказал на организационном собрании: «Поздравляю. Вы зачислены в спецгруппу. Учитесь, старайтесь, и воздастся вам». И мы старались. Спецгруппа – это тебе не шурум-бурум и, надо сказать, это обстоятельство тешило наше мальчишечье самолюбие. Оказалось нас 33 человека, но богатырями нас никто не называл. Обычные школяры. Лишь половина смогли сдать зачеты по физподготовке за первый курс. Но, несмотря на это, желающие встать во главе или, как тогда говорили, «держать шишку» все же обозначились в самом начале учебы. Первому, самому здоровому и амбициозному набили морду, и он отказался от претензий. Второй самый кичливый заявился на «должность» старосты группы. По итогам первого семестра оказался «троешником» и пустым хвастуном, а старостой вызвался быть ради получения стипендии. Естественно, троечника стипендии лишили. Парень психанул и швырнул значок старосты на стол. В общем, губы «надул», а авторитетом «сдулся». Третий, решивший стать значимым за счет старшего брата - мастера спорта по мотокроссу, сам оказался «ничем» и стал «никем».
   Оглядел присутствующих Михаил Петрович, не утомил ли своими воспоминаниями. 
   - Далее в процессе учёбы выделились трое: рассудительный, удачливый и общительный - гимнаст разрядник. Они не были «руководящим триумвиратом», делающим погоду в коллективе. Но авторитетом пользовались, и к ним тянулись остальные. Если кто из парней чего удумал, но сомневался, делились сомнениями с первым. Второй был генератором всяких затей. И все у него как-то так получалось и даже самые, казалось бы, авантюрные затеи реализовывались. Третий, который общительный, действительно был классным гимнастом. У него всегда были «карманные» деньги, потому как единственный сын у мамы-буфетчицы.
Но единого, дружного, сплоченного коллектива не получилось. Таланты были сами по себе и без поклонников.
   Даже общего выпускного вечера, по истечении четырех лет учебы, у нас не было. Разделились по группкам, по интересам и отметили столь радостное событие вразнобой. 
   За четыре года нашей учебы, видимо, что-то изменилось в стране. Про спецгруппу в техникуме забыли. Ореол спецгруппы как-то сам собой утух и миф развеялся. Выпустили нас с обычными дипломами. При распределении «распихали» по городским машиностроительным предприятиям и забыли. К тому же осенью всех кроме отличников, которые воспользовались правом поступления в институты, призвали в ряды Советской Армии на общих основаниях.
Вот тут и погуляла наша «спецгруппа». С пятого ноября каждый день проводины. Один день все провожали одного, на второй те же все – другого, на третий - третьего и так далее по кругу. Последнего провожать было уже некому. До пятнадцатого числа забрали всех.
   Отслужили. Исполнили свой долг перед Родиной.
   Ну а далее время каждому определило свое, расставило по местам и воздало. «Рассудительный», прогорев в «лихих девяностых» на акциях МММ, повесился. «Удачливого» Бог елеем помазал и до сих пор бережет в чужих краях. Гимнаст, видимо, привыкнув к деньгам в молодости, после армии пошел по ювелирному делу. За первое же «дело» получил срок. Спустя несколько лет после освобождения его нашли мертвым на даче.               
   Время пролетело и раскидало всех. Кого по разным дальним краям, кого по ближним.
   Замолчал Михаил Петрович. Окинул взглядом окружающее пространство, посмотрел на слушателей. Молчат «посидельцы», словно понимают, что будет продолжение. И он уже другим более оптимистичным тоном продолжил.
   - А сегодня исполнилось ровно шестьдесят лет с того первого сентября как мы школярами впервые собрались в аудитории техникума. Я позвонил друзьям, что отметить бы надо юбилей. Они согласились. Когда пару недель назад подвели итог и договорились зайти по этому поводу в техникум, оказалось, что нас осталось всего четверо. Но вот семь дней назад один из четверых как-то скоропостижно умер. Похоронили. После похорон  хотели в техникум зайти, нас не пустили, сейчас с этим строго. Обошли территорию вокруг, осмотрелись и зашли в ближайшее grand-siti-сofe. Все эти «grand-siti» в годы нашей молодости именовались обычными городскими забегаловками. Сидим втроем и не знаем, по какому поводу собрались, то ли юбилей, то ли поминки по четвертому. Вспомнили прошлое, выпили за былое, помянули усопшего. Хороший был человек, сильный, твердый и нелегкой судьбы. Мы ему, бывало: «Нахрена ты так-то? Однова ж живем!». А он бодро так отвечал: «Ништо… Я еще на ваших поминках спляшу». Не случилось…
   Сидим за столиком втроем. И переглянувшись, не сговариваясь, в один голос: «Ну, и кто следующий?».
