Обезьяна - хранительница равновесия-13. Э. Питерс

Элизабет Питерс.

                ОБЕЗЬЯНА - ХРАНИТЕЛЬНИЦА РАВНОВЕСИЯ

-13-

Мне пришлось откашляться — и не раз — прежде чем я смогла что-то внятно произнести:
– Нет. Невозможно.
– Это не может быть совпадением, – пробормотал Эмерсон. – Она полностью соответствует критериям Нефрет.
– Не во всём, Эмерсон. Она не была... О Боже мой! Ты уверен, что она была? 
Голубые глаза Нефрет сверкали, как лучшие кашмирские сапфиры.
– Надеюсь, ты не сочтёшь меня невоспитанной, тётя Амелия, если я предложу тебе объяснить нам, о чём, чёрт возьми, ты говоришь – для разнообразия. Берта – это женщина, замешанная в аферу Винси, и случилось это в тот год, когда вы с профессором работали в Египте без нас (201). Какое отношение она имеет к Сети?
– Сети тоже был вовлечён в это дело, – признался Эмерсон. – Мы не знали об этом до самого конца, и ему снова удалось ускользнуть от нас.
– И Берте тоже, – ошеломлённо добавила я. – Мы снова столкнулись с ней на следующий год, когда она активно занималась незаконной торговлей древностями.
– Значит, это она похитила Нефрет, – подытожил Рамзес. – Тогда кто же такая Матильда?
– Телохранительница и первая помощница Берты. Это она помогла унести Нефрет и… Откуда, чёрт побери, тебе известно это имя?
На этот раз Рамзес не нашёлся с ответом. Его тёмные глаза, избегая моего взгляда, встретились с глазами Нефрет, которая расправила плечи и твёрдо провозгласила:
– Мы нашли твой список, тётя Амелия. Что нам ещё остаётся, кроме как подслушивать и всюду совать свой нос, если вы обращаетесь с нами, как с младенцами? Рамзес, я запрещаю тебе извиняться.
– Я и не собирался, – возразил Рамзес.
– Нет, ты пытался придумать правдоподобную ложь. Хватит! Нам нужна правда, вся правда и ничего, кроме правды (202). Ну что, тётя Амелия?
– Ты права, – медленно протянула я, потому что мой мозг по-прежнему пытался переварить это неожиданное открытие. – В каком-то смысле Берта — более опасный противник, чем сам Сети. Она была и осталась совершенно беспринципной женщиной с поистине выдающимся умом, и хвасталась тем, что основала преступную организацию из женщин. Лейла, вероятно, была одной из её приспешников… э-э… приспешниц. Другой факт, который вполне может оказаться существенным, заключается в том, что она… м-м… похоже, затаила на меня личную обиду.
– Почему? –  спросила Нефрет. – Она объяснила?
– Пожалуй, «обида»  – не совсем точно. Она употребляла слово «ненависть».  Она говорила, что не спала ночами, планируя, как меня убить. Некоторые из изобретённых ею методов были – снова цитирую – «весьма искусными».
Я и не подозревала, что воспоминание об этом разговоре может настолько выбить из колеи. Не знаю, что меня выдало — голос или взгляд — но каменное лицо Нефрет смягчилось, а Эмерсон, подбадривая, положил руку мне на плечо.
– «Обида»  – не совсем точно», – холодно повторил Рамзес. – Чем ты её разозлила, матушка?
– Я обращалась с ней гораздо мягче, чем она того заслуживала, – ответила я. – Её антипатия ко мне проистекает из… Эмерсон, дорогой, извини, что смущаю тебя, но…
Эмерсон нахмурился.
– Пибоди, ты до сих пор питаешь эту лестную фантазию о привязанности Берты ко мне?! Её интерес ко мне был мимолётным и… э-э… специфическим. И — надеюсь, не стоит напоминать — безответным! После смерти своего любовника она отправилась на поиски другого защитника, ибо, как ты однажды заметила, дорогая, дискриминация женщин мешает им преуспеть в преступных начинаниях без партнёра-мужчины. Теперь у нас есть основания полагать, что она нашла такого партнёра.
– Конечно! – воскликнула Нефрет. – Всё сходится. Берта присоединилась к Сети и влюбилась в него. Она верила, что пленила его сердце, пока один лишь взгляд на тебя во время демонстрации не заставил его выдать неизменную силу своей преданности! Вне себя от ревности, Берта отправила послание, которое отдало бы тебя в её мстительные руки, если бы твои доблестные защитники не прибыли в последний момент. Узнав об этом, Сети пришёл в ярость, разразился обвинениями и заявил, что больше не желает её видеть. Если она ненавидела тебя и раньше, то насколько же более веская причина у неё теперь! Отвергнутая любимым человеком…
– О Господи Всемилостивый! – возопил Эмерсон. – Нефрет, не знаю, что меня больше оскорбляет – твои сентиментальные идеи или язык, которым ты их выражаешь. Берта неспособна на те чувства, о которых ты говоришь. Её изначальная профессия была… э-э… такой же, как у Лейлы, что объясняет, почему в поисках союзников она обратилась к женщинам, занимающимся тем же ремеслом. Однако часть твоего мелодраматического сюжета имеет определённый смысл. Она объясняет, как папирус попал в Каир. Она ограбила Сети, прежде чем уйти от него.
– И ещё кое-что, – медленно проговорил Рамзес. – Лейла сказала что-то вроде: «Госпожа твоя матушка знает. Спроси её, не могут ли женщины быть столь же опасны, как мужчины».
– Мог бы и упомянуть эту маленькую деталь раньше, – хмыкнула я, не слишком расстроившись из-за того, что обнаружила ещё кого-то виновного в небрежности, кроме себя. – Она крайне важна!
– Только в контексте, – бросила на меня Нефрет критический взгляд.
– Позже она утверждала, что пыталась меня предупредить, – промолвил Рамзес. И повернулся ко мне с самым приветливым выражением лица, какое я когда-либо видела. Если бы его губы растянулись чуть шире, я бы подумала, что он улыбается. – Треклятое косвенное предупреждение, если так и было задумано. Ладно, матушка, всё в порядке. Хочешь виски с содовой?
– Спасибо, – кротко поблагодарила я.
Атмосфера заметно разрядилась. Угостив меня предложенным напитком, Рамзес продолжил:
– Эта теория имеет больше смысла, чем первоначальное предположение, что Сети снова стал нашим тайным противником. Если она верна, условия уравнения изменились – и не в нашу пользу. Похоже, Сети связан определённым кодексом чести. Но вполне очевидно, что подобные угрызения совести Берте абсолютно не свойственны. Возможно, она решила, что самой сладкой формой мести будет причинение вреда не матушке, а тем, кто ей близок. В этом свете нападения на нас приобретают совершенно иной характер. Юсуфа не посылали за папирусом; он должен был ранить или похитить Нефрет.
