Прыжки - грибы

Я вспомнил.
Не красиво и не постепенно.
Просто накрыло — и всё.

Это было ещё до того, как мой брат разбился на мотоцикле.
Где-то в восьмидесятых, между 83-м и 87-м.
Тогда мы ещё были всей семьёй.
Не «почти», не «вроде бы»,
а вот так — по-настоящему, все.

Папа — Толя.
Мама — Оля.
Брат Ваня — на четыре года старше меня.
И пёс Рекс — восточно-европейская овчарка.
Умный был. Не цирковой, не «служебный» на показ — а свой, домашний, понимающий.

Мой папа вообще был кандидат в мастера спорта по боксу.
Руки крепкие, плечи широкие, взгляд прямой.
Но потом он женился.
Родился Ваня.
Через четыре года — я.
И на этом весь бокс закончился.

Какой спорт, когда семью кормить надо?

Нужно было работать.
И папа работал.

Мама моя тоже никакими «увлечениями» не жила.
Она просто работала.
Каждый день.
Без разговоров, без жалоб.

Мы не были богаты.
Но у нас было всё, что тогда считалось жизнью.

Дом.
«Москвич» во дворе.
Мопеды, дырчики, вечно что-то разобранное.
Запах бензина, масла, железа.
Руки в мазуте — обычное дело.
Двор жил, гудел, дышал.
И мы вместе с ним.

Есть один момент, который у меня стоит перед глазами до сих пор.
Как будто кто-то вырвал кадр из старой киноплёнки и держит перед лицом.

Папа стоит у дома, возле акации.
Лето. Обычный день.
Разговаривает с товарищем — спокойно, по-мужски, без суеты.
Товарищ рядом, слушает, кивает
и вдруг машинально поднимает руку — сорвать листочек.
Просто жест.
Ничего не значит.

Но Рекс понял иначе.

Он увидел угрозу.

Всё в нём собралось в одну точку.
Прыжок.
Чистый, мгновенный, без сомнений.
Как будто мир на секунду стал простым:
есть рука — и её надо остановить.

За руку.

Укусил сильно. По-настоящему.
Без злобы — по долгу.
Товарища повезли в больницу.
Папа — на нашем «Москвиче».
Да… у нас тогда был «Москвич».
И этого хватало, чтобы жить.

Я отвлёкся. Извините.

Восьмидесятые…
Я никогда не вспоминаю их чёрно-белыми.
Они у меня всегда цветные.
И обязательно — тёплые.

Сосновый лес.
Запах хвои и смолы — густой, липкий, будто его можно взять в руки.
Птицы перекликаются.
Где-то хрустит ветка.
Тишина такая, что слышно, как под ногами дышит земля.

Мы собирали грибы.
В основном маслята — скользкие, тёплые, с липкими шляпками.
Иногда попадались лисички —
яркие, как огоньки, будто лес специально подмигивал.

Папа учил меня искать.
Не торопясь.
Не повышая голос.
Будто учил не грибы, а внимательность.
Говорил просто:
— Это тихая охота.

Сосны стояли, как столбы храма.
Солнечные лучи пробивались сквозь кроны, резали воздух.
Свет двигался, жил, переливался.
И мы жили вместе с ним —
не думая, что это может закончиться.

Вечером мы всей семьёй сидели за столом.
Ели.
Разговаривали.
Не спеша.

Вспоминали прошедший день в лесу —
кто где нашёл гриб,
кто что пропустил,
кто опять полез не туда.

Папа шутил,
мама улыбалась,
Ваня перебивал,
я слушал и ел.

Картошка была горячая,
грибы — с луком, с приправами, прожаренные до корочки.
Маслята мягкие,
лисички со своим особым вкусом — я их тогда не очень любил,
а сейчас понимаю: это был вкус леса,
который просто ещё не умел ценить.

Никто никуда не торопился.
Телевизор мог работать фоном, мог и не работать — неважно.
Важно было, что мы все здесь.
За одним столом.
В одном времени.

Так заканчиваются настоящие дни.
Без итогов.
Без выводов.
Просто — вместе.

Что вообще можно назвать счастьем,
если не этот лес,
не этот день,
не это ощущение —
когда все рядом,
когда родители молодые,
когда время ещё не научилось отнимать.

Вот жизнь…

А теперь —
я здесь.
В Цфате.
С мамой — вдвоём.

И только теперь понимаешь:
жизнь не ломается.
Она перекручивается.
Как старую плёнку на катушке.
И оставляет тебе одно —
держаться за память,
как за единственную точку опоры,
чтобы не упасть окончательно.