   Вопро-о-ос. Первого мы поминаем. Второго и третьего тоже будет, кому помянуть. А последнего? На поминках же про усопшего или только хорошее, или ничего. Про последнего-то хорошее говорить будет некому. Сам себе итог подведет?
Вспомнили армейские проводины, как провожались по кругу: сегодня все меня, завтра все тебя, а послезавтра все его.
   И вот такой состоялся разговор.

   - Может, повторим те проводины по кругу?
   - А что? Давай.
   - Вполне. Начнем с первого октября. Затем первого ноября и первого декабря с последним попрощаемся.
   - О поминаемом только хорошее или как?
   - Я где-то читал, что в оригинале эта фраза звучит несколько по-иному: «Об усопшем или правду, или ничего».
   - Ну, правду так правду.
   - А поминаемый будет иметь право на ответное слово?
   - Нет. Его же, как будто бы, и нет уже.
   - Не согласен. Если правду, тогда надо разрешить ответное слово. Правда-то она ведь всякая бывает. Пусть пояснит, если где-то, что-то вдруг не так поняли. А то уйдет с черным сердцем, с обидой в душе.
   - Правильно. Надо дать. Может, это и не ответное вовсе слово будет, а покаяние. Вот и очистится душой.
   - Принято. Но договариваемся так, круг пройдем и разбегаемся навсегда: не созваниваемся, не встречаемся, и в соцсетях не общаемся.
   - Ну и с кого начнем? С небес повестки ведь, как из военкомата, заранее не пришлют.
   - По жребию. Как бывало раньше, спички тянем. Короткая – первым идет, средняя – вторым, длинная – третьим.
   - А давайте, как в том кино, не будем полагаться на волю необъективного жребия и пойдем логическим путем. Вон за тем столиком в углу парочка присела. Мужик "девочку" гуляет. Что пить будут? Кто угадает, тот и пойдет первым. Ты как думаешь?
   - Ему водку, ей вино.
   - А ты?
   - Пиво обоим.
   -Ты?
   - Обоим водку.
   Официант принес две водки. Значит, первого октября поминаем меня.

   Замолчал рассказчик. И слушатели от услышанного дар речи потеряли. Первой «в ум вошла» Ирина Павловна.
   - Совсем с ума сошли. На смерть загадывать стали. Её черед придет, она ведь спрашивать не будет, что вы когда-то загадали. И сколько же вы там выпили в этом вашем гранд-сити?
   - Ну, как положено, две по пятьдесят за усопшего и одну по сто за юбилей на каждого.
   - Да уж, слабы стали мужики, коли после ста пятидесяти грамм такую ересь несут.
   - Не-е, вот тут Вы не правы, уважаемая Ирина Павловна. Тут, несколько переиначивая известную мудрость: что у трезвого на душе, то у пьяного на языке. Мы же не с жизнью прощаться будем, а с юностью нашей, ну и друг с другом тоже. Прощаться надо с живыми. Душу друг другу открыть, покаяться, коли что-то, где и когда-то не так сделали или обидели ненароком. Я тут на одной лекции слышал, что монахи древнеегипетские, уходя поститься в пустыню, прощения у собратьев своих просили со слезами на глазах, словно последний раз виделись. Это на тот случай, что если поста не переживут или звери дикие задерут. Это чтобы простили однокашники и, когда время придет, прощеный с чистым сердцем в мир иной отойдет. А над усопшим чего слезы лить? Ему-то, усопшему, все ваши причитания, ну совершенно, пофигу.
   - Ой, да ну тебя. Ты сейчас наговоришь после две по пятьдесят да еще по сто.
Ирина Павловна резко встала, раздраженно махнула рукой и удалилась.
Андрей Викторович тоже встал.
   - Ну ладно. Время позднее. Пора по домам, - и Михал Петровичу. - Тебя проводить?
   - Чо я, дверь в подъезд, что ли не найду. Вот она. У моего ж подъезда сидим.
На этом и расстались.