– Нет, он действительно пытался добыть папирус, – не согласилась Нефрет. – Именно это меня и разбудило, когда он…
– Споткнулся о коробку с папирусом, – закончил Рамзес. – Это объясняет один из моментов, который меня беспокоил: как он или любой посторонний мог узнать, что папирус находится в твоей комнате. Он не знал, пока не увидел его или не ударился о футляр ногой.
– Дьявол тебя раздери, Рамзес, ты подразумеваешь, что я небрежно его спрятала?!
– Или, – поспешно добавил Рамзес, – он искал что-нибудь — хоть что-нибудь, что можно было бы украсть. Юсуф Махмуд был вором и трусом. Жадность взяла верх, и когда ты дала отпор, он сбежал. Люди, напавшие на Давида и меня, легко могли нас похитить или убить. Неосведомлённость о нашей судьбе, безусловно, причинила бы матушке сильнейшие душевные страдания. Что может быть мучительнее, чем страх за любимых, осознание того, что они терпят плен, пытки и долгую, мучительную смерть?
Рука Эмерсона на моём плече напряглась.
– Лейла сказала тебе, что они именно это и задумали для вас с Давидом?
– Не так прямо, – последовал ответ. – Но это разумно предположить, даже если бы она не намекала на что-то подобное.
– Ад и проклятье! – воскликнула Нефрет. – Мы должны найти клятую бабу! Где она может прятаться? В Доме Голубей? Как я ненавижу это имя!
– Нет, – твёрдо ответил Рамзес. – Женщина, которая любит дорогое французское шампанское, предпочтёт более элегантное размещение.
– Конечно! – воскликнула я. – Шампанское! Вот ещё одно доказательство. Боже праведный, она действительно гостила у Лейлы!
– Часть времени, – уточнил Рамзес. – Должно быть, в ту ночь она ушла, чтобы подготовить наше… м-м… изъятие. Возможно, это ещё один признак того, что её силы (если позволите так выразиться) ограничены.
– Недостаточно ограничены, – мрачно пробурчал Эмерсон. – Это ни к чему хорошему не приведёт. Чёрт меня побери, если я вообще в состоянии сообразить, что делать дальше.
– Кто знает, – пожала я плечами. – Может, ещё что-нибудь и подвернётся!
– Как кобра в моей постели, – вставила Нефрет. Но произнесла она это легко, и её улыбка была почти дружеской.
Глухой стук и бурное колебание виноградных лоз возвестили о прибытии Гора. Он сел на выступ и уставился на Рамзеса, который отстранился от него.
– Ну, вот тебе и защита от змей, – заметила я. – Священный кот Ра, которая отсекает голову Змею Тьмы (203).
– Если бы Ра доверился этой защите, солнце больше никогда бы не взошло, – проворчал Рамзес.
Нефрет подняла кота на руки и прижала к себе, мурлыча что-то совсем неподобающее для зверя такого размера.
– Для Нефрет он — герой, правда?
– Отвратительно, – ответил Рамзес.
Я не могла не согласиться.

Поскольку я не сумела прийти в миссионерскую школу на встречу с мисс Бьюкенен, то пригласила её и одну из её учительниц на ужин, а также, конечно же, Кэтрин и Сайруса. Я собиралась пригласить и фотографа, мистера Пола. Мои мотивы были исключительно благотворительными: он был новичком в Луксоре и мало кого знал. Однако сэр Эдвард сообщил мне, что тот не принимает светских приглашений.
– Он странный малый. Неудобно чувствует себя в обществе.
Сэра Эдварда тоже не было с нами. Его отсутствие становилось всё более подозрительным. Я сомневалась, что причиной стал странный коротышка мистер Пол; сэр Эдвард, должно быть, завёл знакомство с кем-то из туристок. Хотя меня это, натурально, не касалось.
Я была знакома с мисс Бьюкенен, но раньше не встречала её спутницу, мисс Уайтсайд из Бостона. Как и мисс Бьюкенен, она училась на медсестру. Ни одна из них не была образцом для подражания в моде; обе носили строгие тёмные платья с аккуратными белыми воротничками и манжетами. Они были любезными и интересными, хотя и склонными затрагивать тему Бога чаще, чем это строго необходимо. Что не устраивало Эмерсона, но он вёл себя как истинный джентльмен, ограничивая свои возражения лишь редкими гримасами. Главной темой, конечно же, стал вопрос женского образования. Мой интерес к этой теме был значительным, но я обнаружила, что мои мысли блуждают, и неудивительно — после недавнего откровения.
Неужели Берта действительно вернулась, чтобы мучить меня? Прошли годы с тех пор, как я видела её и слышала о ней, и я искренне верила, что она оставила свои злые дела.
У меня было одно преимущество перед ней (которого никогда не существовало перед Сети). Я знала её истинную внешность, поскольку в течение нескольких недель день за днём тесно общалась с ней. Нет, два преимущества. Возможно, она и научилась у Сети искусству маскировки, но не обладала его природными талантами.
И всё же… Ни один человек, увидевший облачённую в вечерний туалет цветущую светскую красавицу, а затем — ту же даму после утреннего пробуждения, с опухшими глазами и бледными щеками, не усомнится в способности женщины менять свою внешность. Берта была молода и красива. Узнала бы я её, если бы она стала выглядеть старше и невзрачнее?
Мой взгляд переместился с мисс Бьюкенен на её помощницу. Последняя была значительно моложе своей начальницы, но ни одну из них нельзя было назвать красавицей. Обе презирали косметику. Нет, подумала я. Невозможно. Берта проявила бы невероятную глупость, показавшись мне или Эмерсону, который знал её не хуже меня (но не лучше). Коварная злодейка таилась бы в тени, осуществляя свои дьявольские замыслы через посредников. Если бы ей пришлось появиться на публике, можно ли придумать лучшую маскировку, чем вездесущие чёрные одеяния, в которые облачаются египетские женщины, принадлежащие к среднему классу? С прикрытой покрывалом светлой кожей, когда над вуалью видны только глаза, она могла пройти в нескольких футах от меня и остаться незамеченной.
Я вздрогнула и пришла в себя, поняв, что мисс Бьюкенен задала мне вопрос. Пришлось попросить её повторить. После этого я заставила себя вернуться к поведению, подобающему хозяйке дома, но после ужина сжалилась над Эмерсоном и позволила разговору перейти к египтологии.
Ни один житель Луксора не может остаться равнодушным к этой теме. Мисс Бьюкенен была знакома с миссис Эндрюс и слышала о новой гробнице. Она спросила, были ли мы внутри, и попросила описать её.
– Правда ли, что на голове у королевы — золотая корона? –  спросила она.
Рамзес тут же разразился нескончаемым монологом. К счастью, это удержало Эмерсона от бесконечной тирады против всех, кто имел отношение к гробнице; но по мере того, как Рамзес неустанно продолжал перечислять каждый предмет в погребальной камере, даже Эмерсон перестал хмуриться и слушал, открыв рот.
– Так называемая корона на самом деле – это воротник или пектораль (204), – заключил Рамзес. – Почему её надели на голову мумии, остаётся только догадываться. Она была сделана из тонкого золота в форме грифа – точнее, богини-грифа Нехбет – чтобы её можно было согнуть для соответствия контурам черепа. Ах да, я забыл упомянуть о куче примерно из сорока бусин, которые, по-видимому, выпали из ожерелья или браслета.
Сайрус искоса взглянул на него.
– Послушай, юноша, ты же не можешь всего этого помнить. Сколько раз ты был в погребальной камере?
Ответ Рамзеса – «Один раз, сэр, минут двадцать» – прибавил скептицизма взгляду Сайруса. Однако я вспомнила случай, когда Рамзес стремительно перечислил все древности в хранилище, пробыв там ещё меньше времени. Я совсем забыла об этом качестве – врождённом таланте или приобретённом мастерстве, в зависимости от обстоятельств – и, похоже, Эмерсон тоже. Он посмотрел на сына, и у него зародилась догадка.
– Мы поговорим об этом позже, Рамзес, – промолвил он.
– Да, сэр.
Дамы из миссии ушли рано, чтобы благополучно укрыться от мирских искушений до полуночи, когда наступит шабат (205). Мисс Бьюкенен повторила своё приглашение посетить школу, что я и обещала сделать.
Вандергельты везли дам обратно к пристани в своей карете, но мне удалось отвести Кэтрин в сторону, чтобы поговорить с ней наедине.
– Похоже, нам нужно договориться об официальной встрече, – выпалила я. – Мы слишком мало виделись, и мне нужно многое вам рассказать.
– Я чувствую то же самое, – ответила Кэтрин. – Кажется, Сайрус собирается завтра отправиться в Долину. Я поеду с ним, и, думаю, нам представится возможность побеседовать.
Я стояла на веранде, махая рукой на прощание, пока карета не скрылась в темноте. Я надеялась, что к моему возвращению в гостиную остальные уже разойдутся по своим комнатам, но все остались на месте, и я приготовилась к новым вопросам и упрёкам.
– Мы хотели узнать, матушка, есть ли у тебя новости от дяди Уолтера.
Говорил Рамзес, но я знала, кто побудил его задать этот вопрос. Мой ответ был адресован всем без исключения.
– Извините, что забыла об этом упомянуть. Да, Уолтер сегодня днём телеграфировал из Каира, и, как ни странно, сообщение доставили быстро. Поездка прошла благополучно, и они забронировали места на пароходе из Порт-Саида на следующий вторник. 
– Все? –  воскликнула Нефрет. – Я думала, дядя Уолтер собирается вернуться в Луксор.
– Я убедил его не делать этого, – заявил Эмерсон, излучая невероятное самоупоение.
Никто из нас не спросил, как ему это удалось. Мне, честно говоря, было всё равно, как. Я не сомневалась в храбрости Уолтера или в его преданности нам, но было бы чертовски неудобно, если бы он путался у нас под ногами.. Он был учёным, а не человеком действия, и любое упоминание имени Лии могло бы вызвать… ну… скажем, так, замешательство.
– Молодец, Эмерсон, – улыбнулась я.
Эмерсон выглядел довольным. Давид пробормотал несколько слов, которые можно было бы расценивать как «Спокойной ночи» и вышел из комнаты.

Эмерсон не хандрит. Он обладает счастливой способностью концентрироваться на текущих делах и игнорировать то, с чем не может ничего поделать. На следующее утро он проснулся полным энергии и готовым вернуться к работе.
К тому времени, как Кэтрин и Сайрус присоединились к нам в Долине, мы уже трудились добрых два часа. Сайрус осматривал номер Пять без особого энтузиазма.
– На то, чтобы разгрести этот мусор, уйдут годы, а потом потолок, скорее всего, обрушится на вас, – заявил он.
– Такой пессимизм не в вашем стиле, – заметила я.
– Да дьявол бы всё побрал, Амелия, я начинаю унывать. Столько лет здесь, в Долине — и ни единой удачи, и то же самое происходит у меня в Дра-Абу-эль-Наге, а вы — все вместе — нашли Тетишери чуть ли не рядом со мной. Мне бы хоть крошку со стола...
– Я же говорил, что вам следовало нанять Картера, – без всякого сочувствия ответил Эмерсон.
– Но не мог же я уволить Амхерста (206), правда? Он трудился что было сил. Как насчёт того, чтобы взглянуть на могилу Дэвиса? –  И Сайрус выразительно добавил: – Чёрт его побери!
Так что мы все пошли посмотреть. Там никого не было, кроме Неда, который стоял на страже — я так предположила, поскольку ничего не происходило. Он объяснил, что мистер Пол всё ещё фотографирует, поэтому посетителей не пускают.
– Сэр Эдвард с ним? –  спросила я. Утром я его не видела; он пришёл поздно и ушёл рано.
– Да, мэм, он здесь с рождения нового дня, – поэтично ответил Нед. – Как мило с вашей стороны, что вы сжалились над ним.
– Я был бы рад сжалиться над своими рабочими, – отрезал Эмерсон. – Кто делает зарисовки — этот тип Смит? Не понимаю, зачем Дэвису его приглашать, когда есть Давид и Картер.
Он продолжал ворчать, пока Сайрус, по приглашению Неда, спустился по ступенькам и заглянул в коридор. Когда он вернулся, его лицо сияло. Сайрус был настоящим энтузиастом и весьма осведомлённым для дилетанта. Жаль, что он так и не нашёл ничего стоящего.
– Когда вы откроете гроб? –  жадно спросил Сайрус. – Чёрт возьми, я бы отдал тысячу долларов, лишь бы присутствовать!
Кэтрин одарила меня довольной улыбкой.
– Не сомневаюсь, – сказала она. – Но мистер Айртон неподкупен, Сайрус, взятками его не соблазнишь.
– Да ну, Кэтрин, мистер Айртон знает, что я не это имел в виду.
– О нет, сэр, – ответил Нед. – То есть… да, сэр, я знаю. Завтра приезжает месье Масперо; я уверен, он даст вам разрешение.
Эмерсон простонал.
– Масперо? Проклятье, тогда гробнице придёт конец. Он захочет войти и пригласит всех своих знакомых, и к тому времени, как они закончат топтаться, там не останется ни клочка из того, что было. Сколько времени ещё займёт съёмка?
– Не знаю, профессор, – пожал плечами Нед.
– Он почти ничего не знает, да? –  недовольно буркнул Эмерсон, но уже после того, как мы вернулись к нашей собственной могиле.
Рамзес поспешил защитить друга:
– Не он принимает эти решения, отец. Как только Масперо прибудет сюда, он официально станет главным.
– Мы можем спросить сэра Эдварда о фотографиях, – предложила я. – Возможно, сегодня вечером.
– Хм-м, да, – кивнул Эмерсон. – Этот молодой человек в последнее время почти постоянно отсутствует. Я хочу с ним поговорить.
Поскольку уже перевалило за полдень, Сайрус предложил вернуться в «Замок» на ланч. Все согласились. Оставался лишь вопрос: что делать с Гором, которого Нефрет привела с собой. Кот остался с нами для разнообразия; обычно он уходил один, на охоту… или что-то в этом роде… и когда наступало время возвращаться домой, заставить Гора следовать за нами было трудновато. Так что Нефрет спросила Сайруса, включён ли в приглашение кот.
– Конечно, возьмите его с собой, – подтвердил Сайрус.
– Дорогой мой! – воскликнула Кэтрин. – Разве ты забыл, что Сехмет… э-э… испытывает недомогание?
Я знала, что кошка не могла быть беременна, иначе Сайрус упомянул бы об этом, поэтому пришла к выводу, что состояние, о котором сообщила Кэтрин, часто приводило как раз к беременности.
– Мы, как всегда, заперли её в комнате, – весело отозвался Сайрус.
Я видела комнату Сехмет. На окнах – москитные сетки, на полу – лежанки, игрушки и миски для кошек. Многие люди довольствуются меньшими удобствами.
– Не рассчитывайте, что запертая дверь удержит этого кошачьего Казанову снаружи, – процедил Рамзес, бросив на Гора полный ненависти взгляд.
Гор ответил ему взаимностью. Все потомки Бастет необычайно умны.
Сайрус принялся рассматривать кота с новым интересом. Гор сидел у ног Нефрет, сложив лапы и настороженно подняв голову. Именно сейчас его сходство с кошками, изображёнными на древних картинах, было особенно сильным: длинные уши стояли торчком, пёстрая шерсть сияла на солнце. Возможно, именно он послужил моделью для изображения Кота Ра, иллюстрировавшего недавно переведённый мной фрагмент папируса.
Сайрус подёргал свою бородку (207).
– Хм-мм, – задумчиво протянул он.

Когда гости после превосходного ланча отправились обратно в Долину, Гора с ними не было. Сайрус заверил Нефрет, что вернёт кота на следующий день. Я гадала, захочет ли Гор вернуться, насладившись всеми кошачьими удобствами, доступными ему в «Замке», но эту тему мне не очень-то хотелось обсуждать.
Я намеревалась остаться и спокойно поговорить с Кэтрин наедине. Поначалу Эмерсон и слышать об этом не хотел. И дал себя уговорить только после того, как я согласилась подождать в «Замке», пока за мной кто-нибудь не придёт.
– Значит, вы всё ещё в опасности, – рассудительно начала Кэтрин. – Расскажите мне, что происходит.
Сайрус ушёл вместе с остальными. Мы были одни в очаровательной гостиной Кэтрин, которую любящий муж полностью обновил для супруги. В комнате сочетались лучшие образцы украшений Ближнего Востока – ковры, латунные изделия, резные ширмы – с самой удобной современной мебелью. Здесь меня всегда принимали с искренним радушием. Так что я уселась в мягкое кресло и поведала Кэтрин обо всём.
Её пухлое, красивое лицо по мере моего рассказа вытягивалось всё больше и больше.
– Как бы мне хотелось чем-то помочь вам, Амелия. Сложилось отчаянное положение, и я не вижу выхода.
– Мне, без сомнения, что-нибудь придёт в голову, – заверила я её. – Мы бывали в таких же отчаянных ситуациях, Кэтрин. Я не ожидала от вас решения – только дружеского участия, что и случилось. Ах да, Эвелина просила меня передать вам её самые тёплые пожелания и сожаления, что они не смогли попрощаться лично.
– Мы слышали, что они уехали, – кивнула Кэтрин. – У такого внезапного отъезда была какая-то причина, или мне не стоит спрашивать?
Я рассказала и об этом. Она лишь покачала головой и пробормотала:
– Какая жалость. Мне так жаль.
Внезапно я осознала собственную надежду на то, что Кэтрин скажет больше. Это меня удивило, поскольку я не привыкла полагаться на чужие советы.
– Всё будет хорошо, – твёрдо заявила я. – Сердца не разбиваются, они жалят и болят… м-м…
—… из-за старой любви, но не умирают. – У Кэтрин на щеках появились ямочки. –  «Микадо», да?
– Да, конечно. Вы знаете Гилберта и Салливана даже лучше меня. А теперь расскажите, как продвигаются ваши планы относительно школы.
Она согласилась на смену темы, и у нас состоялось очень полезное обсуждение. Кэтрин не могла решить, что разумнее: построить новое здание или отремонтировать старое, и пока ещё сомневалась в выборе лучшего места для школы. Луксор казался очевидным выбором, но она надеялась привлечь девочек из деревень на западном берегу. И потом, как отметила Кэтрин, в Луксоре уже существуют две школы.
– Одна – миссионерская школа, а другая? –  спросила я.
– Та, которую посещает Фатима. Она ведь вам говорила.
– А, да. Но это ведь не настоящая школа, правда?
– Возможно, не по нашим меркам, но отлично расположена, и Сайида Амин проводит по несколько занятий каждый день. Она призналась, что у неё нет денег на большее.
Было приятно отвлечься от временно неразрешимых проблем и сосредоточиться на теме, которую можно было решить, имея время, деньги и целеустремлённость – всё, что имелось у Кэтрин. Когда пробили маленькие часы на камине, я с удивлением осознала, насколько уже поздно.
– Мне пора возвращаться, – заявила я, вставая.
– Вам не следует уходить, Амелия. Ведь Эмерсон сказал — подождать, пока за вами кто-нибудь не придёт.
– Я отказываюсь сидеть и ждать, как ребёнок, чей папа по уши погрузился в дела. Сейчас разгар дня, и я беспрепятственно доберусь до дома.
Кэтрин последовала за мной вниз, не переставая увещевать; но, добравшись до двора, мы обнаружили Рамзеса, сидевшего на земле со скрещёнными ногами и болтавшего с привратником и кем-то из садовников. Последний виновато посмотрел на Кэтрин и поспешил исчезнуть.
– Почему ты не сказал мне, что уже здесь? –  разозлилась я.
Рамзес распрямил ноги и мгновенно вскочил.
– Я здесь недавно. Отец всё ещё в Долине, но сказал, что скоро уедет, и что мы должны сразу же отправиться домой. Добрый день, миссис Вандергельт.
– Добрый день, – ответила Кэтрин с кошачьей улыбкой. – Не желаете ли чашечку чая?
– Нет, спасибо, мэм, отец сказал, что мы должны отправиться немедленно.
Он настоял, чтобы я поехала на Рише, а сам сел на мою дружелюбную, но неповоротливую кобылу.
– Чем занимается твой отец? –  спросила я.
– Похоже, поджидает мистера Пола и сэра Эдварда. Завтра прибывает  дахабия месье Масперо, поэтому отца всё больше беспокоит содержимое погребальной камеры.
– Ещё бы. Хотелось бы мне убедить его не вмешиваться. Масперо и так на него зол.
Лошади пробирались по каменистому ущелью, ведущему из Долины, когда я услышала звук, заставивший меня обернуться. Потребовалось некоторое время, чтобы определить источник возбуждённого блеяния, поскольку пыльная шерсть козы была почти того же цвета, что и окружавшие её камни.
Риша остановился от прикосновения. Я спешилась и направилась к животному, чью ногу, по-видимому, зажало камнями.
– Проклятье, матушка! – заорал Рамзес. – Берегись!
Поскольку я не так глупа, как считают мои дети, то сразу поняла, что меня может ожидать ловушка, но была совсем не против столкновения. Честно говоря, я даже надеялась на что-либо подобное. Поэтому держала руку в кармане куртки, и тут из-за валуна появился мужчина и направился ко мне. У него был нож, поэтому я без угрызений совести выхватила пистолет и выстрелила в него. Но в тот самый момент, когда я нажала на курок, Рамзес бросился на нападавшего, и оба упали на землю.
– Проклятье! – завопила я, бросившись к ним. – Рамзес, что ты, чёрт возьми, натворил… Рамзес, ты ранен? Скажи мне что-нибудь!
Рамзес перевернулся и сел. Его глаза сузились до щёлок, а тёмные брови сошлись на переносице. Я редко видела более впечатляющую гримасу, даже на лице его отца. Он глубоко вздохнул.
– Нет, ни слова, – поспешно выпалила я. – Успокойся. Боже мой, кажется, я убила этого типа!
На одежде мужчины зияла кровавая дыра. Широко раскрытые глаза являли миру невидящий взгляд мертвеца. Остальная часть лица была скрыта туго замотанным шарфом.
Губы Рамзеса шевелились. Я задумалась, ругается ли он или молится – нет, не молится, только не Рамзес – или, может быть, считает про себя (способ, который я однажды предложила, чтобы сдержать гнев). Впрочем, желаемый результат был достигнут вне зависимости от метода. Когда Рамзес заговорил, голос его был довольно спокойным.
– Сомневаюсь, матушка. Похоже, это выходное отверстие. Его застрелили в спину, кто-то прятался среди камней. Оставайся здесь и не высовывайся. 
Прежде чем я успела его остановить, он исчез, уверенно шагая, как козёл, по обрушившимся камням. Через несколько секунд я потеряла его из виду.
Мертвец оказался не самой приятной компанией. Я присела рядом с ним, с тревогой прислушиваясь в ожидании нового выстрела. И ничего не услышала; даже этот Иудин козёл (как, пожалуй, можно его назвать) перестал жаловаться. Я надеялась, что он не очень серьёзно ранен, но решила, что лучше не покидать сомнительное укрытие среди скал, желая всё выяснить. Если бы Рамзес не действовал так поспешно, я бы пошла с ним или, по крайней мере, настояла бы, чтобы он взял мой пистолет. Молодые люди так импульсивны! Оставалось только ждать.
Казалось, прошло много времени, прежде чем Рамзес вернулся — так же бесшумно и внезапно, как и исчез. Он нёс винтовку.
– А, – кивнула я, когда он сел рядом со мной и положил винтовку на землю. – Очевидно, предполагаемый убийца скрылся.
– Да. Он был там, наверху. –  Рамзес скрестил руки на груди и положил их на приподнятые колени. Он выглядел совершенно спокойным и расслабленным, если не считать крепко сжатых кулаков.
– Застрелив этого человека, он бросил винтовку и убежал? –  Я подняла оружие и осмотрела его. Рамзес поспешно отстранился.
– Матушка, пожалуйста, положи её на место. В патроннике пуля.
– Понятно. Странно. Почему он больше не выстрелил?
– Возможно, он рассчитывал, что один из нас застрелит другого, – ответил Рамзес. Медленно и осторожно он взял винтовку из моей руки и положил её себе за спину. Затем  опустил голову на руки. Его плечи дрожали.
Рамзес не поддавался слабости, что бы ни происходило. Я была тронута, поскольку решила, что именно опасность, грозившая мне, лишила его мужества. Я похлопала его по плечу.
– Ну-ну, – успокаивающе пробормотала я. – Ну-ну.
Рамзес поднял голову. Ресницы его были влажными. Только тогда я поняла, что за странный звук он издавал.
– Боже правый, – выдохнула я. – Ты смеёшься?
Рамзес вытер глаза тыльной стороной ладони.
– Прошу прощения.
– Конечно, – с облегчением улыбнулась я. – Твой отец иногда поступает так же.
– Знаю, – посерьёзнел он. – Хотя смех тут неуместен. Смотри.
Он сдёрнул шарф с лица мужчины, явив мне отвратительное зрелище. Челюсть была искривлена и ужасно распухла, рот перекошен.
– Его осанка и телосложение показались мне знакомыми, – пояснил Рамзес. – Это один из охранников, которые находились возле дома Лейлы.
– Неудивительно, что у тебя повреждена рука. Ты сломал ему челюсть.
– Очевидно. Он ходит вот так уже несколько дней, без медицинской помощи. Бедняга. –  Рамзес перевернул тело. В спине мужчины зияла ещё одна дыра, меньше той, что была спереди. – Он был расходным материалом, да ещё получившим ранение, и в результате потерпел неудачу. Как и Юсуф. Ему дали ещё один шанс – слабый, как он и сам понимал, но ты могла оказаться в одиночестве и без оружия. А если бы он снова потерпел неудачу, то его ожидала бы более милосердная смерть, чем… крокодил.
Я вздрогнула.
– Что нам с ним делать?
Рамзес склонился над телом и начал его обыскивать. Кроме ножа и пачки табака, не нашлось ничего, кроме верёвки на шее, на которой висел серебряный амулет.
– Не очень-то он ему помог, правда? –  заметил сын. – Мы сообщим в полицию. И больше ничего сделать не можем.
– Козёл, – напомнила я ему после того, как он помог мне сесть в седло.
– Да, конечно.
Козёл не пострадал — его лишь придавило камнем.  Как только Рамзес освободил его, он тут же ускакал прочь. Я обрадовалась: ведь у нас и так полно животных, а этот к тому же принадлежал к мужскому роду.

Эмерсон был недоволен, узнав о случившемся. Я была готова защищать Рамзеса, но мне не пришлось этого делать. Эмерсон не злился на Рамзеса.
– Чтоб тебя черти взяли, Пибоди! – гневно кричал он. – Ради Бога — старый трюк с раненым животным! Неужели ты никогда не научишься соображать?
Мы удалились в нашу комнату, и в этот момент он крепко держал меня в своих объятиях, поэтому мой ответ прозвучал несколько приглушённо:
– Это непреодолимо, Эмерсон; мы обречены одинаково реагировать. И потом, даже у самого изобретательного противника — ограниченный набор возможностей.
Эмерсон, продолжая смеяться, положил руку мне на подбородок и перевёл моё лицо в более удобное положение.
Некоторое время спустя я присела на край кровати и наблюдал, как он совершает омовение.
– Надеюсь, ты извинишь меня за смех, – заметил он, одновременно булькая и брызгая слюной. – Но, право же, Пибоди, оправдывать скудость воображения врага...
– Рамзес тоже смеялся, – перебила я.
– Рамзес? –  Эмерсон повернулся и уставился на меня, вода капала с его подбородка.
– Да, я невероятно удивилась. Лицо изменилось просто поразительно. Я и не думала, что он так сильно похож на тебя. Ей-Богу, он довольно симпатичный парень.
– Он чертовски красив, – поправил Эмерсон. И добавил, ухмыляясь: – Как и его отец. Я не буду спрашивать, какими словами ты спровоцировала Рамзеса на столь необычную реакцию, поскольку это вряд ли показалось бы тебе забавным.
– Не помню. Но, по-моему, Рамзес верно проанализировал произошедшее. Она слишком бездумно распоряжается своими силами, согласен? Уже три мертвеца, если девушка была членом банды.
– Была, вольно или невольно, – пробормотал Эмерсон. – Что же она знала, если это представляло такую опасность для них?
– Идём пить чай, дорогой. Может быть, тебя осенит вдохновение.
Когда мы вышли, остальные уже собрались на веранде. Не было только сэра Эдварда. Эмерсон сразу заметил его отсутствие, но никто не мог ничего объяснить.
– Если только, – предположила я, – он не отправился в Луксор с мистером Полом. Как ты сам заметил, Эмерсон, он у нас не работает.
– Кажется, сэр Эдвард теряет к нам интерес, – заметила Нефрет. – Как ты думаешь, он действительно махнул на нас рукой?
Она сидела на выступе рядом с Рамзесом, который вежливо подтянул ноги, чтобы освободить ей место.
– Его трудно винить, – ответил Рамзес. – Единственное, чего нам удалось добиться, – это по очереди загнать себя в одну ловушку за другой.
Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки критики.
– Но что ещё мы можем сделать? –  спросила я. – Мы бродим туда и сюда с завязанными глазами, не имея ни малейшего представления о том, где прячутся наши противники. Правда, есть один положительный момент: теперь у неё на одного союзника меньше.
– Ты сообщил в полицию? –  спросил Эмерсон.
Рамзес кивнул.
– Думаю, рано или поздно они его заберут. Если шакалы и канюки хоть что-нибудь оставят.
– Ужасно, – пробормотал Давид.
– Да, скорее всего, так и есть, – согласился Рамзес. – Но сомневаюсь, что они вообще смогут его опознать. Он был не местный, иначе я бы узнал его при нашей первой встрече.
Повисла гнетущая тишина. Затем Эмерсон задумчиво произнёс:
– Думаю, я ненадолго отлучусь в Долину.
– Эмерсон! – воскликнула я. – Как ты можешь думать об этом?
– Чёрт подери, Пибоди, больше же мы же ничего не можем осуществить, правда? Завтра приезжает Масперо, и гробница…
– Если ты попытаешься покинуть этот дом, я... я...
– Что? –  с интересом спросил Эмерсон.
К счастью, вид приближающегося всадника отвлёк нас.
– А вот и сэр Эдвард, – констатировала я. – Он расскажет нам, что происходит.
Сэра Эдварда упрашивать не пришлось. По настоянию Эмерсона он описал события прошедшего дня в мельчайших подробностях.
– Что ж, – неохотно пробурчал муж, – похоже, у нас хотя бы будет полный набор снимков. Сколько ещё…
– Ради всего святого, Эмерсон, перестань допрашивать беднягу, – прервала я. – Он даже чаю попить не успел!
– Спасибо, мэм. –  Сэр Эдвард взял сэндвич с подноса, предложенного Фатимой, и кивнул в знак благодарности. – Не хочу отвлекать внимание. Как прошёл ваш день?
Так что история нашего приключения стала всеобщим достоянием. Сэр Эдвард выглядел потрясённым.
– Умоляю вас, мэм, – настаивал он, – будьте осторожнее. Старый трюк с раненым животным...
– Я сам прочту жене нотации, если потребуется, –  свирепо нахмурился Эмерсон.
– Вы будете сегодня ужинать с нами, сэр Эдвард? –  спросила я.
– Да, мэм. Я сегодня вечером никуда не собирался. То есть… У вас ведь нет других поручений?
– Я думал... – начал Эмерсон.
– Ты не поедешь в Долину, Эмерсон.
Сэр Эдвард поперхнулся чаем. Вытерев подбородок салфеткой, он истово воскликнул:
– Умоляю вас, сэр, даже не думайте об этом! Скоро стемнеет, и опасность…
– Он прав, Эмерсон. – Я одобрительно кивнула сэру Эдварду. Его забота была настолько искренней, что я пожалела о своих подозрениях. – Мы проведём тихий домашний вечер. Ты не вёл дневник раскопок, как обычно, а мне нужно привести в порядок несколько записей.
– А я, – подхватил сэр Эдвард, – помогу Давиду с фотографированием папируса. Если он, конечно, позволит.
Давид вздрогнул. Он пребывал в глубоком раздумье, и я догадывалась о его мыслях. Он ответил с присущей ему вежливой учтивостью, что будет очень рад помощи, поскольку не всё успел закончить.
– Если у вас есть время, я хотел бы расспросить вас о некоторых предметах в погребальной камере, профессор, – добавил сэр Эдвард. – Меня поразило то, что надписи на гробу, похоже, были изменены. Не могли бы вы объяснить мне…
Этого было достаточно, чтобы привлечь внимание Эмерсона, равно как и Рамзеса. Отвечая на хитроумные вопросы сэра Эдварда, они беседовали только о гробнице, пока не закончился ужин. Да и я вставила пару слов, а Нефрет добавила своё мнение, когда ей удалось быть услышанной. Это была крайне увлекательная дискуссия, но я избавлю читателя от подробностей, которые собираюсь описать в другом месте. (208)
Единственным, кто не участвовал в беседе, был Давид. Он, как правило, и без того говорил очень мало, поскольку был слишком вежлив, чтобы перебивать — а это порой единственный способ присоединиться к нашим разговорам; но раньше его улыбка выдавала интерес. Теперь же он сидел, словно скелет на пиру (209), ковыряясь в тарелке. Признаюсь, я испытала облегчение, когда сэр Эдвард и Нефрет увели его в комнату для фотографий.
Остальные принялись за работу, и было очень приятно вернуться к знакомым делам. Эмерсон что-то бурчал и бормотал над своим дневником раскопок, время от времени прерываясь, чтобы попросить меня или Рамзеса проверить какие-либо детали. Рамзес, чья рука почти пришла в норму, что-то набрасывал в своём блокноте, а я снова обратилась к «Книге Мёртвых», как её (ошибочно, но удобно) называют (210).
Любой учёный признает, что религиозные тексты сложны. Они содержат ряд слов, которых не найдёшь в общепринятом словаре. В моём их точно не было! Я вела список неизвестных слов, собираясь расспросить о них Уолтера. И этот список нынче занимал несколько листов. Я хмуро разглядывала один из них, когда Рамзес встал, потянулся и наклонился над моим стулом.
– По-прежнему взвешивание сердца? –  спросил он. – Ты работала над этим вчера. У тебя какие-нибудь трудности?
– Вовсе нет, – ответила я, переворачивая лист. Я намеревалась улучить подходящий момент и побеседовать с Уолтером о своих трудностях, но не могла заставить себя обратиться за помощью к Рамзесу. Слабость характера, признаюсь, но никто не идеален.
– Эта сцена меня завораживает, – объяснила я. – Сама по себе эта концепция весьма примечательна для языческой культуры, никогда не знавшей учения истинной веры.
Рамзес развернул стул и уселся верхом, положив руки на спинку.
– Полагаю, ты имеешь в виду христианство.
Проклятье, подумала я. Мне абсолютно не хотелось вступать в теологическую дискуссию с Рамзесом. Он рассуждал как иезуит (211), а его взгляды, унаследованные от отца, были пугающе неортодоксальными.
Он принял мой ответ как должное и продолжил:
– Идея о том, что человек будет судим Богом или божеством, чтобы определить, достоин ли он вечной жизни, не является уникальной для христианства. В некоторых отношениях мне больше нравится египетская версия. Никто не зависел от произвольного решения какой-то одной сущности…
– Которая всё знает и всё видит, – перебила я.
– Допустим, – сжал Рамзес губы в подобии улыбки. – Но египтяне позволяли умершему мужчине или женщине формально предстать перед судом, с божественным судом присяжных, судебным хроникёром и ещё одним судьёй, который следил за равновесием. И результат неблагоприятного решения был более милосердным, чем в христианской версии. Вечно гореть в аду хуже, чем быстро погибнуть в пасти…
Он замолчал, глядя на фотографию.
– Амнет, Пожирательницы Мёртвых, – услужливо подсказала я.
– Да, – кивнул Рамзес.
– Что ж, дорогой, ты высказал несколько интересных мыслей, которые я с удовольствием обсужу с тобой в другой раз. Уже поздно. Почему бы тебе не поспешить и не сказать остальным, чтобы они остановились? Нефрет пора спать.
– Да, – повторил Рамзес. – Спокойной ночи, матушка. Спокойной ночи, отец.
Эмерсон что-то нечленораздельно проворчал.
После ухода Рамзеса я просмотрела сообщения, доставленные в тот день. Пришлось согласиться с Эмерсоном: Луксор становился слишком популярным. Можно было бы — при желании — проводить каждый день с утра до вечера, праздно вращаясь в свете. Записки от различных знакомых, приглашавших нас на обед, чай и ужин, несколько рекомендательных писем от людей, которых я встречала раз-другой, а также от тех, с кем я вообще не встречалась и не намеревалась в будущем. Единственным интересным моментом оказалось письмо от Кэтрин, в которой она сообщала, что планирует посетить школу Сайиды Амин на следующий день, и спрашивала, не хочу ли я составить ей компанию.
Я сказала об этом Эмерсону, склонившему голову над разложенными на столе заметками.
– Мне действительно следует поехать, Эмерсон. План Кэтрин основать школу заслуживает поддержки, а я не очень-то ей помогала.
– Можешь ехать, если возьмёшь с собой Рамзеса и Давида. –  Через мгновение Эмерсон добавил: – И Нефрет.
Мой бедный милый Эмерсон так простодушен и предсказуем!
– И оставить тебя одного? –  спросила я.
– Одного? Когда рядом двадцать наших людей, несколько сотен клятых туристов и вся свита Дэвиса?
– В Долине существуют отдалённые уголки, куда туристы никогда не добираются, Эмерсон. А там много пустых гробниц и опасных расщелин.
Эмерсон бросил ручку на стол и откинулся на спинку стула. Потрогав ямочку на подбородке, он устремил на меня насмешливый взгляд голубых глаз.
– Право, Пибоди, ты же не думаешь, что я мог бы совершить такую глупость —  тайно скрыться, чтобы подстрекнуть кого-нибудь устроить мне засаду?
– Но так уже не раз случалось.
– Я стал старше и мудрее, – провозгласил Эмерсон. – Нет. Есть более разумные способы действовать. Вот что я тебе скажу, Пибоди: отложи Кэтрин ещё на день-два, и мы займёмся теми мерзавцами, которые убили девушку.
Они также похитили его сына и Давида и напали на Нефрет, но именно ужасная смерть молодой женщины побудила Эмерсона к действию. Он старается скрыть свою мягкую сторону, но, как и все истинные британцы (212), готов на всё, чтобы защитить беззащитных или отомстить за них.
– Что ты задумал? –  спросила я.
– Мы до сих пор не знаем настоящих мотивов этого дела. Папирус – единственная надёжная улика, которая у нас есть. Мы никогда не исследовали эту версию. Если нам удастся выяснить, откуда он взялся, мы, возможно, сможем установить личность последнего владельца.
– Берта, – пожала я плечами.
– Чёрт возьми, Пибоди, мы не знаем, так ли это. Мы изобрели красивую версию, но нет никаких доказательств, что она виновна. Сети же…
– Ты всегда его подозреваешь. Но доказательств его вины тоже нет.
–А ты всегда защищаешь этого ублюдка! Я намерен получить эти доказательства. Я уже наводил справки, но только о Юсуфе. Я не упоминал о папирусе. Он изначально происходил из Фив, так что, должно быть, прошёл через руки одного из луксорских торговцев. Мохаммед Мохассиб – наиболее вероятный кандидат. Он занимается этим бизнесом уже тридцать лет, и через его руки прошли лучшие древности, когда-либо обнаруженные в фиванских гробницах. Ты же слышала, что Картер упоминал о нём на днях. Может ли быть совпадением, что он попросил о встрече со мной?
– Не с тобой, Эмерсон. Со мной.
– Одно и то же. Я покажу ему папирус и пообещаю неприкосновенность и вечную дружбу, если он даст нам полезные сведения. Мы уедем из Долины пораньше и направимся в Луксор.

Почти всю ночь я спала мирно и крепко. Ближе к рассвету меня разбудил пронзительный крик.
Не было никаких сомнений, откуда он взялся и кто его издал. Даже Эмерсон подскочил с кровати. Конечно же, он тут же споткнулся о свои ботинки, которые по неосторожности оставил на полу, так что я оказалась второй из появившихся на месте происшествия.
Первым был Рамзес. В комнате было совсем темно, но я узнала его очертания. Он стоял у кровати Нефрет, глядя  сверху вниз.
– Что такое? –  закричала я. – Почему ты здесь стоишь? Что случилось?
Рамзес обернулся. Я услышала чирканье спички. Пламя вспыхнуло и разгорелось, когда он поднёс её к фитилю лампы.
К этому времени собрались и все остальные. Никогда ещё я так не радовалась, что настояла на том, чтобы у всех были приличные ночные наряды. Все были более или менее одеты, даже Эмерсон, хотя изрядная часть его тела оставалась открытой (213). Сэр Эдвард не стал тратить время, облачаясь в халат, но на нём была изящная голубая шёлковая пижама.
Нефрет села.
– Мне очень жаль, – начала она, но голос её дрогнул. Не в силах сдержать смех, она склонила голову над огромной массой, которую держала в руках.
– Боже правый! – воскликнула я. – Как он сюда попал?
Рамзес поставил свечу на стол.
– Когда-нибудь я прикончу это создание, – безэмоционально произнёс он.
– Ты же знаешь, что никогда так не поступишь, – возразила я.
– А вот я — возможно, – заявил Эмерсон, стоявший позади меня. – Проклятье! Сердце бьётся вдвое чаще обычного.
– Это моя вина, – не успокаивалась Нефрет. – Я крепко спала, а когда он прыгнул мне на живот, то выбил из меня дух, и я подумала…–  Она крепче обняла Гора. – Он ведь не хотел, правда?
Мне удалось выпроводить Рамзеса из комнаты, прежде чем он разразился потоком ругательств. На следующее утро мы обнаружили одного из слуг Сайруса, терпеливо сидевшего на веранде в ожидании нашего появления. Задрав край своего халата до колен, он потребовал «жгучей воды». Речь шла о йоде, и состояние голеней бедняги оправдывало обильное количество лекарства, которое я не замедлила применить. У Кэтрин была вполне приличная аптечка (один из моих свадебных подарков Вандергельтам), но, похоже, этот малый предпочёл мои магические способности. А также хотел высказать свои претензии, что и сделал под конец. Уверена: нет нужды упоминать, что именно ему было поручено присматривать за Сехмет.
ПРИМЕЧАНИЯ.
    201. Здесь и далее речь идёт о событиях, описанных в седьмом («Змея, крокодил и собака») и восьмом («Пруд гиппопотамов») романах серии.
    202.  Классическая форма присяги свидетеля в суде.
    203.  Согласно мифам, каждую ночь, когда Ра начинает плавание по подземному Нилу, змей Апоп, желая погубить его, выпивает из реки всю воду. Ра в образе кота сражается с ним и отрезает ему голову под священной сикоморой (древом жизни). Кот в этом сюжете выступает как одна из ипостасей бога солнца Ра, а успешное соперничество со змеёй сделало его священным животным бога Солнца. 
    204. Пектораль (от лат. pectus — «грудь») — нагрудное украшение, чаще металлическая пластина, относящаяся к экипировке или убору человека и лошади. В узком, археологическом смысле — наплечно-нагрудная деталь убора. По назначению и форме пекторали близки шейным гривнам и ожерельям. 
    205. Шабат (шаббат) — еженедельный праздник, день отдыха у иудеев, согласно религиозной традиции. Большинство христиан перенесли этот день на воскресенье. Однако в протестантизме сохранились некоторые течения, почитающие святость именно субботы («субботствующие»). Судя по всему, здесь речь идёт об одном из этих течений: хотя Э. Питерс употребила именно слово «Sabbath» (шабат), а не «Saturday» (суббота), но святой день начинается в полночь, а у евреев — в пятницу с заходом солнца.
    206.  Не совсем понятно, о ком идёт речь. Британский лорд Уильям Тиссен-Амхерст, купивший в конце  XIX в. нижнюю часть папируса ХХ династии, в это время уже пребывал в почтенном возрасте (72 года) и проживал в Англии. А сведений о других египтологах с такой же фамилией нет. Возможно, персонаж вымышлен.
    207. У Сайруса длинная «козлиная» бородка, нечто вроде эспаньолки. Такая же бородка у символа Америки Дядюшки Сэма.
    208. «Обычный читатель, возможно, не пожалеет об отсутствии этих подробностей, но издатель не сомневается, что они будут представлять значительный интерес для египтологов, поскольку исходят от людей, лично видевших загадочную погребальную камеру в её первоначальном состоянии и имевших необходимую подготовку для интерпретации увиденного. К сожалению, если запись, на которую ссылается миссис Эмерсон, и существует, она не была обнаружена». (Примечание издателя).
    209. Скелет на пиру — нежелательный или неприятный человек или предмет, который портит настроение на собрании или празднике. Считается, что выражение возникло из древнего обычая класть на стол во время пира скелет, который служил напоминанием как о смертности присутствовавших, так и о самой смерти. Первоначальный источник – сведения об обычаях древних египтян, записанные греческим биографом и философом Плутархом (около 46 – около 120 гг.) в «Ужине семи мудрецов», в «Моралии»: (Издание Классической библиотеки Лёба – 1928 г.) «Скелет, который в Египте не без оснований имеют обыкновение приносить и выставлять на вечеринках, призывая гостей помнить, что они скоро станут такими, каким он является сейчас...» 
    210. Оригинальное древнеегипетское название сборника, который сейчас называют «Книгой мёртвых», — «Ру ну перет эм хэру», досл. — «Сказания о восхождении во свет».  Слово «книга» эти тексты характеризует условно — «Книги Мёртвых» представляют собой собрания разрозненных заклинаний различного наполнения, редактировавшиеся многочисленными древнеегипетскими жрецами на протяжении полутора тысяч лет.
    211. Иезуитская логика (иезуитство) — подход к моральным вопросам и проблемам, основанный на гибких моральных принципах и казуистике. Название получил по обществу иезуитов, которые широко употребляли подобные диалектические приёмы в богословских спорах.  Некоторые богословы иезуитов, поощряя личную ответственность и уважение свободы совести, подчеркнули важность «индивидуального» подхода к личным моральным решениям. Это привело к разработке казуистики — учения, в котором решение сомнительных случаев рассматривается не с позиции морально-нравственной системы, а с позиции приобретённой выгоды.  Цель ордена, использующего казуистику, — примирять принципы с действиями, когда они противоречат друг другу, оправдывать или осуждать поступки. 
    212. Э. Питерс использовала старинную форму этого слова: не «British», а «Briton» — и британец, и англичанин, и древний бритт.
    213. В предыдущих романах не раз встречались намёки на то, что внезапно разбуженный Эмерсон выскакивает наружу в полностью раздетом состоянии, не обращая на это ни малейшего внимания. В викторианскую эпоху (да и позже) сон нагишом считался чрезвычайно постыдным, а ночные рубашки были отнюдь не прозрачными.